Королева и невольница 1 page

С Талантой на Барьерных островах Китара связывали особые воспоминания. В свое время он появился здесь, будучи человеком благонамеренным и законопослушным, — молодого подсотника морской стражи, которому едва исполнилось девятнадцать, направили из Армекта служить в эскадре резервного флота Гарры и Островов. Прослужил он всего четыре дня — привыкший к имперским, а стало быть, армектанским порядкам в армии, он неосмотрительно выступил против издевательств над матросами и, не успев даже оглянуться, оказался мятежником и преступником, ответственным за убийство всех офицеров парусника и восьми или девяти морских пехотинцев, ибо именно столько их было на стоявшем в порту корабле. Это была не та армия, которую он знал в Армекте. Дальнейшие приключения юноши, предводителя двадцати взбунтовавшихся матросов, которым уже нечего было терять, — лихое бегство с острова, захват знаменитой «Колыбели», участие в морской войне, развязанной королем пиратов капитаном К. Д. Раписом (который тоже, по удивительному совпадению, был когда-то солдатом Морской стражи), и все прочие бесчисленные события, сделавшие Китара знаменитым и принесшие ему славу, — произошли уже позже. Однако началось все именно в Таланте.

Китар не был сентиментален. Старый матрос, один из троих, следовавших за ним с самого начала, напомнил ему о давних событиях. Капитан поднял голову, огляделся вокруг, словно только сейчас до него дошло, что он шагает по улицам Таланты, и ответил:

— А! Ну да.

Прошла неделя. «Колыбель» спокойно стояла у причала в порту, поскольку, будучи пиратским кораблем, пользовалась неприкосновенностью — в приближающейся войне ей предстояло усилить каперский флот, оказывавший услуги Вечной империи… Капитан каждое утро выходил на палубу, но ему ни разу не пришло в голову задуматься о былом. «Где мы тогда стояли? Здесь… а может, здесь? Как пошла бы моя жизнь, если бы я тогда держал язык за зубами?» Никакие подобные мысли его не посещали.

В Таланте у него была работа. Работа, надо добавить, весьма хорошо оплачиваемая.

Ридарета, когда он упомянул о деньгах, удивилась.

— Я что… должна тебе платить? — неуверенно спросила она.

— А что, нет? — ответил он вопросом на вопрос. — Моим ребятам придется рисковать собственной шкурой, и какая им разница, что ради тебя? Это не они хотят на тебе жениться, а я. И я от тебя, Прекрасная Риди, не возьму даже медяка. Оплати только мою команду.

Она оплатила.

Китар и в самом деле честно не собирался брать даже медяка, но в конце концов взял ровно половину заплаченного — знать о том никому было не обязательно. Однако он искренне хотел сделать невесте подарок на обручение и решил, что отрезанные головы двоих посланников придутся ей по вкусу. Впрочем, она этого не скрывала.

Она описала ему дом, который следовало искать. Подобного описания могло не хватить, но на борту у Китара имелось несколько парней, снятых с остатков «Кашалота» Броррока; двое из них сопровождали бывшего капитана, когда тот в свое время вел переговоры с посланниками. Достаточно было взглянуть на указанный ими дом и сравнить его с описанием Ридареты, чтобы убедиться, что посланники никуда не переехали.

Дом прекрасно подходил к описанию.

На седьмой день пребывания в Таланте терпеливый и осторожный Китар, планировавший свои действия воистину с военной точностью, знал уже все, что хотел. Дом принадлежал обедневшему хозяину, жившему с женой. Прислугу они не держали. Хозяев посещали — довольно редко — двое взрослых сыновей, невестки и орущие внуки. Весь второй этаж занимали двое иноземных ученых с двумя слугами, один из которых постоянно находился в порту (Китар знал, прибытия какого корабля ожидают посланники), и несколькими помощниками — судя по всему, наемными расчетчиками; помощники в доме не жили, хотя порой засиживались до поздней ночи. Еду ученым доставляли из ближайшей корчмы; сами они туда выбирались крайне редко и из дому почти не выходили.

Китару сперва пришла в голову мысль, что посланников можно было бы отравить.

