Любовь как хроническая болезнь

Неожиданно для себя Вера обнаружила, что ездить с Двинятиным на вызовы необычайно интересно. Каждый раз ветеринарная практика подсовывала Андрею новые загадки. Каждый раз от их решения зависели здоровье и часто жизнь животных. И нужно признать, он справлялся с этими трудностями достойно. Так Вера узнавала своего любимого с новой, профессиональной стороны. А в один прекрасный день обнаружилось: не только Андрей понимает животных.

Солнечным сентябрьским утром Двинятин пригласил свою подругу на ипподром. Ему нужно было осмотреть лошадей перед скачками. Вера никогда прежде не бывала на ипподроме и легко согласилась быть сопровождающей.

Они спустились с трибун поближе к полю. Андрей наблюдал прогон лошадей и цепким глазом фиксировал малейшие симптомы конских недомоганий, успевая развлекать любимую рассказом о своей стажировке в Великобритании:

– Для тамошнего жителя прожить лето и не сходить на ипподром – так же невозможно, как для испанца не увидеть ежегодную корриду. Конные состязания в Британии, чтоб ты знала, национальная традиция. На ипподром отправляются в любое время, бросая службу и забывая, между прочим, об исполнении супружеского долга!..

– Ужас какой! – лукаво возмутилась Вера. – Хорошо, что ты не англичанин!

– Ага… День скачек – священный день для каждого британца.

– А что такое дерби? – В ее памяти всплыло слово, каким‑то образом связанное с лошадьми.

– Ну, это такие соревнования, основанные лордом Дерби в Викторианскую эпоху. На них стекалась половина Лондона. За век с небольшим былой ажиотаж немного поутих, но и теперь в городок Эпсом съезжаются десятки тысяч англичан. Да и вообще подлинной национальной гордостью считается вовсе не дерби, а проводимый в местечке Эйнтри близ Ливерпуля Большой национальный стипльчез – The National Steeple Chase!

– Ого! Ты, оказывается, еще и английским владеешь, как настоящий подданный ее величества! – не стала скрывать изумления Вера.

– Мы, ветеринары, такие. Так приятно тебя удивлять! – Андрей обнял любимую, но продолжал неотрывно смотреть за лошадьми.

Внезапно он поднялся со скамейки и крикнул конюху: «Этот прихрамывает!» – и направился к животному. Вера пошла за ним.

Конюх подвел к Двинятину стройную вороную лошадку. Лошадей Вера видела только по телевизору в программах о животных, да еще девочкой, когда гостила в деревне у дальних родственников. Теперь она смотрела во все глаза, словно заново открывая для себя красоту, грацию и благородство лошади.

Вороной красавец, весь черный с серебристым отливом, спокойно стоял рядом с людьми. Он не проявлял ни малейшей нервозности. Его голова, туловище, стройные ноги, грива и хвост – все было черным‑черно. Два блестящих, словно каштаны‑великаны, глаза смотрели на Веру. Прямая и длинная шея гордо поднималась вверх, неся легкую выразительную голову. Прямой, узкий и длинный круп говорил об идеальном сложении беговой лошади.

– Как его зовут? – спросила Вера у конюха.

– Дельфин.

– Дельфин… – повторила Вера. Тот, услышав свое имя, повернул голову и стал чуть подергивать ушами.

– Заинтересовался вами, – прокомментировал поведение скакуна сотрудник ипподрома.

– Можно мне его погладить? – обмирая от детской забытой страсти к лошадям, спросила Вера.

– Осторожнее, Верочка! – встревоженно предупредил Двинятин.

– Ничего, Андрей Владимирович. Пусть погладит. Гладьте, он у нас смирный! – разрешил конюх.

Вера скользнула прохладной ладонью по шее Дельфина. Прикоснулась к морде. Веко опустилось на глаз, и женщина провела пальцем по ресницам. Потом приникла лицом к лошадиной шее и стала говорить ласковые слова:

– Ты настоящий красавец! Кожа у тебя шелковая, мордочка умная, глаза словно звезды…

– Ишь ты, прям замер от ваших комплиментов! – удивился конюх.

– Вера! – вскинулся Андрей. – Отойди, я же его осматриваю! Не ровен час, лягнет тебя!..

– Хорошо. – Вера послушно отошла на несколько шагов. Дельфин направился за ней, явно желая продолжения ласк.

– Похоже, он… – Конюх не успел закончить фразу.

Вороной шагал за Верой. Она остановилась и потянулась к нему носом, словно хотела обнюхаться, как иногда делала, играя с Паем. Ей показалась увлекательной эта игра. Конь ее принял. Он вдыхал чуткими ноздрями Верины духи, и по всему было видно, что запах ему нравится. Дельфин потерся мордой о Верину ладонь. Она достала из сумки пресное галетное печенье, которое всегда таскала с собой для Пая, – когда он слишком заигрывался, нужно было привлечь его внимание. Конь деликатно взял печенье одними губами. Вера снова погладила его черную узкую морду, приговаривая: «Дельфин, хороший мальчик!»

Наблюдая эти лошадиные нежности, ветеринар в шутку предложил:

– Попроси его поднять правую переднюю ногу.

– Дельфин, хороший! Подними ножку! – попросила Лученко, при этом мягко похлопав коня по мускулистой лопатке правой ноги.

Конь поднял ногу. У конюха и Двинятина округлились глаза. Теперь уже конюх спросил у странной женщины:

– А левую?

– Дельфин, мой послушный, хороший! Подними эту ногу! – Вера легко потрепала вороного по левому предплечью.

Левая нога была поднята, и большой глаз воззрился на Веру, словно говоря: «Вот какой я послушный! Дай еще печенья!» Пошуровав в сумке, любительница лошадей достала галету и скормила ее умному животному.

Наблюдавший эту сцену конюх почесал буйную шевелюру, не привыкшую к расческе, и высказал предположение:

– Вы, девушка, умеете заговаривать лошадей! – При этих словах парень покосился на ветеринара и добавил: – Хорошо иметь рядом такую помощницу… Так что там, с Дельфином‑то?

На эти речи Двинятин усмехнулся. Практик, он не очень доверял всем этим суевериям про «заговор» лошадей.

– Небольшой ушиб. Сам себя стукнул. Лед или хлористый этил есть?

– Есть, – кивнул работник.

– Тогда пойдем, я наложу повязку. – Двинятин повернулся и зашагал в сторону конюшен. За ним направился и конюх.

Вера и Дельфин остались на месте. Она слишком увлеклась прекрасным животным и не заметила, как Андрей пошел в другую сторону. Оглянувшись на своего питомца, работник крякнул и, вернувшись, ухватил коня за повод. Но не тут‑то было! Дельфин не трогался с места. Он не желал уходить без своей новой приятельницы.

– Вера! Ты и вправду его заговорила? – Андрей вернулся и, все еще не веря своим глазам, предложил: – Пойдем к конюшням, а он пусть останется.

Женщина вместе с Двинятиным пошла к выходу с поля. Лошадь тут же двинулась следом за ними. Андрей несколько раз оглядывался, не переставая удивляться тому, как послушно ступает Дельфин за Верой.

В конюшне ветеринар быстро наложил на ушибленное место охлаждающую повязку. Сказал конюху, что Дельфин должен не меньше двух недель находиться в полном покое. Все время, пока длилось бинтование, Вера поглаживала коня и нашептывала ему ласковые слова. Собрались уходить. Женщина вполне серьезно сказала коню: «До свиданья, Дельфин! Я ухожу. Но мы скоро увидимся, не скучай!»

Черный как смоль жеребец встряхнул гривой, и по могучим мышцам шеи и туловища словно прошла мощная волна. Он заржал, отвечая, и проводил взглядом фигуру уходящей женщины. Оба существа, человек и лошадь, точно знали – они встретятся.

В машине Двинятин взглянул на свою подругу с улыбкой.

– Что ж ты не говорила, что можешь гипнотизировать не только людей, но и лошадей?!

– До сегодняшнего дня я сама этого не знала, Андрюша.

– Честно?

– Честное психическое!

– Раз такое дело, я теперь всегда буду брать тебя с собой на ипподром, – подытожил ветеринар. – Ты – лучшая помощница!

– Я, конечно, рада оказанному мне высокому доверию…

– Ух! Идея! – Глаза Андрея засверкали озорными искорками. – Я буду брать тебя на бега, и мы дико разбогатеем!

– Это как? – не поняла Вера.

