Часть IV. Нападения драугов

Разлагающиеся трупы распространяли заразу и болезни, как в приведенном выше эпизоде со злым колдуном Митотином из «Деяний данов», но в древности, когда никто не имел представления о микробах, причиной «морового поветрия» считалась злая воля драуга, обращенная на живых. Из этого следовало, что драуг в принципе способен и на физическое нападение. Полагали, что драуги тоскуют по всему, чего они лишились, расставшись с жизнью, и завидуют живым. Очень трогательно это описано в «Саге о Фритьофе Смелом», где умирающий конунг говорит сыновьям: «Желаю, чтоб меня похоронили против самого кургана Беле, по ею сторону фьорда, у моря. Будет нам тогда привольно перекликаться о предстоящих событиях».

Образ умерших друзей, переговаривающихся между собой в могилах, не вселяет ужаса: здесь отражена лишь несбыточная мечта о том, чтобы дружба, связывавшая людей при жизни, продолжалась и после смерти. Однако эта тоска по уходящей жизни нередко приобретает и более зловещие оттенки, как в истории Храппа Убийцы, жестокого и свирепого человека, который на смертном одре обращается к своей жене с такими словами: «И когда я умру, то такова моя воля, чтобы мне вырыли могилу в дверях дома и чтобы я был погребен стоя в дверях. Так я смогу лучше следить за моим хозяйством». Далее в саге повествуется: «После этого Храпп умер. Было сделано все, как он сказал, так как жена не осмелилась сделать иначе. Но если с ним худо было иметь дело, когда он был жив, то еще хуже стало, когда он был мертв, потому что он часто вставал из могилы» («Сага о людях из Лососьей долины»).

Страстная жажда вернуть и удержать отнятое смертью отличает драугов, фигурирующих в «Саге о людях с Песчаного берега». В главные покои усадьбы на Вещей Реке возвращается утонувший бонд Тородд со своими спутниками, а затем являются мокрые, покрытые грязью шестеро драугов во главе Ториром Деревянной Ногой. «Домочадцы рванулись из кухни прочь, чего следовало ожидать; у них под рукой ни оказалось ни лучины, ни разогретых камней, ни прочих нужных вещей, так что от огня в тот вечер им не было ровно никакого прока». Ходячие мертвецы не только выгоняют людей на ночь из теплых покоев, но и наверняка учиняют беспорядок в доме, так что он становится непригодным для нормальной жизни даже днем.

В этих сагах «умершие не переходят в лучший мир — напротив, они лишаются привычных домашних удобств и общества своих родичей. Им холодно и голодно» (Christiansen, The Dead and the Living, p. 10). Поэтому ничего удивительного в том, что драуг завидует живым и время от времени возвращается в дом, который все еще считает по праву своим.

Зависть к живым тесно связана с другой движущей силой, которой подчинены самые опасные и могущественные из драугов, — с обуревающим их неутолимым голодом. Этот голод описывается в истории Асмунда и Арана, братьев по оружию, которые дали друг другу клятву, что, если один из них умрет, то второй должен будет три ночи просидеть над ним в кургане. Когда Аран умер, Асмунд воздвиг над ним курган и поместил туда имущество покойного, его стяги и оружие, сокола, пса и коня, а затем приступил к обещанному бдению. «В первую ночь Аран встал с кресла, убил сокола и собаку и съел их. Во вторую ночь он опять встал, убил коня и разорвал его на куски; затем он стал рвать плоть коня зубами, и кровь стекала у него изо рта, покуда он ел. […] В третью ночь на Асмунда напала сонливость, и он пришел в себя лишь тогда, когда Аран схватил его за уши и оборвал их» («Сага об Эгиле Одноруком и Асмунде Убийце Берсерков»).

Саксон Грамматик, пересказывая этот сюжет, добавляет: «Но не насытился он ни конем, ни псом; он обратил ко мне свои сверкающие когти и оторвал мне ухо, располосовав щеку» (голодные драуги фигурируют также в «Саге о Греттире» — Глам и в «Саге о Хромунде Грипссоне» — Траин). Очевидно, что драуг, пожрав животных, попытался затем полакомиться самим Асмундом. Не исключено, что сверхъестественный голод драуга — физическое проявление терзающей его жажды жизни. Именно поэтому современные исследователи нередко проводят параллели между драугами и вампирами: «В этих преданиях труп, живущий в могиле, всегда наделяется вампирскими наклонностями, сверхчеловеческой силой и неистовым желанием уничтожить любое живое существо, посмевшее проникнуть в курган» (Ellis-Davidson, Road to Hel, p. 92).

