Дарамское поле. «La Dame des Épées»[157]

План Адгемара был простым и надежным. Остаться в укрепленном лагере под прикрытием артиллерии, дождаться вражеской атаки, отбить ее и перейти в наступление. Лис предполагал, что решающее сражение произойдет завтра или послезавтра (талигойцам нужно отдохнуть после схватки с казаронской кавалерией), но спешить казару было некуда. Адгемар выразил неудовольствие, когда уцелевший казарон с выпученными безумными глазами и непроизносимым именем доложил о чудовищных потерях и исчезновении и гибели четырех с лишним сотен других казаронов, включая Туххупа вместе с сапогами, но Робер не сомневался – Лис был доволен. Казароны Кагеты были сломлены, а Адгемар стал самодержавным правителем, который может не оглядываться на разномастную наглую орду. По‑своему он был прав, старые обычаи тянули Кагету назад, и все равно это было подлостью.

Золотой предосенний день только начался, по покрытому трупами полю бродили хромающие кони и оборванцы из резерва, на глазах становящиеся состоятельными людьми. Лишившиеся предводителей, рассеянные дружины частью стягивались к лагерю левого крыла, частью возвращались на исходные позиции, но в подавляющем большинстве уходили, если не сказать, разбегались. Их не удерживали – они были не нужны, в распоряжении казара оставалось около сотни пушек, шесть тысяч конницы и десять пехоты, у Рокэ людей было меньше раза в два, если не в три, а артиллерией Ворон и вовсе не располагал.

Адгемар, в последний раз оглядев поле, убрал зрительную трубу и медленно, с достоинством спустился с вышки. Свита казара следовала за ним по пятам. Роберу не хотелось лицемерить, и он отстал, оказавшись рядом с бириссцами. Мильжу он знал хорошо – они вместе отходили от Барсовых Врат к Дараме, но его сводного брата Варажу, командовавшего Багряной Стражей, видел всего несколько раз. «Барсы» не подозревали о замыслах Лиса и были угрюмы. Эпинэ не сомневался, что они успокоятся, только отомстив за взятие Врат и пережитый той ночью ужас. Их Робер понимал, а вот себя – нет. Адгемар играл свою игру, бириссцы мстили, гайифцы зарабатывали. Иноходец Эпинэ представлял своего принца и, как мог, помогал союзникам, но видеть, как стреляют в талигойцев, было тяжело.

Во время восстания все было иначе, та война была дуэлью, а здесь сошлись соотечественники и те, кто никогда не желал Талигойе ничего хорошего и пытался половить рыбу в мутной воде. И еще там, среди черно‑белых мундиров, был Дикон, Ричард Окделл, сын Эгмонта, которого он не взял с собой. Мальчишка запросто мог погибнуть от случайной пули или удара сабли. Конечно, он оруженосец Ворона, но что‑то не похоже, чтоб Алва держал его при себе, а хоть бы и так. Алва всегда лез в самое пекло, его считали заговоренным, но его лошадей и адъютантов то и дело убивали. Может, потому в Барсовом ущелье он и отослал парня в тыл. Интересно, за каким змеем Ворон взял сына убитого врага и почему Дикон присягнул убийце отца?

– Мильжа, – бириссец оглянулся, – я хочу просить тебя и твой род об услуге.

– Говори. – Лицо Мильжи осталось каменным, но Робера это не оттолкнуло. Он чувствовал в «барсе» друга, и они вместе отходили от Врат к Дараме, а совместное отступление связывает сильней, чем три победы.

– У предводителя, – Робер замялся, но слово «враг» так и не смог произнести, ладно, он еще плохо знает бири, – у их предводителя есть оруженосец, совсем мальчишка. Он – заложник, он – сын моего друга. Я прошу сохранить ему жизнь.

– Мы найдем его, – кивнул Мильжа, – и приведем к тебе. Ты – наш друг, сын твоего друга под нашей защитой. Как нам его узнать?

– Ему шестнадцать, он высокий, волосы не светлые, но и не черные, серые глаза, густые брови. Должен быть одет в черное и синее, как его хозяин.