– А так. Ты садишься в конюшне возле какой‑нибудь обычной лошадки и внушаешь ей, что она станет фаворитом скачек. И она под гипнозом приходит первая! Мы на нее поставим и огребем кучу денег. – Хитрый взгляд любимого доказывал, что он устраивает «проверки на дорогах».

– Хм… – Вера притворилась, будто приняла идею всерьез. – Андрюша! Если ты намерен сделать из меня «лошадиную гипнотизершу», то у меня одно условие.

– Какое, радость моя?

– На того коня, который придет первым, сядешь ты, и тогда я на все согласна!

– Значит, тебе кентавра подавай!

– А ты как думал?

– Ну, я тебе сейчас покажу! – Андрей свернул с дороги в расстилавшийся напротив ипподрома Голосеевский лес.

– Похоже, ты собираешься утащить меня в дремучую чащу, – радостно улыбнулась возлюбленная.

– Мало того. Я собираюсь продемонстрировать тебе свои жуткие животные инстинкты! – Двинятин зарычал и скорчил ужасную разбойничью рожу.

– Что ж мы так медленно едем?! – удивилась его непредсказуемая возлюбленная.

…Давно был выключен мотор. Голосеевский лес шелестящей тишиной окружил маленький «пежо» с мужчиной и женщиной внутри. Остановил время, охватил бархатной зеленью с прожилками желтого, заманивал бесстыдно, подмигивал солнечными бликами сквозь кроны дубов и сосен: ну?

Андрей вопросительно погладил Веру по маленькой руке. Она тонким пальчиком нарисовала ответ на его джинсовом бедре. И запульсировал в нем жар, он прикоснулся губами к ее губам вначале осторожно, затем смелее. В жаре поцелуя, как сахар в кипятке, быстро растворилась осторожность, остатки приличий соскользнули в пропасть бесстыдства. Поцелуй длился, длился и дошел уже до края, за которым…

Вдруг Вера резко отстранилась от Андрея.

– Что случилось? Что?..

Молчание. Она оглянулась вокруг. Потом торопливо заговорила:

– Надо уезжать, скорее!.. Я чувствую опасность.

– То самое? Тринадцатое чувство?

– Да.

Андрей сразу вспомнил, как недавно в Крыму его любимая внезапно почувствовала себя плохо и уехала вместе с ним из гостей – быстро, не раздумывая, как с пожара. Потом объяснила, что у нее, как у животных, чующих грозу, землетрясение и прочие катаклизмы, обострено ощущение опасности. Она чует и неприятности, и болезни. К тому же многократно убеждалась в том, что тринадцатое чувство ее никогда не обманывает. Вот и тогда выяснилось, что они были в гостях у убийцы…

А почему тринадцатое? Да потому что Вера родилась тринадцатого числа. Если неприятности грозили кому‑то из ближнего круга родных и знакомых, чаще всего толчком начинала болеть голова. Иногда предчувствие холодило спину, создавало дискомфортное замораживающее ощущение.

Вера обычно объясняла это так. Многие могут предчувствовать те или иные события. Один человек чует катастрофы, как животные. Другой предчувствует, что его вызовут на ковер к начальству. Третий обладает особым нюхом на веселые компании, четвертому стоит что‑нибудь взять в руки в магазине, как эту вещь тут же раскупают. Может быть, каждый из нас – какой‑то эксперимент природы? Так, на всякий случай. Всеобщей красоты и массовой гармонии она, видимо, не планировала, но позаботилась о самом существенном – неисчислимом количестве вариантов для выживания. Вот эти варианты и проявляются загадочно. А может быть, у человека не пять чувств, а десять? Или пятьдесят? Только он не знает о них. Потому что они замкнуты на подсознании, а сознанию доступны лишь пять. Отсюда всякие фокусы с телепатией, сны, во время которых делаются открытия, предсказания и прочее. Есть еще и разная степень чувствительности на эти слабые сигналы из подсознания в сознание: у кого‑то эта степень высока, у кого‑то отсутствует вовсе…

– Ну, что же ты! – испуганно торопила Вера. – Заводи!

– Поздно, – сказал Андрей. – Не успеем, вот они… Да и не нужно бежать. Успокойся, пожалуйста, все будет хорошо.

Снизу, со стороны оврага, на поляну вышла группа мужчин. Молодые парни, лет по двадцать, и несколько подростков. Итого шестеро. Два парня – крупные, мордатые, с уверенной походкой, наверняка заводилы. Остальные серенькие, один вообще мальчик. С бутылками, пакетами какими‑то. Все это Андрей увидел и зафиксировал мгновенно. Если бы не Верино чутье на опасность, он бы на этих парней и внимания не обратил, мало ли таких по улицам шатается. Правда, здесь была не улица, а лес. Хоть до проспекта не больше километра, но безлюдно. Вот они и чувствуют себя хозяевами. Может, попугать хотят? Такие любят, когда их боятся.

Парни окружили автомобиль, загоготали, начали нагло раскачивать «пежо» на рессорах. Андрей заблокировал дверь с Вериной стороны и собрался выходить.

– Андрюша!.. – Вера не могла сдержать своего женского страха.

Если б не Двинятин, она, не раздумывая, начала бы что‑нибудь делать, чтобы не дать страху парализовать волю. Кричать или изображать из себя полоумную, врываться в разговор нападающих потоком своих фраз – словом, срывать сценарий нападения как угодно. Иногда в сложных случаях удавалось поймать агрессоров на гипноз.

Но мужчина взял ситуацию в свои руки.

– Сиди тихо, – сказал он. В голосе его прозвучала такая сила, что Вера послушалась. – Если я не выйду, они разобьют стекла.

Он открыл дверь и так быстро выпрыгнул, что стоявшие снаружи невольно отпрянули.

– Какая компания! – проговорил один из мордатых, открывая щербатый рот в улыбке.

– Мы тоже к вам хотим, – сказал второй.

Андрей Двинятин не производил грозного впечатления. Обычный мужчина, не накачанный, никакой тебе бычьей шеи и крутых плеч. Легкая жертва.

– Это самое, слышь. Давай сюда мобилу, ключи от тачки и кошелек, – прогнусавил кто‑то. Они все окружили Андрея, отошедшего на три шага от машины. – И бабу свою оставь. А сам можешь тикать отсюда, ладно. Мы добрые.

Они загоготали – громко и нагло, распространяя волну перегара.

– Ну? – спросил мордатый. – Или устроить тут вам могилку без крестика?

Андрей не отвечал, только вздохнул с легким оттенком досады. Вера, сидя в машине, слышала приглушенно все слова, но не вслушивалась, понимая: они не имеют никакого значения. Она видела, что Андрей совершенно не испуган, она знала, что он может за себя постоять, но все же ей было немного страшно – не за себя, а за своего мужчину.

На лице Андрея застыло непонятное выражение: взгляд обращен не к окружившим его хулиганам, а как будто между ними – то ли вдаль, то ли внутрь себя. Мордатый сделал резкий угрожающий выпад в сторону Андрея, но тот не шелохнулся. Странно… Парализовало его, что ли? Наверное, у парней мелькнула та же мысль, потому что они все разом ринулись к нему.

Это было совсем не так красиво, как в голливудских бое виках с красочной постановкой драк, когда плохие парни нападают на хорошего по очереди. И он справляется с одним, затем переходит к другому и так далее. Противники напали одновременно. Ничего толком, в общем‑то, Вера и не увидела. Мелькнули занесенные руки, Андрей как‑то мягко крутанулся на месте и вроде бы исчез из поля зрения. При этом первых из нападавших центробежной силой выбросило из точки схватки, они проехались всем телом по опавшим листьям и траве, откатились в сторону. Двое других внезапно остановились и протянули к Андрею руки, он словно бы слегка прикоснулся к запястью одного и ноге другого, но первый закричал и резко опустился на землю, а второй рухнул как подкошенный.

Снова подскочили те, кого отбросил ветеринар, и вновь Андрей будто исчез… Нет, не исчез, а просто быстро двигался, отталкивая протянутые к нему руки, проходя сквозь строй противников легко, словно сквозь тюлевые занавески, а они почему‑то падали.

Вера мимолетно удивилась: Андрей на каждое движение нападавших начинал отвечать встречным движением вроде бы даже на долю мгновения раньше. Упреждая. Он опять стал виден – застыл, будто высвеченный фотовспышкой. Вера успела заметить его сосредоточенное лицо, он смотрел перед собой, а руки жили отдельно и что‑то делали.

