Вкус любви 11 page

— А потом?

— А потом, когда тебе исполняется сорок, ты замечаешь, что мужчины начинают заглядываться на учениц лицея, идущих по улице впереди тебя.

Конец первого действия.

Месье, похоже, не понимает, как я тороплюсь жить, я, которая вдвое младше него. Я уже приговорена этой датой, оставляющей мне так мало времени на обожаемые мной забавы с вечным ощущением, что держу в руках Париж, — это означает для меня весь мир. Я так и не смогла понять, что именно двигало им, когда он говорил мне об этом. Мне было страшно размышлять на эту тему. Я просто со вздохом произнесла:

— Кто же тогда займется со мной любовью, когда мне будет сорок пять?

— Я, — ответил он, целуя меня в плечо. — Я всегда буду с тобой. Ты навсегда останешься моей маленькой девочкой.

Эти «всегда» Месье произнес с юношеским пылом.

Месье не особенно любит лесбиянок, в отличие от большинства мужчин: ему кажется, что им слишком не хватает члена. Однако, когда я ждала его как-то в воскресенье вечером в нашем маленьком отеле девятого округа и на ночь ко мне присоединилась Бабетта, чтобы составить компанию, он просто жил мыслью застать нас на рассвете лежащими в обнимку. Но в этом, скорее, моя вина: он любит все, что связано со мной, к тому же все, исходящее от меня, не может быть грязным. Месье, сам того не подозревая, больше всего ненавидит Зильберштейна, на которого я нечаянно помочилась: чем этот тип достойнее его?

Месье — непреклонный обожатель девичьих попок. Я всегда относилась к этой любви, одновременно порочной и возвышенной, с немалой долей уважения и страха. Я находила пикантной ту одержимость, которая нисколько не умаляла его страсти к моей киске. Месье мог бы целый день провести с образом моей вагины в голове. Впрочем, он так и делал. О том в самых цветистых выражениях рассказывали его СМС.

В этом тоже особенность Месье: он обожает использовать против меня мое же оружие и смущать меня словами, самым подлым образом проникающими в мою душу. Месье прекрасно знает, что может вогнать меня в краску, когда в разгар рабочего дня я уединяюсь, чтобы прочесть его сообщения, как обычно прячутся с целью понюхать кокс. До того как мы с ним еще не знали друг друга (в библейском смысле этого слова), главным его развлечением было звонить мне в тот момент, когда я была не одна, например, в машине. И мне приходилось в течение десяти минут глупо кивать головой, поскольку я никак не могла ему намекнуть, не выдав при этом себя, что он выбрал не лучший момент.

— Вы позволите мне онанировать, думая о вас?

— Если даже я вам запрещу, вы же все равно это сделаете, — рискую ответить я, тщетно пытаясь казаться безразличной.

— Это правда. Впрочем, я это уже делал… Мне так хочется обнять вас, заняться с вами любовью. Долго. Лизать вас, пока вы…

— Тогда вам, пожалуй, лучше перезвонить мне чуть позже.

— Я вас отвлекаю?

— Немного.

Обольстительный смех на том конце провода.

— Я обожаю ваш голос. Ваш милый голосок благоразумной маленькой девочки.

— Да?

— Вы перезвоните мне, как только освободитесь? Если я не отвечу, значит, поблизости будут люди. Наберу ваш номер чуть позже.

— Хорошо. До свидания.

— Погодите, ничего не говорите. Скажите просто «да» или «нет». Вы хотите заняться со мной любовью?

Обычно, хотя это и кажется невероятным, именно в этом месте водитель бросает на меня взгляд, в котором начинает сквозить понимание. Я откашливаюсь.

— Да, да.

Месье, как четко подметила Инэс, обожает пугать наивных девушек. Особенно когда они не так уж и наивны.

