Глава вторая. Перцев потянул на себя створку ворот беспризорного бокса без номера

Перцев потянул на себя створку ворот беспризорного бокса без номера. Он мог бы не трудиться: вторую створку давно сняли с петель и утащили. Строительство жилого массива еще не началось, поэтому на территории бывшего гаражного кооператива «Прибой» творили, что хотели, бомжи, бродячие собаки и ребятишки из домов через улицу. Девяткин и оперативник Валера Поляков вошли внутрь следом за Перцевым, следователем прокуратуры и понятыми, потому что мокнуть под дождем не хотелось.

Бокс, кое‑как слепленный из кусков жести, был просторный, две машины запросто встанут, но настолько старый и ветхий, что стены проржавели насквозь. Пальцем ткни – развалятся, а крыша – как сито. Хорошо хоть дождик не сильный. Пахнет сырой собачьей шерстью, вокруг полно разного хлама. Продавленный пружинный матрас, обрезки досок, ворох истлевшего тряпья в углу, заднюю стену подпирает лист фанеры, потемневший от времени и разрисованный похабными картинками.

– Я тащил консервы, вокруг не было ни души… – Перцев жарил как по писаному. – Только снег с дождем. С улицы сюда попадал свет от фонаря. Но все равно темно, как у негра в… Короче, видимость почти нулевая. Остановился перед этим вот боксом, где мы сейчас стоим. Сбросил ящики с плеч и посветил фонарем. Воротины приоткрыты. Ну, я и свернул сюда. Только сначала ключи от магазина забросил подальше.

– Не тараторь. – Молодой прокурор, постелив газету под зад, присел на пластиковый ящик, положив на колени папку и протокол, начал заполнять другую страницу. – Показывай. Что и как ты делал.

На минуту наступила тишина. Стало слышно, как мелкий дождь стучит по железной крыше, а где‑то рядом по железнодорожным путям ползет электричка. Приближаясь к станции, она, снижая скорость, дала два протяжных гудка.

– Я перетащил ящики вот сюда, на середину, присел на бочку, – сказал Перцев. – Тут пустая бочка валялась. А вот этого матраса вроде не было. Я прикурил – торопиться было уже некуда. Продавца спохватятся утром, не раньше. Сидел и светил фонарем, раздумывал, где бы спрятать ящики. И увидел люк погреба, деревянный с железным кольцом. Я потянул за кольцо, люк открылся. Там темнотища, даже с фонарем ни фига не видно. Ну, решил, что погреб в гараже – это как подарок судьбы. Туда ящики и скинул.

– Подожди‑ка… – Прокурор удрученно покачал головой. – На допросе в СИЗО ты не упоминал ни о каком погребе.

– Ну, я подумал, что это не так важно, куда я бросил те паршивые ящики. Я ведь все равно за ними не вернулся: овчинка выделки не стоила. Мозгами пораскинул: вдруг в том гараже граждане милиционеры сидят… меня дожидаются?

– В таких делах мелочей не бывает, – сказал следователь прокуратуры. – Показывай, где люк. И где погреб.

– Похоже, люк землей присыпали.

– Ты не путаешь? Гараж тот?

– Тот. Вроде бы.

Кажется, поиски затягивались. И настырный малый из прокуратуры будет дотемна искать место, где Перцев якобы бросил проклятые ящики. А время бежит. Да и Ефимова придется до межрайонной прокуратуры довезти. Это еще лишние полчаса. Черт, как всегда все не вовремя. Девяткин прикурил сигарету, наблюдая, как Перцев, глядя себе под ноги, меряет шагами пространство. Мобильник зазвонил в ту минуту, когда Перцев сдвинул с места матрас и убедился, что под ним нет ничего, кроме бутылки с отколотым горлышком.

– Слушаю. – Девяткин поднес трубку к уху.

