Локк и Лейбниц

Попытки Бэкона и Декарта решить проблему природы истинности научного знания были альтернативными и окончились неудачей, так как обе альтернативы, одна из которых утверждала эмпиризм, а другая — априоризм, оказались неудовлетворительными. Напрашивался следующий вопрос: а не является ли причиной этой неудачи то обстоятельство, что Бэкон и Декарт оперировали научным знанием как единым целым, тогда как в действительности оно таковым не является? Такая постановка

вопроса подсказывала следующее решение: научное знание должно быть разделено на две части, одна из которых контролируется опытом, а другая независима от него. Первый шаг в осуществлении этой дихотомии был сделан Локком и Лейбницем.

Бэкон и Декарт не различали процедур выдвижения (и происхождения) научных идей и их проверки. Для них проверка истинности знания означала то же самое, что и выведение его соответственно из эмпирического и интеллигибельного начал. Локк и Лейбниц наметили границу между указанными процедурами, но сделали это скорее неявно, без каких-либо четких формулировок. В вопросе о происхождении идей Локк принимал точку зрения Бэкона. Однако он отошел от нее в вопросе о сущности истины и методах обоснования последней. Это нашло свое выражение в учении о двух видах истин, один из которых зависит от процедуры эмпирической проверки, а другой — нет.

Локк следовал классической концепции истины, согласно которой истина есть соответствие знаний их предмету. «На мой взгляд,— писал он,— истина в собственном смысле слова означает лишь соединение или разъединение знаков сообразно соответствию или несоответствию обозначаемых ими вещей друг с другом» *. В зависимости от того, существуют ли вещи реально (иногда он называл вещи идеями), или же они представляют собой лишь воображаемые объекты, истины подразделяются на реальные и номинальные, или словесные. «Чисто словесная истина та, где слова соединены согласно соответствию или несоответствию обозначаемых ими идей безотносительно к тому, существуют ли действительно или могут ли существовать наши идеи в природе. Реальную же истину слова содержат тогда, когда эти знаки соединены согласно соответствию наших идей, а сами идеи таковы, что (как мы знаем) могут существовать в природе» 2. Примером номинальной истины может служить, по Локку, предложение «Все кентавры суть живые существа», а примером реальной истины — предложение «Все люди смертны».

В локковской концепции номинальных истин просматриваются зачатки более позднего учения об анали-

' Д. Локк. Избранные философские произведения, т. I, М., 1960, стр.558.

2 Там же, стр. 562.

тических истинах. Номинальная истина, по существу, представляет собой суждение, истинность которого следует из значений терминов. Причем совершенно безразлично, соответствуют или нет этим терминам реальные объекты. Реальная истина отличается от номинальной истины тем, что терминам соответствуют референты в реальном мире.

Из концепции Локка следовало, что далеко не всякое предложение, квалифицируемое как истинное, нуждается в эмпирической проверке. Так, для установления номинальной истины достаточно выявить семантические отношения между терминами предложения. Опыт, по Локку, приобретал существенное значение только в том случае, когда требовалось установить связь между суждениями и объективными референтами суждений.

Дихотомия истин, предложенная Локком, не вполне соответствовала той проблеме, с которой столкнулись Бэкон и Декарт. Она не затрагивала математическое знание и не способствовала выявлению его специфики. Локк, как и Бэкон, считал, что математические истины носят эмпирический характер и по своему происхождению, и по способу их обоснования. В классификации Локка они входили в разряд реальных истин.

Лейбниц принимал идею Локка о необходимости подразделения научного знания на истины, контролируемые опытом и не зависящие от него. Однако он не соглашался с конкретной формой подразделения, предложенного Локком. В отличие от Локка, Лейбниц делил все истины на два вида — истины разума и истины факта. К первым он относил предложения логики и математики, а ко вторым — истины естественных наук.

Различие между этими видами истин Лейбниц усматривал в следующем. Истины разума носят необходимый характер, а истины факта — случайный. Необходимость истин разума заключается в том, что противоположное им невозможно. Случайность истин факта выражается в допустимости противоположной истины.

Важнейшей особенностью истин разума, отличающей их от истин факта, является то, что первые относятся ко всем возможным мирам, тогда как вторые — лишь к одному миру. Это различие Лейбниц иллюстрирует на следующем примере. Уже древние народы замечали, что в течение 24 часов день сменяется ночью, а ночь — днем. Они привыкли верить в непреложность этой истины.

Однако указанная истина не универсальна, она справедлива лишь для наших широт. Вместе с тем она неверна для северных широт. Но даже и для наших широт она не необходима и не вечна, ибо Солнечная система является исторически преходящей. «...Может быть,— пишет Лейбниц, —настанет когда-нибудь время, когда этого прекрасного светила и всей его системы не будет, по крайней мере в их теперешнем виде» '. Однако все эти изменения не в состоянии повлиять на истинность положений математики. Эти истины универсальны и вечны. Они не связаны конкретными условиями нашего мира, ибо сохраняют свою справедливость во всех возможных мирах.