Однако способ этот был ненадежен, хотя и не слишком рискован — что, пожалуй, являлось единственным его преимуществом. Существовали всевозможные противоядия, к тому же, как говорили, мудрецы Шерни обладали немалыми медицинскими познаниями. Может, это просто слухи — а может, и правда. Кто их знает — они могли и откопать что-то в этих своих Полосах. Кроме того, Китар не разбирался в ядах, и среди его подчиненных не было никого, кто разбирался бы. Все шло к тому, что топор, вонзенный в череп, меч в брюхо, а матросский нож в горло, решат дело и быстрее, и надежнее.

После недели наблюдений и разведки капитан «Колыбели» выбрал из числа своих подчиненных восьмерых парней, обладавших не столько крепкими мускулами, сколько умными головами; лишь двоих можно было назвать отчаянными рубаками. Но выступать ему приходилось не против воинов, и если он и предвидел возможные хлопоты, то не по причине ожесточенного сопротивления. Скорее следовало считаться с некой неожиданностью, неизвестно с чем, а в такой ситуации разум был куда полезнее мышц.

Уже близилась полночь, когда они сидели в портовом кабаке, неторопливо потягивая скверное местное пиво и лениво переговариваясь. Ожидавшая их работа была несколько иной, чем обычно, не имевшей никакого отношения к тому, с чем, как правило, приходится сталкиваться моряку, — абордаж, стрельба из орудий, бегство от вражеской эскадры, ночная смена курса… Шторм на море, посадка на мель… Известное дело — хлеб насущный. Но тайно зарезать спящих в доме людей, к тому же посланников, — то была уже совсем другая задача. Неизвестно, более легкая или сложная, но в любом случае новая.

Китар примерно знал расположение дома. Два дня назад, прилично одевшись и как можно сильнее подчеркивая свой армектанский акцент, он отправился туда, поинтересовавшись возможностью снять комнату на неделю-другую. Никаких подозрений он не вызвал, поскольку со своими обходительными манерами, искренним взглядом и такой же улыбкой вообще не был похож на разбойника. Хозяин вежливо отказал, объяснив, что кроме нескольких старых жильцов у него есть новые наниматели, которые, правда, занимают только один этаж, но заплатили за все пустующие помещения, заявив, что для работы им нужен покой. Он предложил место в другом доме, принадлежавшем его сыну и расположенном в другой части города, и обрадовался, когда его предложение приняли. Китар снял две комнаты в небольшом каменном доме в предместье, дал задаток и ушел, с легкой многозначительной улыбкой пообещав, что въедет самое большее через два дня, как только будет готова его подруга… В доме, который занимали посланники, он, однако, успел окинуть взглядом ведущую наверх лестницу, засов на дверях, ставни и комнаты, в которых жили хозяин с женой.

Теперь он сидел за столом в таверне и учился курить трубку, одолженную одним из моряков. Возможно, Броррок знал, что говорил, убеждая его в пользе курения для здоровья, — наверняка знал, иначе никак бы не дожил до ста шести или семи лет, — но у Китара курение никак не шло. По его требованию моряк купил у трактирщика немного хорошего (во всяком случае, сносного) табака, поскольку самый дешевый вонял немытой шлюхой, крысами и мокрой тряпкой, но расходы получились напрасные. Капитану «Колыбели» казалось, будто кто-то коптит его изнутри.

— Умру молодым, — наконец решил он, в третий раз заходясь кашлем. — Сто лет в мучениях? Нет уж, спасибо. Скажи еще, что я должен есть овощи, пить только молоко… кхе-кхе! Забери эту дрянь обратно.

Моряки радовались забавным неудачам капитана. Матрос, которому принадлежала трубка, щегольски попыхивал ею с видом знатока; табак и впрямь был весьма хорош, во сто крат лучше тех щепок, которые он обычно курил.

— Откуда взялся обычай курить это дерьмо?