– Юра, в кабаке я заказал пять флаконов водки и еще десять бутылок с собой привезу… – Именинник Хрустов говорил громко, слишком громко. Девяткин кашлянул в кулак и посмотрел на женщин. – Я уже на месте. Почти разгрузился, но тут подумал, что пятнадцать пузырей на столько рыл – это так, только раскумариться. Ты ведь на машине приедешь? Просьба к тебе, возьми по дороге десять флаконов по ноль семь. Лучше пусть останется. А деньги я тебе…

Девяткин вышел на воздух, свернул за угол и отошел подальше: не хотелось, чтобы частный разговор стал общественным достоянием.

– Что ты орешь, как вор на ярмарке? – разозлился он. – Что я глухой, что ли?

– Я не ору, связь так работает, – еще громче заорал Хрустов. – Я ведь не какой‑нибудь там отмороженный олигарх, чтобы брать водяру в кабаке. У них там накрутки бешеные. После этого дня рождения с протянутой рукой пойду. По миру. Но никто не подаст.

Девяткин собрался что‑то ответить, когда услышал негромкие хлопки, будто где‑то рядом дети баловались с петардами. Один хлопок, два, потом еще один. Закричали женщины. Что‑то глухо ухнуло, будто на пол уронили железную кастрюлю. Снова женские крики. Девяткин со всех ног бежал к гаражу. Он выхватил из подплечной кобуры пистолет, выключил предохранитель, дважды выстрелил в воздух, чтобы проснулись конвойные и опер Лебедев, оставшийся в «Волге».

Вовремя притормозив, Девяткин едва не споткнулся о ноги лейтенанта Полякова, лежавшего на пороге гаража. Опер перевернулся на бок, подтянул вверх колени, зажимая рану в животе окровавленными ладонями. Женщины оказались целы и невредимы. Одна, присев на корточки, обхватила ладонями голову, будто ее кто‑то собирался ударить молотком. Вторая продавщица прижалась спиной к стене и, парализованная страхом, застыла на месте.

Прокурор лежал на спине в двух шагах от матраса. Открытые глаза смотрели в потолок. С первого взгляда было понятно, что медицинская помощь ему уже без надобности. Одна пуля разорвала печень, вторая попала в левую сторону груди. Он умер в тот момент, когда еще стоял на ногах. Очки в золотой оправе свалились с носа, бланки протокола разлетелись по сторонам. Лист фанеры валялся на земле, а в задней стене гаража зиял аккуратный проем. Полтора метра на метр.

Девяткин, пригнувшись, нырнул в лаз. И тут же повалился на сырую траву и вжался в землю. Автоматная очередь ударила со стороны железнодорожной насыпи. Стрелявшего из‑за кустов не было видно. Пули пролетели над головой, прошлись по ржавому железу. Девяткин выстрелил в ответ наугад, отполз назад и перезарядил пистолет.

* * *

Подняли шлагбаум, Радченко покатил по брусчатке из плиток на основе натурального гранита с вкраплениями полевого шпата, придававшего камню ярко‑розовый оттенок. Впечатление такое, будто мотоцикл медленно плыл по реке из малинового киселя.

Тут и в помине не было высоких заборов. Изгороди, будь то кованые решетки или простой деревянный штакетник, в высоту не достигали полутора метров. Поэтому взгляду открывались роскошные особняки, построенные по индивидуальным проектам. Радченко едва оторвал взгляд от русской классической усадьбы с мощными колоннами с каннелюрами, увенчанными капителью со спиральными завитками и листьями аканта. На величественном крыльце из итальянского мрамора стоял лакей в ливрее, вышитой золотом, и синих узких брюках с красным рантом. Лакей напоминал персонажа музея восковых фигур. Второй час он, стоя на солнцепеке, ждал хозяина, чтобы помочь ему выбраться из машины и открыть дверь, когда он будет заходить в дом. Но хозяин опаздывал.