– Этого довольно. Мы не убьем никого с такими приметами. Ты пойдешь с нами?

– Если разрешит казар. Я – его гость.

– Ты не только его гость, но и наш, – соизволил разжать губы Ваража. Робер знал от покойного Каллоха, как редко бириссцы принимают чужаков. Знали б они, что их гость прикончил «барса», чтоб спасти Дикона…

Что‑то просвистело над головой, врезалось в стоящие неподалеку повозки и взорвалось. Одновременно грохнуло слева и справа. Робер обернулся. Вышка, с которой они недавно спустились, горела, горел в нескольких местах и окружавший лагерь частокол, из‑за которого градом сыпались бомбы и ядра. Одно, шипя, упало чуть ли не у ног Робера, тот невольно отскочил, хотя и видел, что перед ним не граната и не бомба. Ядро немного покрутилось на месте и замерло. Оно было небольшим, такими бьют корабельные пушки верхних палуб. Боевой корабль на Дарамском поле?! Бред! Робер бросился к частоколу, вернее, к помосту, на котором были установлены орудия. Оттуда открывалась поразительная, но очень неприятная картина. У Алвы все‑таки была передвижная артиллерия, и как же она не походила на то, что подразумевалось под этим словом!

Огромных пушек, которые с трудом волокут несколько пар быков или тяжеловозов, не было и в помине. По полю метались легкие, пароконные запряжки с небольшими орудиями и крепостными мортирками, между которыми сновали конные мушкетеры и повозки с боеприпасами и калильными жаровнями. Эпинэ ошеломленно наблюдал, как наискосок от их батареи остановилась тележка, из которой выскочило несколько людей. Их движения были точными и стремительными, как в танце или во время поединка. Артиллеристы сняли с повозки носилки с мортиркой, установили на земле, быстро навели на цель, заложили ядро, вставили запал. Орудьице дрогнуло, над Робером пронесся огненный змей и, словно приветствуя его, грянул гром – рванула бочка с порохом. Раздался крик Ламброса – гайифец требовал развернуть пушку. Обслуга и стоявшие рядом «барсы» налегли изо всех сил, тяжеленная махина медленно поворачивала жерло в сторону наглецов, но те подхватили свои носилки, забросили на тележку, вскочили в нее сами, возница вытянул коней хлыстом, сытая гнедая пара рванула с места. Можно было не торопиться!

Лагерные пушки стреляли честно, но их усилия напоминали охоту за комарами с кувалдой. Талигойские возницы сводили усилия артиллеристов на нет. Запряжки носились по полю немыслимыми зигзагами, приближались, отступали, менялись местами. Ядра, бомбы и зажигательные снаряды сыпались градом, и противопоставить этому было нечего. Лагерь стремительно превращался в небольшую копию ада – пожар вспыхивал за пожаром, рвались бочки и лагунки с порохом, кричали обожженные лошади и люди. Частокол и ров прикрывали от кавалерии и пехоты, но не от обстрела, впрочем, в частоколе зияли внушительные дыры, а справа от Робера он и вовсе был охвачен огнем.

Ламброс и его люди пытались отстреливаться, но к артиллерийской дуэли со столь стремительным противником они явно готовы не были. Робер, как мог, помогал ворочать орудия, но пока все усилия пропадали впустую.

– Что здесь происходит? – Вынырнувший из огненной круговерти Адгемар почти кричал, но оглушенный Робер с трудом разбирал, что тот говорит, хотя Лис по случаю обстрела вспомнил талиг. – У вас сотня пушек, остановите этих мерзавцев!

– Мы делаем все, что возможно в данных условиях, – гайифец, несмотря на бушевавший вокруг ад, оставался подтянутым и спокойным, – но мы ничего не можем противопоставить тактике, избранной противником. Огонь из лагеря малоэффективен. Наши пушки стоят на одном месте и не могут успешно расстреливать движущиеся цели, талигойская пехота и кавалерия слишком далеко, а у противника первоклассные артиллеристы.