— Ну как — откуда? Не знаешь, капитан? — Моряк искренне обиделся. — Ну конечно же с Гарры! Папаша давал мне трубку, когда я еще под стол ходил! Ну и… вот! — Он стукнул кулаком в грудь и напряг солидные мускулы. — Потому у нас мужики такие крепкие, а в этом твоем Армекте, капитан…

— Ну-ну, смотри у меня, — сказал Китар, и моряк сразу же заткнулся, поскольку на мгновение забыл, что Армект при капитане можно лишь хвалить. — Хочешь увидеть, какие мужики в Армекте? Сейчас попробуем.

Китар был высок, хорошо сложен и в самом деле мог врезать как следует. Однако с другой стороны, прав был скорее его подчиненный. В Армекте, как и повсюду — в Дартане, в Громбеларде или на Островах, — люди рождались разные. Но как правило, светловолосые громбелардцы, хотя и среднего роста, были коренасты и широкоплечи, женщины же их, хоть и не слишком красивые, были сильными, плодовитыми и здоровыми. Дартанцы и дартанки славились красотой, гаррийцы же силой — слегка чересчур массивные, как и громбелардцы, они, однако, обычно превосходили их ростом. На их фоне сыновья и дочери армектанских равнин выглядели довольно жалко: преимущественно невысокие, изящного телосложения, они казались еще меньше из-за смугловатой кожи и черных волос. В разных краях Шерера посмеивались над усатыми армектанками — действительно, там довольно легко было встретить брюнетку с черными как смоль волосами, у которой над верхней губой пробивался мягкий, но заметный пушок; порой также грубовато шутили над их волосатыми руками и ногами (не говоря уже обо всем остальном, столь важном для моряцкой братии), что не всегда расходилось с правдой; к тому же в отличие от дартанок мода использовать воск для депиляции в Армекте так и не прижилась. Короче говоря, завоеватели Шерера славились скорее здоровьем и долголетием, чем красотой и силой. Но конечно, из всех этих правил имелись многочисленные исключения — и лучшим примером тому являлся стройный, мускулистый, по-мужски очень красивый Китар, смуглый блондин с карими глазами, потомственный армектанец.

— Пора идти, — сказал он, допивая пиво.

Моряки допили свое.

Они вышли из таверны. С ножом здесь ходил почти каждый, но более тяжелое оружие привлекало внимание, так что топоры и мечи они держали под рубахами.

Таланта была маленьким городом. Значение ей придавал порт, вокруг которого естественным образом расположились многочисленные склады, торговые представительства, рынки, таверны и бордели для огромных толп моряков. Кроме того, рядом с военным портом выросли — с некоторых времен довольно малонаселенные — квартиры для офицеров и солдат морской стражи, которых, вместе со служившими при войске ремесленниками и урядниками, во времена расцвета империи было, наверное, больше, чем всех не связанных с армией жителей Таланты. Так что если бы столица Барьерных островов вдруг лишилась котурн, на которых стояла, — морской торговли и военного порта, — она в одно мгновение сократилась бы до размеров города, насчитывавшего тысячу жителей. И хорошо, если столько.

Китару и его морякам пришлось проделать довольно долгий путь по закоулкам портового района, прежде чем они углубились в улочки собственно Таланты; теперь их уже ждала куда более короткая прогулка.

Человек, посреди ночи негромко, но решительно стучавший в окно одного из спящих домов, не привлек ничьего внимания; кабаки в городе были открыты до утра, выпить же и загулять в каком-либо из них любили не только моряки — в городских домах тоже случались поздние возвращения… Однако хозяин, разбуженный в собственной спальне, не ожидал никаких гостей. Стук не смолкал, и домовладелец поднялся с постели. Со свечой, зажженной от другой, называвшейся «бледным огоньком» — медленно горевшей и почти не дававшей света, поскольку задачей ее было лишь хранить огонь, — он подошел к окну.

— Кто там? — спросил он.

— Ну наконец-то, — послышался в ответ раздраженный мужской голос с отчетливым армектанским акцентом. — Я договорился вчера с твоим сыном, господин, по поводу найма двух комнат и заплатил ему. Меня только что туда не пустили, твой сын, похоже, меня не узнал, ваше благородие. Я пришел пожаловаться и потребовать помощи. Это ты, господин, посоветовал тот дом. Мне теперь спать на улице?

