ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО 4 page

— Юный принц уже покончил сегодня с уроками?

— Элфи немного нездоровится, — отозвался Альберт, критически всматриваясь сквозь зеленоватые очки в один из объективов камеры. Он взял кисточку, обмахнул поверхность линзы и выпрямился. — Как вы думаете, не является ли изучение статистики излишне тяжелой нагрузкой для юного, неокрепшего ума?

— Что думаю об этом я, ваше высочество? — живо откликнулся Олифант, — Статистический анализ обладает огромными возможностями…

— Вопрос, по которому мы с его матерью сильно расходимся, — скорбно поведал принц. — А успехи Альфреда в этом предмете оставляют желать много лучшего. И тем не менее статистика — ключ к будущему. В современной Англии без нее и шага не ступишь.

— А как у него с другими предметами? — сменил тему Олифант.

— Антропометрия, ее он усваивает вполне хорошо. И евгенику тоже. Серьезные области знания, и не столь утомительные для юных мозгов.

— Я мог бы поговорить с ним, ваше высочество, — предложил Олифант. — Я уверен, что парень старается.

— Поговорите, — пожал плечами принц. — Он у себя в комнате.

Оставив позади продутое сквозняками великолепие королевских апартаментов, Олифант вошел в детскую. Наследник британского престола пулей вылетел из груды одеял и, как был, босиком помчался навстречу гостю, ловко перепрыгивая через рельсы невероятно запутанной железной дороги.

— Дядя Ларри! Дядя Ларри! Здорово! Что вы мне принесли?

— Последний выпуск барона Зорды. В кармане Олифанта лежало сочинение упомянутого барона “Патерностер, паровой бандит” — грошовая книжонка, завернутая в зеленую бумагу и резко пахнущая типографской краской. Первые два выпуска популярной серии — “Некомплектная армия” и “Велосипедисты царя” — вызвали у юного принца Альфреда самый необузданный энтузиазм. Новый опус сомнительного аристократа обещал быть почище предыдущих: картинка на аляповатой, до рези в глазах яркой обложке изображала бешено мчащийся паровой экипаж наиновейшей конструкции — с гладким и раздутым, как лысина Швабры Швырялыцицы, носом и узкой кормовой частью. Отважный Патерностер, высунувшийся из кабины чуть не по пояс, отстреливался из револьвера от невидимых противников. Покупая книгу, Олифант полюбовался ее фронтисписом; там наглый бандит, порожденный воображением барона Зорды, был изображен более подробно — особенно впечатлял его костюм, включавший в себя широкий,усеянный медными заклепками ремень и сильно расклешенные брюки с застегнутыми на пуговицы разрезами обшлагов.

— Супер! — Мальчик нетерпеливо сорвал с “Парового бандита” зеленую обертку. — А машина-то у него какая! Вот это уж точно — обтекаемая!

— А как же, Элфи, разве станет злодей Патерностер пользоваться допотопной рухлядью. И ты посмотри на картинку — у него же прикид ну точно, как у Неда Мордоворота.

— Ну да, — восхитился наследник британского престола, — вона какие потрясные клеши. А ремнюга — так это вообще опупеть.

— А как ты поживал это время, пока мы не виделись? — спросил Олифант, полностью проигнорировав не подобающее для младенческих уст слово.

— На все сто, дядя Ларри. — Тут на детском лице мелькнула тень беспокойства. — Вот только я… Только она… Она взяла вдруг и сломалась…

Принц указал на японскую чайную куклу, печально привалившуюся к ножке огромной кровати. Из рваного отверстия в роскошном одеянии торчала узкая острая полоска какого-то полупрозрачного материала.

— Это пружина, дядя Ларри. Наверное, я ее слишком туго завел. На десятом обороте там что-то щелкнуло, и она вот так вот выскочила.

— Японские куклы приводятся в действие пружинами из китового уса. Этот народ не научился еще делать настоящие пружины — но скоро научится. Тогда их игрушки не будут так быстро ломаться.

