Два веронца» – Валентин, 1952

Я и с Марецкой много беседовал, и с Бабочкиным. Беседы были у нас – и серьезные, и шутливые. И многие мхатовцы ко мне хорошо относились: и Марков, и Зуева, и Грибов – то есть старики – именно за искусство на Таганке, казалось бы столь отличное от мхатовского. Видите, значит, это глубокие традиции, как вот, предположим, Станиславский принимал «Турандот» всей душой, искренне радуясь за ученика, так и у них, у стариков, было какое‑то доброе отношение ко мне и уважительное.

* * *

Я познакомился с Борисом Леонидовичем Пастернаком. Привез меня к нему Рубен Николаевич Симонов. Просто взял меня с собой. В это время я репетировал «Чайку». Но в перспективе должен был репетировать Ромео в переводе Бориса Леонидовича. И это посещение на меня произвело очень сильное впечатление – его личность, как он читает стихи, как он разговаривает.

Он читал за столом свои новые стихи и читал заметки прозаические, как он мальчиком едет с отцом хоронить Льва Николаевича Толстого, отец его везет, и елочки, занесенные снегом, как крестики на простыне с меткой и так далее… И вот весь его облик, его манера вести себя и тот процесс, который все время, я вижу, происходил у него в голове, подействовали на меня очень сильно. А я все был неудовлетворен, как идет работа над «Чайкой», мне казалось, что это очень скучно, что это слишком как‑то плоско, и на какой‑то репетиции я попросил:

– Борис Евгеньевич, разрешите, я эту сцену – вот сейчас нам осталось всего десять минут, вроде вы собираетесь всех отпускать – можно, я проиграю и покажу вам, мне очень хочется по‑другому показать, как мне хотелось бы сыграть.

– Все правильно, что вы беспокоитесь, вы репетируете хорошо, верно, зачем?

А актеры народ любопытный, Цецилия Львовна Мансурова, Астангов говорят:

– Борис, ну разреши Юрию, пусть он покажет, как хочет, пусть сыграет. Мы с удовольствием с ним сыграем.

Я играл сцену с матерью, еще какую‑то сцену. И они начали говорить Захаве:

– Ты знаешь, это интересно, как за ним интересно смотреть!

А он так задумался, весь покраснел – такая привычка, когда он волновался, он краснел очень сильно – и сказал:

– Нет‑нет, не надо. Вы хорошо репетируете.

И потом снова задумался и сказал:

– Он играет совершенно в другой манере, не как вы все. И поэтому нужно переделывать тогда весь спектакль. Он выглядит «белой вороной».

И как‑то все тогда растерялись и замолкли. И потом уже время подошло, конец репетиции – все разошлись. А у меня осталась какая‑то ну что ли ссадина, как сдерешь кожу.

И спектакль оказался скучным, шел он недолго, хотя он говорил, что «потом поймут, насколько это все замечательно», – никто ничего не понял. Спектакль сошел с репертуара.

Date: 2015-10-22; view: 509; Нарушение авторских прав