Утверждать, что Месье аморален, все же было бы чересчур опрометчиво. Он просто подчиняется морали, нацеленной на удовольствие. Кажется, им движет лишь неисчерпаемое либидо и вся его жизнь — роскошная сублимация, социально безукоризненная, построена на сексуальной энергии, которая делает ее бурной, блестящей, насыщенной конфликтами и страстями, волнующей и пьянящей.

Мне кажется, Месье — один из редких мужчин в моем окружении, у которого каждое достоинство влечет за собой недостаток и наоборот. Например, Месье — великий манипулятор, но при этом блестящий; он обманывает меня изощренными способами, приводящими в отчаяние, подталкивая к размышлениям и анализу. Месье ужасно обидчив, но ни один знакомый мне мужчина не имеет его харизмы. Месье — тот еще хам, но какой при этом кладезь культуры! Месье невероятно претенциозен, но это человек сильных страстей. Он переживает все эмоции намного сильнее других людей, просто умеет контролировать себя. О Месье известно лишь то, что он считает нужным показать.

Мне довольно часто доводилось не находить в нем ничего красивого и благородного. Я говорила себе, что даже его профессия, такая восхитительная, была в его глазах лишь способом еще больше блистать в обществе. Я испытываю ненависть к Месье за его высокомерие и эгоизм: кажется, я пару раз говорила Бабетте, что не знаю по-настоящему скверных людей, кроме него. Думаю, в нем есть зачатки садизма, выросшие на благодатной почве великих распутников XVIII века. Месье крайне нетерпелив, но опять же, он никогда не позволяет этой импульсивности возобладать над остальным и помешать его стратегиям. Бесконечная хитрость этого мужчины основана на знании женщин. Если Месье поступает необычно, как правило, это означает, что он выбирает новую линию поведения, которая оказывается слишком хорошо продуманной, слишком извращенной для мужского ума. Каждое навязываемое им молчание меня убивает: первое объяснение, приходящее в мою девичью головку, — это то, что его застукала жена, и так или иначе он чувствует себя в опасности.

На самом деле все гораздо проще: если он перестает мне отвечать, значит, ему просто этого не хочется. Надоело. Это мало похоже на вежливость либо элементарные хорошие манеры. Месье считает, что вовсе не обязан проявлять их по отношению к такой девчонке, как я. И потом, иногда, когда я отчаянно пытаюсь распутать эту интригу, то прихожу к очевидному выводу: Месье — настоящий злодей, в социальном смысле. Он любит только себя и, если эта любовь оставляет ему время, может притвориться, будто увлечен кем-то другим.

Месье познается, словно гигантский пазл, — через кропотливый подбор крошечных изогнутых деталей. Это единственное, в чем я уверена сегодня, проведя множество бессонных ночей за объединением всех известных мне о нем подробностей. Ничего из того, что мне удалось выяснить, не является реально осязаемым, и вызывает только тени, которые могу узнать лишь я. Все, что я имею, — мизерная горстка слов и улыбок, внезапных отлучек и воскрешений. Месье неизменно ускользает от любого точного анализа, любого исследования.

И я пишу книгу об этом мужчине.

Больше недели без него, точнее — восемь дней с тех пор, как я слышала его в последний раз, и я названиваю Месье в его клинику, бегая нагишом по саду в поисках сети. Я нервно переминаюсь с ноги на ногу, когда автоответчик предлагает мне нажать «1», чтобы соединиться с секретариатом, и «2» — опять же с секретариатом. Кнопки для соединения с Месье нет.

Перспектива разговора с секретаршей повергает меня в панику. Я не подумала о том, что мне придется играть какую-то роль, о возможных последствиях: как спросить доктора С. непринужденным голосом, словно наши тела никогда не сливались в единое целое? Мне придется нелепо оправдываться, придумывать на полном ходу какую-нибудь ахинею о консультации по рентгеновским снимкам, говорить, что он просил меня перезвонить — меня, у которой никогда даже растяжения не было. Я худшая актриса из всех, кого знаю.

— Кто его спрашивает?