— Отец считает, что вы слишком уж возитесь со своими японцами, — сказал Элфи. — Он говорит, что вы считаете их ничуть не хуже европейцев.

— А так оно и есть, Элфи! Сейчас их механические устройства, прямо скажем, не очень из-за нехватки знаний в прикладных науках. Но вполне может случиться, что когда-нибудь в будущем они еще поведут цивилизацию к невиданным высотам. Они и, возможно, американцы.

Мальчик глядел на него с большим сомнением,

— Отцу бы это не понравилось — то, что вы говорите.

— Это уж, Элфи, точно.

Следующие полчаса Олифант провел, стоя на коленях, — Альфред демонстрировал ему игрушечную французскую вычислительную машину, миниатюрную сестричку “Великого Наполеона”, работавшую — в лучших семейных традициях — не на паре, а на сжатом воздухе. Маленькая машина использовала не перфокарты, а телеграфную ленту, что напомнило Олифанту о месье Арсло. К этому времени Блай доставил уже письмо во французское посольство; вполне возможно, что какой-нибудь дипкурьер уже вез его в Париж.

Альфред почти уже присоединил свою машину к миниатюрному кинотропу, но тут раздалось сдержанное побрякивание дверной ручки, традиционно заменявшее в Букингемском дворце общепринятый стук. Олифант встал, открыл высокую белую дверь и обнаружил за ней хорошо ему знакомое лицо Нэша, дворцового камердинера, чьи легкомысленные спекуляции железнодорожными акциями закончились малоприятным знакомством со столичным Отделом экономических преступлений. Своевременное вмешательство Олифанта позволило быстро замять эту давнюю историю; неподдельная почтительность Нэша явно свидетельствовала, что он отнюдь не забыл об этой бескорыстной услуге.

— Мистер Олифант, — возвестил камердинер. — Пришла телеграмма, сэр. Вас срочно вызывают.

Машина Особого отдела неслась с бешеной скоростью, а ее обтекаемые обводы могли бы вызвать зависть и у самого Патерностера, однако Олифант, привыкший к более традиционным способам передвижения, ощущал себя в этом чуде техники весьма неуютно; охватившая его тревога возрастала с каждой минутой.

Они мчались вдоль Сен-Джеймсского парка, голые черные сучья мелькали мимо, как уносимый ветром дым. Шофер — лица его не было видно за огромными защитными очками — явно наслаждался стремительным полетом, получал откровенное удовольствие, распугивая лошадей и пешеходов низким басовитым гудком. Кочегар, крепкий молодой ирландец, маниакально ухмылялся и все подбрасывал в топку кокс.

Олифант не знал, куда его везут. Теперь, когда они приближались к Трафальгарской площади, уличное движение заставляло водителя непрерывно тянуть за шнурок, оглашая улицу улюлюкающим воем, похожим на горестные стенания неведомого морского чудовища — хотя кто может сказать, как оно там стенает? Услышав этот звук, все прочие экипажи уступали им дорогу, расступались, как Чермное Море пред Моисеем. Полисмены отдавали честь. Беспризорники и метельщики кувыркались от восторга, когда мимо них с грохотом проносилась скользкая жестяная рыба.

Темнело. Свернув со Стрэнда на Флит-стрит[137], водитель притормозил и нажал рычаг, выпустив в воздух мощную струю пара; машина прошла юзом еще несколько ярдов и замерла.

— Вот, сэр, полюбуйтесь. — Водитель поднял очки на лоб и вглядывался вперед сквозь изрядно поцарапанное ветровое стекло. — Ну как вам это нравится?

Улица была полностью перекрыта. За деревянным, густо увешанным фонарями барьером стояли хмурые солдаты в полевой форме, с карабинами “каттс-модзли” наперевес. Дальше виднелись большие брезентовые полотнища, укрепленные на высоких деревянных стояках, словно кто-то вознамерился возвести ярмарочный балаган прямо посреди мостовой.

Кочегар вытер лицо фланелевой тряпкой в горошек.

— Скрывают что-то от прессы.

— Самое место, — хмыкнул шофер.