Отскочил назад с вытаращенными глазами самый младший, секунду постоял и рванул обратно в овраг. Остальные лежали на траве: трое неподалеку, двое – у Андрея под ногами, очень удивленные, что никак не могут встать. Слишком быстро все произошло, они будто попали в огромный вентилятор, который их отбросил назад, а боль еще не включилась – просто не успела.

Все было кончено. Андрей постоял с опущенными руками еще несколько секунд в ожидании, но парни продолжали лежать. Тогда он перешагнул через них, подошел к машине, открыл ключом дверь и сел. Теперь лицо его ничего не выражало, кроме облегчения от того, что неприятная работа наконец выполнена.

Вере хотелось одновременно и колотить его по груди, и кричать, чтобы он не смел… Чего? Она не знала… И сказать: «Я тебя люблю» – обнять, прижать, закрыть своим телом. Но дыхание куда‑то пропало.

С пол‑оборота завелся двигатель, Андрей вывел машину на лесную дорогу, двинулся в сторону проспекта, прочь из леса.

– Ну просто невезение какое‑то! – хмыкнул он. – Негде, понимаешь, полюбить самую желанную на свете женщину!

Веру уже отпустило.

– Это то самое, да? – спросила она. – Ты рассказывал, помнишь? Айкидо.

– Почти, – сказал Андрей и нахмурился.

Вера тут же заметила:

– Что? Болит что‑нибудь?!

– Да ничего не болит. Просто… Я потерял контроль. У одного был в руке кастет, у другого нож. Я не удержался и сломал им, кажется, то ли пальцы, то ли запястье. А этого нельзя.

– Господи!.. Да ну тебя, Двинятин, с твоим рыцарством! Заживет. Не будут больше беззащитных прохожих трогать.

– Я понимаю, они уроды. Но дело не в них, а во мне. В основе айкидо лежит… Как тебе сказать… Доброта, что ли. Непричинение травм и увечий. Понимаешь, техники, составляющие искусство айкидо, – щадящие в том смысле, что никто ничего не ломает. Наоборот. Все действия противника дополняются так, чтобы изменить направление атаки и вывести его из равновесия. Вращаться, если толкают. Ускользать, если тянут. Не реагировать на ложные выпады, только на настоящие.

– Ага, вот почему ты не сразу… Да?

– Да. Но… Когда овладеваешь такой самообороной, твои реакции становятся привычными, спонтанными. Нет интервала на обдумывание между началом атаки и ответом на нее оборонительными техниками айкидо. Да и обдумывания никакого нет, есть инстинктивная реакция. Твое «я» отсутствует в этот миг.

– Хм… Но это же для защиты хорошо? Как специалист могу сказать, что именно потому ты успеваешь раньше.

– Да. Но с исчезновением личности исчезает и разум… Безличный автоматический ответ хорошо подготовленного бойца способен нанести ущерб, и нужен определенный контроль. А я его утратил. Потому что на секунду испугался за тебя. Разозлился на них, что хотели тебя обидеть. Вот и нарушил кодекс.

– Так у вас, айкидошников, есть свой кодекс?

– Вроде того. Если опустить все пафосные слова, то смысл овладения айкидо – это стремление к гармонии.

– Знаешь, гармонию эти гады нарушили чуть раньше, а ты ее, наоборот, восстановил. Так что кончай, дорогой мой, свою рефлексию. Будем считать, что ты приобрел новый опыт… Да и я, честно говоря, тоже.

– Какой?

– Раньше я считала недостатком способность мужчины реагировать мгновенно, без раздумий. Полагала, что женская мудрость состоит в неторопливости принятия решений, в проговаривании всех проблем. Мужчины не слушают, на десятой секунде разговора они уже готовы перебить тебя и выдать какое‑то решение. Но теперь… Я поняла: есть случаи, когда одно мгновение, одно движение решают, будешь ли ты жить или умрешь. Значит, нельзя колебаться и тратить время попусту. Нечего терять ни одной минуты. Второго шанса не будет.

Андрей рассмеялся.

– Ты чего смеешься над бедной маленькой женщиной, а, великий боец?

– Я не смеюсь, я восхищаюсь. Ты почти дословно изложила мысль некоего мастера, О‑Сэнсэя, из книги «Принципы айкидо». Он там так и пишет, дескать, нужно оттачивать свое мастерство и относиться к каждому поединку как к последнему, единственному шансу. Ловить и использовать каждое мгновение. Он называет это мудростью, находящейся на лезвии меча.

– А у тебя, Андрюша, мудрость на кончиках пальцев. И вообще я люблю твои руки.

– Если будешь развивать эту тему, мы опять где‑нибудь остановимся, и…

– Нет, милый, – ласково сказала Вера. – Я буду занята.

– По делу этой девушки, Алисы? Да?

– Да.

Они подъехали к повороту на широкий проспект, Андрей остановился, пропуская ярко разрисованный рекламой троллейбус. Реклама умоляла покупать бытовую технику фирмы «Юпитер».

– Кстати… Слежку больше не чувствовала? – спросил Андрей. – Я вначале решил, что эти ребята, там, в лесу, – по нашему делу. Но потом понял: не то.

Вере понравилось, как он сказал: «по нашему делу». Но говорить об этом сейчас не стала. Она посмотрела в зеркало заднего вида. В очередь к перекрестку пристроилась темно‑красная машина, далеко, между нею и «пежо» Андрея был еще микроавтобус и два «жигуленка». Машину эту Вера никогда не видела. Но лицо парня, сидевшего за рулем, было точно знакомым…

– Нет, Андрюша, слежку я не почувствовала.

Вера намеренно не сказала правду своему возлюбленному. После драки в лесу ей хотелось, чтобы он хоть на какое‑то время не знал об опасности. Хватит и того, что с начала «семейного дела» слежка за ней продолжалась постоянно.

* * *

В самый разгар рабочего дня в переговорную вошла офис‑менеджер Вика. И объявила:

– Сэр Джон Гордон Старк!

В помещение вошел высокий мужчина с жестким взглядом серых глаз, перебитым носом, выдававшим боксерское прошлое, и строгой линией рта. То ли вот это «сэр Джон» навеяло, то ли он действительно был похож на Джеймса Бонда, но женская часть коллектива сразу отметила: агент 007 некрасиво‑красив, то есть невероятно обаятелен. Волосы темные, стрижка идеальная, кривоватую переносицу оседлала изящная оправа дорогих очков… Да, Джон Старк напоминал не просто суперагента, а такого, которого исполнял бы Же Пэ Бельмондо в расцвете лет и своего мужского шарма. На правом плече пиджака у гостя эффектно разлегся шерстяной платок в крупную шотландскую клетку.

Даже острословы агентства замерли в немом уважении. Хотелось встать по стойке «смирно». В сознании наиболее продвинутых всплыло слово «дресс‑код». Образцовый костюм сэра Старка был сшит из кашемира с шелком, от пиджака исходило неясное мерцание. Посетитель «Art Advertising» выглядел подтянуто, элегантно и респектабельно. В нем чудесным образом сочетались непринужденность «плохого парня» и шик настоящего денди. Однако сквозь твердые черты лица сэра Джона опытный глаз мог разглядеть скрытую растерянность. Она проглядывала и тут же пряталась. Так бывает, когда заправский сердцеед Бонд встречает ту единственную женщину, без которой дальнейшее его существование теряет смысл. Старк омыл Алису взглядом полноводным, теплым и синим, как Гольфстрим. Под таким взглядом кто хочешь поплыл бы. Но только не Алиса.

Насмотревшись на сэра Джона Гордона, все агентство, как по команде, обернулось к его супруге. Та сидела пунцовая, причем казалось, будто кровь уже вот‑вот готова брызнуть через нежную кожу. Глаза госпожи Алисы Старк были опущены. После тягостного молчания она подняла на мужа прозрачные гневные очи и произнесла:

– У тебя редкая способность – портить самые лучшие минуты моей жизни! – Алиса поднялась и вышла из комнаты.

Всем стало неловко.

– Я, собственно, к вам, – помолчав, обратился гость на хорошем русском языке к Сотниковой.

– Прошу в мой кабинет. – Дарья поднялась и направилась в свой офис.

Там, без всяких предисловий и раскачки, Джон Старк сказал:

– Я хотел бы, чтобы ваше агентство, Дарья Николаевна, провело рекламную кампанию для моей фирмы. Я готов немедленно подписать контракт о рекламном обслуживании… Скажем, на год.

Поскольку Даша была в курсе Алисиной семейной жизни, она думала, что ее трудно чем‑нибудь удивить. Однако Старк все же умудрился это сделать.