Истины разума независимы от опыта не только в плане процедуры подтверждения, но и в генетическом смысле. Все принципы математики и логики носят врожденный характер. Лейбниц в данном случае полностью принимал точку зрения Декарта.

Таким образом, Локк и Лейбниц видели решение дилеммы «эмпиризм или априоризм» в дихотомии научного знания, его разделении на эмпирический и априорный компоненты. Однако, хотя они были едины в мысли о необходимости такого разделения, само это разделение осуществлялось ими на различных философских основах. Дихотомия научного знания, предложенная Локком, базировалась на сенсуализме, в то время как дихотомия Лейбница носила ярко выраженный рационалистический характер.

Юм

Юмовская концепция истины весьма близка к лейбницевской концепции. Подобно Лейбницу, Юм делил все истины на те, которые имеют основание в разуме, и те, которые опираются на опыт. К первым он относил предложения геометрии, алгебры и арифметики и «вообще всякое суждение, достоверностькоторого или интуитивна, или демонстративна» 2. Суждения подобного рода «могут быть открыты путем одной только деятельности мысли независимо от того, что существует где бы то ни было во вселенной» 3. Истины второго рода, относящиеся к фак-

' Г. Лейбниц. Новые опыты о человеческом разуме. М. — Л., 1936,стр.47.

2 Д. Юм. Соч. в двух томах, т. 2. М., 1965, стр. 27.

3 Там же.

там, в отличие от первых, не заключают в себе логической необходимости. Их противоположность не приводит к противоречию и всегда возможна. Единственным основанием этих истин является опыт.

Однако все же следует признать, что Юм, по сравнению с Лейбницем, сделал дальнейший шаг в углублении дихотомии. По Лейбницу, хотя рациональные истины отличаются от фактических, они все же органически связаны с ними. Эта связь состоит в том, что рациональные истины раскрывают сущность, лежащую в основе связи между явлениями, которые описываются фактическими истинами. Лейбниц пишет: «...истина чувственных вещей заключается только в связи явлений, которая должна иметь свое основание... А связь явлений, гарантирующая фактические истины относительно чувственных вещей вне нас, проверяется при помощи рациональных истин, подобно тому как оптические явления находят свое объяснение в геометрии» '.

Случайность, по Лейбницу, не является свойством, внутренне присущим истинам факта. Скорее, она обусловлена тем обстоятельством, что чувственный опыт человека, на основе которого формулируются эти истины-принципиально неполон. Но если бы человек сумел преодолеть эту неполноту опыта, то его знания, описывающие мир, стали бы необходимыми истинами в такой же мере, в какой ими являются истины логики и математики. Такого рода знания, по Лейбницу, доступны лишь богу.

Иной точки зрения по данному вопросу придерживался Юм. В отличие от Лейбница, он полностью исключал из эмпирического знания всякий элемент необходимости. Отсутствие логической необходимости в естественнонаучной сфере Юм доказывает тем, что отрицание естественнонаучных законов столь же непротиворечиво, как и их утверждение. «Суждение солнце завтра не взойдет,— пишет он,— столь же ясно и столь же мало заключает в себе противоречие, как и утверждение, что оно взойдет; поэтому мы напрасно старались бы демонстративно доказать его ложность: если бы последняя была доказуема демонстративно, суждение заключало бы в себе противоречие и не могло бы быть ясно представлено нашим умом»2. Именно потому, что отрицание

' Г. Лейбниц. Новые опыты о человеческом разуме, стр. 329 — 330.

2 Д. Юм. Соч. в двух томах, т. 2, стр. 28.

любого естественнонаучного утверждения непротиворечиво, истины естествознания не могут быть установлены чисто логическим путем. Все предложения естественных наук опираются на знание причинной связи между фактами. Эта связь основана на привычке связывать ощущения в определенной временной последовательности.

Кант

Свое дальнейшее развитие дихотомия истин получила в философии Канта. Но здесь она была смещена в другую плоскость. Юм подверг дихотомии научное знание. Он считал, что наука состоит из эмпирического и априорного компонентов. В отличие от Юма, Кант наделял свойствами априорности все научное знание. Эмпирическим ингредиентом для него были лишь высказывания, относящиеся к обыденному знанию.

К такой трактовке априорных истин Кант пришел, руководствуясь следующими мотивами. Он считал неотъемлемыми атрибутами опыта его ограниченность и случайность. Поэтому любое универсальное предложение, заключающее в себе необходимость, имеет априорный характер. Его нельзя вывести из опыта и проверить с помощью опытных данных. Всеобщими и необходимыми высказываниями являются положения не только математики, но и естествознания.

