Последняя ночь старого мира

Для ночлега Сварог выбрал сарай со сваленным в углу шанцевым инструментом и прочим хозяйственным хламом. Он лежал на набитом соломой матрасе, бросив его прямо на дощатый пол. Не в комфорте, зато в уединении. Никто не храпит над ухом, никто не ворочается, кряхтя и скрипя пружинами, никто каждые пять минут не ходит на кухню пить воду, переступая через тебя, как через предмет неодушевленный...

Место нашлось всем. Лане постелили на русской печи, Ольшанский завалился спать в комнате, где они пили‑ели, непростой тибетский лесник сказал, что будет спать на кухне. Охрана Ольшанского облюбовала баньку и машины.

Сварогу не спалось. Мысли кружили под черепной коробкой потревоженным осиным роем. Сварог был бы рад отсутствию любых мыслей и присутствию сна, но в том‑то и дело, что никак было не заснуть. Баранов, что ли, посчитать, в самом деле? Курить на воздух он уже выходил — не помогло, сон не пришел. Кстати, хорошая сегодня была ночь, теплая и тихая, а над головой простиралось густо облепленное звездами и какое‑то очень близкое небо...

Слишком много всего нового вылилось сегодня на мозги, надо признать. От информации пухла голова. Вдобавок информация сплеталась в причудливую вязь из необъяснимых совпадений, роковых случайностей и таинственных загадок. А рассказ Ольшанского о посещении монастыря добавил в этот котел тайн и загадок еще одну пригоршню...

Мыслями Сварог все время невольно возвращался к этому рассказу.

До монастыря экспедиция, состоявшая из Ольшанского, будущего сибирского лесника Донирчеммо Томба, местного проводника, навьюченных мулов и, между прочим, из Ключника (единственного, кого олигарх захватил с собой из России в Тибет), добралась не без трудностей, но зато, ко всеобщей радости, без приключений. Горную местность вокруг монастыря Намчувандан Ольшанский сразу признал — именно ее и наблюдал в своем вызванном клинической смертью видении. Тот самый пейзаж, словно позаимствованный из старого советского фильма «Отель „У погибшего альпиниста“».

Их впустили в монастырь, не пытая у ворот, кто такие и чего надо. Впрочем, так вроде бы и положено поступать правильным божьим людям — не отказывать усталым странникам в приюте.

Их отвели к приземистому, сложенному из камня дому. Когда проводили по двору, Ольшанский увидел пирамидальное сооружение в полтора человеческих роста под названием Ступа — точь‑в‑точь такое же, как и в видении. Навстречу попадались монахи, одетые в желтые одежды. И как тогда в видении, они проходили мимо, не обращая никакого внимания на незнакомцев. Хотя можно было поклясться, что гости в этом монастыре — персонажи наиредчайшие, уж больно высоко в горы забрался монастырь, уж больно узка, извилиста и мало натоптана тропа, ведущая к нему.

В домике, что отвели им для отдыха, было две комнаты. Размерами и убранством комнаты стопроцентно отвечали требованиям, которые обычно предъявляют к монашеским кельям, — маленькие, тесные и необставленные, то есть как нельзя лучше пригодные для умерщвления плоти и молитвенных бдений. Ну, дареному коню известно куда не смотрят...

Зато Ольшанский был приятно удивлен, когда отправленный к настоятелю монах вернулся назад с сообщением, что хамбо‑лама рад будет видеть у себя путников, когда те отдохнут с дороги.

Путники отдыхали недолго — не для того они, в конце концов, лезли в горы, чтобы бестолково валяться на циновках. После часового отдыха и приведения себя в порядок (негоже появляться перед здешним владыкой небритыми и немытыми) Ольшанский, Ключник и Донирчеммо Томба попросили монаха проводить их к настоятелю. Местный проводник с ними не пошел, остался в гостевом домике.

Хамбо‑лама Догпа Кхенчунг, настоятель и духовный пастырь, принял гостей в монастырском дацане — в том самом, у входа в который оборвалось видение Ольшанского.

