Столетие Ленина

Вдруг меня вызывают к Фурцевой, и она говорит:

– Вот у меня к вам поручение – сделать концерт к столетию Владимира Ильича Ленина.

– Катерина Алексеевна, я же никогда этим не занимался.

– Вот и проявите себя, вот наконец‑то делом займитесь. Мы дадим вам замечательного музыканта Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, он будет отвечать за музыкальную часть. А вы все это должны придумать, сделать, программу напишете, встретитесь с начальниками главков, все им доложите, с музыкальными главками – по музыке кто там. И потом мы с вами встретимся.

Я пошел к Николаю Робертовичу Эрдману.

– Николай Робертович, такое несчастье, что же делать?

Он говорит:

– Ну, во‑первых, это очень трудно. Ведь они не хуже нас с вами стараются, кто делает такие концерты, уж выдумывают я не знаю что. Ведь к их услугам все – все имена – но любят стандартный набор, но видите, вас пригласили, наверно им надоело.

Я говорю:

– Да, было сказано: «Поищите кого‑нибудь другого». Леонид Ильич сказал: «Нельзя ли обновить как‑то – уж очень монотонно все получается».

Николай Робертович тогда и сказал:

– Придется вам делать, если вы хотите, чтоб театр остался. Потому что вам не простят, если вы откажетесь. Поэтому придется вам сделать хотя бы, а там уж их дело: примут они вашу программу или нет.

Я начал выдумывать программу. Прежде всего поехал во Дворец съездов. Там у всех был приказ Екатерины Алексеевны, министра. Меня встретили, вся челядь – инженер главный и т. д. – по Дворцу съездов. Я говорю:

– Дайте мне чертежи, я буду смотреть, какое у вас оборудование, что у вас двигается, что не двигается.

И вижу какое‑то замешательство. Я говорю:

– Ну, откройте мне что‑нибудь, у вас тут все законопачено – тут техника должна быть богатейшая. Ну покажите, вы же экскурсии‑то водите, ну хотя бы. покажите, что вы экскурсиям показываете.

На этот раз я угадал – экскурсиям действительно показывают. Показали мне довольно примитивную игру света – как потолок играет, потом я говорю:

– Ну и что же, вы так молча все это показываете?

– Нет, у нас играет орган, – электронный орган.

Я говорю:

– Ну так покажите мне.

– А он у нас внизу.

– Ну так поднимите, он поднимается у вас?

Подняли орган – я говорю:

– Вот, уже красиво – орган поднимается, опускается. А это экран там у вас сзади?

– Это когда мы кино пускаем.

– Ну а как? Вот так он далеко и стоит? – Я и по сцене ходил, и чертежи глядел, и по чертежам видно, что все должно у них работать. – Покажите мне всю машинерию.

– Ну, мы не знаем. Давно не пользовались… – Короче говоря, половина у них не работает, как всегда. Экран еще ездил, потому что киношку они смотрят, в каждом концерте пускают патриотические кадры. Тем более они рассчитывали, что столетие – значит, они покрутят Владимира Ильича с бревном – весь их набор джентльменский. Я говорю:

– Ну, прокатите мне экран.

Действительно, здорово он идет вперед, потом я попросил их контрсвет дать – плоховатый свет, довольно скверный. Но очень красивая конструкция, как бы через штору тени. И весь этот огромный экран, он был на прекрасной конструкции. И я подумал, что там можно будет сделать очень красивые упражнения физкультурные. Тем более, что у нас это принято, да и во всем мире любят это делать.

Я начал свой концерт с Вагнера. Шостакович весь воспрянул, засиял:

– Гибель богов! Это замечательно! Это замечательно! Пусть слушают. Пусть слушают.

Потом ведь обязательно должны быть хоры. Хоры я поставил не так, как они всегда. Я поставил баб на голову мужикам – то есть такой станок, что женщины стоят на головах у мужчин. По этой огромной сцене в два этажа я растянул станки.

Я пригласил Энара Стенберга – и макет сделали, и программу всю составили. Потом звонок от Дмитрия Дмитриевича. Я к нему на дачу приехал, он трясется весь.

– Сначала выпьем по сто грамм…

А потом говорит:

– Вам нельзя отказываться, а я с ними не могу, я заболел, заболел. Я не буду это делать. А вы, Юрий Петрович, обязательно делайте, иначе вам будет очень плохо от них. А я не могу, не могу. Давайте еще по сто грамм, пока жена не пришла…

А у самого нервная дрожь:

– Не могу их видеть! Не могу!

И смех и грех. Потом уж я вышел на синклит, где был покойник Рындин, Туманов – целая комиссия, и они меня раскритиковали. А я им туда всобачил такой номер эффектный – медведи в хоккей играли. Ну мне и сказали, что это вообще девятое Управление не пропустит: «Звери – это болезнь!» Так что ничего у Фурцевой не вышло со мной… но я все сделал, нельзя было придраться. И потратил много времени, к сожалению.

А самая потеха, что бедный Стенберг заплатил по самым скромным подсчетам четыреста рублей своих денег за макет. И что вы думаете – ни Фурцева не заплатила, ни Демичев потом после Фурцевой. Не платили бедному Энару лет пять. Я так и не знаю, заплатили в итоге или нет.

P.S. Кстати, и сейчас, при новой сов‑демократии царя Бориса, всем недоплачивают, так что береги копейку, она рубль сохранит, студент. Будапешт, 26.8.1999 г.