– Это не ответ. Вам платят…

– Нам платят, а мы стреляем, – артиллерист был невозмутим, – но сражение проиграно. Тот, кто командует вражеской армией, опередил наше время на сто лет, если не более. Я не сомневаюсь, на его находках будет построена военная наука будущего.

– Да гори он Закатным Пламенем! – взорвался стоящий за плечом дяди Луллак.

– Сгорим мы, – медленно сказал Белый Лис, переходя с талига на кагет, – если ничего не предпримем. Гарижа! – высокий бириссец в багряном, подбитом барсовой шкурой плаще вскинул голову. – Выводи конницу. Уничтожь их запряжки и пушкарей и возвращайся.

Рокэ сам отмерил шуфлой[158]нужное количество пороха, навел пушку и поднес фитиль. Орудие ответило радостным лаем, ядро врезалось в пылающий тын, горящие колья повалились, образовалась изрядная дыра, Алва засмеялся и похлопал пушку по блестящему боку, словно лошадь. Ричард с восхищением наблюдал за манипуляциями своего эра. Утром юноша был готов поклясться, что самое прекрасное в мире – это кавалерийская атака, но артиллерийский бой оказался не хуже. Они с маршалом и тремя сотнями конных мушкетеров носились между запряжками, указывая новые цели. Рокэ то и дело сам наводил пушки, в лагере раздавался взрыв или что‑то рушилось, а Проэмперадор вскакивал на Моро и мчался к другой запряжке. Это было страшно и… восхитительно. Ричарду ужасно хотелось выстрелить самому, но он, во‑первых, не умел, а во‑вторых, просить было унизительно.

– Юноша! – Лицо Алвы было черным от пороховой копоти, и он, как никогда, заслуживал свое прозвище.

– Да, эр.

– У вас нет желания устроить небольшой фейерверк?

– Да, – подался вперед Дик, – но… Как эр прикажет.

– Эр приказывает слезть с лошади и стрелять. Мне надоела эта штука. – Рокэ кивком головы указал на возвышающийся над лагерем шест, верх которого украшал сверкающий позолотой шар, окруженный ворохом струящихся лент, создававших подобие то ли львиной гривы, то ли морского анемона.

Дик кивнул и спрыгнул с Соны возле остановившейся запряжки. Рокэ тоже спешился. Юноша нерешительно взялся за шуфлу, но эр ничего не сказал, только стал сзади. Как ни странно, это не смущало и не раздражало. Ричард набрал порох и всыпал в глотку орудия.

– Подбавь еще с четверть, – подсказал Алва. Над ними просвистело ядро, но Ворон не повел и бровью. Дику стало неуютно, и он торопливо подсыпал пороха.

– Не спеши… Бери пыж… Забивай туже… Хорошо. Теперь ядро. – Короткие реплики Алвы живо напомнили их фехтовальные штудии, и Ричард отчего‑то успокоился, хотя кагетские ядра продолжали рассекать воздух. Рокэ, слегка прищурившись, глянул на окруженный шевелящимися лентами шар.

– Наводи. Спокойно… Влево… Еще влево… Теперь вправо… Хорош!

Алва слегка коснулся пушки (если прицел и сдвинулся, то не больше, чем на пару волосков) и неожиданно взъерошил Дику волосы.

– Давай!

Ричард схватился за фитиль, вспыхнула затравка, пушка дернулась, словно собираясь прыгнуть, да она на своем лафете и напоминала сидящую лягушку. Из жерла вырвалась струя огня.

– А теперь – смотри, – крикнул Рокэ, – да не на пушку, а вперед!

Юноша честно уставился на сияющий шар. Ждать пришлось недолго – знак, знаменующий присутствие казара, разлетелся вдребезги. Дик в припадке восторга повернулся к Рокэ, тот засмеялся и взлетел в седло.

– Браво, Дикон. Первый выстрел и такая цель! Это… – Алва осекся на полуслове, лицо его стало жестким. – Не выдержали… Ну и славно! Отходим!