– Простите… Но ведь вы ничего о нас не знаете, – проговорила Даша, не вполне понимая, можно ли доверять внезапно возникшему потенциальному клиенту.

– Все, что мне необходимо о вас знать, я знаю, – твердо сказал Старк. – Что касается рекламного бюджета, тут мы не стеснены. – Он озвучил такую цифру, от какой не отказалось бы ни одно рекламное агентство в мире.

«Н‑да! Это тебе не постное масло “Семечки” раскручивать! – подумала ошарашенная Сотникова. – С таким рекламным бюджетом можно отказаться от всей мелочевки. Можно, наконец, сделать что‑то и для Каннских львов!»

Мечты директрисы рекламного агентства были прерваны сухим покашливанием Джона Гордона.

– Дарья Николаевна! Я не стану мешать вам микроскопической… Нет, как это… минимальной… А! Мелочной опекой. Более того, в моем лице вы найдете самого лояльного клиента…

«Ишь ты! Мечта, а не заказчик!» – подумала Дарья, невольно улыбаясь Старку. А тот продолжал:

– У меня будет только одно‑единственное маленькое условие.

– Какое? – Сотникова насторожилась, спускаясь с небес на землю. Один ее знакомый любил повторять: «Сыр подается в мышеловку в строго определенное время!» – и она была с ним полностью согласна.

– Меня как клиента должна провожать… сорри… Должна вести ваша новая сотрудница, Алиса Старк.

Образовалось молчание. Дарья Сотникова соображала, что ответить, и на всякий случай держала паузу. Она часто и умело пользовалась таким приемом в деловых переговорах, чтобы побольше вытянуть из собеседника. Есть такая актерская поговорка: взял паузу – держи до конца. Чаще всего собеседник из чувства неловкости стремится паузу заполнить. Но Джон Гордон, видимо, тоже был не лыком шит. Он спокойно молчал, молчал талантливо и величественно… Пока он молчит, самое время рассказать о нем подробнее.

Сэр, надо вам сказать, родился в городе Дувре, что на Великобританщине. Там прошло детство сэра. Дувр оказался судьбоносным местом для Джона, потому что был он портом у пролива Па‑де‑Кале, в графстве Кент. А главный серьезный бизнес в этом месте – производство кораблей и судового оборудования. Отец мальчика был моряком, а все дядья и родственники по мужской линии занимались ремонтом кораблей. Поэтому маленький Джон точно знал, кем он будет, когда вырастет. Небольшой провинциальный Дувр славился множеством архитектурных памятников, что придало характеру Джона романтический оттенок. Не было ни одного строения на меловых дюнах, не исследованного ватагой дуврских мальчишек с Джоном во главе. Средневековый замок, окруженный стеной с башнями на скале, остатки римского маяка, цитадель и несколько фортов, построенных еще римлянами, – все эти осколки прошлого были обычным фоном для игр.

Затем Джон учился, работал на судостроительной верфи у дяди. Освоил все специальности и возглавил семейный бизнес.

В личной жизни сэр преуспел меньше. Девушки Старка оказывались лишь временными подружками. Идеалом ему представлялась мать – домохозяйка, посвятившая свою жизнь отцу, растившая Джона, его сестру и младшего брата. Главным делом в жизни матери было ожидание мужа‑моряка из плавания. Именно такой видел Джон Гордон свою будущую жену. И хотя жизненный опыт показывал, что подобные женщины закончились еще в начале прошлого века, Старк продолжал поиски. Случайная встреча с Алисой во время путешествия по чужой стране заронила в душу надежду, что его идеал на свете все же существует.

Они долго переписывались. Он придумывал себе дела в Киеве, старался как можно чаще приезжать в командировки. Один раз и Алиса приехала в гости. Роскошный дом в пригороде Лондона произвел на нее сильное впечатление. Но и без дома она бы пошла за Старка: он напоминал ей капитана Грэя из Гриновских «Алых парусов» – любимой книги детства. А себя она видела в роли Ассоль. Вот так первая любовь девицы Бессоновой и долгие поиски идеала джентльмена Джона Гордона Старка закончились браком. Брак продержался пять лет…

Дарья вышла из рекламной паузы. Как мудрая бизнес‑леди, она предложила решение, при котором овцы оставались целы и невредимы, а волки вкладывали деньги в нужное место.

– Я обдумала ваше предложение, господин Старк! Бесспорно, оно очень заманчиво. Но наш новый эккаунт‑менеджер Алиса… Старк – еще молодой и не очень опытный сотрудник. Поэтому я предлагаю вам следующий вариант. Вести вашу рекламную кампанию буду лично я, уж очень ответственная работа нам предстоит. А ваша жен… Алиса будет выполнять задания агентства в коммуникациях с клиентом. То есть с вами. Как и положено эккаунт‑менеджеру.

– Именно такого ответа я ждал. – Хмурое лицо судостроительного магната на миг озарилось приветливой улыбкой. Он выудил из элегантного кармана визитную карточку и положил ее на стол. – Пришлите мне для подписания контракт. Я остановился в «Премьер Паласе», в президентском номере.

Даша вышла проводить клиента. Алиса сидела за своим компьютером и не отводила взгляда от монитора. В голове Сотниковой крутилась фраза: «Благодарю за недоставленное удовольствие!» – но она не стала произносить ее вслух. В Дашиной душе боролись деловая женщина и просто женщина. Конечно, жаль Алису. Но бизнес не предполагает такого чувства, как сострадание. Как говорят американцы, «ничего личного, только бизнес». Тем более когда впереди замаячил такой рекламный бюджет! Леди капитулировала перед бизнесом и затихла.

После ухода англичанина Алиса заглянула в кабинет начальницы. Та отрицательно помотала головой: «Позже я сама вас вызову! Сейчас я занята!» – и даже руками отмахнулась. Новая сотрудница снова почувствовала себя хуже некуда…

Оставшись одна, Дарья приняла решение имени царя Соломона. Другими словами – решила позвонить Вере. Уж кто‑кто, а именно ее бесценная подруга умеет безболезненно разруливать тяжелые ситуации.

* * *

Наконец с неуловимым хозяином фармацевтического концерна удалось договориться о встрече. Вера практически напросилась к нему в гости, угрожая, что если он ее не примет, она придет сама, загипнотизирует охранников и войдет в квартиру. Голембо сразу согласился, назначил время.

Жил он в зеленом центре города, рядом со старым Ботаническим садом. Квартира его была класса люкс. Здесь все напоминало о том уровне жизни и том времени, когда материалы были настоящими, когда пластмасса не притворялась камнем, а бумага – деревом.

Вера вошла в дверь квартиры и поднялась к холлу по основательной, мраморной, какой‑то из прошлого века лестнице. С любопытством предвкушала, какие чудеса ждут ее наверху. И все равно открывшийся на верхней ступеньке вид ее удивил. В середине холла красовался оазис – декорированный зеленой растительностью альпинарий. Сквозь зелень стекала струйками вода. Вера не могла оторвать взгляда. Не каждый день попадаешь в квартиру, посреди которой струится водопад!

– Здравствуйте, Вера Алексеевна! – встретил ее хозяин дома, надев на лицо дежурную улыбку воспитанного человека.

– Добрый вечер, Вячеслав Демьянович, – ответила гостья так же учтиво.

Из холла Голембо провел Лученко в гостиную. Гостиная, она же каминный зал, соединялась с кабинетом высокими, до потолка, раздвижными дверями. Вера осмотрелась. Розовый мрамор камина, ценные породы дерева в орнаменте паркета, роскошь обоев, богатство портьер. Цвета гостиной были подобраны с патрицианским шиком, в кораллово‑золотистой гамме.

Мужчина и женщина присели в кресла терракотового цвета.

– Чай, кофе, коньяк? – спросил хозяин квартиры, с невольным уважением присматриваясь к докторше. Он не забыл ничего из того, что произошло в ночном клубе.

– Спасибо, пока нет. Для начала я отвечу на тот вопрос, который вы не задаете, – с мягкой улыбкой посмотрела ему в глаза гостья.

– Какой же вопрос я не задаю?

– Почему я назначила встречу у вас дома.

– Почему же?

– Потому что по просьбе Алисы мне нужно разобраться в деле десятилетней давности. А для этого необходимо пообщаться со всеми участниками тех событий. И не просто пообщаться, а понять особенности характера незнакомых мне людей. Где же лучше всего это сделать, как не дома? Иной раз дом говорит о своем жильце больше, чем может рассказать сам человек.

Голембо нахмурился.