Жертвами драуга, однако, становились не только те, кто вторгался в его могилу. Бродячие мертвецы истребляли домашний скот — загоняли его до смерти, разъезжая верхом на животных или преследуя их в ужасном обличье полуосвежеванного трупа. Нередко нежить вымещала свой голод и злобу также на пастухах, выпасавших скот по ночам: «в волов, на которых везли тело Торольва, вселилась нечистая сила, а любая скотина, подходившая близко к могиле Торольва, бесилась и выла до самой смерти. Пастух на хуторе в Лощине стал приходить домой чаще обычного, потому что Торольв гнался за ним. Однажды осенью в Лощине случилось такое событие, что ни пастух, ни скотина не вернулись домой» («Сага о людях с Песчаного берега»).

Убивал драуг и животных в стойлах, и неосторожных путников, и тех, кто по ночам беспечно открывал двери на стук: «Когда они сели ужинать, кто-то громко ударил в дверь. Один из них сказал: “Видно, добрые вести подоспели” — и выбежал на двор. Остальные заметили, что слишком уж долго он не возвращается. Тогда они вышли следом и увидели, что он совершенно лишился разума. Наутро он умер» («Сага о людях с Болота»).

Исландский обычай предписывал после наступления темноты тихонько стучаться в окно, и не один раз, а трижды. Сильный же удар в дверь, «в особенности удар однократный был верным знаком того, что в дом пытается проникнуть привидение или еще какое-то злобное существо» (Simpson, Icelandic Folktales and Legends, pp. 135—136).

Хотя оставаться дома по ночам было безопаснее, чем выходить наружу, драуг мог напасть и прямо на дом: «На хуторе в Лощине по ночам часто слышался страшный грохот; люди заметили также, что кто-то частенько ездит на коньке крыши» («Сага о людях с Песчаного берега»). «Езда на крыше» была одним из любимых развлечений драугов; молотя пятками по кровле, они производили ужасный шум, до полусмерти пугая жителей дома: «Кто-то лез на дом и ездил над самыми покоями, и бил по крыше пятками, так что каждая досочка трещала» («Сага о Греттире»). А иногда драуг попросту выламывал входную дверь: «Наличник у входной двери был весь сорван. И теперь на его место кое-как приколотили жерди. Перегородка, которая прежде отделяла покои от сеней, была разломана и выше поперечной балки и ниже» (там же).

Победить ходячего покойника было непросто, но скандинавы верили, что даже однажды умершего можно убить вновь. Как и многие другие сверхъестественные существа, драуг боялся железного оружия, но холодного железа было недостаточно, чтобы загнать его в могилу раз и навсегда. Сперва герой должен был выйти против драуга безоружным и побороть его голыми руками. Затем следовало отрубить ему голову, причем нередко — не простым оружием, а мечом, найденным в его же кургане. Иногда задача усложнялась: герой должен был проскочить между телом и отрубленной головой чудовища, пока труп не упадет на землю; или трижды обойти против хода солнца отрубленную голову и тело; или вогнать в обезглавленное тело деревянный кол, подобно тому, как в других традициях предписывалось поступать с вампирами. И наконец, чтобы избавиться от драуга наверняка, следовало сжечь его останки дотла, дождаться, пока пепел остынет, а затем похоронить его где-нибудь в отдаленном месте или бросить в море. Только после этого нежить погибала по-настоящему и больше не возвращалась.

Часть V. Параллели между скандинавским драугом и Гренделем из «Беовульфа»

Между поединком Беовульфа с Гренделем в Хеороте и схваткой Греттира с Гламом («Сага о Греттире») обнаруживаются явственные параллели. Аналогии прослеживаются не только на сюжетном плане, но и в описаниях двух чудовищ: «Важно отметить связь между Гренделем и трупом-демоном (аптгангом) Гламом» (Nicholas K. Kiessling, "Grendel: A New Aspect," Modern Philology, 65 (1968), p. 201). Гренделю присущи многие отличительные черты «ходячих мертвецов».