Ричард не сразу понял, в чем дело, а поняв, почувствовал, как по хребту пробежал холодок – на них летела вражеская конница, и это было страшно. Одно дело с поднятым клинком преследовать отступающего врага, и совсем другое – видеть, как на тебя движется лавина всадников. Юноша повернулся к эру, Рокэ был спокоен, и улыбки в его глазах больше не было. Человек исчез, остался Первый маршал Талига. Гарцевавший рядом с Алвой мушкетер, повинуясь приказу, высоко поднял на копье тут же подхваченный ветром синий шарф. Возницы хлестнули коней, упряжки полетели к ощетинившейся сталью пехоте, но Рокэ и его всадники остались. Осталось и несколько запряжек, развернувшихся в сторону каре. Дик сдерживал Сону, сердце юноши бешено колотилось, он переводил взгляд с врагов на эра и обратно. Ворон, не отрывая взгляда от приближавшихся бириссцев, медленно поднял шпагу, а затем резко опустил. Свистнул рассекаемый клинком воздух, грянул залп, первые ряды конницы смешались, всадники перелетали через головы упавших коней, упавших сминали копыта несущихся сзади.

– Чего стоишь?! – Алва был уже рядом с Диком. – За мной!

Сона оказалась понятливей хозяина, бросившись за Моро. Ричард видел, как игрушечные солдатики в черном и белом вырастали на глазах. Сона рвалась изо всех сил, она даже обогнала Моро, Рокэ скакал рядом, отставая на полкорпуса. Сверкнули пики. Пехотинцы расступились, всадники и запряжки влетели внутрь каре. Рокэ спрыгнул с коня, Дик ринулся за своим эром, который, весело улыбаясь, неторопливо пошел сквозь ряды своих солдат.

– Спокойно! Они разобьют о нас лоб… Рогатки вперед! Стрелять только по команде… Конница – это ерунда… Сейчас перезарядят пушки картечью… Стрелять только по команде… Только по команде.

Дик шел рядом с Рокэ, стараясь держаться поближе к украшенному черно‑белой перевязью плечу. Это было чудом, но это было! Там, где проходил Рокэ, у людей поднимались головы, а в глазах зажигался огонь. Солдаты не просто не боялись, они верили в победу и хотели боя. Маршала словно бы окружал ореол силы и уверенности, передававшихся другим, и Дик ощущал себя частью этой силы. Кагетская, вернее бирисская, кавалерия была совсем близко, мимо юноши и его эра побежали люди с рогатками – странными сооружениями из остро отточенных кольев, сотворенными во время двухмесячного сидения в горном лагере. Дик с трудом понимал, зачем их тащили с собой, а маршал, оказывается, предусмотрел и это. Странно, утром рогатки в ход не пускали, обошлись мушкетами и гайифскими алебардами[159].

Всадники были уже рядом. Ричард видел опененные лошадиные морды, сверкающие на солнце клинки. Бириссцы совсем не походили на разношерстную толпу, выскочившую утром к роще. Те были смешными, эти страшными. Юноша покосился на Проэмперадора. Рокэ подмигнул оруженосцу и поднял шпагу. Когда он ее опустит, раздастся залп.

Бириссцы бессильно бились о талигойские каре, их расстреливали и насаживали на пики; а Роберу казалось, что его самого убили сотни раз. Ничего б этого не было, если б Лис не взял гоганские деньги, не понадеялся на численное превосходство, не позволил Рокэ смолоть в муку казаронскую конницу и повернуться лицом к новому врагу.

Рокэ… Эпинэ в последний раз видел Проэмперадора Варасты за год до восстания. Тогда это был ироничный красавец, любитель оружия и лошадей, ни к чему и ни к кому не относящийся серьезно. В то время Робер не испытывал к Алве никакой ненависти, хоть и понимал, что во имя дела Талигойи его нужно убить. Не получилось, и Рокэ Алва стал проклятием Людей Чести, но вот стал ли он проклятием Талигойи? Эгмонт был честен, поднимая восстание, они с Альдо – нет, а расплачиваются за это другие – варастийцы, кагеты, бириссцы.