Далее следовал особняк в скандинавском стиле под черепичной четырехскатной крышей, со ставнями на окнах, резными балками и брусьями вдоль и поперек белых отштукатуренных стен. Между окон второго этажа красовался позолоченный фамильный герб. Один из особняков был выполнен в нарочито ярком мавританском стиле, вдоль первого этажа фасад украшали декоративные арки и ниши, стены второго этажа облицованы керамическими плитками, покрытыми кобальтовой глазурью. На коньке крыши помещалась фигура всадника на коне, тоже покрытая желтой и голубой глазурью.

Радченко залюбовался домом в готическом стиле, похожим на древнюю католическую церковь, с башнями и башенками, с огромными цветными витражами. Казалось, за окнами стояли короли, воины и бородатые старцы в длинных цветных плащах. Беспорядочное смешение архитектурных стилей создавало ощущение, будто тебя занесло в уникальный музей под открытым небом. Возможно, на всей планете такого музея больше нет. Радченко пару раз встречался в адвокатской конторе с хозяином дома с витражами, этот человек был обладателем самой большой в России частной коллекции живописи импрессионистов. О существовании коллекции знали немногие. Картины покупали на аукционах анонимно. Или напрямую у коллекционеров, привлекая к переговорам солидных адвокатов и экспертов.

На этой ярмарке тщеславия дом Ольги Петровны выглядел довольно скромно, бедным родственником, приглашенным на светское застолье. Классический французский стиль, лишенный излишеств и помпезности. Радченко поставил мотоцикл возле отдельно стоявшего гаража на четыре машины, когда женщина в белом свитере и темных брюках вышла из‑за угла и, улыбнувшись, сказала, что увидела его из окна. Подумала и добавила, что иначе представляла себе партнера юридической фирмы. Дима подумал, что певицу, которую видел только по телику и на страницах глянцевых журналов, тоже представлял совсем другой. Повыше ростом, пофигуристей, с неизменной улыбкой. Он открыл рот, чтобы выложить пару убогих комплиментов, но в последний момент решил промолчать.

– Я хотела познакомиться с человеком, который будет заниматься моим делом, – сказала Ольга Петровна. – Точнее сказать, моей судьбой. Вам тридцать лет?

– И еще пять. Я не такой уж маленький. То есть вполне взрослый мальчик. Сам без пяти минут отец.

Отвечать на этот вопрос Радченко приходилось часто. Клиенты недоверчиво относились к моложавому спортивному малому и, уточнив его возраст, впадали в меланхолическую задумчивость. Хороший адвокат в понимании клиента – это человек, убеленный сединами. Он, по примеру президентов великих государств, носит наручные часы «Крикет», ездит на «бентли», боится летать самолетами, таскает с собой толстый старомодный портфель, набитый бесполезной макулатурой, и не доверяет компьютерам. У него десяток помощников, таких же старых олухов, недоверчивых и тупых, и секретарь, баба неопределенного возраста, жилистая и сухая, как вобла.

Радченко поставил мотоцикл на центральную подставку, снял перчатки. На улице и возле дома никого.

– Вы всегда ездите без шлема?

– Я фаталист.

– Кажется, вы чем‑то расстроены? – спросила Дунаева. – Вид у вас какой‑то… Охранники были не слишком любезны?

– Да, эти парни не обучены манерам. Но такими пустяками мне трудно испортить настроение. Хотел спросить: у человека вашего положения есть возможность выбрать лучшую из лучших юридических фирм. И разумеется, лучшего адвоката. Почему я?

– Вас рекомендовал ваш начальник Юрий Семенович Полозов. Он осыпал вас комплиментами.

– И вы согласились довериться мне только потому, что меня похвалил начальник? Я наивен, но не до такой же степени.