Мадемуазель Беккер. Совершенно не похоже на имя пациентки, так может назваться только лжебольная, пытающаяся дозвониться до своего любовника-хирурга, стараясь вызвать как можно меньше подозрений. Романтичное имя, поэтому я его и выбрала. В тот момент я не думала, что оно прозвучит так фальшиво, попав в историю со снимками и секретаршей.

— Одну секунду, — отвечает она, и я едва успеваю представить Месье где-то рядом, как тут же слышу его голос.

Бесполезно вслушиваться в его «алло», пока еще неопределенное. Однако это короткое невзрачное слово, это междометие-космополит проникает в мои уши и все тело целиком, и все его потайные уголки, спрятанные под одеждой, просыпаются от звука его голоса, призывая его к себе с невероятной силой.

— Месье С.? — (глупый вопрос, поскольку этот тембр, знакомый до боли, не может принадлежать никому другому). — Это мадемуазель Беккер.

И тут Месье, которого я ненавижу, которого наверняка ударила бы, окажись он сейчас рядом, Месье находит способ возродить меня лишь за несколько секунд, как птицу феникс из пепла, своим чудодейственным голосом, одновременно нежным и удивленным, произносящим эту простую фразу:

— Здравствуйте, мадемуазель Беккер.

Волшебство. При этом я не забыла о бессонных ночах, о том, как сходила с ума перед молчащим телефоном, но боль и ярость словно погружаются в загадочный туман, остужающий их пыл. Видимо, потому, что сквозь эту ничтожную фразу из трех слов, которую мог произнести кто угодно, не вызвав у меня никакой реакции, я вижу его словно наяву, в темном костюме в своем кабинете, с одной рукой в кармане и невольной улыбкой на губах, ничем его не выдающей. По его голосу невозможно понять, злится он на мой звонок или нет.

— Я смотрю, вы живы-здоровы? — спрашиваю я с долей иронии, надеюсь, язвительной, тогда как одно только осознание того, что он действительно живет где-то в Париже, вызывает у меня такую же сильную эйфорию, как доза морфия в вену.

— Совершенно верно, — отвечает он все тем же радужным голосом.

Я начинаю нести какую-то околесицу, почти задыхаясь, настолько сильно бьется мое сердце, но через несколько секунд этого словесного поноса связь начинает пропадать. Я цепляюсь за него, сколько могу, испытывая отчаяние при мысли, что так быстро теряю его, прыгая, как кролик, с одного конца террасы на другой, — но все тщетно: Месье, устав слушать шипение в телефоне, молча кладет трубку.

— До чего ты докатилась, Элли, — ругаю я себя перед зеркалом, разглядывая свою бледную физиономию с нервными пятнами на щеках.

Я одновременно безумно разочарована и довольна этим жалким разговором, поскольку испытала настоящую эйфорию, услышав голос Месье. Только голос. Господи, какая глупость. Если бы на свете существовала горячая линия (по типу Санта-Клауса) с его голосом, я бы провела свою жизнь с телефоном в руках.

Возле раковины глухо вибрирует мой мобильный, но я еще не вышла из состояния глубокого ступора, поэтому сообщение от Месье не убивает меня на месте. Зато его обещание перезвонить вечером вновь вызывает во всем теле истерическую дрожь, возникающую, как только он подает мне ложную надежду.

Вот уже десять дней я живу в этом биполярном состоянии, моментально впадая в транс, стоит Месье прислать мне спасительные СМС. Похоже, никто этого не замечает, либо всем на это наплевать. Вокруг меня вакуум. Моя жизнь с Месье превратилась в вакуум. С тех пор как я узнала его, я живу всего два часа в неделю, а теперь счет и вовсе перешел на секунды. Оставшуюся часть этого ненавистного существования трачу на то, что наблюдаю за своим мобильным, испытывая бешеное сердцебиение при получении каждого сообщения и снова впадая в глубокое безразличие, когда в девяноста процентах случаев это сообщение не от него.