Нора Чедвик в своем анализе эпитетов, использованных в «Беовульфе» для описания Гренделя, указывает, что англосаксонские глоссарии соотносят эти эпитеты с латинскими словами, «ассоциирующимися с подземным миром, некромантией и вредоносным влиянием духов умерших» (Chadwick, The Monsters and Beowulf, p. 175). Подобно драугу, «раздувшемуся до размеров вола», Грендель «огромней любого мужа» (1353) и, обладая соответственной силой, может унести в свое логово пятнадцать человек за раз: «Затем он убил в постелях спящих родичей Хродгара — пятнадцать датских мужей, и сожрал их, а еще пятнадцать унес с собою» (1580-1583).

По-видимому, Грендель, как и драуги, способен превращаться в животных. Грендель вполне однозначно определяется как человек словами guma (973, 1682), haeleða (2072), rinc (720) и wer (105), но при этом обладает и характеристиками чудовища. Рука, которую отрывает ему Беовульф во время поединка в Хеороте, выглядит как звериная лапа с когтями, острыми, как сталь (984-987). Это вызывает ассоциации с кошачьим обличьем, которое принял в битве с Хромундом драуг Траин («Сага о Хромунде Грипссоне»).
Кроме того, Гренделю, как и драугам, присущи вампирские наклонности. Опираясь на данные древнеанглийских глоссариев, Кисслинг связывает слово maere (103, 762), используемое для описания Гренделя, с латинским lamia — «ламия, ведьма-кровопийца» (Kiessling, Grendel: A New Aspect, pp. 195-196). И Грендель действительно пьет человеческую кровь («кровь живую впивало, глотая теплое мясо»).
Логово Гренделя соотносится с курганом драуга. Обиталища мертвых, по распространенным представлениям, находились под камнями и скалами, — и пещера Гренделя также расположена под «серыми утесами» (harne stan, букв. «серый камень», 1415). Выражение under harne stan встречается в «Беовульфе» еще трижды и все три раза — в связи с описанием логова дракона (887, 2553, 2744). В древнеанглийской литературе существует устойчивая ассоциация между драконами и курганами: «Для англосаксонских поэтов само собой разумелось, что могильный курган с сокровищами — это “драконий холм”» (Ellis-Davidson, The Hill of the Dragon, p. 178). Пещера дракона в «Беовульфе» не однажды прямо называется «курганом» (beorh); когда Беовульф велит Виглафу спуститься и поискать драконьи сокровища «под серыми скалами» (under harne stan, 2744), молодой воин повинуется и выносит золото «из-под крыши кургана» (under beorges hrof, 2755). Таким образом, выражение under harne stan служит кеннингом кургана, условным обозначением потустороннего мира и обиталища мертвеца.

И само болото, в котором обитает Грендаль, ассоциируется с жилищем покойника: «Там каждую ночь видят ужасное чудо: огонь над водою» (1365—1366). Болотные воды светятся зловещим огнем, напоминающим огни, что якобы светятся над могильными курганами. Воды этого болота и образовавший его «подземный поток» (1359, 2128) напоминают также о холме дракона: «…курган возвысился, свеженасыпанный, близ моря на мысе» (2411—2412) и «…увидел в скалах жерло, откуда поток изливался» (2545-2546). Курганы многих скандинавских драугов, подобно этому кургану из «Беовульфа», возвышаются на мысу над морем. Таким образом, и болото Гренделя приобретает дополнительную ассоциацию с обиталищем мертвеца.

Местность вокруг болота напоминает лощину- hvammr — обычное местообитание аптгангов. Болото окружено горами и заключено в узкое ущелье, куда редко проникают солнечные лучи:

и где их жилище —
люди не знают;
по волчьим скалам,
по обветренным кручам,
в тумане болотном
их путь неведом,
и там, где стремнина
гремит в утесах,
поток подземный,
и там, где, излившись,
он топь образует
на низких землях (1357—1360)

И далее:

Дальше направились
высокородные
к скалам гранитным,
к теснинам темным,
где меж утесов
стези кремнистые
шли над ущельем,
кишащим нечистью (1408—1411)

Этот ландшафт, как и лощина- hvammr, представляет собой пограничную местность, а Грендель именуется mearcstapa — «блуждающий у границ» (103).