– В прошлом году вы работали с моей близкой знакомой Валей Решетняк. У нее, если помните, возникла серьезная проблема. Валя была на волосок от смерти. Вы лихо все урегулировали. И главное, обошлось без огласки и участия милиции. Валя от вас просто в восторге. Она сказала – вы большой мастак по этой части. Мне не нужен умный юрист‑очкарик, выучивший наизусть все кодексы и подзаконные акты. Нужен конкретный человек, способный решить конкретную проблему.

– Не хочу хвастаться, но случай с Решетняк – не самый сложный, – усмехнулся Радченко. – Шантаж. Угроза расправы, вымогательство. Те парни работали слишком примитивно. Потому что опыт минимальный и мозгов немного. И в конце концов, их сгубила жадность. Чем больше росли их аппетиты, тем яснее становилось, что работают не профи. С такими можно не церемониться.

– Да, да, – рассеянно кивнула Дунаева. – И все‑таки я представляла вас другим. Только без обид.

– Молодость – это временный недостаток, – буркнул Радченко.

Конечно, не следовало приезжать в поселок, где живут богатейшие люди России, на мотоцикле, в поношенной кожанке, стоптанных башмаках и майке с надписью «возьми меня на асфальте». Хозяин адвокатской конторы, узнав об этой выходке, будет оскорблен в лучших чувствах. И хорошо, если все закончится только лишь строгим внушением. Впрочем, черт с ним, пусть побухтит.

– Я так понял, что вам не подхожу?

– Как раз наоборот… – Дунаева улыбнулась, но лицо оставалось усталым и напряженным, а в глазах застыли то ли страх, то ли печаль. – Возможно, вы тот самый человек, которого я искала. А мотоцикл… Я сама когда‑то мечтала научиться ездить на мотоцикле. Гонять так, чтобы ветер свистел в ушах. Наверное, об этом мечтает каждый нормальный человек. Но покупает автомобиль. А байкеров называет самоубийцами, хотя в душе завидует им. Только на мотоцикле можно почувствовать скорость, а?

– Раллийные автомобили тоже ничего. Что вам помешало завести железного коня?

– Я обычный среднестатистический обыватель. Мечты забываются. И эта забылась. Пойдемте в дом.

Радченко лишь вздохнул и поплелся следом за хозяйкой.

* * *

Разговор проходил не за чайным столиком в гостиной, а в кабинете мужа Ольги Петровны. Певица коротко, без лишних эмоций пересказала свою историю и добавила, что с того проклятого дня ее жизнь остановилась. И начался кошмар, которому пока не видно конца. Радченко кивал головой, дожидаясь, пока женщина выговорится.

Около года назад, прошлой осенью, старший брат певицы Олег Петрушин, проживающий в Краснодаре, попал на прицел местной милиции. В течение лета в городе было совершено четыре убийства женщин разного возраста. Все жертвы не были изнасилованы. Их жестоко избили, потом задушили косынками, колготками или ремешками от сумочек. Петрушин был знаком с последней жертвой, некоей Викторией Скрипченко, студенткой полиграфического техникума. За несколько часов до трагедии их видели на окраине города, в заброшенном парке. Труп Скрипченко обнаружили через пять часов после смерти, поэтому время кончины установили с точностью до минуты.

За Петрушиным приехал милицейский наряд, в его доме устроили обыск, вскрывали полы и простукивали стены погреба, надеясь найти пустоты в кирпичной кладке. Но обнаружили только папки с этюдами и зарисовками. Среди эскизов три рисунка углем, на которых была изображена покойная Скрипченко. Из одежды на девушке были кокетливые трусики. Рисунки изъяли, а Олега трое суток продержали в одном из отделений милиции. Он выдержал допросы с пристрастием, но не дал признательных показаний. Парня выпустили, потому что прямых доказательств вины не было. Впрочем, прямые доказательства – вопрос времени и терпения сыщиков.