Я сплю. Я пытаюсь думать о других телах, ни одно из которых по-настоящему меня не интересует. Это рабство — и в него я заковала себя сама — становится невыносимым, но я уже не могу вспомнить, какой была моя жизнь до знакомства с ним. А ведь я прожила двадцать лет, даже не думая о том, что где-то в Париже, совсем рядом со мной, живет Месье.

Несколько минут спустя, когда я собираюсь принять душ, Андреа пишет мне на телефон, во сколько я должна приехать к нему. И, Боже мой, я вспоминаю, как раньше прыгала от радости при каждом проявлении этого молодого красивого еврея из пятого округа, я помню, что была влюблена в него. Но в какой именно момент сошла с этого поезда? Почему мне совершенно наплевать на то, что я увижу его сегодня вечером? Почему эта перспектива почти убивает меня? И вот он, ответ: Месье сказал, что перезвонит мне вечером, и, поскольку я знаю, в котором часу он выходит с работы, это наверняка случится в тот момент, когда я буду с Андреа. Возможно, даже в самый разгар секса.

Помыть волосы, уложить их, выбрать подобающий наряд. Все эти действия превращаются в настоящую голгофу, ведь я должна увидеться с Андреа. У меня сложилось стойкое ощущение, что, выводя меня в ресторан или занимаясь со мной любовью, он испытывает лишь умеренное возбуждение. В итоге я, довольно поздно, свыклась с мыслью: в его кровати сама снимаю с себя чулки и, если ласкаю себя, то только, когда он спит, с тихим желанием его убить.

Андреа неплохо занимается любовью, но слишком скучно, что раздражает в данный момент: достаточно возбуждающе, чтобы вывести меня из оцепенения, но чересчур «прилизанно», чтобы унести в эротические миры, где я забыла бы обо всем на свете. Во всяком случае, не совсем впечатляюще, чтобы противостоять тени моего мобильного, лежащего рядом на ночном столике. Но, самое главное, Андреа ничего не видит. И не чувствует. Он ни разу не заметил, что в последние три недели я была то безумно возбуждена, распущена до неприличия, то вдруг становилась вялой и холодной, как рыба.

Часто, шутки ради, я говорила ему о Месье в невинном на первый взгляд контексте, однако это могло меня выдать, должно было меня выдать, если бы Андреа был хоть немного собственником.

Например, я ни с того ни с сего сообщила ему, что коллега моего дяди предложил мне поехать с ним на семинар в Женеву.

— Ты не поедешь? — только и спросил он.

— Разумеется, нет, — ответила я, испытывая досаду от того, что сижу голая на коленях мужчины и не внушаю ему никакой ревности. — Ты же понимаешь, он будет приставать ко мне в Швейцарии? — продолжила я и мысленно добавила: «Ну давай уже, реагируй!».

— Это точно, — ответил он, вот и все.

Возможно, Андреа просто не хочет ничего замечать. Это объяснение вызывает у меня гораздо меньшее беспокойство.

Вечер начала лета, сиреневый и радостный. Одевшись, пожалуй, слишком легко, я иду по переходам метро, неся свою тревожную похотливость, словно крест. Это тоже новое во мне: за две недели без видимых причин мой гарем вырос вдвое, и от меня за версту несет сексом, самым безнравственным образом. Часто я об этом даже не думаю. Я исступленно занимаюсь любовью и еще никогда не теряла столько пота и не кричала так громко. У Андреа и Эдуарда, Зильберштейна, Тома Парианта и Ландауэра уже не хватает ни рук, ни членов, чтобы успокоить мои вопли. До Месье я не до конца понимала смысл слова «нехватка». Повсюду, куда я иду, я объедаюсь мужчинами, я пожираю их глазами из-под завесы своих волос. Как только я остаюсь одна, мне тут же не хватает его. Я ищу Месье везде и нахожу похожие черты у своих любовников: в вольном слоге Зильберштейна, в красноречии Тома, в низком голосе Жерома Ландауэра, в овале лица Франсуа. Так, в случае каждого из моих «дружков» — как он любит их называть, заключив в двусмысленные кавычки, — у меня есть неплохой повод впасть в зависимость.