Слегка приоткрыв ставню, домовладелец узнал пришедшего.

— Но… о чем ты говоришь, ваше благородие? — в замешательстве пробормотал он. — Тебя не пустили? Сейчас открою, погоди немного, господин…

Он затворил окно и направился к двери.

— Спи, — сказал он по пути, перехватив вопросительный взгляд проснувшейся жены.

Вскоре он уже стоял в распахнутых дверях. Раздраженный гость за порогом выжидающе смотрел на него.

— Говоришь, ваше…

— Это тоже делишки твоего сына, господин? — прервал его армектанец, показывая на темную внутренность дома за спиной хозяина, который удивленно обернулся.

Китар обхватил шею несчастного рукой и сдавил — а это он хорошо умел. Один из его моряков отошел от стены возле двери и ловко вынул свечу из ослабшей руки. Несколько мгновений спустя Китар, надев на голову снятый с домовладельца ночной колпак, оказался возле кровати, в которой лежала хозяйка. Она вопросительно подняла взгляд, щурясь в свете свечи, и получила деревянной дубинкой по темени. Китар снял тряпки, которыми было обмотано оружие, проверил, не убил ли случайно женщину, и, убедившись, что нет, вернулся в сени, где его ждали пираты.

— Положите его на кровать рядом с женой, — велел он, снимая ночной колпак и показывая на бесчувственного хозяина.

Вскоре они уже осторожно поднимались по скрипучей лестнице. Дверь в комнаты посланников была закрыта. Пожав плечами, капитан «Колыбели» проверил, что она открывается внутрь, после чего отошел в сторону и, подняв свечу, дал знак моряку — одному из тех двоих, у кого было больше силы, чем ума. Китар видел засов на дверях внизу и сомневался, что засов наверху окажется крепче. Рослый детина разогнался, ударил плечом в дверь, потом еще раз — и влетел внутрь. Следом за ним ворвались восемь человек, которые разбежались по комнатам в поисках жильцов.

В комнате с выбитой дверью спал слуга. Разбуженный, он заорал во все горло, но тут же смолк, получив мечом по голове, топором по плечу, а потом еще по голове схваченным с пола табуретом.

В слабом свете результата не было видно, и потому державший табурет матрос на всякий случай ударил со всего маху четыре или пять раз, после чего от табурета отвалилось сиденье. Загорелся масляный светильник, а затем свечи на столе, которые обносил огнем капитан. Оглядевшись, он зажег еще две, вставленные в подсвечник на стене. Из других комнат доносились вопли, рев, звуки ударов и какие-то другие.

— Первый готов! — громогласно крикнул один из моряков, и мгновение спустя у ног Китара приземлился труп старика с седыми волосами; во всяком случае, такими они были на той половинке головы, которая еще венчала порубленное туловище.

— И второй! — сразу же после раздался новый крик. — Больше никого нет, капитан!

У немолодого голого мужчины, солидного роста и телосложения, которого не столько швырнули, сколько втолкнули в освещенную комнату, был пробит несколькими клинками живот, разрублено плечо и перерезано горло, в котором булькала в такт дыханию кровь. По обеим сторонам шеи стекали две красные струйки. Неизвестно каким чудом человек этот еще держался на ногах. Пошатнувшись, он ударился спиной о стену и начал оседать по ней на пол. Китар достал меч и ткнул его в грудь, но не попал в сердце и замахнулся, намереваясь разрубить череп. Однако в то же мгновение хрипящий посланник сделал странное движение, будто стряхивал воду с мокрых рук. Острие меча с лязгом съехало вдоль головы, даже ее не оцарапав.

Еще мгновение спустя Китар потерял половину своих людей.