— Мы ее нашли, — мрачно объявил подошедший к машине Фрейзер.

— И попутно устроили целый балаган. Неужели нельзя было обойтись без этих резервов главного командования?

— Мало здесь веселого, мистер Олифант. Вам лучше бы пройти со мной.

— Беттередж приехал?

— Не видел. Сюда, пожалуйста.

Фрейзер провел его за барьер. Стоявший у прохода солдат коротко кивнул.

Олифант увидел вдалеке очень усатого джентльмена в компании двух сотрудников столичной полиции.

— Это Холлидей, — заметил он, — шеф “Криминальной антропометрии”.

— Да, сэр, — кивнул Фрейзер. — Они тут повсюду. Взломан Музей практической геологии. Королевское общество гудит, как осиное гнездо, и этот проклятый Эгремонт будет завтра кричать во всех утренних выпусках о новой луддитской вылазке. Если нам в чем и повезло, так это что доктор Мэллори вовремя уехал в Китай.

— Мэллори? А он-то тут каким боком?

— Сухопутный левиафан. Миссис Бартлетт и ее бандиты попытались стащить его череп.

Они обогнули одну из брезентовых загородок; грубая ткань через равные промежутки была проштампована клеймом Артиллерийского управления.

Завалившийся набок кэб, черная лакированная обшивка прошита строчками пулевых пробоин; рядом, в широко расплывшейся луже крови — мертвая лошадь.

— С ней было двое мужчин, — сказал Фрейзер. — Трое, если считать труп в музее. Кэбом правил американский беженец по фамилии Рассел, здоровенный громила, проживавший в “Семи циферблатах”. Второй — Генри Дис из Ливерпуля, опытный взломщик. Я сам раз десять брал этого Диса, когда еще служил, но в последнее время он куда-то пропал. Их положили туда, сэр. — Он кивнул вправо. — Судя по всему, Рассел ввязался в ссору с настоящим кэбменом — не поделили, кто кому уступит дорогу. Уличный регулировщик попытался вмешаться, и тогда Рассел вытащил пистолет.

Олифант не мог отвести взгляда от перевернутого кэба.

— Регулировщик был без оружия, к счастью, мимо проходили двое детективов с Боу-стрит…

— Но что стало с кэбом, Фрейзер…

— Это уж армейский броневик постарался, сэр. Последний из временных гарнизонов стоит как раз у Холборнского виадука. — Он помедлил. — У Диса была русская картечница…

Олифант потрясенно покачал головой.

— Восемь гражданских отправлены в больницу, — продолжил инспектор. — Один детектив убит. Идемте, сэр, лучше уж закончить с этим поскорее.

— А к чему загородки?

— По требованию “Криминальной антропометрии”.

Олифанта охватило странное оцепенение, все происходящее казалось кошмарным сном. Он позволил провести себя туда, где стояли трое прикрытых брезентом носилок.

Лицо Флоренс Бартлетт превратилось в сплошное месиво.

— Серная кислота, — пояснил Фрейзер. — Пуля разбила бутылку, или что уж там у нее было.

Олифант торопливо отвернулся и прикрыл рот платком, еле сдерживая позыв тошноты.

— Прошу прощения, сэр, — сказал инспектор. — Вам не стоит смотреть на остальных.

— Беттередж, Фрейзер. Вы его видели?

— Нет, сэр. Вот череп, сэр, вернее, что от него осталось.

— Череп?

На полированном складном столике было разложено с полдюжины массивных осколков окаменелой кости и подкрашенного под кость гипса.

— Какой-то мистер Рикс из Музея пришел забрать их назад, — продолжал докладывать Фрейзер. — Говорит, они не так сильно повреждены, как могло бы показаться. Вы бы не хотели присесть, сэр? Я могу найти вам стул…

— Нет. А с чего это сюда сбежалась чуть не половина “Криминальной антропометрии”?

— Ну, сэр, вам об этом лучше судить, — сказал Фрейзер, понизив голос. — Хотя я слышал, что мистер Эгремонт и лорд Гальтон проявляют последнее время большое сходство взглядов.