По всему залу были расставлены глиняные плошки с горящими в них толстыми восковыми свечами. Хамбо‑лама Догпа Кхенчунг в церемониальной одежде и островерхом головном уборе восседал в позе лотоса на задрапированном желтой материей помосте. Помост имел форму буквы "Т", ножкой повернутой к центру зала, и как раз в основании этой ножки сидел хамбо‑лама. Гости монастыря в количестве трех человек рядком выстроились перед помостом — лицом к ламе, спиной к выходу.

А вот чего напрочь не наблюдалось в этом зале, равно как и по дороге к нему, так это блеска злата‑серебра, зазывно поблескивающих груд драгоценных камней и прочих сокровищ, от которых должно перехватывть дух у любого мало‑мальски отчаянного авантюриста. Ну откуда возьмутся богатства у заброшенного в горах небольшого монастыря! Понятное дело, крупные монастыри, в первую очередь столичные, купающиеся в паломниках и туристах, — те не бедствуют, поскольку давно уже стригут денежки, как чабаны овец. Желаете осмотреть наш дацан? Конечно‑конечно, а не соизволите ли пожертвовать во благо и во имя? Желаете пообщаться с самим растаким‑то ламой, наимудрейшим, воплощением самого ого‑го кого — устройте обед для братии и не забудьте опустить монетку в распахнутую пасть этой бронзовой жабы, для вашего же блага, чтоб было вам счастье. Все эти разводки Ольшанскому довелось испытать на себе сполна...

Беседа с настоятелем монастыря Намчувандан началась весьма неожиданно. Можно сказать, с места и в карьер.

— Я знал, что кто‑то должен появиться, — сказал хамбо‑лама Догпа Кхенчунг. — Потому что Шамбалинская война близка. Очень близка...

Хамбо‑лама говорил по‑тибетски, Донирчеммо Томба переводил. Кстати говоря, вопреки ожиданиям Ольшанского настоятель монастыря оказался не седобородым старцем, а довольно молодым человеком — ему было где‑то между тридцатью и сорока.

— Некоторые считают, что Шамбалинская война уже началась, — продолжал Хамбо‑лама. — Они говорят, что война ислама с христианством, беды, взрывы, убийства, что приходят сейчас к людям вместе с именем ислама, — это все и есть Шамбалинская война. Они говорят, что скоро в эту гибельную воронку будет затянут буддистский мир, а затем и весь мир вообще. Но они ошибаются, все не так просто... Шамбалинская война еще не началась, и начнут ее не люди...

Хамбо‑лама обвел взглядом своих гостей.

— В священном знании, что хранит наш монастырь, сказано, что три приметы укажут на близость Шамбалинской войны. Первое — с горы Царонг сойдет ледник. Неделю назад он сошел. Второе — треснет фундамент монастырской Ступы. Несколько дней назад он треснул. Третье — придет белый человек с севера и первым его словом будет одно из трех... Скажи это слово!

На последней фразе Хамбо‑лама повысил голос и вытянул руку в сторону Ольшанского.

Ольшанский, сам не понимая, как и почему, от неожиданности брякнул первое, что пришло на ум:

— Аркаим.

Хамбо‑лама удовлетворенно улыбнулся, кивнул.

— И первым его словом будет одно из трех. Одно из трех и есть «Аркаим». Все сошлось, как и было предсказано. Ожидание Шамбалинской войны подходит к концу. — Настоятель показал пальцем на Ключника:

— Ты слуга белого человека с Севера, это я вижу. А кто ты? — Палец настоятеля переместился и указал на Донирчеммо Томба. — Для простого переводчика у тебя слишком дерзкий и заинтересованный взгляд. И что‑то жжет тебя изнутри, как лихорадка. Кто ты?

— Я — внук Джа‑ламы, — признался Донирчеммо Томба.