Спустившись под воду, Беовульф попадает в niðsele — «вражеский зал» (1513), где обитает мать Гренделя. Подобно кургану, это жилище напоминает пиршественный зал — или, точнее, его противоположность. «Антизалы такого рода приобретают поэтический резонанс благодаря ассоциациям с могилой» (Hume, The Concept of the Hall in Old English Poetry, p. 68). Niðsele освещен «светом огня»; в нем хранятся «доспехи» и «меч победный» (1557) — воистину ценные сокровища с точки зрения воина. Но завладеть этим богатством нелегко: ведь его охраняет мать Гренделя, вооруженная «свирепыми когтями» (1542), как ее сын или как ketta, встречавшаяся в скандинавских курганах.

Нападать на людей Гренделя побуждает то же чувство, которое движет драугами, — зависть к живым. Гренделю заказан путь в Хеорот, в этот «круг света и покоя, за пределами которого — только тьма, лишения и опасности» (Hume, The Concept of the Hall in Old English Poetry, p. 11).

Тут разъярился
дух богомерзкий,
житель потемков,
который вседневно
слышал застольные
клики в чертогах:
там арфа пела
и голос ясный
песносказителя (86—90)

Этот отрывок, помещенный перед описанием первого нападения Гренделя, недвусмысленно объясняет слушателям мотивацию чудовища. Грендель лишен не только радости и уюта, царящих в зале Хродгара, но и не включен в социальную иерархию, традиционно закреплявшуюся раздачей даров, — не допущен к «трону кольцедарителя» (168).

Снедающая Гренделя жажда жизни находит выражение в его чудовищных пиршествах — пожирании дружинников Хродгара. Лишенный утех, которыми наслаждаются дружинники в зале, он в отместку лишает владыку его родичей, а тех — самой жизни. И убивает он точь-в-точь так же, как драуг из «Саги об Эгиле Одноруком и Асмунде Убийце Берсерков»:

тут же воина
из сонных выхватив,
разъяло ярое,
хрустя костями,
плоть и остов
и кровь живую
впивало, глотая
теплое мясо (742—745).

Само имя Гренделя этимологически связано со значениями «дробитель» или «разрушитель» и вполне уместно для драугов, которые нередко раздавливали своих жертв насмерть.

Как и драуги, Грендель — ночное чудовище, «полночная нечисть», «напасть ночная», «исчадие ночи». Подобно нежити из скандинавских саг, он «скользит в тенях» (703), —

дождавшись часа,
когда помрачится
закатное солнце
и с неба сумерки
призрачным облаком
сползут на землю (650—651).

Как и драуги, Грендель скрывается в тумане:

Из топей сутемных
по утесам туманным
Господом проклятый
шел Грендель (710—711) —

и глаза его в зыбком лунном свете так же вспыхивают зловещим огнем:

во тьме полыхали
глаза, как факелы (726—727).

Явившись в Хеорот в последний раз перед смертью от руки Беовульфа, Грендель объявляет о себе одним ударом в дверь, — так же, как в скандинавских сагах поступают драуги, пытающиеся проникнуть в дом:

Едва он коснулся
рукой когтелапой
затворов кованых —
упали двери,
ворвался пагубный
в устье дома (721—724).

Этот эпизод и разрушения, которые Грендель учиняет в зале во время поединка с Беовульфом, напоминает нападения драугов на скандинавские дома:

грохот в доме;
на редкость крепок,
на диво прочен
был зал для трапез,
не развалившийся
во время боя (770—773).

Наконец, победить Гренделя можно лишь теми же способами, что и драуга. Беовульф чувствует, что от железных мечей проку не будет, пока он не поборет чудовище голыми руками (677—683, 798—805, 987—990). Когда противники сходятся в поединке, выясняется, что они почти равны друг другу по силе. Беовульф ранит врага, но добить его не удается: Грендель спасается бегством (967—970). Но в конечном счете одной медвежьей хватки Беовульфа недостаточно, чтобы избавиться от Гренделя и его матери: поборов чудовищ, герой должен отрубить им головы:

далеко отпрянула
мертвая туша,
когда от тулова
отъяло лезвие
огромную голову (1588—1590).

