Критика антропоцентризма

“Человек самое злополучное и хрупкое создание и тем не менее самое высокомерное” – это изречение Плиния Старшего Монтень не только многократно цитирует в “Опытах”; наряду с другими изречениями мудрецов оно украшало стены его библиотеки [74, т. 2, с. 143]. С ним соседствовала цитата из книги Иисуса сына Сирахова: “Чем гордится земля и пепел? Чем ты кичишься?” А в другом месте Писания сказано, продолжает Монтень (и эта цитата также была выгравирована у него в башне): “Бог сделал человека подобным тени; кто сможет судить о ней, когда с заходом солнца она исчезнет?” [там же, с. 197]. Так в книге одного из величайших философов-гуманистов звучат высказывания, вполне, казалось бы, уместные в средневековых теологических трактатах о презрении к миру и о ничтожестве человека. Что это? Возврат к средневековью или умелая маскировка гуманистических воззрений? Но подобная маскировка, быть может, вынужденная в печатной книге, не выглядела ли бы величайшим лицемерием, будучи доведенной до кабинета мыслителя?

В действительности дело обстоит много сложней. Полемика Монтеня направлена против антропоцентризма, и в этом главная суть его учения о человеке. Против антропоцентризма христианского, теологического, согласно которому человек – венец творения, ради которого создан мир, но который, будучи греховен, нуждается в божественном искуплении и благодати для достижения вечного спасения, сам же по себе–бессилен и ничтожен. И одновременно против антропоцентризма гуманистического, в духе неоплатоников Флорентийской академии, согласно которому человек есть центральное звено в иерархической “цепи” мироздания.

Монтень решительно отвергает всякую попытку представить человека в качестве центра мироздания, главного звена космической иерархии. Он развенчивает гуманистический миф о человеке, учение о “божествен-

[218]

ности” человека. Автор “Опытов” возмущен тем, что человек “мнит себя стоящим выше Луны и попирающим небо. По суетности того же воображения он равняет себя с богом, приписывает себе божественные способности...” [74, т. 2, с. 143].

“Кто уверил человека,– пишет Монтень в “Апологии Раймунда Себундского”, – что это изумительное движение небосвода, этот вечный свет, льющийся из величественно вращающихся над его головой светил, этот грозный рокот безбрежного моря, – что все это сотворено и существует столько веков только для него, для его удобства и к его услугам” [там же, с. 141]. “Кто уверил?” – вопрос скорее риторический: ортодоксальные богословы ссылались на Книгу Бытия, и в христианском антропоцентризме заключалась немалая доля аргументации “Естественного богословия” Раймунда Себундского. А вот усомниться в этом решались немногие; одним из первых в XVI в. был автор “Зодиака жизни” и, вероятно, независимо от него, но тем же путем и гораздо более последовательно пошел Мишель Монтень. Против этих “вздорных притязаний” как средневековой, так и гуманистической антропологии, против учения о человеке как центре космической иерархии и направлена полемика Монтеня, его стремление “несколько развенчать” человека [см. там же, с. 186-187].

“Развенчание” это не есть принижение человеческого достоинства. Человек в антропологии Монтеня изымается из предустановленной богом сверхъестественной иерархии ценностей и возвращается матери-природе как одно из ее порождений, как ее неразрывная часть.

“Когда я играю со своей кошкой, кто знает, не забавляется ли скорее она мною, нежели я ею?” [там же, с. 144]. В этом парадоксальном и неожиданном" замечании – парадоксальном, но чрезвычайно характерном для “шаловливой” философии Мишеля Монтеня, выражено глубочайшее содержание его антропологии, отказ рассматривать мир исключительно с точки зрения человека как венца и перла божественного творения.

Полемика Монтеня против антропоцентризма двустороння: она означает одновременно и подчинение человека общим естественным закономерностям, и отказ видеть в нем предмет исключительных забот божественного промысла. Человек как часть природы не может претендовать на особое попечение бога-промыслителя:

[219]

мир вращается не для него и не вокруг него, ни богу, ни природе нет дела до судеб не только отдельного человека, но и всего человечества. Только “по суетности воображения” человек “равняет себя с богом, приписывает себе божественные способности, отличает и выделяет себя из множества других созданий, преуменьшает возможности животных, своих собратьев и сотоварищей...” [там же, с. 143].

Подобное сближение человека с животными не означает в глазах Монтеня его “принижения” прежде всего потому, что в мире природы нет вообще иерархии. Подчеркивание черт сходства в поведении человека и животных не есть унижение человека: поняв свою связь с миром природы, свое единство со всем живым, человек должен “признать этот порядок и подчиниться ему”, ибо в мире природы он “не имеет никаких подлинных и существенных преимуществ или прерогатив” [там же, yЈ. 151–152].

“Все сказанное мною, – формулирует свой вывод Монтень, – должно подтвердить сходство между положением человека и положением животных, связав человека со всей остальной массой живых существ. Человек не выше и не ниже других...” [там же, с. 151].

Истинное достоинство человека – не в возвышении его от природного до божественного состояния, а в осознании себя частицей величественной, вечной и постоянно изменчивой природы. И если “все, что существует в подлунном мире, как утверждает мудрец, подчинено одному и тому же закону и имеет одинаковую судьбу” [там же], то необходимо осознать, что, подобно всему сущему, человек подчинен “общим законам” природы [см. там же, с. 179].

Это означает, в свою очередь, новую трактовку Монтенем, по сравнению с гуманистической традицией фичианской школы, проблемы человеческой свободы. Свобода заключена не в особом, иерархическом или вне-иерархическом положении человека, не в повиновении этой иерархии и не в нарушении ее: поскольку существование иерархии вообще отвергается в философии Монтеня, свобода человека может осуществиться лишь в признании природного закона, в том, чтобы жить и действовать согласно ему: “Почетнее быть вынужденным действовать по естественной и неизбежной необходимости – и это ближе к божеству – чем действовать по

[220]

случайной и безрассудной свободе; да и гораздо спокойнее предоставить бразды нашего поведения не нам, а природе” [там же, с. 152]. Здесь особенно существенно замечание о “близости божеству”, несомненно, носящее полемический характер.

Date: 2015-10-18; view: 739; Нарушение авторских прав