— Лорд Гальтон? Теоретик евгеники?

— А еще кузен лорда Дарвина. Он — человек “Антропометрии” в Палате лордов. Имеет серьезное влияние в Королевском обществе. — В руках Фрейзера появился блокнот. — Взгляните, почему я решил, что вам следует прибыть сюда, сэр, и чем скорее, тем лучше.

Он отвел Олифанта за останки кэба, осторожно оглянулся и вынул из кармана сложенный листок голубоватой бумаги.

— Я нашел это в ридикюле Бартлетт.

У записки не было ни даты, ни подписи:

“То, что вы так хотели получить, обнаружено, хотя и в крайне необычном месте. Наш общий знакомый по дерби, доктор Мэллори, сообщил мне, что этот предмет спрятан в черепе его сухопутного левиафана. Хочу надеяться, что вы воспримете эти чрезвычайно ценные сведения как полное возмещение всех моих вам долгов. Вследствие недавних политических событий, мое положение стало довольно опасным и, без сомнения, за мной внимательно наблюдают определенные силы в правительстве. Прошу вас подумать об этом прежде, чем предпринимать какие-либо новые попытки связаться со мной. Я сделала все, что было в моих силах, клянусь в этом”.

Изящный почерк, знакомый как Олифанту, так и Фрейзеру, принадлежал Аде Байрон.

— Никто, кроме нас с вами, этого не видел, — негромко сказал Фрейзер вполголоса.

Олифант сложил бумагу вчетверо и спрятал ее в портсигар.

— А что это было, Фрейзер? Что было в черепе?

— Я провожу вас назад за заграждение, сэр. Решительно раздвигая шакалью стаю репортеров, Фрейзер провел Олифанта к скоплению полицейских

и дальше, в самую его гущу; по дороге он дружески здоровался со многими из своих бывших сослуживцев.

— Так вот, мистер Олифант, насчет вашего вопроса, — сказал Фрейзер, когда горланящая толпа осталась за стеной голубой саржи и медных пуговиц. — Я не знаю, что это за предмет, но мы оставили его у себя.

— Да? По чьим указаниям?

— Безо всяких указаний. Вот он, Харрис, он обнаружил эту штуку в кэбе, еще до того, как набежала “Антропометрия”. — Фрейзер почти улыбался. — Ребята из столичной полиции не слишком жалуют “Антропометрию”. Дилетанты чертовы, верно, Харрис?

— Точно так, сэр, — подтвердил полицейский со светлыми бачками. — Такие они и есть.

— Так где же это? — спросил Олифант.

— Здесь, сэр. — Харрис протянул ему дешевую черную сумку. — Вот так мы это и нашли.

— Мистер Олифант, я думаю, вам бы лучше увезти это отсюда поскорее, — сказал Фрейзер.

— Конечно, Фрейзер, я сам так думаю. Скажите парню, который сидит в этой хитрой машине, что он мне больше не понадобится. Благодарю вас, Харрис. Всего хорошего.

Полицейские расступились. Олифант с сумкой в руке протиснулся сквозь толпу зевак, толкавшихся в поисках места, откуда получше видно солдат и брезентовые заграждения.

— Пардон, начальник, медяка лишнего не найдется?

Олифант посмотрел в прищуренные карие глаза нищего; можно было поспорить на что угодно, что этот щуплый, хромой человек в прежней своей жизни был жокеем. Ни хромым, ни жокеем Бутс не был. Олифант бросил ему пенни. Бутс ловко поймал монету, но не ушел, а, наоборот, придвинулся к Олифанту вплотную, со стуком

переставляя коротенький костыль. От него воняло сырой фланелью и копченой скумбрией.

— Заморочки, начальник. Бекки все скажет.

Бутс развернулся на своем костыле и решительно заковылял прочь, бормоча что-то на ходу, — типичный попрошайка, недовольный добычей.

Он был одним из двоих самых талантливых наблюдателей Олифанта.