В воздухе появился каменный шар такой величины, что взрослый мужчина не смог бы обхватить его руками. Рухнув на пол, он пробил его и исчез, с грохотом обрушившись вниз. Опрокинулся стол, рассыпались выброшенные из канделябра свечи. Второй такой же шар, точно так же появившийся ниоткуда, покатился горизонтально, ударившись не о пол, а в стену — и на фоне невероятного грохота послышался хриплый крик раздавленных людей. Описывая плавную дугу над полом, уже приближался следующий монументальный снаряд; он пролетел столь близко от лица Китара, что расширенные зрачки армектанца разглядели шершавую неровную поверхность серого камня. Капитану «Колыбели» показалось, что смертельно раненный человек у стены обретает силы, уже не оседая на пол, но выпрямляясь. Больше не шла кровь из артерий, горло заживало, исчезали раны на туловище… Попав ногой в дыру, которую проделал в полу первый каменный шар, Китар потерял равновесие и упал. Горели какие-то бумаги и свитки, свалившиеся с опрокинутого стола; капитан «Колыбели» не был уверен в том, что на самом деле видит в неровном свете пламени… Каменные шары один за другим появлялись под потолком и, толкаемые невидимой силой, разрушали стены, из-за которых доносились вопли гибнущих моряков, после чего, судя по всему, катились дальше, сотрясая весь дом и, вероятно, разбивая внешние стены. Ясно было, что еще немного, и дом рухнет. Двое моряков, упавшие точно так же, как и их предводитель, ползли вдоль краев разбитого пола, пытаясь избежать столкновения с каменными шарами и одновременно приблизиться к застывшему у стены неподвижному, но страшному врагу. Оказалось, однако, что посланник не вполне управляет развязанной им стихией — может, это было невозможно, а может, будучи в полубессознательном состоянии, он просто был не в силах?

Один из шаров неожиданно сменил направление полета и едва не задел своего создателя. Ударившись рядом о стену, шар проломил ее и плавно покатился по полу, но посланник лишился опоры за спиной. Проявляя непостижимую живучесть, он начал подниматься, но Китар уже стоял на ногах, держа кусок сломанной балки, отвалившейся от потолка, — если бы не ярость, ожесточенность и самый обычный страх, еще вопрос, сумел ли бы он вообще ее поднять. Развернувшись кругом, он с криком ударил противника и выпустил из рук балку, которую удержать уже был не в состоянии. Он не причинил врагу никакого вреда, не поломал кости, однако посланник отлетел в сторону; он едва не провалился в дыру в полу, но его остановила крышка опрокинутого стола, вокруг которого горели документы, упавшие в лужу масла из светильников, и лишь по воле судьбы Китар смог победить в этой невероятной схватке. Чем бы ни была на самом деле «каменная шкура», в которую облекся математик Шерни, при соприкосновении с огнем она тотчас же вспыхнула.

Неизвестно, знал ли вообще обладатель этой непробиваемой брони, насколько она горюча; в мгновение ока превратившись в красно-голубой шар — ибо охватившее его пламя имело голубой оттенок, — он метался по комнате, воя от боли. Столь же громко вопил Китар, пятясь к двери, а затем дожидаясь возле нее уцелевших подчиненных. В других комнатах, разрушенных каменными шарами, валились потолки, распадались стены — там уже некого было спасать. Двое матросов выскочили из комнаты и скорее скатились, чем сбежали вниз по перекосившейся лестнице. Китар, тяжело дыша, еще долго смотрел на умирающего врага. Поджаривавшийся живьем в своей «броне» посланник, видимо, от нее избавился, поскольку пламя погасло, сменившись дымом, несущим отвратительный смрад горелого мяса.

С потолка свалилась очередная балка, и капитан «Колыбели» мог бы поклясться, что услышал хруст ломающихся ребер, когда она ударилась о черное, частично обуглившееся тело пытающегося куда-то ползти человека. Потолок начал валиться по-настоящему; выбежав из комнаты, Китар приземлился внизу вместе с лестницей, оторвавшейся от расшатанной стены. Он ушибся, но, к счастью, ничего себе не сломал. Не собираясь больше дожидаться, он заорал на моряков и побежал, оставив позади рушащийся дом, над руинами которого клубились дым и пыль. У разбитой стены лежал большой каменный шар. Темная улица просыпалась, моргая светом в окнах, хлопая ставнями. Слышались крики жильцов, тонущие в грохоте рассыпающегося в прах дома.