Опытные преступники – а Петрушин имел уже погашенную судимость за кражу и сопротивление при задержании – умеют прятать концы. За подозреваемым установили наблюдение, ожидая, когда он сделает следующий шаг, но ничего не происходило. В конце сентября оперуполномоченный Крылов, хорошенько выпив в конце рабочего дня, прихватил с собой рисунки Петрушина и направился к дому на улице шахтера Закруткина: там жил его знакомый Анатолий Иванович Скрипченко, отец убитой девчонки.

Шел дождь, милиционер успел промокнуть и продрогнуть по дороге – и, когда переступил порог дома, заявил хозяину, что покажет ему нечто такое… Сногсшибательное, настоящую бомбу. Если хозяин выставит четверть самогона и закусон, приличествующий случаю. Через час изрядно захмелевший мент выложил на стол рисунки обнаженной Виктории. Еще через полчаса мент объявил имя и фамилию художника, добавив от себя, что этот сукин сын, по милицейским данным, и есть убийца. И уснул, положив голову на стол.

Дальнейшие события поминутно расписаны в материалах уголовного дела. Хозяин посидел минут пять, влил в горло полстакана первача. И, поднявшись, довел гостя, потерявшего возможность держаться на ногах, до кровати, стянул с него сапоги и прикрыл одеялом. Анатолий Иванович зашел в соседнюю комнату, снял со стены ружье и долго не мог найти патроны, потому что сам плохо ориентировался во времени и пространстве. Распечатав коробку с патронами, снаряженными картечью, он зарядил двустволку двенадцатого калибра, сунул горсть патронов в карман и спустился с крыльца. Темень была кромешная, лил дождь.

Окраинная улица, не закатанная в асфальт, превратилась в месиво из жидкой грязи. Скрипченко переулком вышел на параллельную улицу, спустился вниз, к дому, адрес которого знал. По дороге он два‑три раза падал, поднимался и, весь залепленный грязью, похожий на черта, брел дальше неверной походкой. Скрипченко пнул ногой калитку, по едва видной тропинке дошагал до дома, постоял минуту у занавешенного сатиновой тряпкой окна. На ткань легла человеческая тень. Скрипченко отступил в сторону, поднялся на крыльцо. Дверь, обычно закрытая на крючок с внутренней стороны, на этот раз оказалась открытой.

Скрипченко прокрался по темным сеням, он видел лишь узкую полоску света, выбивавшуюся из‑под двери горницы. Рванув дверь, остановился на пороге, зажмурившись от света. Человек, сидевший за столом посередине комнаты, хотел подняться навстречу, но Скрипченко уже вскинул ружье и выстрелил в Петрушина сразу с двух стволов. Оба заряда попали в грудь. Олега отбросило к противоположной стене. Убийца перезаряжал оружие, его руки тряслись, патроны никак не попадали в патронник, выскальзывали из рук и рассыпались по полу. Петрушин сидел у стены и стонал. Он хотел что‑то сказать, но мешал кашель. В легких что‑то шипело, а горлом шла кровь. Скрипченко приблизился на расстояние двух шагов и добил раненого. Он плюнул на покойника. Бросил ружье, пошатываясь, вышел на улицу и зашагал обратной дорогой. Через полчаса он растолкал милиционера и объявил, что только что пристрелил убийцу своей дочери. Потом рухнул на табурет и разрыдался. Его задержали на следующее утро.

* * *

Дунаева ездила с концертами по Омской области. Ее продюсер сделал все, чтобы весть не дошла до певицы, и гастрольный тур завершился отлично. Дунаева приехала в Краснодар, когда брата уже кремировали. Его убийца сидел в тюрьме, а оперуполномоченного Крылова выгнали со службы. Она задержалась в городе на полдня и уехала обратно. Весной на адрес ее электронной почты стали поступать фотографии изуродованных и убитых женщин. О жертвах нет никакой информации, письма сопровождают только короткие подписи типа «Тебе нравится такая смерть?». Послания отправлены неизвестно откуда, аноним неплохо знаком с компьютерами и Интернетом.