Другая — Бекки Дин — догнала его на углу Чансери-лейн. Выглядела она как преуспевающая шлюха — и по одежде, и по наглым манерам.

— Что там с Беттереджем? — пробормотал Олифант, словно разговаривая сам с собой.

— Повинтили, — ответила Бекки. —Часа три назад.

— Кто повинтил?

— Двое в кэбе. Они следили за вами. Беттередж засек их и поставил нас наблюдать за наблюдателями[138].

— Я ничего не знал.

— Это было позавчера.

— Кто были эти двое?

— Один — сальный, плюгавый прощелыга, частный детектив по фамилии Веласко. Другой, судя по виду, из правительственных.

— Так они что, взяли его прямо среди бела дня? Силой?

— А вы будто не знаете, как это делается, — пожала плечами Бекки.

Табачная лавка располагалась на углу Чансери-лейн и Кэри-стрит; задняя ее комната, где хранились запасы товара, насквозь пропиталась крепким, умиротворяющим запахом. Глубоко вздохнув, Олифант поднес уголок голубого листка к невысокому пламени бронзовой зажигалки, выполненной в виде сидящего турка.

Через пару секунд бумага превратилась в хрупкий розоватый пепел.

Сумка содержала автоматический револьвер “баллестер-молина”, посеребренную латунную фляжку, до половины наполненную каким-то липким, приторно пахнущим зельем, и деревянный ящик. Судя по гипсовой корке, именно этот ящик и был целью ночного налета на Геологический музей. В нем лежала большая колода перфокарт формата “Наполеон”, изготовленных из какого-то молочно-белого, очень скользкого материала.

— Этот пакет, — сказал Олифант мистеру Бидону, владельцу лавки, — останется у вас на хранение.

— Хорошо, сэр.

— Я заберу его сам или пришлю своего слугу Блая.

— Как пожелаете, сэр.

— Если у вас возникнут какие-нибудь неясности, будьте любезны известить об этом Блая.

— Непременно, сэр.

— Благодарю вас, Бидон. Вы не могли бы дать мне сорок фунтов наличными и занести эту сумму на мой счет?

— Сорок, сэр?

—Да.

— Пожалуй, что смогу, сэр. С удовольствием, мистер Олифант.

Мистер Бидон вынул из кармана кольцо с ключами и пошел открывать наисовременнейший сейф.

— И дюжину лучших гаванских сигар. И вот еще что…

— Да, сэр?

— Я бы попросил вас хранить этот пакет в сейфе.

— Конечно,сэр.

— Вы не скажете, Бидон, “Лэмбс”, это же где-то здесь, неподалеку? Обеденный клуб.

— Да, сэр. Это на Холборн, сэр. Пять минут пешком.

В воздухе кружился первый снег; сухой и зернистый, он не прилипал к промерзшей мостовой, а ложился тонким, подвижным слоем, как белый песок.

Бутс и Бекки исчезли — можно быть уверенным, что они заняты обычным своим незаметным делом.

“A вы будто не знаете, как это делается”.

Знал, еще как знал. Скольких людей стерли с лица земли, стерли бесследно, как карандашную закорючку с листа ватмана, и это только здесь, в одном лишь Лондоне. Как можно сидеть с друзьями, попивать себе мозельское да слушать беспечную болтовню, если тебя тяготит невыносимое бремя подобного знания?

Он хотел, чтобы Коллинз был последним, самым последним, а теперь исчез Беттередж, исчез стараниями другой стороны.

Поначалу в этом виделся некий жутковато изящный смысл.

Поначалу это было его идеей.

Око. Он ощущал на себе его пристальный, всевидящий взор и когда кивал раззолоченному швейцару, и когда входил в мраморный вестибюль “Лэмбса”, обеденного клуба Эндрю Уэйкфилда.

Медные почтовые ящики, телеграфная будка, чрезмерное изобилие лакированной фанеры, все предельно современно. Он посмотрел через стеклянные двери на улицу. Напротив клуба, за двойным потоком присыпанного снежной пылью уличного движения мелькнул одинокий силуэт в котелке.