– Я понимаю Алису, но вы… Не надо разбираться ни в каком деле, – сказал он упрямо. Уважение уважением, а у него есть свои принципы. Не следует привлекать чужих к семейным тайнам…

Вера вздохнула.

– Вот сейчас вы подумали, что если даже в этом деле и имеются какие‑то секреты, то надо оставить все как есть, без огласки. Потому что в каждой семье свои, так сказать, шкафы со скелетами. Это первое. Второе: вы гадаете, какой мне предложить чай – черный, зеленый, ягодный или цветочный. Отвечаю – черный. Если можно, с лимоном, и сахару две ложки. А вы любите ягодный чай… Да, ягодный, скорее всего – малиновый. И сахару вы кладете четыре ложки.

После недолгого молчания Голембо усмехнулся.

– Понимаю. Мне уже рассказали, что вы волшебница и все такое. Ошеломить хотите своими способностями?

– Да чего же тут ошеломительного, – пожала плечами Вера, – если я вижу, что вы любите сладкое. Подумаешь! Вот вы обо мне справки наводили, за работой меня наблюдали, и теперь у нас разговор пойдет по существу. А мой «справочник» – мои наблюдения и выводы. И сейчас мы на равных. Так как насчет чая?

Вячеслав Голембо вышел на кухню. Вера посмотрела ему вслед и вздохнула. Она действительно поняла про этого человека гораздо больше, чем озвучила, причем понимание началось еще в клубе, а сейчас все стало окончательно ясно. В сознании у нее обычно возникали не слова, а образы, на миг Лученко будто бы становилась своим собеседником, чувствовала, как он. Голембо – страдалец однообразия, мученик кажущейся бессмысленности жизни. У него одно и то же каждый день, каждый месяц, каждый год. Он засыпает поздно, ворочается часами. Утром встает со скрипом в шейных позвонках. Совершает одни и те же действия, делая одни и те же движения, жесты, гримасы. Ест один и тот же надоевший завтрак. Едет одним и тем же маршрутом по городу. Работа, пусть и любимая, но однообразная. Начинает ее ненавидеть. За день никогда не успевает все, что планировал. Никогда. И это повторяется. Даже набор удовольствий – один и тот же. Никакого разнообразия. Он сам себе не нравится. Но что делать, другого‑то себя у него нет. И он преодолевает немощь духа хитростью: уговаривает свой дух, что тот все может. Уговаривает, уговаривает – и дух вытирает сопли и действительно может. Может вставать в одно и то же время, смотреть в зеркало, ехать на работу, разговаривать с одними и теми же людьми и не сойти с ума. Так что, получается, он достиг совершенства по крайней мере в одном виде искусства – искусстве самообмана. Без него жить было бы невозможно…

Пока хозяин звякал на кухне посудой, Вера через открытую дверь изучала фотографии на стене в кабинете. На официальных снимках хозяин дома стоял рядом с политиками – с каждым из трех президентов страны, с депутатами, священниками, дипломатами. Туристические изображали Голембо на фоне Эйфелевой башни, египетских пирамид и рядом с Ниагарским водопадом. Были и личные фотографии: с женой, детьми и с семьей Бессоновых. И еще стену украшали несколько крупных портретов Ксении Бессоновой, очень похожей на Алису. Только другая прическа говорила о том, что на фото не она, а ее мать…

Голембо вошел с подносом. На нем красовались изящные чашечки, чайник и сахарница с фирменным знаком в виде скрещенных рыцарских мечей. Вера осторожно взяла чашку, посмотрела ее на свет. Молочный фарфор напоминал тонкую китайскую бумагу. Сквозь него можно было различать предметы. О редкости сервиза говорила и ручная роспись.

– Этой посуде триста лет, – с гордостью сказал хозяин. – Сделана в Саксонии. Из рук тамошних мастеров выходят штучные произведения. Они и продаются попредметно, а не сервизами. А как иначе, если речь идет о подлинном произведении искусства?

– Мейсенский фарфор. Приятно пить из такого, – кивнула Вера. Казалось, она задалась целью непременно удивлять Голембо своей осведомленностью. – Но к делу, Вячеслав Демьянович! Вы были недовольны решением Алисы прояснить те давние события. Почему?

– А кому станет легче, если вы найдете сделавшего укол? Алиса не понимает, что это ничего ей не принесет, кроме новых страданий. Пусть прошлое остается в прошлом.

– Но вы, вероятно, не знаете, что из‑за прошлого распался брак Алисы. Джон утаил от нее письмо отца – кстати, так же, как и вы, – и она его нашла случайно. Алиса уверена: муж не хотел иметь от нее детей, поскольку боялся, что она – дочь убийцы! А возможно, он думает, что она сама убийца.

– Бог мой! Какая глупость! Этот Джон – просто дурак. Вы же видели Алису, общались с ней. Может такое существо совершить убийство?! Ведь эта девочка – как живая вода! Понимаете, Вера Алексеевна? На нее можно просто смотреть, и этого достаточно, чтобы понимать смысл жизни на земле.

– Но теперь, когда вы знаете, зачем Алиса затеяла раскопки давно минувших событий, согласитесь ей помочь?

– Нет, – упрямо наклонил круглую седую голову Голембо. – Я и ей скажу, напрасно она это затеяла. Ничего хорошего не получится. И вам говорю – бросьте. Вы доктор – вот лечением и занимайтесь… Хотите денег? Сколько? Ну давайте, говорите.

Вера покачала головой:

– При всей симпатии к Алисе вы не в состоянии встать на ее место, почувствовать то, что она. При чем тут деньги? Ну хорошо, сколько вам нужно, чтобы забыть Ксению Бессонову?

– Что?! – Голембо вздрогнул и взглянул в сторону кабинета, на фотографии Алисиной матери. – Это шутка?..

– Сто тысяч долларов хватит? Полмиллиона? Чтобы снять ее фотографии со стены, убрать, отдать. Навсегда, насовсем. Вычеркнуть из памяти. Могу помочь, загипнотизировать… А? Вам же легче станет.

Голембо молча хмурился. А Вера продолжала:

– Ведь она вас угнетает, не отпускает. Я любовь вашу имею в виду. Поверьте как специалисту. Самые частые мои пациенты – именно с такой вот душевной болью от любовной раны, от разрыва, потери. Воспаление любви, перешедшее в хронику. Она жжет и изводит, издевается и мучит…

– Ни за что, – глухо сказал Голембо, – ни за какие сокровища мира я не откажусь от моих воспоминаний. Вы с ума сошли! – Он нервно закурил.

Вера вздохнула. В наступившей тишине она как бы случайно достала из сумки белый батистовый платочек. Это был тот самый платок из Алисиной шкатулки, заранее надушенный Верой. Она помахала перед своим лицом вышитым лоскутком, словно отгоняя сигаретный дым. Голембо снова вздрогнул.

– Какие у вас хорошие духи… – Он втянул ноздрями воздух.

– «Анаис», – с самым невинным видом сказала гостья.

– Это же любимые духи Ксении! Я их ей дарил каждое восьмое мар… та! – Мужчина запнулся, будто споткнулся о невидимую преграду. – Подождите… Она говорила не «надушиться», а какое‑то смешное словечко… Как же она говорила? – Он машинально взял из Вериных рук платочек. Прикоснулся им к своему лицу. – Вспомнил! Она говорила «освежиться» духами.

Он помолчал немного, потом стал вспоминать:

– Знаете, как мы познакомились? Они тонули в Блюдце. Это озеро рядом с нашими дачами. А я катался на катамаране и любовался ими. Но не решался приблизиться и внаглую завязать знакомство. А тут такой случай! Я в молодости был мастером спорта по плаванию. Вытащил их обеих на берег. И знаете, что меня тогда больше всего потрясло в этой женщине? Она стала хохотать! Причем не в истерическом припадке перепуганной дамы. Ксения смеялась оттого, что они с дочкой могли утонуть в «блюдце»! Ей это показалось безумно смешным! Она не боялась гибели – ее смешила сама ситуация: утопиться в озере с таким названием! Вот с той самой секунды я… влюбился. Самое забавное, что моя любовь не была омрачена ни взаимностью, ни простым сексом из жалости.

Вера кивала, ее молчаливое сочувствие подбадривало Вячеслава Демьяновича.

– Да, я любил Ксению, – грустно улыбнулся он. – Но безответно. Она была предана Павлу. Э! Да что сейчас об этом говорить!

– Что вы думаете о последнем письме Бессонова?