…Конница бросалась на живые крепости, потом вновь заговорили талигойские пушки, на сей раз они били картечью, и бириссцы дрогнули и повернули коней. В отличие от несчастных казаронов «барсы» отступали, соблюдая строй, не калеча и не давя друг друга. Имей они дело лишь с пехотой, все было б в порядке, но Рокэ бросил в бой кавалерию. Черно‑белые врубились в багряных, их было меньше, но багряные были измотаны и – Робер это понял совершенно отчетливо – не верили в победу. И все равно Гарижа делал возможное и невозможное: бириссцы из последних сил навалились на врагов, но те и не подумали затеять рубку. Черно‑белые отошли назад под прикрытие каре и артиллерии, и «барсы» попались. Кровавый танец возобновился.

– Мой казар, – Луллак искусал себе все губы, – я помогу им.

– Нет! – отрезал Адгемар. – Я не могу рисковать тобой, ты мой последний резерв. С пехотой должна спорить пехота.

– Мой казар, – Робер внезапно понял, что стоит рядом с Луллаком и говорит на кагет и как кагет, – позволь мне пойти с Мильжей.

Если Адгемар и удивился, то виду не подал.

– Иди, гость!

Эпинэ и сам видел, что атаковать сейчас нельзя. Конница во весь опор неслась под прикрытие лагерных пушек, а на спине у них висели черно‑белые на полуморисках. Люди Мильжи едва успели перебросить через ров мостки. Простучали копыта. Преследователи отстали. Высокий бириссец, скрестив руки на груди, застыл перед казаром.

– Мы сделали все, что могли. Гарижа мертв. Мертвы многие.

– Хорошо, – наклонил голову Адгемар. Он боялся, но был слишком умен, чтобы позволить страху подчинить волю. – Выводите пехоту.

Десять тысяч человек двинулись пятью колоннами. Робер шагал рядом с Мильжей в четвертом ряду, над ним развевалось чужое знамя, в этот день ставшее для талигойца своим. Эпинэ не знал, что и кому он доказывал, но, оставшись в лагере, он утратил бы право называться даже не Человеком Чести, а просто человеком.

Вражеская конница отошла, Рокэ не желал класть своих людей, их у него и так было мало. Мало? Все познается в сравнении! Утром талигойская армия казалась маленькой, сейчас кагеты потеряли столько, что силы стали сопоставимыми.

Вражеских каре было четыре, и Мильжа принял решение – ударить по второму справа двумя колоннами. Это было правильно, неправильно было, что худощавый бириссец, ведший соседнюю колонну, поторопился и погиб чуть ли не первым. Его люди смешали строй, и все равно, был ли причиной этому страх, растерянность или ненависть.

О потере доложил воин с окровавленным плечом, и Робер бросился на помощь. Наверное, он забыл, что «барсы» считают людьми только «барсов». Наверное, «барсы» забыли, что он не «барс», а может, дело было в том, что растерянные люди готовы подчиниться любому приказу, отданному уверенным и спокойным голосом.

Эпинэ удалось восстановить порядок, и он со шпагой в руке повел бириссцев на талигойцев. Он знал, что такое каре, знал цену мушкетам, пикам и алебардам. Когда‑то Робер Эпинэ носил черное и белое и стоял в таком же каре, а на них перли воины Хайнриха Жирного. Тогда все было правильно и понятно, сейчас… Сейчас Иноходец убивал своих и мог лишь молить Создателя, чтоб среди них не оказались ветераны торского похода. Где‑то рядом был Ричард Окделл. Все‑таки он был прав, не взяв парня с собой, – лучше умирать под своим знаменем, чем под чужим.

Эпинэ разрядил пистолет в талигойского мушкетера. В образовавшуюся брешь ринулся кто‑то из «барсов» и тут же упал, но его сменил второй, третий, четвертый. Черно‑белый строй дрогнул и подался. Эпинэ шел вперед, колол шпагой, выкрикивал приказы, путая слова и языки, но его понимали и его слушались. Им все‑таки удалось опрокинуть это каре, но талигойцы не побежали, а двумя клиньями начали пробиваться к своим. Некоторым это удалось…

Закатные твари, только б Ричард был в другом месте. Мильжа держит слово, всегда держит, но кто узнает в этом аду темно‑русого парня в черном и синем?! Кто здесь смотрит в чужие лица?!.