– Мне стало страшно, – сказала Дунаева. – Так страшно, что я перестала себя контролировать. Не задумалась о последствиях своих действий. Сорвала телефонную трубку и позвонила заместителю начальника московского ГУВД Богатыреву. Николай Николаевич милейший человек, я с ним познакомилась еще лет пять назад, тогда первый раз выступала на концерте, посвященном Дню милиции. Он ответил, что ждет меня. Внимательно выслушал, что‑то записал и успокоил как мог. Обещал прислать одного из лучших сыщиков МУРа.

– И прислал?

– На следующий день в этой комнате появился некий Юрий Девяткин, майор. На редкость бесцеремонный тип. К тому же законченный циник. Я спросила, как продвигается мое дело. А он говорит: мол, никакого дела пока нет. Он работает в убойном отделе, занимается мокрухой. А в кабинете и в других комнатах, как он успел заметить, трупы не валяются. Поэтому и дела никакого нет. И не будет. До появления первого покойника, скончавшегося насильственной смертью. Короче, надо ждать трупа, а там посмотрим. И все это он говорит как‑то снисходительно, с противной улыбочкой. Будто обращается не к взрослой женщине, а к умственно отсталому подростку. Такое впечатление, что он презирает людей моей профессии. И меня лично. Он долго рассматривал те фото, что висели в почтовом ящике компьютера. Переписал картинки на диск. И, уходя, сказал, чтобы я обращалась, когда поступят новые фотографии. Это была глупость с моей стороны – переться в милицию. На поклон к начальству.

– Вы сделали правильные выводы, – кивнул Радченко.

– Господи… А дальше все покатилось кувырком. Я вынуждена была отказаться от гастролей, назначенных на май. От всех этих волнений пропал голос, всего на неделю, но гастроли – псу под хвост. Пришлось заплатить неустойку. Сорвался выпуск диска, который мы готовили полгода. И это только малая часть моих бед.

– Отношения с покойным братом у вас были не самыми гладкими?

– Мы изредка перезванивались. Вот и все отношения. Он жил трудно, один в небольшом домике. Работал истопником. И еще рисовал на заказ портреты, или расписывал потолки и стены в продуктовых магазинах. Я предлагала ему материальную помощь, но Олег слишком гордый человек. Говорил, что ни в чем не нуждается.

– Прежде всего, вы хотите, чтобы я нашел человека, анонима, отправляющего письма?

– Я думаю, что даже мертвые имеют шанс на справедливость… – Голос Дунаевой сделался твердым. – Мой брат не убийца. Он вел дневник, такую толстую тетрадку в зеленом кожаном переплете. Описывал свою жизнь день за днем. У Олега был очень мелкий почерк, какой‑то старушечий. Менты проводили обыски в доме и сараях во дворе. Ничего не нашли. Надеюсь, вам повезет больше. Это первое. Второе, я должна подумать о себе, пока что эта история не попала на газетные страницы. Фамилия брата – Петрушин. Меня знают как Дунаеву. Но рано или поздно, короче, шила в мешке не утаишь. Тогда моя карьера певицы будет кончена. На моего сына станут показывать пальцем: вон тот пацан, дядя которого резал женщин. Вы в курсе моих семейных неприятностей?

– Разумеется, – кивнул Радченко.

– Тогда вам легко представить, что произойдет дальше. Такая жизнь мне не нужна.

– Но вина вашего брата не доказана судом.

– Это не имеет значения. После смерти Кости женщин в тех краях больше не убивали. Вероятно, убийца смотался оттуда. Всех жертв списали на Костю, а реальный убийца решил воспользоваться ситуацией. Словом, мне нужен тот дневник. Нужны доказательства, что брат не убийца. Тогда этот кошмар кончится. А вы тот самый человек, который может помочь.

Date: 2015-10-21; view: 288; Нарушение авторских прав