Слуга провел его в отделанный темным дубом гриль-зал, где царил необъятный камин, увенчанный полкой из резного итальянского камня.

— Лоренс Олифант, — сообщил он затянутому

в смокинг метрдотелю. — К мистеру Эндрю Уэйкфилду.

По лицу метрдотеля скользнула тень беспокойства.

— Извините, сэр, но его…

— Благодарю вас, — ответил Олифант, — но я, кажется, вижу мистера Уэйкфилда.

Преследуемый по пятам метрдотелем, Олифант двинулся между столиков; обедающие поворачивались и провожали его взглядами.

— Эндрю, — сказал он, подойдя к столу Уэйкфилда, — как удачно, что вы здесь.

Уэйкфилд обедал в одиночестве. У него вдруг возникли временные трудности с глотанием.

— Мистер Уэйкфилд… — начал метрдотель.

— Мой друг присоединится ко мне, — прервал его Уэйкфилд. — Садитесь пожалуйста. Мы привлекаем внимание.

— Спасибо. — Олифант сел.

— Вы будете обедать, сэр? — осведомился метрдотель.

— Нет, благодарю вас.

Когда они остались одни, Уэйкфилд шумно вздохнул.

— Кой черт, Олифант. Я же ясно поставил условия.

— Вы не могли бы уточнить, Эндрю, что это вас так напугало?

— Разве это не очевидно?

— Что — очевидно?

— Лорд Гальтон спелся с вашим проклятым Эгремонтом. Он главный покровитель “Криминальной антропометрии”. Всегда им был. Фактически ее основатель. Может быть, вы не знаете, что он — кузен Чарльза Дарвина и имеет большое влияние в Палате лордов.

— Да. А заодно и в Королевском обществе, и в Географическом. Я прекрасно знаком с лордом Гальтоном, Эндрю. Он носится с идеей разводить людей, как герефордских коров.

Уэйкфилд положил нож и вилку.

— “Криминальная антропометрия” практически подмяла под себя Бюро. Можно считать, что теперь Центральное статистическое бюро находится под контролем Эгремонта.

Олифант молча смотрел, как верхние зубы Уэйкфилда нервно покусывают нижнюю губу.

— Я только что с Флит-стрит, — сказал он наконец. — Вам не кажется, Эндрю, что за последнее время уровень насилия в обществе, вернее сказать, уровень непризнанного насилия поднялся до высот совершенно необычайных? — Олифант извлек из кармана “баллестер-молину” и положил ее на стол. — Возьмем, для примера, этот револьвер. Его может получить в свои руки практически любой желающий. Испанское изобретение, франко-мексиканское производство. Как мне сообщили, некоторые из его деталей — пружины и прочая мелочь — делаются у нас в Британии и доступны на открытом рынке; в результате бывает довольно сложно разобраться, откуда конкретно поступает подобное оружие. Символично для нынешней нашей ситуации, как вы думаете?

Уэйкфилд побелел как полотно.

— Кажется, я расстроил вас, Эндрю. Вы уж меня извините.

— Они… они сотрут нас. — Голос Уэйкфилда срывался. — Мы перестанем существовать. Не останется ничего, доказывающего, что кто-то из нас вообще существовал. Ни корешка чека, ни закладной в Сити-банке, ни-че-го.

— Вот о том я и говорю.

— Да оставьте вы этот свой высокоморальный тон, — взорвался Уэйкфилд. — Разве не ваша компания все это и затеяла? Исчезновение людей, уничтожение досье, стирание имен и индексов, события, подредактированные в угоду каким-то там целям… Нет, не вам говорить со мною в таком тоне.

Возразить было трудно. Олифант тронул револьвер на столе, встал и, не оглядываясь, вышел из зала.

— Прошу прощения, — обратился он в мраморном вестибюле к красноливрейному рассыльному, который выуживал окурки сигар с присыпанного песком дна мраморной урны, — не могли бы вы помочь мне найти контору управляющего?