Утром на месте необычного события крутилось несколько солдат, какие-то неприметные люди — наверняка урядники трибунала, — а вокруг стояло множество зевак. Одни отходили, но на их месте появлялись другие, ибо известие об удивительном обрушении каменного дома — не бочка же с порохом в нем взорвалась? — в мгновение ока обошло весь город. Все разглядывали зарывшиеся в обломки большие шары из серого камня, показывая их друг другу и строя предположения о том, откуда они взялись. Какой-то мужчина, которого расспрашивали солдаты, утирал нос и влажные глаза рукавом — Китар догадался, что это второй сын хозяина дома, не тот, которого он знал. Рядом рыдал полураздетый человек — возможно, единственный жилец, которому удалось спастись. Из частично сгоревших руин извлекали тела.

Капитан «Колыбели» стоял в толпе зевак и ждал. Он мало чем рисковал — даже если бы каким-то чудом кто-то узнал в нем человека, стучавшего ночью в закрытое окно, ему бы ничего не сделали. В Таланте, военном порту, название которого каждый пират произносил с ненавистью, было сейчас безопасно, как дома. Вечная империя пала столь низко и настолько нуждалась в пиратских кораблях, что никто не мог чувствовать себя здесь в большей безопасности, чем капитан корабля под черным флагом. Он показал бы пальцем на свою «Колыбель», и урядник трибунала повернулся бы к нему спиной, бормоча что-то под нос — извинения или ругательства. Морякам с «Колыбели», вероятно, нужно было начать методично жечь город дом за домом, чтобы имперские вояки взялись за дело. Разрушенный дом, принадлежавший ничем не примечательному человеку, волновал имперских не больше, чем зарезанный в полночь в порту неизвестно чей слуга.

Вероятно, он ждал прибытия какого-то корабля.

Из руин извлекли изуродованный обгоревший труп старика с седыми волосами. Потом начали выносить тела моряков, что их стоявшему в толпе капитану пришлось весьма не по вкусу. Он смотрел на своих парней и по-настоящему искренне сожалел, что не может им устроить достойные морские похороны, что входило в непреложные обязанности капитана.

Нашли еще несколько тел, среди них хозяев дома — остальные два принадлежали, видимо, нанимателям комнат, жившим над посланниками.

Китар ждал, ждал — и не дождался.

Ночью комната была объята пламенем. Возможно, умирающий посланник сгорел почти дотла, а то, что осталось, засыпало обломками. Наверняка именно так и было. Но Китар любил верить только собственным глазам. Седоволосый старик, несомненно, являлся одним из ученых — так что у Ридареты осталось на одного врага меньше. Но второй…

Шернь — Шернью, Полосы — Полосами… Китару не хотелось верить, что посланник — порубленный, обожженный, раздавленный целыми этажами обрушившегося дома — все же остался жив. Тем не менее трупа он не видел, зато был до этого свидетелем того, как на теле врага заживали раны. Смертельные раны. Он мог с чистой совестью сказать: «Похоже, мы его убили».

Но что-то ему подсказывало, что нет.

Посланница, крича, проснулась. Лечивший поломанные ребра Готах все еще нуждался в опеке — тем временем ему самому пришлось заботиться о потрясенной, день ото дня теряющей силы жене, которую висящая над миром мощь превратила в свою живую игрушку.

Кеса предала своего агарского союзника, которому была обязана спасением мужа. Повинуясь приказу пиратского князя, она сбежала, забрав Готаха с проклятого корабля, но не вернулась на Агары, хотя Раладан, судя по всему, ожидал от нее именно этого. Она обещала ему все объяснить, сказала: «Я позабочусь о твоей дочери, закончу эту нелепую войну» — и сбежала, унеся раненого, чудом обретенного вновь мужа как можно дальше… В безопасное место. Домой. В прекрасный тихий дом в Дартане. Сюда не доходил соленый морской бриз, не было ни проклятых женщин-Рубинов, ни морских разбойников, ни носящих грозные имена парусников…

Но и покоя, увы, тоже не было.