— А‑а, — протянул хамбо‑лама. — Понятно. Не удивлен. Вот что значит кровь. Идешь по следам своего деда? Не дает покоя, ради чего твой дед решился на святотатственное преступление — напал на обитель?

— Да, — выговорил сквозь сжатые зубы Донирчеммо Томба.

— Возможно, ты скоро об этом узнаешь. Впрочем, решать даже не мне и уж всяко не тебе. А ему, — хамбо‑лама показал на Ольшанского. — Я, как настоятель монастыря Намчувандан, всего лишь должен отвести Белого человека, который придет с Севера незадолго перед началом Шамбалинской войны и который будет знать Слово, в Пещеру Девяти Сводов. Кого брать с собой, а кого не брать, решать уже ему.

— Они пойдут со мной, — уверенно сказал Ольшанский.

— Хорошо, — сказал хамбо‑лама. — Одно условие, и оно не мое. Путь в Пещеру знают только монахи, и то не все, а лишь цан‑шавы, избранные. Поэтому вы должны прежде испить травяного отвара, благодаря которому пройдете путь в Пещеру Девяти Сводов, но не запомните его.

Хамбо‑лама хлопнул в ладоши. Откинулся полог, прикрывавший неприметный проем за помостом, оттуда вышел монах с деревянной чашей в руках. Некоторое время Ольшанский провел в борениях с самим собой. Потому что напиток запросто мог оказаться ядом. Но потом он прикинул, что отравить, равно как и каким‑либо другим образом отправить их в мир иной, монахи могли бы и без столь сложных прелюдий. Допустим, просто предложив угоститься чайком. И приняв чашу из рук монаха, Ольшанский безбоязненно отпил первым. Вслед за ним отпили Донирчеммо Томба и Ключник.

— Идите за мной, — сказал хамбо‑лама, поднимаясь на ноги.

Он спустился с помоста, снял островерхий головной убор, скинул церемониальную одежду, оставшись в желтом монашеском облачении. Жестом пригласил следовать за собой. Они направились к прикрытому шерстяным пологом проему, из которого недавно появился монах с чашей. Настоятель свернул полог трубочкой, закрепил, чтоб не раскручивался, специальным ремешком, прибитым над притолкой, и только после этого повел гостей дальше.

Они очутились в коридоре со множеством дверей, расположенных по одной стороне и прикрытых пологами из толстой шерстяной ткани, прошли по нему до противоположного конца. В коридоре было довольно светло — через каждые три шага горели факелы.

Потом они ступили на винтовую деревянную лестницу, стали по ней спускаться. Все ниже и ниже. Деревянная лестница перешла в каменную, по‑прежнему винтовую. Становилось все холоднее. Откуда‑то бралось ощущение, что они спускаются в глубь горы. Хамбо‑лама вынул из петли на стене факел и освещал им дорогу...

И с какого‑то момента Ольшанский почувствовал, что с ним происходит нечто странное. Свет факела сделался гораздо ярче, желтее и маслянистее, этот свет резал глаза. Звуки шагов гулко отдавались в голове. «Начал действовать выпитый отвар», — догадался Ольшанский.

Что‑то творилось со стенами. Стены смыкались под странными углами, то отступали, то приближались, причудливо выгибались. И уже не поймешь, по лестнице ты спускаешься или плутаешь какими‑то коридорами, под землей все еще бредешь или же выбрался на поверхность.

Может быть, было на самом деле, а может, только привиделось, что они прошли через некий зал, куда сквозь стрельчатые витражные окна просачивался дневной свет. Наверное, все же привиделось, ну откуда на Тибете стрельчатые окна и витражи?

Ольшанский отчетливо видел лишь расплывчатое маслянистое пятно факела впереди себя, только на этом пятне мог сфокусировать взгляд, за ним и шел...

Раздался громкий хлопок в ладоши, и Ольшанский начал приходить в себя.