– Буду с вами откровенен, Вера Алексеевна. Я и в самом начале, когда Ксюша умерла, не верил в то, что Пашка сделал укол морфина. Чтобы совершить эвтаназию, нужен другой характер, не Пашкин! Для этого нужно уметь брать на себя ответственность! А этого Бессонов никогда не умел! Так что я вполне допускаю – кто‑то другой, кто‑то из близких Павла это сделал. А он взял на себя.

– Как вы думаете, кто это мог быть?

– А тут особенно и думать нечего. Витька, тот еще тип! Он ради своего комфорта и удобства вполне способен по трупам пойти. Или бабушка Влада. Она так Ксюшу ненавидела, что могла ее убить еще тогда, когда та была здорова! Гадюшник…

– А сама Алиса? – задала провокационный вопрос Вера.

– Нелогично, – пожал мощными плечами бизнесмен. – Зачем ей тогда все это ворошить? Да еще с вашей помощью? Все уже забыли ту историю…

– Из нашего разговора я поняла, что вы не забыли.

– Не забыл. Ксению нельзя забыть…

Они замолчали. Несколько минут было тихо.

– Как вы относитесь к роману «Мастер и Маргарита»? – неожиданно спросила Вера.

– А при чем тут… – удивился Вячеслав Демьянович. – Восхищаюсь, конечно, как и всякий интеллигентный человек. И творчество Булгакова уважаю, и эту книгу считаю великой. А что?

– Там есть эпизод, когда Левий Матвей хочет зарезать Иешуа, своего учителя, которого везут на казнь. Зарезать, чтобы «спасти», как он сказал, от невыносимых мучений. Спасти, понимаете? Очень важное слово. Потому что Иешуа, не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, должен избежать истязаний. И мысль об убийстве учителя Левий называет «простой и гениальной». Что это, как не своего рода эвтаназия? Как вы относитесь к этому?

Голембо растерянно моргал своими чайными глазами.

– Ну… Я не знаю… С такой точки зрения я как‑то никогда… Но ведь церковь осуждает легкую смерть! – вдруг вспомнил он.

– Никто и никогда этот эпизод с такой стороны не обсуждал, – сказала Вера, внимательно глядя на собеседника. – Да, официально церковь против эвтаназии. Но почему Левий по умолчанию считается как бы героем? Пусть он не смог, но пытался… А вы могли бы?

– Что мог бы?

– Как Левий. Спасти любимое существо от ужасной боли, но стать убийцей…

– Чего вы от меня хотите?! – вскинулся бизнесмен, но как‑то неуверенно. – Не знаю я. Не знаю!

Вера встала.

– Спасибо за разговор и за чай, Вячеслав Демьянович. Мне пора.

Голембо проводил гостью в холл, где водопад продолжал медленно струиться в чашу бассейна. Не хотелось отводить взгляд, хотелось стоять и наблюдать за льющейся водой, смотреть на зеленый каскад листьев и цветов. Хозяин дома заметил это и сказал:

– На Востоке считают, что вода очищает жилище от негативной энергии. В императорских покоях древних восточных династий всегда текла вода. Они воспринимали стихию воды как предмет философский. Журчание воды успокаивает, дает жизненную силу.

Вера подумала невольно: «Уводишь разговор в сторону. Интересно, много ли покоя дает тебе эта вода?» Но вслух ничего не произнесла.

– Подождите! – пробормотал ей вслед Голембо. – Ну хотите, я скажу Алисе, что это я сделал Ксении Бессоновой укол?

– Зачем же, если вы его не делали? – мягко улыбнулась Вера.

– Пусть Алиса успокоится и будет счастлива, – проговорил он глухо, глядя в сторону.

Вера покачала головой.

– Не нужно, Вячеслав Демьянович. Но за попытку спасибо…

Выйдя из роскошных апартаментов, Вера присела на скамью Ботанического сада. На соседней лавочке мама с дочкой приманивали орехами белочку. Белка медленно и будто бы неохотно подходила, брала орешек – и пушистой змейкой взвивалась на дерево. Съедала лакомство, затем спускалась за новым угощением. Наблюдая эту сценку, Вера размышляла о своем.

Все‑таки сомнений Веры разговор с Голембо не разрешил. Мог ли он сделать смертельный укол? Мог. Ему как химику, знающему препараты, это нетрудно. Тем более ему, любящему мужчине, было невыносимо смотреть на страдания обожаемой женщины. Да. Мог, мог… Ему не довелось разделить с ней жизнь, но он вполне был способен решить, что хотя бы ответственность за ее смерть он в состоянии взять на себя. Мог, подобно Левию Матвею, свято верить, что совершает благо. И даже после смерти соперника, Павла Бессонова, не хочет отдавать ему права на такой подвиг… Дескать, нужен другой характер, не Пашкин, нужно уметь отвечать за свои поступки.

Голембо подходил на роль человека, способного на поступок – эвтаназию. Но решился ли он на него?..

* * *

Несколько раз звонил Верин телефон. Она говорила «Алло», в трубку дышали и молчали. Веру раздражали эти немые звонки, и она вдруг подумала: а так ли уж необходимо идти домой? Сколько можно терпеть рядом унылые разговоры совершенно чужого мужчины, его подозрительные взгляды… Сколько можно скрываться? Да и зачем, что за детский сад?! Совсем завертелась, свои личные проблемы забросила, вот так психотерапевт!.. С Юрием давно все говорено‑переговорено, даже и объяснять ничего не надо. А Оля уже взрослая, поймет мать. Но тянется, тянется эта неопределенность. А почему? Потому что тебе, уважаемый врач, «сапожник без сапог», постоянно некогда. Нет, не хочу я возвращаться назад, в старую жизнь. За Паем вот только заеду и за вещами…

Телефон снова затренькал.

– Да! – рявкнула Вера в трубку. – Говорите, я не кусаюсь!

– Ой, – послышался знакомый голос. Это была Даша Сотникова. – Ты чего ругаешься?

– Извини, тут ошиблись номером… Привет.

– Привет‑привет, мой нежно любимый Эскулапик! – промурлыкала рекламиссис.

– Подлизываешься, – определила подруга. – Значит, хочешь получить от меня срочную телефонную помощь. Слушаю тебя всеми фибрами и жабрами!

– Ты чего это хулиганишь, а, Верунь?

– Потому что я решила уйти из дома и пожить у тебя. Не бойся, временно! А тут ты берешь и сама звонишь. Ну и кто теперь может сказать, что телепатии не существует?

– Телепатия – есть! И ты умеешь передавать мысли, как главпочтамт – телеграммы.

– Тогда встретимся вечером, и ты мне расскажешь о накипелом и наболелом.

– Верунь, я не могу ждать до вечера! – заканючила Сотникова. – Мне срочно надо. И потом, вечером ты мне расскажешь свое. Почему ты вдруг уходишь из дома? Опять свекровь достала? Или Юрик в своем репертуаре – пилю, нужу, жену извожу?

– Нет, Дашка. Я, как тебе уже известно, влюбилась!

– Ну и что? Мой сексодром всегда к твоим услугам, я на работе сутками пропадаю. Но чтоб семью бросать?..

– Дарья! У меня порвался терпец! Понимаешь? Совсем.

– С ума сойти! Ну‑ка! Подробности! Кто он? Портрет, профессия, семейное положение?

– Все вечером. Что у тебя стряслось?

Дарья кратко и лаконично доложила о явлении Джона Гордона Старка. Сначала она, как истинная бизнес‑леди, похвасталась возможным контрактом и выгодой для рекламного агентства. Затем рассказала об условии Старка. И напоследок, не удержавшись, чисто по‑бабски описала англичанина.

– Представь себе Джеймса Бонда, только похожего не на Шона Коннери, а на Бельмондо – и статью, и фейсом лица. А одет! Прям тебе мужская модель от Готье! Шотландский платочек на плече. Пиджачок сидит как влитой. Просто представитель палаты лордов, никак не меньше!

– Стало быть, ноль‑ноль‑семь приехал лично… Это хорошо. Хочет, чтоб Алиса занималась его рекламной кампанией? Отлично!

– Верунь, ты чего? От своей любви совсем обалдела?! Ничего хорошего и никакого отличного я не вижу! Она ж его на дух не переносит. Он же ее гнобил, как султан в гареме! Скотина британская. Алиска его видеть не хочет, понимаешь? Просто не выносит!

– Ладно, Дашуня, как говорит моя дочь, не гони волну, поговорим вечером. Ты к восьми домой придешь?

– Куда ж я денусь! Ради тебя – буду.

– Значит, мы с Паем приезжаем, – закончила журчание с подругой Лученко.