Но это не касается Эдуарда.

Ему тридцать шесть лет. О нем я узнала от своей подружки Мели, когда мы пили кофе на одной из террас площади Бастилии. Вместе с летом вернулось солнце, жара и избыток эстрогена — но только не Месье. Я вяло жаловалась ей на это с усталостью, характерной для моего общего нервного состояния.

— Теперь я его больше не вижу, — кратко описала я ситуацию, — и у меня не осталось мужчины, который был бы таким же любознательным и свободным от предрассудков.

И тогда Мели рассказала мне об одном преподавателе университета, с которым она недавно переспала. В тот вечер, когда они выпили по бокалу вина на его диване, Мели, уже находясь в легком опьянении, вспомнила, что у нее месячные, и что, подобно большинству мужчин, Эдуард наверняка потеряет к ней интерес, узнав об этом. Смертельно огорчившись, она решила честно ему во всем признаться.

— Для меня это не проблема, — улыбнулся он в ответ.

— Правда?

— А для тебя разве проблема?

— Нет. Просто я чувствую себя немного глупо, ведь пришла к тебе сегодня. Я — как испорченный подарок.

— Ты что! — воскликнул Эдуард, почти выпрыгнув из своего кресла. — Это всего лишь кровь, к тому же мне известно: в такие дни девушкам больше всего хочется секса. Поэтому ты правильно сделала, что пришла!

Он оставил ее, чтобы включить другую музыку, и, вернувшись, увидел: обнаженная Мели сидит на диване, скрестив руки на коленях, еще ошеломленная тем, что сейчас услышала. Они поцеловались.

— Я и правда умирала от желания, — призналась она мне, когда я, затаив дыхание, слушала ее, даже не представляя, какая меня ждет развязка.

После особенно пылких объятий возбужденная Мели, одетая лишь в свои огромные менструальные трусы, выдохнула в шею Эдуарду:

— Пойду выну свой тампон и вернусь.

Ей очень не хотелось этого. Нужно было идти в ванную, проделать все в виноватой тишине, помыть руки, затем вновь вернуться в комнату, пошло извиняясь за то, что испортила романтичную атмосферу, — поскольку, даже если он притворится, что ничего не заметил, возбуждение уже не будет тем же, по крайней мере, поначалу. И вот волшебная развязка: Эдуард прошептал в ее длинные волосы: «нет, останься», и, прежде чем она успела что-либо сказать или предвидеть, не переставая ее целовать, вынул из нее тампон, который небрежно бросил на старую газету «Монд», лежавшую на полу.

— Признайся, ты это придумала! — вырвалось у меня.

Я не поверила ей ни на секунду.

— Клянусь тебе самым дорогим, что у меня есть, — это правда, — возразила Мели. — Я пять лет встречалась с парнем, и он каждый раз бежал от меня, как от прокаженной, когда у меня были месячные. Я бы не смогла такое выдумать, Элли.

— Я должна встретиться с этим мужчиной, — заявила я, практически стукнув кулаком по столу.

Дело было не в тампонах: просто передо мной вдруг открылась целая вселенная возможностей, через одного человека, который обожал женщин, сознательно стремясь избавить их от ощущения грязи. В моем безумном ненасытном бреду мне все же удавалось отделять никчемностей от гениев, хотя в конечном итоге они все были мужчинами, снабженными волшебным телом.

Несколько часов спустя я получила сообщение от Эдуарда. Мели так ему меня расписала, что он предложил встретиться завтра же вечером.