Несколько секунд прошло, прежде чем Ольшанский, Ключник и Донирчеммо Томба окончательно избавились от наваждения. Пелена спала с сознания, и они обнаружили, что находятся в пещере, похожей на сводчатый склеп. Только склеп тот был целиком изо льда — стены, пол, потолок. И холод здесь стоял соответствующий — без свитера долго не выдержишь.

Оконечность склепа терялась вдалеке, и было непонятно, насколько он велик. А похоже было на то, что весьма велик.., ежели, конечно, дело не в оптическом обмане. По обеим сторонам склепа через равные промежутки, на расстоянии в полчеловеческого роста от пола, располагались проемы, имевшие геометрически правильные очертания. И что‑то там было внутри...

Ольшанский шагнул к ближайшему проему, заглянул... И удивленно присвистнул. Там, под стеклом, лежал человек — таково, по крайней мере, было первое впечатление. Защитное стекло (если, конечно, это стекло) было толстым, призматическим, что делало силуэт лежащего под ним размытым, нечетким и словно бы разбитым на небольшие фрагменты, по которым представить что‑либо в целом было крайне затруднительно. Да невозможно представить, чего уж там! Запросто под стеклом мог лежать не человек, а существо, имеющее лишь отдаленное сходство с человеческим телом. И лица совершенно не видно. Даже не разглядеть — два глаза у существа, один или три. А нижнюю часть туловища и вовсе не видно. Ниже уровня груди все тонуло в непроницаемой тьме, подозрительной, наводящей на мысли о ее искусственном происхождении.

— Что это? — Ольшанский повернулся к хамбо‑ламе.

— Это величайшая тайна из всех тайн мироздания, — голос настоятеля взволнованно дрожал. — Тайна, которую оберегал наш монастырь более трех тысяч лет, ради сбережения которой и был когда‑то основан. Нет на планете Земля более важной и страшной тайны.

— Это инопланетяне? — сдавленно спросил Ольшанский.

— Нет... Это... — хамбо‑лама на миг запнулся. — Как только их не называли... Сомати. Лемурийцы. Атланты... Да, их можно назвать древними атлантами. Это будет правдой, потому что издревле принято называть древнюю, достигшую невиданного могущества и исчезнувшую в результате неизвестной нам мировой беды цивилизацию Атлантидой. Мы же называем их Предтечи.

— Они — люди?

— Ты спрашиваешь меня о том, как они выглядят? Я не знаю. И никто не знает.

— Они спят?

— В нашем представлении это сон. Длиной в несколько тысяч лет. Но как давно он начался, этот сон? Доподлинно неизвестно. И проснутся ли когда‑нибудь? Неведомо. Но дело не столько в них, Белый человек с Севера. Дело в том, что та мировая катастрофа, что уничтожила народ атлантов, снова приближается. Грядет великая Шамбалинская война. И от того, кто в ней победит, зависит, будет ли человек по‑прежнему ходить по этой планете. И исход битвы под силу решить одному человеку.

«Мне?», — чуть было не спросил Ольшанский, но промолчал.

— Не знаю, тебе или не тебе, — покачал головой монах, будто прочитав его мысли. — Но я знаю, что ты являешься фигурой в еще не начатой партии. Атланты оставили нам Знаки, по которым, как по камушкам через ручей, можно добраться до Ответа. Первый камушек — на него указывают египетские пирамиды. Но сколько всего таких камушков? И как долго придется по ним идти?

Буддизм оставлен нам Атлантами, Предтечами. Буддизм никого ни к чему не принуждает, полная свобода воли. Но зато человеку приходится самому отвечать за свои поступки. Христианство допускает, что человек, совершив дурной поступок, может покаяться и тем снять с себя грех. Буддизм учит, что человек должен искупать вину. Если не успеешь искупить в этой жизни, придется искупать в последующих. Они, Предтечи, хотят искупить вину за грехи, о которых мы ничего не знаем и вряд ли узнаем когда‑либо. Но, возможно, совершенные ими грехи и привели их цивилизацию к катастрофе...