— Легко, — с американской фамильярностью ответил лакей и повел Олифанта по увешанному зеркалами и уставленному фикусами коридору.

Пятьдесят пять минут спустя, обойдя все помещения клуба, просмотрев фотографии ежегодных “взбрыкиваний” членов “Лэмбса”[139], написав кандидатское заявление и заплатив весьма солидный (не возвращаемый) вступительный взнос переводом со счета в “Национальном кредите”, Олифант дал набриолиненному управляющему фунтовую банкноту, пожал ему руку и изъявил желание покинуть клуб через самый незаметный черный ход.

Таковым ходом оказалась дверь из буфетной, которая — как он и надеялся — открывалась в узкий грязный проулок.

Через четверть часа он стоял у стойки переполненного трактира на Бедфорд-роуд, перечитывая текст телеграммы, которую некая Сибил Джерард отправила однажды Чарльзу Эгремонту, члену парламента, проживающему в Белгрейвии.

— Умерли мои мальчики, оба умерли, в Крыме этом проклятом, заболели и умерли, сквайр, вот и все — телеграмму мне прислали, вот и все.

Олифант спрятал бумагу в портсигар. Поглядел на мутное отражение своего лица в цинковой стойке. Поглядел на пустой стакан. Поглядел на женщину, замызганную пьянчужку с багровыми, покрытыми вековой патиной грязи щеками, на лохмотья, чей цвет не имел названия.

— Нет, — сказал он, — это не моя трагедия.

— Мой Роджер, — говорила женщина, — он так там и остался. И малыш Том тоже. И ни лоскутка не прислали, сквайр, ни одной долбаной тряпки.

Олифант дал ей монету. Женщина пробормотала нечто вроде благодарности и ушла вглубь зала.

Пожалуй, он достаточно запутал свой след. На какое-то время. Стряхнул хвост. На какое-то время. Пора искать кэб.

В туманной пещере огромного вокзала тысячи голосов смешивались воедино, составляющие элементы языка превращались в звуковой аналог тумана, однородного и непроницаемого.

Олифант неспешно подошел к кассе и попросил билет на десятичасовой вечерний экспресс до Дувра, первым классом с плацкартой. Кассир вложил его пластинку “Национального кредита” в аппарат и с силой опустил рычаг.

— Прошу вас, сэр. Плацкарта на ваше имя. Поблагодарив кассира, Олифант перешел к другому окошку, где вновь предъявил пластинку.

— Я хочу заказать одноместную каюту на утренний пакетбот до Остенде. — И вдруг, уже убирая билет и пластинку “Национального кредита” в бумажник, попросил еще билет второго класса на полночный паром до Кале.

— То есть сегодня ночью, сэр?

—Да.

— Это будет “Бессемер”[140], сэр. На “Национальный кредит”, сэр?

За билет до Кале Олифант заплатил наличными из сейфа мистера Бидона.

Без десяти девять — по отцовским золотым часам.

В девять часов он вскочил на подножку отъезжающего поезда и заплатил за билет первого класса прямо проводнику.

“Бессемер” отчалил из Дувра ровно в полночь. Олифант подошел со своим билетом второго класса и фунтовыми банкнотами к судовому казначею, а затем расположился в салоне, попивая посредственный бренди и присматриваясь к попутчикам — ничем, как он с удовольствием отметил, не примечательной компании.

Олифант не любил стабилизированных салонов, считая, что управляемые вычислителем движения каюты предназначенные для компенсации боковой и килевой качки, причиняют значительно больше неудобств, чем сама качка. Хуже того, из салона нельзя было посмотреть на море — установленный на кардановом подвесе, он сидел в корпусе судна настолько глубоко, что крошечные иллюминаторы оказывались прямо под потолком. Эта хитрая механика казалась Олифанту далеко не самым удачным средством от морской болезни — с равным успехом можно лечить головную боль гильотиной. Публика же, судя по всему, пребывала в полном восхищении перед новейшим применением малой машины (нечто вроде артиллерийского прибора управления огнем), чьей единственной задачей было поддержание салона в горизонтальном положении. Достигалось это посредством чего-то, называемого на клакерском жаргоне “обратная связь”. Как бы там ни было, с двойными гребными колесами на носу и на корме “Бессемер” проходил двадцать одну милю, расстояние от Дувра до Кале, за час тридцать минут.