Вера хоть и знала, что никаких сцен ей дома никто не устроит, все же неприятный червячок сосал. Но Юрий Лученко, гомо сапиенс вида диванного, каких большинство, на сообщение «я ухожу» отреагировал так, как и ожидалось. Ровно на пять секунд дольше, чем обычно, оторвал взгляд от книги – и вновь погрузился в чтение. Свекровь гремела посудой на кухне, чуяла, что лучше не встревать. А Оли с Кириллом и вовсе не было, они только ночевать приходили.

Вот кто заволновался – так это Пай. Ведь его хозяйка достала клетчатую дорожную сумку! Он метался по квартире от Веры к входной двери и обратно, цокая когтями по полу и взмахивая длинными волнистыми ушами. «Ведь сумка – это к путешествию, да, мама? – молча говорил он. – Ты же меня не оставишь дома? Не забудешь?» Чтобы она его уж точно не забыла, он схватил зубами мамин любимый тапок и не отдавал. «При всем моем уважении к тебе, мамочка, я‑то знаю, что люди отличаются забывчивостью. Так что тапок ты у меня получишь только в обмен на ошейник. И не раньше, чем я прослежу за упаковкой вещей. Мисочку мою не забудь… Вот так, умница».

Пай не давал Вере задуматься о принятом решении, отвлекал ее своим баловством, требовал внимания и в такси даже поскуливал. Вскоре переселенцы благополучно прибыли в старый Михайловский переулок, где им предстояло временно обитать.

Квартира Даши Сотниковой Вере нравилась. Кроме обычного отражения вкусов хозяйки, здесь чувствовалось замечательное женское умение вить гнездо. Не в смысле птичьего сооружения, когда свила – и улетела выполнять более важные дела. Нет, Дашина квартира была гнездом для кошки. Той самой, которая гуляет сама по себе. А когда возвращается домой, у нее необыкновенно уютно. Даже, пожалуй, одним словом «уютно» не объяснишь. Это жилье и в главном, и в мелочах было нацелено на службу своей хозяйке. Удобное как перчатка, оно обволакивало и расслабляло. Отсюда не хотелось уходить. Сядешь эдак в кресло и мечтаешь о скорейшем наступлении то ли пенсии, то ли морозов, чтобы запереться, закрыться, замуроваться – и жить внутри.

Секрет этого домашнего мира был подругами уже давно обсужден и выяснен. Если сказать коротко, весь секрет заключался просто в женском подходе к дизайну интерьера. И все. Это как разница между археологом и дизайнером. Археолог, раскопав древний черепок, анализирует: что это за объект, из какой эпохи, из чего сделан, кому мог принадлежать, для чего предназначался и так далее. И воссоздает картину прошлого. Так мальчики любят разбирать игрушки и смотреть, что внутри. А женщина, когда занимается дизайном собственной квартиры, «анализирует наоборот»: она задает бесконечные внутренние вопросы. Что любит она сама и ее семейство? Какое помещение в квартире будет главным: ванная комната, спальня или кухня? Сколько людей в нем будут обитать, что они любят, чего хотят? И вырастает жилье…

Вере нравилось в Дашиной квартире обилие зеркал. Она их тоже любила, в свой кабинет в клинике сама купила и повесила несколько. У Сотниковой в доме зеркала были в рамах и без, старинные и современные, на двери шкафа‑купе и в виде зеркального проема в ванной комнате. Даже трюмо, обычный гримировальный столик, зеркала сделали алтарем для превращений.

А ванная комната вообще напоминала маленький женский храм, где у Даши Сотниковой имелось столько предметов, что одно их описание заняло бы объем романа «Война и мир». Здесь можно было часами наслаждаться пенками, кремами, флакончиками, скрабами, лосьонами, гелями и прочими пахучками для женского тела.

Поэтому, закончив с обязательной программой – выгулом и кормлением Пая перед сном, Вера настроилась на произвольную.

– Я пошла балдеть в твою ванную, подруга! – сообщила она хозяйке дома.

– А как же любовные сонеты? – возмутилась Дарья. – Я ж до утра не доживу, если ты мне все‑превсе не расскажешь о своем красавце! Он красавец?

– Для меня – да! – улыбнулась Вера.

– Верунь, а давай вместе, – предложила подруга. Она достала из холодильника кагор, из барной стойки выудила два звякнувших бокала.

– Принимать ванну вдвоем с подругой… Как‑то сомнительно и где‑то порочно!

– Где? У нас же правильная сексуальная ориентация! У тебя разгар страсти, продолжение курортного романа. У меня – Сашка Романенко. Так что мы друг для друга не представляем опасности! – подначивала Даша. – Или у тебя сомнения? Ой, ты боишься моего повышенного эротизма?! Так и скажи!

– Какая ты коварная, Дашка! Заманила бедную девушку в гости, а теперь хочешь воспользоваться моей невинностью? Учти, у меня есть охрана! Правда, Пай? – Довольная морда спаниеля тут же показалась из‑под дивана, пес вылез, уткнулся хозяйке в колени и радостно замахал хвостом‑метелкой. – Хотя с твоим трудоголизмом сексуальных приставаний можно не опасаться. Ты, бизнес‑леди, сейчас обезврежена работой.

Дарья расхохоталась.

– Да‑да, не бойся, детка! К тому же у меня широкая джакузи. Мы в ней вполне комфортно разместимся.

Она отправилась наполнять ванну своей любимой пенкой с запахом лаванды и бергамота. Принесла большое белое пушистое полотенце для Веры, сенсорным пультом отрегулировала водоворотный эффект и подводную подсветку. И пригласила подругу.

Устроившись в разных концах большой ванны с бокалами красного терпкого кагора в руках, женщины чокнулись.

– За нашу красу неземную! – предложила тост Даша.

– За нее, – вздохнула Вера блаженно. – Хорошо‑то как…

– Вот. Тебе созданы райские условия. Рассказывай!

– Спрашивай, – промурлыкала не избалованная бытовыми наслаждениями подруга. – А то я от этих щекотных пузырьков потеряю нить…

– Ладно. Как его зовут?

– Андрей… Андрей Двинятин.

– Сколько лет нашему герою‑любовнику?

– Тридцать три…

– Хм… Значит, все главное уже должно состояться. Ну типа, построен дом, рожден сын и посажено дерево. А, Верунь?

– Дом он как раз сейчас достраивает, в Пуще‑Водице. Есть дочь от первого брака. Насчет посадки деревьев не знаю. А еще он разведен.

– Хорошо разведенный мужчина – это самое то! – пошутила Сотникова.

– Он не «разведенный», а очень даже концентрированный! – поддержала шутку подруга.

– А он у нас вообще кто? – Даша намылила голову шампунем и передала его Вере.

– Не у нас, а у меня. Я те дам, – сделала та страшные глаза и окунулась в воду, чтоб намочить волосы. Вынырнула и фыркнула: – Ветеринар.

– Ветеринар? У него своя клиника или он наемный Айболит? – поинтересовалась практичная бизнес‑леди.

– Своя клиника, – с гордостью за Андрея ответила Вера.

– Это хорошо, – нежась в ароматной воде, одобрила подруга. – А какой он из себя?

Вера прикрыла веки, запрокинула голову на бортик ванны и стала рассказывать о Двинятине. Ей хотелось описать и внешность, и нечто неуловимое, чем он ей нравился.

– У него темные, почти черные густые волосы. И усы. Когда целуется, они вкусно пахнут кофе и табаком! Синие глаза с во‑от такущими ресницами. – Она дотронулась пальцем до середины щеки, показывая ресницы, достойные Книги рекордов Гиннесса. – У него потрясающая координация движений. Знаешь, как у фехтовальщика! Я такой ловкости даже в кино не видела.

– Ух ты! Прямо вижу кого‑то из мушкетеров. Д'Артаньян? Или Атос?

– Где‑то близко. Только в нем нет желчного пессимизма графа де Ла Фер. И если уж продолжать сравнения с четырьмя мушкетерами, а они, кстати, воплощают четыре темперамента, то в Двинятине всего понемногу: жизнелюбие Портоса, достоинство Атоса, нервная чуткость Арамиса и порывистость д’Артаньяна.

– Неплохо для одного мужчины! Совсем неплохо. А как насчет интеллекта?

– Вообще‑то он молчун. Но когда говорит – его юмор осыпает тебя словно жемчужинами. Юмор и ум.

Даша хмыкнула.

– Такой романтической я тебя еще не видела! Так, подруга, я не понимаю: ты психотерапевт или кто? Не говори общими словами, дай характеристику. Ты ж про человека все можешь сказать, если всего минуту на него смотришь. А тут – мужика знаешь больше месяца. Тем более близко. Валяй, колись!