...Благодарить следовало магию ларов, а конкретно — встроенное в Сварога посредством той магии чувство опасности. Именно оно распиликалось не на шутку. А может быть, Сварог обошелся бы и без всякой магии. Одним звериным чутьем и рефлексами старого солдата...

И вроде бы ничего пугающего вокруг. Ну, хрустнуло что‑то за стеной, едва слышно прошуршало. Мало ли ночных звуков. Но в том‑то и дело, что эти тихие звуки несколько выпадали из обычных ночных звуков, были неуловимо посторонними. Трудно объяснить непосвященному человеку..

Сварог поднялся, осторожным шагом двинулся к двери, старательно следя, чтобы ненароком не наступить на что‑нибудь громыхающее, не говоря уж про грабли, и не выдать себя. Дверь сарая отодвигал по миллиметрику. Когда дверь отошла от косяка на достаточную ширину, Сварог бесшумным призраком выскользнул на улицу. Показалось или темнота возле соседнего строения едва заметно шевельнулась?

И тут же сбоку из‑за угла на Сварога обрушился темный силуэт.

Инстинкт раньше всяческих мыслей заставил Сварога рухнуть на землю и перекатиться к стене. И кабы не это, быть ему распоротым от уха до уха — сверкнувший в лунном свете клинок с шумом прорезал воздух там, где за миг до этого была голова Сварога.

Одетый во все темное незнакомец по инерции пролетел вслед за своим клинком, но на ногах удержался. Более того: ловко и проворно развернулся и вновь был готов без промедления пустить в дело широкий и короткий, похожий на мясницкий тесак, что сжимал в правой руке. Впрочем, может, это и не тесак был никакой, а ритуальный меч. Только вот брюху‑то все равно, чем его вспорют.

Вскочить на ноги Сварог не успевал и сделал единственное, что ему оставалось при таком раскладе, — когда неизвестный кинулся в атаку, он крутанулся на земле, подсек бегущему ноги и, стоило противнику загреметь всеми костьми о земь, вскочил на ноги.

В теле ощущалась столь хорошо знакомая звенящая пустота, а в голове — холодная ясность, словно он вмиг переключением незримого тумблера превратился в запрограммированный на битву автомат.

Противник уже поднялся с земли, но не ринулся в заполошную атаку, как можно было предположить. Нет, противник, вопреки здравому смыслу (ведь на шум борьбы могут сбежаться), вдруг перестал торопиться. Противник стоял напротив Сварога, сжимая свой короткий широкий меч, и.., смотрел.

Сварог не видел его лица — оно было закрыто черной лыжной шапочкой с проделанными в ней прорезями для глаз. Зато видел глаза. И премного странен был взгляд человека напротив. Сварог не помнил, чтобы так на него когда‑либо смотрели. В этом взгляде не было ничего от простого интереса или от патологического любопытства палача к жертве, у которой тот собирается отнять жизнь. Это было нечто совсем иное.

Полное впечатление, что стоящий напротив человек хотел благоговейно запечатлеть в мозгу каждую его морщинку. Если и можно подобрать сравнение, то представим себе Микеланджело, который стоит с кувалдой перед статуей Давида, зная, что через секунду разрушит свое гениальное творение, и любуется им напоследок. Благоговейная ненависть, так можно сказать.

Стояние и гляделки закончились.

Противник ринулся вперед. Сварог уклонился, пропустил над головой свистящий клинок, рубящую воздух сталь, отпрыгнул, перехватил запястье, толкнул противника головой в стену сарая и, крутанувшись, провел завершающий удар пяткой под ребра. Противник распластался на земле, тесак отлетел в сторону.

Ну вот и все... Сварог вытер пот со лба. Он сделал шаг к тому месту, куда упал тесак, собираясь его подобрать...

Неизвестный, гибко прогнувшись, ловко, без помощи рук вскочил со спины сразу на ноги. И.., выбросил перед собой руку, направив открытую ладонь с полусогнутыми пальцами в сторону Сварога.