Олифант куда охотнее провел бы эти полтора часа на палубе, подставив ветру лицо; возможно, тогда удалось бы вообразить, что стремишься к какой-нибудь более возвышенной — и более достижимой — цели. К сожалению, променад стабилизированного салона был огорожен вместо фальшборта железными перилами, а над проливом гулял сырой, холодный ветер. Главное же, напомнил себе Олифант, цель у него сейчас только одна, да и та, скорее всего, окажется пустышкой.

И все же: Сибил Джерард. Прочитав телеграмму, посланную этой дамой Эгремонту, он решил не наводить о ней справок — из боязни привлечь нежелательное внимание. И был абсолютно прав, учитывая сообщение Уэйкфилда, что “Криминальная антропометрия” вертит теперь всем Центральным статистическим. Вполне возможно, что никакого досье Сибил Джерард больше не существует.

Уолтер Джерард из Манчестера, заклятый враг прогресса, поборник прав человека, повешен. А если у Уолтера Джерарда была дочь, что могло с ней статься? А что, если она и вправду была обесчещена Чарльзом Эгремонтом?

Кресло было совсем холодное — набивка из конского волоса, обтянутая жесткой тканью с повторяющимися изображениями “Бессемера”, так и не успела еще прогреться.

Ладно, утешил он себя, ты хотя бы сбежал на какое-то время от липкой швейцарской лохани.

Отставив недопитое бренди, Олифант начал клевать носом и вскоре задремал.

Вполне возможно, что приснилось ему Око.

“Бессемер” причалил в Кале ровно в полвторого.

Апартаменты Люсьена Арсло находились в Пасси. В полдень Олифант представил свою визитную карточку консьержу, который посредством пневматической трубы переслал ее месье Арсло. Тут же дважды пискнул свисток, присоединенный к никелированной переговорной трубе; консьерж приложил ухо к раструбу. Олифант услышал голос, кричащий по-французски, но слов не разобрал.

Консьерж провел его к лифту.

За широким шелковым поясом ливрейного лакея, принявшего Олифанта на пятом этаже, торчал корсиканский стилет. Странным образом молодой человек сумел поклониться, не спуская глаз с посетителя. Месье Арсло искренне сожалеет — голос лакея тоже выражал искреннее сожаление, — что не может в данный момент принять месье Олифанта; не желает ли пока месье Олифант чего-либо для восстановления сил?

Месье Олифант изъявил желание принять ванну и получить кофейник крепкого кофе.

Лакей провел его через просторную гостиную, изобиловавшую атласом и позолоченной бронзой, инкрустированной мебелью, статуэтками и фарфором, с парных портретов маслом смотрели император с глазами рептилии и грациозная императрица, в девичестве мисс Говард. А потом, через утреннюю гостиную, увешанную подписными гравюрами, в восьмиугольную прихожую и вверх, по изящно изгибающейся лестнице.

Пару часов спустя, понежившись в восхитительно жесткой, отделанной мрамором ванне, выпив крепкого французского кофе и откушав котлет а-ля Мэнтенон[141], переодевшись в хозяйское, чрезмерно накрахмаленное белье, он был препровожден в кабинет месье Арсло.

— Мистер Олифант, сэр, — приветствовал его Арсло на превосходном английском, — какая радость! Весьма сожалею, что заставил вас столько ждать, но…

Он указал на просторный стол красного дерева, заваленный папками и бумагами. Из-за закрытой двери доносился мерный перестук телеграфа. На одной из стен висела гравюра в рамке, изображавшая “Великого Наполеона”, — бессчетные, непомерно огромные колонны шестеренок, надежно защищенные стеной из зеркального стекла и стали.

Date: 2015-10-18; view: 293; Нарушение авторских прав