Я совершенно глупо испугалась. Он решил угостить меня бокалом вина на площади Пантеона, но на меня тогда навалилась такая усталость, что я не ощущала в себе сил поддерживать светскую беседу, тем более если временами она сходила на нет. Я не чувствовала себя способной быть блестящей или забавной, мне хотелось лишь секса, бесконечного секса. Но так не делается. К моему великому несчастью, я не могла сразу отправиться домой к незнакомцу. Я избегала Эдуарда до тех пор, пока другая наша общая знакомая не организовала вечеринку, где мы в итоге и встретились.

Я не люблю давать физическое описание мужчин, поскольку это неизменно звучит избито. С ним то же самое: если я скажу, что он брюнет с большими черными глазами, красивыми белыми зубами, высокий, с сильным телом, натренированным при игре в теннис, это не сообщит о нем ничего важного. Эдуард хорош теплой, солнечной красотой. Мы целый час разговаривали с ним о романе, который он считает умирающим жанром. Я изо всех сил защищала Мопассана, он отвечал мне Кундерой[31], — и через четыре дня мы оказались у него дома.

Когда я с улыбкой объяснила ему, какая именно деталь его вечера с Мелани побудила меня познакомиться с ним, он от души расхохотался, и я тут же почувствовала себя уютно в его маленькой квартире в Венсене[32], с его котом-призраком и батареей бутылок со сладким розовым вином. Эдуард, думаю, стал первым мужчиной, кроме Андреа, у которого я могла спать, не считая минут, отделяющих меня от моей свободы. В эту ночь я дрыхла без задних ног, опьяненная удовольствием и словами, от которых по всему телу пробегала сладостная дрожь.

Эдуард всегда отличался от других. Он, подобно Месье и Андреа, относится к отдельной категории, даже если он так и не понял, в связи с чем заслужил особую графу в моей классификации.

— Речь идет не совсем о графе, — объяснила я ему как-то вечером, когда мы уже довольно много выпили и выкурили. — Я не классифицирую мужчин, как предметы, по их функции, — это было бы ужасно! Я разделяю их по связи с остальными. С одной стороны есть Месье. Затем Андреа, мой парень. Потом идут вместе Франсуа и Тимоте. Затем…

— Погоди, — перебил он меня. — Я ничего не понимаю. Почему они идут вместе?

— Они лучшие друзья. Я познакомилась с ними на одной вечеринке. Там же я, кстати, встретилась с Андреа. Есть, кроме того, Тома Париант и Оливье Дестель, которые составляют пару, поскольку богаты до безобразия. После них идут Зильберштейн, Жером Ландауэр, Октав и Поль. Эти занимают одну графу, потому что все они врачи и друзья.

— И сколько в итоге врачей?

— С Месье — пятеро. Но только не подумай, что я их специально ищу. Просто стоит сунуть туда палец, как засасывает всю руку.

— А потом?

— Потом идешь ты. Я не могу добавить тебя в какую-нибудь графу, даже если у тебя было бы столько же друзей, как у Зильберштейна. Ты другой.

— Но в чем другой?

Я могла бы сказать ему всю правду: «Ты другой, потому что по каким-то причинам значишь для меня больше, чем все эти парни, возможно, из-за почти старомодной галантности. Или тебе действительно интересно все, что я рассказываю?». Но я уже так давно не испытывала подобного интереса к мужчине, что боялась показаться неловкой и напугать его своей откровенностью.

— Ты другой, так как необыкновенно хорошо занимаешься любовью, — объяснила я, и даже это мне было сложно вымолвить.

Он польщенно расхохотался, и я, оживившись, добавила:

— А еще потому, что ты нравишься мне больше других. Ты такой милый.

На самом деле Эдуард лучший по многим пунктам. Когда я говорю о нем так, и мои подружки знают, что мы видимся два раза в неделю, одна из них обязательно интересуется, почему мы никуда не ходим вместе. Пожав плечами, я просто повторяю этот вопрос, словно ответ очевиден, но на самом деле у меня его нет. Потому что он на шестнадцать лет старше меня. Потому что это осложнило бы прекрасные отношения, которые у нас сложились (как я могу позволить себе использовать такой избитый предлог?). Потому что он не влюблен в меня, а я, Боже мой, я просто одержима Месье.