Они соединились с Мильжей у разбитой повозки с мортирой, но их маленькая победа оказалась единственной и последней. Втиснувшийся между талигойскими каре отряд попал под обстрел с двух сторон, а с третьей подоспела вражеская конница и запряжки с пушками. Картечный залп забрал сотни жизней, затем пошли в ход клинки: у Рокэ кавалерия, артиллерия и пехота были единым целым.

Для Эпинэ и ставших теперь его людей бой обернулся какой‑то мертвой зыбью. Они отступали, перестраивались, снова шли вперед, в общую безнадежную атаку. Затем еще раз в еще более общую и более безнадежную, все было ясно, но они продолжали сражаться. Рядом с Робером падали и умирали чужаки, в последний свой миг ставшие родными. Незнакомый бириссец успел броситься между талигойцем и черно‑белым мушкетером, поймав пулю, предназначенную тому, кого «барсы» признали вождем. Эпинэ хотел заколоть убийцу, но отвлекся и потерял из виду. Наступление захлебывалось и в конце концов захлебнулось окончательно. Они отходили последними, сохраняя какое‑то подобие строя, а справа и слева бежали.

Тех, с кем Робер вышел из лагеря, почти не осталось, но их отряд не становился меньше: убитых заменяли отставшие от разбитых колонн.

– Друг, – Мильжа тронул Робера за плечо, – смотри!

Их спасло то, что они не успели вернуться в лагерь. Алва воспользовался тем, что все, кто мог, пошли в атаку, и занял огороженное наполовину сгоревшим частоколом пространство, завалив ров связками веток.

– Пока они в лагере, проскочим к бывшей стоянке казаронов, – крикнул Мильжа, – там дорога на Парасксиди.

– А казар? – Зачем он это спросил? Зачем ему Адгемар, обхитривший сам себя и погубивший и свою армию, и свою страну?

– С ним Луллак. – Бровь Мильжи была рассечена, лицо заливала кровь.

Да, действительно, дядюшка под защитой племянника и его людей, не участвовавших в бою. Зря он подумал, что Лис позабыл о себе.

Робер Эпинэ кивнул:

– Прорываемся на Парасксиди.

Они были готовы к последней смертельной атаке, но их пропустили почти без боя, разве что дали в спину несколько картечных залпов.

– Все. – Бонифаций вздохнул полной грудью. – Бегут – не остановишь! А я ведь, стыдно сказать, как они поперли, думал, от нас мокрое место останется.

– Да и я, признаться, тоже, – покаялся Савиньяк, – нет, я допускал, что мы как‑нибудь извернемся, доберемся до леса, не зря же там оставляли засеки, но на победу не надеялся.

– Ну и зря, – припечатал Шеманталь. – Монсеньор знает, что делает. Наши так никто не сумлевался. Вот перед перевалом мы, признаться, подергались малость, а тут – нет… Где монсеньор – там победа.

– Вы мне льстите, Жан. – Рокэ прикрыл глаза ладонями и почти сразу же их отнял. Дик запомнил этот жест еще по самому первому их разговору, но так и не понял, было ли это скверной привычкой или у Ворона и в самом деле болели глаза.

– Как бы не так, монсеньор, – возмутился Шеманталь, – как есть, так и говорю.

– Он прав. – Бонифаций казался усталым и вообще каким‑то не таким. – Вы, Рокэ, прямо чудеса творите. Нам бы ваше спокойствие. Я ведь до последнего не верил.

– Я тоже, – Алва протянул руку, – епископ, дайте касеры, если она у вас есть.

– Не верил? – Савиньяк был поражен в самое сердце. – Как же так…

– А вот так… Благодарю, Ваше Преосвященство. Наше дело было отвлечь Лиса от Вейзеля, дальше я не загадывал. Коннер и Бакна знали, что делать, а мы, господа, на три четверти были смертниками, так что поздравляю вас со вторым рождением.

– Закатные твари, – пробормотал Бонифаций, принимая флягу и, в свою очередь, присасываясь к ее горлу.