Вера сощурила глаза.

– Ну хорошо. Он относится к редкому, почти исчезнувшему виду «мужчина интеллигентный». Такому, который всегда придержит для тебя тяжелую дверь при входе в метро. Который в транспорте уступит место пожилому, а когда место освобождается, долго смотрит по сторонам – нет ли желающих присесть. Который никогда не полезет без очереди…

– Ого! – подняла брови Даша. – Какой странный человек.

– А то, – улыбнулась Вера. – Еще бы не странный, если все остальные – другие. Продолжаю: он уступит дорогу спешащему, хотя и сам спешит. Не помчится туда, где раздают бесплатно. Не попросит у начальства прибавки зарплаты, а будет работать много и хорошо, наивно ожидая, что это оценят. Он всегда выслушает, причем сам старается поделиться не проблемой, а радостью. Он до сих пор верит в благородство. И – внимание, барабанная дробь! – главный «недостаток» Двинятина: ему не нужно чужого.

– Ты хочешь сказать, если он увидит забытый где‑нибудь на скамье портфель, сумку или кошелек, то не схватит торопливо и не убежит, а станет приставать к прохожим – не они ли забыли? Какие его недостатки ты еще заметила? – шутливо брызнула водой подруга, почувствовав легкий укол зависти.

– Дашка, не завидуй! Разве я не заслужила любовь? – Вера вмиг прочувствовала мимолетное настроение Даши.

– Верунь, конечно! Это у меня секундное, бабское. Твой супруг Юрик, подвид «чмо обыкновенное», давно заслужил, чтоб ты его бросила! Просто ты мне как будто про Сашку моего Романенко рассказала. Тоже такой… из «блаародных». Правда, у моего жена и двое детей, и он их никогда не бросит… – Даша вздохнула со всхлипом.

– Ну‑ну, не киснуть! Знаешь, чем еще Андрей похож на твоего Александра? У него ловкие руки. В этих руках все работает, и они все умеют. Представляешь?

– Да, это нынче большая редкость, – подтвердила Сотникова. Потянувшись из пены, она взяла с полки красивый флакон и предложила: – Намазюкайся!

Вера нанесла на сгиб локтя несколько капель. Втянула ноздрями бархатно‑пряный, необыкновенно свежий аромат.

– Прелесть. Это что‑то новенькое, ненюханное.

– Ага, и мне страшно нравится. «Dior Addict» от Кристиана нашего Диора. Чуешь, в запахе листья мандаринового дерева и цветы шелковичного? И еще там, внутри запаха – цветок «ночная королева». Он редкий, я читала, растет на Ямайке. Распускается только ночью и всего на несколько часов. Парфюмеры должны успеть сорвать его в эти часы, чтобы превратить в духи. Хотя похоже на рекламную легенду, конечно…

– Я бы согласилась жить в твоей ванной, Дашка!

– А ты еще встань под душик. На, возьми гель с маслом каритэ, пахнет дивно…

Вера встала в душевую кабинку, намылилась приятным ароматным гелем, смыла его с себя и выпрыгнула из‑под струй, хохоча, отфыркиваясь и чувствуя себя речной нимфой. Потом завернулась в большое пушистое полотенце, на голову навертела розовое и направилась в гостиную‑кухню. Там ее радостно облизал Пай, словно они давно не виделись. Наигравшись с собакой и потрепав его за длинные шелковые уши, Вера занялась легким ужином: у нее проснулся зверский аппетит. Когда закутанная в свой красный махровый халат Даша вышла из ванной, ее уже ждал накрытый стол – небольшие круглые бутербродики с мягким сыром, ветчина, политые медом яблочные оладьи и свежеотжатый апельсиновый сок.

– Почему бы тебе не остаться у меня насовсем? – окидывая этот натюрморт довольным взглядом, спросила хозяйка. – А кофе?

– На ночь нельзя, – по‑докторски строго сказала Вера.

– А кто собирается спать? – хмыкнула Дарья. – Пока ты мне все не расскажешь, никто спать не пойдет. Заинтриговала, поматросила, понимаешь, и бросила? Не‑ет, моя птичка, пока не услышу всю историю вашего с Андреем знакомства и развития событий – никакого спанья не будет!

Вера легко согласилась. Ей и самой хотелось поделиться с подругой своей влюбленностью, излить душу.

Недавние крымские события еще не успели стать воспоминаниями, они жили в ней. Душа и тело, напоенные морем, не хотели забывать того нового чувства, которое подарил ей юг. Словно колесико времени дернулось и крутанулось на шесть недель назад и остановилось на том дне, когда в небольшую съемную квартирку в Феодосии пришел Андрей. Они тогда все ходили вокруг да около, но Вера уже знала: они принадлежат друг другу. Произносились какие‑то слова, они собирались что‑то есть и пить, но все это не имело никакого значения: две любви стремились навстречу друг другу неудержимо, как цунами, – и никаких уже сомнений не было.

Это было как взрыв, как солнечный удар. Время исчезло. Если бы не Пай, который заскулил, оскорбленный, что о нем на весь день забыли, они бы, наверное, умерли от сексуального истощения. Тогда они накормили собаку и принялись кормить друг друга. Женщине не терпелось блеснуть умением делать салаты совершенно из ничего, из обычных ингредиентов, но они получались космически другими и невероятно вкусными. Мужчина непременно желал похвастать умением приготовить жареную картошку.

Он завернулся в полотенце и принялся объяснять, ловко орудуя ножом:

– Картофелины следует сперва помыть, а лишь после чистить. Кто не согласен, тот нам не друг.

– Я согласна! – поспешила заявить Вера, нарезая помидоры.

– На каждого едока надо взять две картофелины среднего размера или лучше три. Если что потом останется – не пропадет. Почистили, снова вымыли, обсушили полотенцем. Берем острый нож и режем. Некоторые циркачи умеют это делать над сковородой, но у них ломтики получатся скорее плоской полумесячной формы, а нам нужна соломка. Не толстая и не тонкая, нарезанная элементарно: кладете картофелину на доску и режете ее вдоль, потом, придерживая, чтобы не выскользнула – поперек.

– О, звучит уже вкусно!

– Лучше всего нарезка картошки получается, если не думать о ней вообще, а размышлять о чем‑то приятном. Во время готовки любая негативная эмоция строго запрещена.

– Подтверждаю как специалист.

– Ура! Выдашь мне справку?.. Ладно, шучу. Сковорода уже минуту должна стоять на огне, пока мы дорезаем последнюю пару картофелин. Немного масла, всю кучу картошки – туда, быстренько берем в руки две деревянные лопатки… И вот теперь начинается самое главное. Вкус, цвет, запах, звук и фактура жареной картошки зависят от стиля перемешивания. Некоторые люди, которым бы всю жизнь в «Макдональдсе» питаться, этого не понимают и никогда не поймут.

– Как интересно! Я этого не знала, – искренне сказала Вера.

– Рад тебя просветить, любимая! – радостно сказал Андрей и продолжил: – Лопатки движутся одна навстречу другой, поддевая пласты картошки то вверх, то немного эдак по спирали, от краев сковороды к центру и наоборот. И когда перемешиваешь, нужно видеть картошку всю вместе и каждый ломтик отдельно, и думать о ней, заботиться о ней, как если бы вы были президентом – не тем, который для виду, а настоящим, – таким, каким вы его представляли в мечтах, который каждую картошечку вырастит, даст ей с каждого бока румянец, образование и квартиру, и возможность работать на себя, на детей, на счастливые путешествия…

– Двинятин, признайся, ты – поэт. Или повар. Или и поэт, и повар в одном лице, – рассмеялась Вера.

– Одно не исключает другого.

– Как вкусно пахнет!.. Я уже не могу, давай картошечки скорее!

– Еще минут десять потерпи, пожалуйста. В картошку еще надо всыпать заранее натертую на крупной терке морковь. И еще – мелко нарезанный лук. Поскольку выключать через две минуты, можно уже и посолить. Не забываем о перемешивании! А когда выключили, накрываем крышкой. – Все слова Андрей сопровождал действиями. – Теперь о селедочке. Простая селедка, можно даже уже нарезанная, купленная в обычном магазине, слегка присыпается полукольцами лучка. Обязательно на большой ломоть черного хлеба, лучше белорусского, с таким запахом, что его слышно в полной темноте в большом концертном зале, намазать свежего из холодильника масла. Вот теперь можно начинать. Водку лично я