Я могу притворяться перед Андреа, выдумывать умопомрачительно нежные ласки, но Эдуард не заслуживает подобного отношения. Эдуард заслуживает единственной вещи, которую я способна чувствовать сама: удовольствия, простого, но всепоглощающего.

По улице Грасьез я иду крошечными шагами в надежде: Месье позвонит мне в течение этих двух дополнительных минут. Даже со своим iPod в ушах я думаю только об этом: всю дорогу сжимаю мобильный во влажной ладони.

Перед домом Андреа я молча чертыхаюсь: давай, осталось еще тридцать секунд… Я и так опоздала уже на целых двадцать минут, чего со мной никогда не случалось, и любой бы на месте Андреа заподозрил неладное, но я знаю, что он ничего не почувствует, как и не заметит толстого слоя моей сегодняшней маски. В такие минуты я ненавижу себя за то, что не бросила его: Андреа плевать на меня, я научилась плевать на него, но мы остаемся друг с другом, неизвестно зачем. Может, из соображений эстетики: мне кажется, молодой красивый еврей в очках и белокурая девушка с розовой кожей хорошо смотрятся вместе. Вероятно, еще из-за комфорта: мы встречаемся уже пять месяцев — зачем что-то менять? Мы с Андреа из породы лентяев: нам лень даже влюбиться. Для меня это также слишком простые отношения.

С Месье все гораздо болезненнее, и поэтому игра становится интересной: я чувствую, как он входит в каждую пору моей кожи, и все мое тело защищается от него, словно от яда, но тщетно. Думаю, мне всегда нравилось испытывать боль, еще до того как я полюбила мужчин, приносящих мне ее: пока не затрагиваются чувства, люди остаются векторами и пересекаются относительно редко. До определенной точки — именно в ней я, как обычно, попадаю в ловушку.

Никто мне не поверит, но больше всего я не хочу сейчас видеться с Андреа из-за необходимости лгать. То, что я все время играю какую-то роль, меня уже не смущает. Я привыкла много заниматься сексом с разными мужчинами, и признаться в этом мне совершенно не стыдно. При контакте с ними я окончательно испортилась, вплоть до того, что ищу в них ощущения, умственные стимуляции, еще несколько недель назад вызывавшие у меня отвращение. Но я ненавижу врать так беззастенчиво, словно действительно превратилась в подобную девицу. Я лгу все время и по любому поводу.

— Как ты? — спрашивает меня Андреа, открывая дверь своей маленькой светлой квартиры.

— Отлично, — отвечаю я, и моя улыбка, возбужденная и одновременно шаловливая, — еще одна ложь.

Я чувствую полную апатию, умираю от тоски при мысли о том, что придется идти в ресторан, но, по сути, мне не хочется ничего другого, кроме как сидеть в кресле и пялиться на свой мобильный. Я демонстрирую отсутствие трусиков, и Андреа, как хорошо воспитанный мальчик, делает вид, что ему это интересно. В тот момент, когда он щиплет меня за попу, звонит его телефон. Пока он разговаривает со своим коллегой, я наклоняюсь к окну. Его маленькая улица похожа на театральные декорации из комедии дель арте[33], и я смотрю на прохожих, в этот час направляющихся к своим друзьям на вечеринки. Повсюду слышится смех, стук высоких каблучков по узким мостовым, — а я бы отдала свою жизнь за то, чтобы оказаться сейчас в другом месте, подальше от этого настежь распахнутого окна. Здесь я буквально задыхаюсь. До меня доносится только веселый голос Андреа, но он действует мне на нервы. Его смех меня раздражает. Его очаровательная привычка расхаживать по комнате, почесывая макушку во время телефонного разговора, меня бесит.