Дик смотрел на Ворона и ничего не понимал. Он не верил в победу? Готовился умереть и положить с собой три четверти армии?

Рокэ поймал взгляд оруженосца и рассмеялся:

– Не стоит так переживать, юноша. Войну мы б выиграли в любом случае, а Заката никому не миновать, годом раньше, годом позже. Жан, это ваши люди?

– Они.

Шестеро всадников ехали кентером, и первым был адуан, нашедший Дика в Барсовом ущелье и проводивший к Рокэ. Знал бы он про Марьяна…

Таможенники осадили коней, знакомец Дика спешился и вперевалку подошел к Шеманталю.

– Ну, – окликнул тот, – чего?

– Драпают, – лаконично сообщил адуан. – Впереди казароны. Скока не знаю, но не до войны им, это точно. Сам я их не видел, но коней загнанных валяется тьма‑тьмущая, хоть бы добивали, что ли… Уроды!

– Значит, ожидать их возращения не следует? – уточнил Савиньяк.

– Куда там, скачут, как тушканы. А вот седуны, те толково отходят. Их, я думаю, тыщ шесть уцелело, пешие и конные. Раненых много… Лис, понятное дело, в середке, а седунов кагеты прикрывают. Кто ведет – не знаю, но в штаны не наложил.

– Кагеты прикрывают бириссцев? – уточнил Ворон. – Что‑то новое.

– Ага, – кивнул разведчик, – самому странно.

– Развернуться и ударить нам в спину они не могут? – Савиньяк невольно тронул эфес.

– Они не станут разворачиваться. – Алва снял лопнувшую по шву перчатку, узкая рука была в запекшейся крови, скорее всего чужой. – Лису сейчас одна дорога – в Равиат. Он потащит туда всех, кто у него остался. Такой правитель сначала о короне подумает, а потом уж о стране.

– Мы будем их преследовать?

– Нет, – медленно сказал Рокэ и повторил: – Нет, не будем. Сегодня все отдыхают, а завтра мы расстанемся. Эмиль Савиньяк, принимайте командование. Его Преосвященство вам поможет. Возвращайтесь через Барсово ущелье, а потом поверните к горе Бакра, станьте там лагерем и дайте знать бакранам, пускай выбираются из своих укрытий.

– А Бадильо?

– Бадильо придется посидеть во Вратах еще немного. На всякий случай.

– И это все? – Эмиль выглядел разочарованным.

– Все. Стойте и ждите приказа. Я вам дам знать скорее всего через неделю, в крайнем случае дней через десять. Жан, завтра утром ваши люди должны быть готовы. Мы выезжаем с рассветом. Ричард, вы едете со мной.

– Что вы замышляете, Рокэ? – полюбопытствовал Савиньяк.

– Злодейство, – вздохнул Алва, – разумеется, я замышляю злодейство, причем немыслимое.

Ламброс вел в поводу двух нагруженных коней и был весьма серьезен. Артиллерист еще не открыл рот, а Робер уже понял, в чем дело. Гайифцы уходили. Недаром говорят, что они, как крысы, первыми покидают тонущий корабль. Иноходец невольно усмехнулся – крыса‑то как раз на корабле осталась, правда, всего одна. Кстати, любопытно, с чего это соплеменники Клемента убрались из Агариса, город вроде бы не собирается ни тонуть, ни проваливаться.

– Вам весело, сударь? – Артиллерист был несколько удивлен.

– Не сказал бы, – Иноходец для убедительности покачал головой, – просто вспомнилась одна вещь. Удивительно нелепая.

– Бывает. Мы подъезжаем к Парасксиди. Здесь дорога разветвляется. Казар, насколько я понимаю, продолжит отступление, а мы свернем на гайифский тракт. Я и мои соотечественники не намерены долее задерживаться в Кагете, это было б недальновидно. Так вышло, что мы с вами сражались рядом, и я хочу вам предложить отправиться в Гайифу. Оттуда вы сможете вернуться в Агарис или стать одним из нас. Хороших офицеров ценят везде.