В грудную клетку ударила, сшибая с ног, тугая волна. Сварог грохнулся на спину, больно приложившись обо что‑то затылком («Ну да, там какая‑то деревянная чурка валялась», — отстраненно промелькнуло в мозгу). Он потерял сознание на считанные мгновения. Но и этого хватило. Открыв глаза, Сварог увидел над собой одетого в черное незнакомца, уже заносившего тесак для удара.

И опять этот взгляд вперившихся в Сварога глаз. Взгляд был лучистым, поистинне счастливым, словно незнакомец не человека убивал, а с богом напрямую беседовал. Он хэкнул и...

Где‑то неподалеку, во дворе, прогремел выстрел. Голова убийцы дернулась, как груша под боксерским кулаком. Выронив тесак и подломившись в коленях, тот завалился набок. Сварог рывком поднялся с земли. Рефлекторно пощупал грудную клетку. «Что это было? Но точно не магия. Пресловутый энергетический удар? Выходит, от него магия ларов не спасает? М‑да, неприятное открытие. — Сварог усмехнулся. — Главное, чтобы никто об этом не узнал».

Он нагнулся, подобрал с земли тесак. Автоматически проверил подушечкой большого пальца остроту лезвия. Острое, бляха.

К нему подошел Ключник, по‑ковбойски вертя на пальце револьвер.

— Наверное, ты ждешь от меня чего‑нибудь пафосного, вроде: «Теперь я твой должник»? — повернулся к нему Сварог.

— Считай, мы квиты, — сказал Ключник, опускаясь на корточки рядом с убитым. — Пропусти ты его мимо себя, он мог бы положить.., не скажу всех, скажу «кого‑нибудь». Меня, допустим. А это была бы для всех нас невосполнимая потеря, не так ли?

Ключник содрал с головы убитого лыжную шапочку. И тут же во дворе стало тесно — появились охранники, примчался запыхавшийся Ольшанский, пригнав вместе с собой тяжелую коньячную волну.

— Кто? — выдохнул он.

— Китаец.., похоже. Во всяком случае, азиат... — Ключник поднялся на ноги, отбросил в сторону шапочку.

Убитый, несомненно, принадлежал к азиатской расе — резко очерченные скулы, узкие глаза, уже остекленевшие. А его лицо, между тем, показалось Сварогу преисполненым каким‑то удивительным спокойствием — похоже, в свой последний миг он не усомнился, что его ждет большое путешествие в счастливые края...

— Китаец, — как‑то незаметно возле них появился и тибетский лесник по имени Донирчеммо Томба. — Китайский тип лица.

Ольшанский затейливо выругался.

— Нет, ну я, конечно, предполагал, что они могут встретить нас там, но здесь‑то откуда! — олигарх лихорадочно зашарил по карманам. — Дайте кто‑нибудь закурить, мать вашу!

Так и не взяв протянутую кем‑то из охраны сигарету, Ольшанский вдруг застыл с протянутой рукой и пристально посмотрел на лесника. Потом перевел недобро изменившийся взгляд на Ключника, а с него и на Сварога. В общем, нетрудно было догадаться, о чем вдруг подумал Ольшанский.

— Не факт, что измена, — о мыслях своего патрона догадался и Ключник. — Китаец пришел один. Стукни кто из наших, китаезы явились бы толпой. А это, — Ключник показал пальцем на убитого, — больше похоже на засаду, выставленную на всякий случай. Давайте, шеф, думать, что они не глупее нас. И что они тоже могли оставить кого‑то поблизости от объекта. Приглядывать. Присматривать за подозрительными движениями.

Ольшанский все же взял сигарету у охранника, прикурил.

— Может, ты и прав... — Олигарх сделал глубокую затяжку. — Неужели он всерьез рассчитывал перебить всех?

— Кто знает, — сказал Ключник. — Может быть, ему и нужен‑то был всего один из нас, кто‑то конкретный...

Date: 2015-09-25; view: 256; Нарушение авторских прав