Мне физически не хватает Месье, до такой степени, что все остальное становится не просто безразличным, а невыносимым. Этот мужчина, словно наркотик для меня: как только он появляется, пусть даже на несколько секунд, весь мой период дезинтоксикации летит к чертям, и я снова прихожу в лихорадочное возбуждение. Иногда мое сердце колотится так сильно, что мне становится больно, голова начинает кружиться, а голос внутри меня повторяет, как заведенный, что мне нужен Месье, Господи, как же он мне нужен!

— Я недолго, — шепчет мне Андреа. — Не раздевайся.

Внезапно из моей сумки раздается глухое вибрирование, но для меня оно равносильно трубам Страшного суда: я с быстротой молнии хватаю свой мобильный, на котором томно мигает надпись «частный вызов». Месье. Тяжелая чувственность Месье проникает даже в ледяной официоз современных технологий. И этот «частный вызов» словно зазывает меня. «Ответь, Элли. Возьми меня. Я знаю, ты умираешь от желания узнать, кто тебе звонит, кто скрывается за этими загадочными вибрациями? Кто обычно звонит без четверти девять, если не этот мужчина, лишающий тебя сна по ночам одним только фактом своего существования?»

Я отвечаю на звонок. Будь что будет. Голос на том конце провода пробирается в самый низ моего живота, разрывая меня надвое. Эйфория настолько сильна, что у меня подгибаются колени. Быстро застегивая свой плащ, я бросаю буквально два слова Андреа, глядящего на меня со странной сдержанностью:

— Нет сети, пойду вниз.

— Подожди меня на улице, — отвечает он: похоже, такого глупого объяснения ему вполне достаточно. — Я сейчас закончу и приду.

Меня больше не интересует ничего, кроме мобильного телефона в моей руке.

— С кем ты разговаривала? — спрашивает меня Месье.

— С Андреа.

— Ты сейчас у него?

— Вышла, чтобы спокойно поговорить.

Иными словами, прохаживаюсь по его улице, словно проститутка, на высоченных каблуках, причиняющих мне боль, которой я даже не чувствую: я ничего больше не чувствую. Я ощущаю только Месье.

Мне необходимо быть сильной. Мне нужно казаться безразличной, чтобы он не узнал, во что я превратилась с тех пор, как он замолчал. Мне не следует забывать ни на секунду: он звонит только потому, что я загнала его в угол своим звонком в клинику. Мне нужно вернуться в то далекое время, когда он сам преследовал меня и после четырех звонков без ответа присылал сообщения, словно касаясь рукой моих волос: «Элли…».

К сожалению, это уже неактуально. Все, что осталось от меня в маленьком теле, старательно накрашенном и одетом, буквально чахнет от необходимости понять, что же я сделала не так, что в моем поведении и разговорах безвозвратно отдалило Месье от меня, от наших тайных встреч в отелях.

— Как поживаешь? — спрашивает он меня.

— Хорошо. А ты?

— Гм… Хреново, — бросает он сквозь потрескивание в телефоне. — Я чувствую себя старым.

— Но ты совсем не старый! — отвечаю я, выказывая горячность, граничащую с инстинктом самосохранения.

Я знаю, что хочет сказать мне Месье. Неделю назад это было написано черным по белому в одном из его сообщений: «Твое молодое тело и юный взгляд делают меня старым». Тогда я осознала весь ужас оборотной стороны медали юности, и я ничего не могла с этим поделать. Я не могла запретить себе хлопать в ладоши, как маленькая девочка, когда Месье приходил ко мне во вторник утром. И я никогда не думала, что тот лихорадочный энтузиазм станет камнем преткновения. Я даже не догадывалась об этом. Я могу прибавить себе стройности, белокурости, даже красоты, что угодно, но только не возраста. Разве это не ужасно?

Date: 2015-10-18; view: 243; Нарушение авторских прав