Заманчивое предложение для наследника одного из Великих Домов. Примкнуть к гайифским наемникам и лет за двадцать обеспечить свою старость. Не так плохо, кстати, и уж всяко лучше, чем жить за счет Эсперадора и гоганов. Продавать свою шпагу почетней, чем совесть или родину. Что б ни говорили Клемент и Енниоль, Оллары сидят крепко, так что Робер Эпинэ вряд ли услышит, как на башнях родового замка скрипят флюгера со скачущими лошадьми. И, что самое печальное, он не уверен, что хочет вернуться. Вот бедняга Машир, тот мечтал о доме, но так и не увидел морского быка…

– Он так и не увидел морского быка, – пробормотал Робер.

– Что? – не понял Ламброс.

– Так, – махнул рукой Иноходец. – Вспомнил коменданта Барсовых Врат. У него были дурные предчувствия, и он погиб…

– Никогда не стоит пренебрегать предчувствиями, – покачал головой гайифец. – Но если их нет, следует руководствоваться здравым смыслом. Я верю в человеческие репутации. Про маршала Рокэ Алву говорят, что он непобедим. По‑видимому, это так и есть. Алва обещал взять неприступный перевал и взял. Его следующим обещанием было разгромить Адгемара. Именно это он и сделал.

Я приехал в Кагету заработать, а не умереть. Мои товарищи думают так же. Робер, я настоятельно советую вам отправиться с нами и предоставить казара его судьбе. Уверяю вас, на нашем месте он поступил бы именно так.

Уверять Робера Эпинэ было не нужно, он и так знал, что Адгемар продаст всех и все, но последовать умному совету Иноходец не мог. Другие поймут, но он себя не простит, если сбежит, бросив тех, кто умирал вместе с ним.

– Благодарю вас, теньент. Я останусь с арьергардом, по крайней мере, до Равиата. У Луллака мало опытных офицеров.

– Я искренне желаю вам удачи, Робер, – вздохнул гайифец, – но вы совершаете ошибку.

– Я знаю, – согласился Робер, – но лучше ощущать себя глупцом, чем подлецом. Не принимайте это на свой счет, вы пришли сюда за деньгами, я пришел за помощью. Это разные вещи.

– Безусловно, – гайифец и не думал обижаться, – не хотите передать со мной письмо или какую‑нибудь вещь?

Он может написать матери, деду, Альдо, Мэллит… Он бы и написал, если б точно знал, умрет или вернется. Предсмертное письмо, если уцелеть, покажется глупым и смешным. Если его убьют, а он напишет то, что всегда пишут живые, Мэллит запомнит его глупым и бодрым. Нет, не нужно ничего писать, а дарить ему нечего, разве что Клемента, но Ламброс его не довезет, Его Крысейшество удерет от кого угодно. Робер протянул артиллеристу руку.

– Я не стану писать писем, но если вы напи́шете принцу Альдо, где и как меня видели, я буду вам признателен.

– Я напишу, что никогда не встречал такого благородства и такой глупости, – засмеялся Ламброс, – прощайте, мой талигойский друг.

Друг? Пожалуй, что и так. Гайифец, как и все гайифцы, сначала думал о деньгах, потом о себе и лишь в третью очередь о друзьях, но был по‑своему честен.

– О чем с тобой говорил этот ызарг? – Незаметно подошедший Мильжа смотрел в спину Ламбросу отнюдь не с нежностью.

– Уговаривал ехать с ним.

– Ты отказался, – с удовлетворением сказал бириссец.

– Да.

– Значит, будешь моим гостем. Мы сейчас едем в Текку. Это моя деревня, там живет отец моего отца. Я его последний внук.

– Ты решил оставить казара?

– Нет, хотя его сердце сделано из помета. Молодой Луллак был бы лучшим, но он не готов освободить свой дом от гнили. Адгемар хочет говорить с нашим народом. Ему нужны люди, и мы выслушаем его слово. У нас довольно мужчин, чтобы мстить своим врагам, кормить своих женщин и продолжать свой род. Дети Козла встретят весну, но не увидят лета.