По дартанскому обычаю, супружеская пара посланников занимала две расположенные рядом спальни. Поднявшись с постели. Готах заковылял к двери, открыл ее и оказался в спальне Кесы. Разбуженная криком больной госпожи служанка, постоянно присутствовавшая у ее изголовья, протягивала ей наполненную водой кружку. Дрожащими руками посланница поднесла ее ко рту, пролив немного воды на подушку.

— Иди, — сказал Готах невольнице. — Вернешься, когда я выйду.

Девушка послушно удалилась.

Морщась от боли, посланник осторожно сел на край постели. В полумраке — горели только две свечи — виднелось бледное лицо и лихорадочно блестящие глаза Кесы. Судьба ее не пощадила. Она сражалась с Полосами Шерни, которые постоянно возвращались, пытаясь сделать ее богиней, боролась с сомнениями и к тому же еще была попросту больна. Простужена.

— Как долго это будет продолжаться? — спросил Готах. — Что мне сделать, скажи? Я так хочу тебе помочь… и не могу.

— Я… пытаюсь… — полусонно пробормотала она; лихорадка мешала собраться с мыслями.

Однако она уже приходила в себя. Кеса была по-настоящему сильна, и ей всегда удавалось в конце концов сосредоточиться, осознать смысл и значение слов мужа. Неправда, что он не помогал. Одна, лишенная поддержки, она не могла себя ни к чему принудить, лишь ставя новые стены, преграды… защищаясь от проклятия всемогущества.

— Поговорим, — попросила она в неизвестно какой за минувшие несколько дней раз. — Когда разговариваешь… легче думать.

Однако они молчали, поскольку им нечего было сказать. Они уже давно все друг другу объяснили. Двоим посланникам для взаимопонимания не требовалось много слов.

Всемогущество стоило дорого. Оно не могло сосуществовать с сознанием. Именно потому Шернь была мертвой и неразумной, подчинявшейся лишь законам математики и природы, а не порывам души и велениям разума. Мертвая сила, простертая над сотнями миль суши, безразличная, холодная и бесчувственная, могла содержать в себе огромную мощь, создавать миры, населенные разумными существами, ибо не знала боли, страха, отчаяния, не ведала любви и ненависти, не имела никаких сомнений. Шернь была лишь вещью.

Кеса — нет.

Она уже знала, почему Величайший Краф, живая часть Шерни, выделившаяся из неодушевленной силы, пребывал в вечной спячке, своего рода полусмерти, пробуждаясь раз в несколько тысяч лет, чтобы за короткий миг наделить разумом очередной вид животных. Краф, или Не-Бодрствующий… Он был таким именно потому, что всемогущество не могло постоянно сосуществовать с сознанием. Должно было отмереть либо одно, либо другое.

Когда отмирало сознание, возникала очередная мертвая неразумная сила, подобная Шерни. В нечто подобное неизбежно превращались все боги вселенной.

Лах'егри, обретенная часть Шерни, когда-то символизировала сущность Полос, но не имела права к ним обратиться. Теперь же, получив разрешение, она обратилась к ним несколько раз, проникнув далеко вглубь — не так, как Мольдорн, который слегка касался Шерни, выскребая из нее мелкие крошки. Ради спасения мужа посланница грубо вторглась в сущность многих Полос, вынуждая их оказать ей помощь. Но, соединившись с ними всей душой, она нарушила равновесие и могла вернуть его лишь двумя способами: умерев и слившись с сущностью Шерни или построив новый порядок и вновь обретя покой.

Одно мыслящее, наделенное сознанием существо; одна душа. Этого вполне хватало, чтобы вместить в себя силу, которая, лишенная сознания, простиралась над сотнями миль суши…

Душа посланницы напоминала сосуд, который соединили с другим. Вызванная в этом сосуде буря приводила к колебаниям уровня жидкости во втором. Следовало уничтожить первый сосуд — или успокоить бурлящую в нем жидкость.

Кеса пыталась это сделать, но тратила все свои силы, защищаясь от знаний, которыми наделяла ее Шернь. Всемогущество… Нет, это было слишком сильно сказано… Настоящего всемогущества, позволявшего гасить и зажигать звезды, наверняка не существовало, а если даже и так, то не под маленьким небом Шерера. Но — сверхчеловеческая сила? Да. Шернь пыталась сделать ее богиней.