То, что естественнонаучные законы представляют собой универсальные высказывания, — очевидно. Но почему они могут рассматриваться как высказывания, заключающие в себе необходимость, ту самую необходимость, без которой, по Канту, немыслима априорность? Здесь нужно иметь в виду, что Кант употреблял понятие необходимости в более широком смысле, чем Юм. Для Юма необходимость была равнозначна логической необходимости, основанной на непротиворечивости. С точки зрения Канта, такого рода необходимость представляет собой лишь одну, но не единственную форму необходимости.

Кант делил суждения не только на эмпирические и априорные, но и на аналитические и синтетические. Под аналитическими он понимал суждения, в которых содержание предиката входит в содержание субъекта суждения. Так, суждение «Все тела протяженны» является аналитическим, ибо в субъекте-понятии «тело» содержится признак протяженности. В качестве примера син-

тетического суждения Кант приводит высказывание «Все тела имеют тяжесть». Это высказывание является синтетическим, так как, по Канту, признак тяжести не заключен в понятии «тело». Здесь предикат не повторяет то, что подразумевается субъектом, а добавляет к субъекту новое содержание. Синтетические суждения определялись им как такие, в которых содержание предиката не входит в содержание объекта, а присоединяется к нему.

Аналитические истины, по Канту, основываются исключительно на принципе непротиворечивости. Они не зависят от опыта и поэтому априорны. Например, для установления истинности аналитического суждения «Ни один необразованный человек не является образованным» вовсе не нужно обращаться к опыту. Она гарантируется тем, что отрицание этого суждения есть противоречивое утверждение.

Синтетические суждения могут быть как эмпирическими, так и априорными. Так, большинство суждений математики и все предложения чистого естествознания относятся, по Канту, к синтетическим априорным суждениям. Априорность последних связана с особого рода выражаемой ими необходимостью, которая не совпадает с логической необходимостью, т. е. с непротиворечивостью.

То, что суждения математики и чистого естествознания не являются аналитическими, вовсе не означает, что они могут не удовлетворять требованию непротиворечивости. Любое истинное утверждение не должно содержать в себе противоречия. Однако непротиворечивость — это лишь необходимое, но не достаточное условие истинности синтетических суждений. Кант пишет: «Но даже если в нашем суждении и нет никакого противоречия, оно все же может соединять понятия не так, как это требуется предметом, или так, что [для этого соединения] нам не дано никаких оснований ни a priori, ни a posteriori, которые оправдывали бы подобное суждение; таким образом, суждение, хотя и свободное от всяких внутренних противоречий, все же может быть ложным или необоснованным» '.

Истинность эвклидовой геометрии как концептуальной системы обусловлена, по Канту, не только тем, что

1 И. Кант. Соч. в шести томах, т. 3. М., 1964, стр. 229.

она внутренне непротиворечива, но и тем, что мы можем интуитивно представить в априорном перцептивном пространстве только такие конструкции, которые соответствуют аксиомам и теоремам этой геометрии. То обстоятельство, что человек может представить лишь одну-един-ственную геометрию, а именно геометрию Эвклида, характеризует ее как истину, выражающую необходимость. Необходимая истинность предложений теоретического естествознания, составленных из категорий рассудка, также связана с чувственностью. Кант по этому поводу говорит следующее. Все то, что согласуется с формальными условиями опыта — чистым созерцанием и категориями, является возможным. То, что связано с материальными условиями опыта — ощущениями, есть действительное. Связь с действительным, согласно формальным условиям опыта,— это необходимость. Необходимость предложений теоретического естествознания определяется, таким образом, категориальной структурой мышления и ее применением к чувственному опыту.

Существовала также и историческая причина, обусловившая квалификацию Кантом математических и физических истин как необходимых и априорных. Она была связана с успешным развитием эвклидовой геометрии и ньютоновской физики и тем влиянием, которое они оказали на мировоззрение Канта. XVIII век был периодом триумфального шествия ньютоновской физики. Ее практические успехи в сочетании с логической ясностью и строгостью, по-видимому, и привели Канта к мысли о том, что теоретические положения ньютоновской физики не просто истинны, но и единственно возможны, а потому и необходимы.

В сравнении с юмовской концепцией физической картины мира соответствующая концепция Канта выглядит более консервативной. Кант канонизировал ньютоновское представление о мире, возвел его в ранг единственно возможного. В отличие от него Юм считал, что, поскольку отрицание известных физических законов не приводит к противоречиям, в принципе возможна другая физика, альтернативная ньютоновской. Именно этот момент сделал философию Юма привлекательной в глазах Эйнштейна, когда он критически переосмысливал физику Ньютона и создавал теорию относительности. Однако радикализм Юма покупался дорогой ценой. Отрицание непреложности существующей физики означало для Юма

и его последователей отсутствие в ней любой формы необходимости. Это подрывало статус физики как теоретической науки, имеющей дело с законами природы.

Априоризм Канта более глубок, нежели априоризм Юма. Кант считает априорным все научное знание. Вместе с тем у него априорное знание более разнородно. Оно включает в себя не только аналитические истины, но и априорные синтетические истины.