Такая же участь постигла и мать Гренделя:

сплеча ударил
и снес ей голову, —
шею рассекши,
разбив хребтину,
пронзило лезвие
плоть зломерзостную (1565—1568).

В целом, Грендель как оборотень-великан, жилище которого обладает приметами потустороннего мира, который нападает на людей по ночам, подкрадываясь к ним в тумане, и которым движут жажда жизни и зависть к живым, весьма близок образу ходячего мертвеца, фигурирующему в скандинавских сагах. Впрочем, как «порождение той эпохи, в которую скандинавская традиция вступила во взаимодействие с южной, идущей от античности» (Kiessling, Grendel: A New Aspect, p. 201), Грендель — образ более сложный: элементы древнегерманской культуры англосаксов соединились в нем с новыми христианскими веяниями.

Литература

• Chadwick, Nora K. "Norse Ghosts: A Study in the draugr and the haugbui". Folklore 57 (1948).
• Chadwick, Nora K. "The Monsters and Beowulf," The Anglo-Saxons: Studies in Some Aspects of their History and Culture Presented to Bruce Dickens. Ed. Peter Clemoes. London: Bowes and Bowes. 1959. pp. 171-203.
• Christiansen, Reidar T. "The Dead and the Living". Studia Norvegica 2 (Oslo. 1946) pp. 3-96.
• Clemoes, Peter, ed. Anglo-Saxon England. Cambridge: University Press. 1974.
• Ellis-Davidson, Hilda. "The Hill of the Dragon: Anglo-Saxon Burial Mounds in Literature and Archaeology". Folklore 64 (1950). pp. 169-185.
• Ellis-Davidson, Hilda. The Road to Hel. Westport CT: Greenwood Press. 1943.
• Feilberg, H.F. "The Corpse-Door: A Danish Survival". Folklore 18 (1907).
• Foote, Peter G. and David M. Wilson, The Viking Achievement. London, Sidgwick & Jackson. 1970.
• Fox, Denton and Hermann Pálsson, trans. Grettirs Saga. Toronto: University of Toronto Press. 1974.
• Garmonsway, G.N. and Jacqueline Simpson. Beowulf and Its Analogues. New York: E.P. Dutton. 1968.
• Hanning, Robert W. "Sharing, Dividing, Depriving — The Verbal Ironies of Grendel's Last Visit to Heorot". Texas Studies in Literature and Language 15 (1973).
• Hollander, Lee M. The Poetic Edda. Austin: University of Texas Press. 1962.
• Kiessling, Nicholas K. "Grendel: A New Aspect". Modern Philology 65 (1968).
• laeber, Frederick, ed. Beowulf and the Fight at Finnsburg. 3rd ed. Lexington MA: D.C. Heath & Co.. 1950.
• Magnusson, Magnus and Hermann Pálsson, trans., Laxdaela Saga. Harmondsworth: Penguin. 1969.
• O'Keefe, Katherine O'Brien. "Beowulf, Lines 702b-836: Transformations and Limits of the Human". Texas Studies in Literature and Language 23 (1981).
• Pálsson, Hermann and Paul Edwards. Gautrek's Saga and Other Medieval Tales. Harmondsworth: Penguin. 1970.
• Pálsson, Hermann and Paul Edwards, trans. Eyrbyggja Saga. Buffalo: University of Toronto Press. 1973.
• Pálsson, Hermann and Paul Edwards, trans. Egil's Saga. Harmondsworth: Penguin. 1976.
• Saxo Grammaticus. The History of the Danes. trans. Peter Fisher. Totowa: Rowman and Littlefield. 1979.
• Simpson, Jacqueline. Icelandic Folktales and Legends. Berkeley: University of California Press. 1972.
• Simpson, Jacqueline. The Northmen Talk. Madison: University of Wisconsin Press. 1965.
• Sturluson, Snorri. Heimskringla: History of the Kings of Norway. trans. Lee M. Hollander. Austin, University of Texas Press. 1964.
• Vigfússon, Guðbrandr and F. York Powell. Origines Islandicae. Oxford: Clarendon. 1905.
• Williams, David. "The Exile as Uncreator". Mosaic 8 (1975).