Посланница хотела остаться собой. Смертной.

«Помнишь, как я говорила, что могу сделать нечто соответствующее в соответствующий момент? — напомнила она мужу. — Я была права, опасаясь последствий. В ту ночь мне очень чего-то хотелось, и я… узнала о твоей судьбе. И тогда я вырвала у Шерни все, что мне было нужно… и в сто крат больше ненужного, но, видимо… все это как-то связано между собой. Я обладаю обширными познаниями о том, что меня… что нас вообще никак не касается. Я этого не хотела. Мне хотелось только спасти мужа. Я не знала, что для этого нужно прорвать огромную плотину, удерживающую целое озеро. Шернь придавила меня так, будто говорила: „Хочешь спасти мужа? Пожалуйста — уже можешь“. А теперь мне нужно… успокоиться, найти во всем этом смысл. Разговаривай со мной. Убеждай. Больше ты мне никак не поможешь… но и это очень много. Очень».

Теперь ей снова хотелось поговорить.

— Говори со мной, — требовала она. — Пожалуйста.

Готах грустно покачал головой.

— Я уже все сказал. Мне тебя не убедить. Может, я ошибаюсь, заблуждаюсь… а может…

— Повторяй старые аргументы, придумывай новые! — настаивала она, закрыв глаза и приложив ладонь к разгоряченному лбу. — Говори все время… иначе я скоро перестану тебя понимать. Говори со мной! Где справедливость? На чьей стороне истина? Я должна знать, должна быть уверена… обрести покой, равновесие. Хочешь, чтобы я превратилась в вещь? Говори: я правильно поступила? Могла я поступить иначе?

Готах молчал. На эти вопросы он уже отвечал, по крайней мере пытался.

— Только подумай, — громким шепотом лихорадочно продолжала Кеса. — Движимые благородными намерениями люди отправляются на борьбу за великое дело… Четверо посланников пытаются отодвинуть от всего мира угрозу гибели. Ценой должна стать жизнь одной пиратки, преступницы и убийцы. Выбор очевиден. Но несколько месяцев спустя все становится уже не столь очевидно. Действия этих четырех посланников лишь приближают катастрофу, вместо того чтобы ее отдалить. Это я поколебала Шернь, Полосы которой теперь сгибаются под натиском Лент Алера, и неизвестно, чем все закончится. Это благодаря тебе Риолата встретилась с Деларой. Рухнет ли теперь Ферен? Благие намерения и, как всегда… плачевные результаты. У благородных спасителей мира растут долги перед негодяями. Ты жив лишь потому, что у пирата, опекуна девушки, которую ты хотел убить и которая защищалась, нашлась в душе жалость к чужой женщине, твоей жене. Никто и никогда не сделал для нас большего. Однако у тебя такой же жалости по отношению к нему не нашлось. Мы все еще охотимся на его дочь; по Просторам ходит корабль, капитан которого за горсть золота обещал нам привезти ее голову. Мало того, эта девушка, несмотря на всю свою жестокость… ни в чем, собственно, не виновата. Обиженный ребенок, с которым сделали нечто не по-человечески подлое. В буквальном смысле не по-человечески… ибо мы говорим о предмете или в лучшем случае явлении. У нее отобрали жизнь и тут же вернули, но вместе с несмываемым пятном, с отвратительным проклятием. Она… сражалась и до сих пор сражается с чем-то, с чем, возможно, не смогли бы справиться мы, преследующие ее благородные посланники, и наверняка не справилась бы посланница, слабая себялюбивая женщина, готовая пожертвовать всем… великими и возвышенными целями… идеалами… Все ради небольшого личного дела — спасения единственного близкого ей человека. Эта посланница могла бы убивать… мучить… Избавительница Шерера… Хорошо ли это? Справедливо? Такой мир мы хотим спасти и сохранить? Да пусть он провалится.

Date: 2015-10-21; view: 266; Нарушение авторских прав