Новая Зеландия 4 page

Южные Альпы

На выезде из Крайстчерча меня подобрал Антони Броган.

– Ты был специалистом по компьютерам? А я сейчас преподаю детям информатику. Вот было бы здорово, если бы ты пришел в мою группу и рассказал школьникам о российских компьютерах. В любом случае, если опять заедешь в Крайстчерч, заходи в гости.

С прибрежного шоссе № 1 я свернул в глубь острова, к Южным Альпам, которые маори называют Аораки. Двое туристов подбросили меня до озера Текапо. На берегу стоит англиканская церковь «Доброго пастыря». Ее можно увидеть на открытках, продающихся в сувенирных магазинчиках по всей Новой Зеландии. Церковь снимали в разных ракурсах, но всегда только снаружи. Что находится внутри, для меня так и осталось загадкой. Дверь была наглухо закрыта, вокруг никаких домов, где мог бы жить священник или хотя бы охранник, видно не было. Но с поиском места для ночлега проблем не было. Весь широкий галечный пляж был в моем единоличном распоряжении.

Утром немецкий турист из Баварии подбросил меня до смотровой площадки у озера Пукаки. Говорят, в хорошую погоду оттуда можно разглядеть вершину горы Кука. Но в тот день она была закрыта сплошной пеленой облаков. Да и вообще день был пасмурный, моросил дождь.

До самой макушки на высоту 3764 метров я забираться не собирался. И у подножия самой высокой горы острова есть на что посмотреть: снежные пещеры, ледяные водопады, причудливые фигуры из снега и льда, ледниковые озера… И, что совсем не удивительно, вокруг не было ни души. Туристический сезон еще не начался.

На трассу я вернулся с женщиной из обслуживающего персонала отеля, пустовавшего в ожидании начала туристического сезона. Потом меня подобрала парочка туристов из Англии.

В Оамару я ходил с видеокамерой вокруг пресвитерианской церкви Святого Петра, примериваясь, с какой точки удобнее будет снять. И как раз в этот момент из церкви вышел мужчина. С интересом меня разглядывая, он подошел к своей машине, сел за руль, включил зажигание, стал отъезжать, но потом его, видимо, все же разобрало любопытство. Он приоткрыл окно и спросил:

– Ты откуда? Из России? Давай садись ко мне в машину. Я покажу тебе город.

Так я познакомился с Гарри. Он провез меня кругами по центру Оамару, застроенному зданиями из одинакового желтого песчаника, а затем пригласил к себе домой.

С вершины холма открывается вид на десятки километров вокруг.

– Этот участок земли принадлежит нам уже лет тридцать. Но до 1991 г. мы пасли здесь овец. Только когда я ушел на пенсию, стал строить дом. Он и сейчас еще немного не доделан.

Обстановка внутри самая богемная – рояли (два!!!), электрические синтезаторы, навороченный компьютер с кучей книг по языкам программирования и операционным системам… Джуди, жена Гарри, казалось, ничуть не удивилась нежданному гостю и сразу принялась готовить праздничный ужин. А мы поехали смотреть желтоглазых пингвинов. Эти пингвины считаются одним из самых крупных видов. А в Новой Зеландии – самым крупным. К сожалению, нам удалось увидеть только одного, да и то издалека.

В Оамару живут и синие пингвины. Они значительно уступают по размеру, но зато их там намного больше, чем желтоглазых. Для туристов отгородили часть берега возле порта. Вход, естественно, платный, но меня, как российского журналиста, пропустили и так. Пингвины под красными прожекторами, как в комнате для печатания черно‑белых фотографий, шествовали из моря к своим гнездам. А зрители сидели на трибунах, как болельщики футбольного матча.

С утра экскурсия по городу продолжилась. Я никуда не спешил. Гарри тоже делать особенно было нечего. Он всю жизнь держал мебельный магазин и на пенсии, очевидно, страдал от безделья.

Оамару известен своими церквями, католическими школами‑интернатами (в одной из них Гарри и учился). Все мало‑мальски важные здания построены из одинакового желтого песчаника. Фабрика‑каменоломня, из которой его привозят, находится километрах в двадцати от города. Гарри отвез меня и туда, чтобы я мог воочию увидеть, как из скалы выпиливают каменные блоки, используемые для строительства домов – как в Оамару, так и в окрестностях. Потом мы заехали в Хампден – небольшую рыбацкую деревушку на берегу океана, а оттуда отправились в Моераки‑боулдерс. Там морские волны создали на берегу несколько десятков удивительных валунов совершенной полусферической формы. Но и на этом экскурсия еще не была закончена. От булыжников мы отправились к маяку на Шаг‑пойнт. За маяком, на крайней оконечности мыса находится маленький заповедник с тюленьим лежбищем. По соседству с ними тоже живут желтоглазые пингвины. И здесь их вдвое больше, чем возле Оамару, – ровно два пингвина!

Даниден – самый «шотландский» город

Даниден был основан шотландцами. 23 марта 1848 г. судно с первыми эмигрантами, посланными «Шотландской компанией», прибыло в залив Отаго для организации пресвитерианской колонии. Среди поселенцев наибольшим авторитетом пользовался преподобный Томас Бернс. На протяжении многих лет он был признанным лидером и много сил потратил на обустройство колонии в типично шотландском стиле. Узкие улочки застроены красивыми историческими зданиями. И самое известное из них – первый университет Новой Зеландии, основанный еще в XIX в. Несколько микрорайонов города вокруг университета плотно заселены студентами. Живут они коммунами, снимая один дом сразу на пять‑десять человек. Такие мини‑общаги можно узнать по ободранным стенам, по грудам пустых бутылок у входа, по отсутствию штор (иногда их заменяют старые газеты), по старой, изношенной мебели. Если в ободранных креслах на веранде сидят молодые люди и пьют пиво, значит, это студенты.

Дома местных жителей отражают материальное положение владельцев. По соседству с архитектурными произведениями в виде небольших шотландских замков можно увидеть обычные деревянные домики. Но везде много цветов и зелени. И обязательно аккуратно постриженные газоны. Это святое!

Еще одной крупной достопримечательностью Данидена считается железнодорожный вокзал, построенный все в том же «шотландском» стиле. С развитием автомобильного транспорта про железную дорогу забыли. Вокзал пришел в запустение. Но потом кому‑то пришла в голову замечательная идея – возить по железной дороге туристов. Один из самых популярных маршрутов начинается как раз в Данидене. Именно для туристов и отреставрировали старый вокзал. Зал ожидания отделан кафелем, как общественная баня. Плитка действительно замечательная. Даже трудно сказать, является она оригинальной или стилизована под старину. Все сюжеты рисунков основаны на железнодорожной тематике, видимо, туристический маршрут как раз и начинается с экскурсии по вокзалу.

Привокзальная площадь украшена огромными клумбами, засаженными яркими цветами. Но еще больше цветов собрано в Ботаническом саду. Кроме того, там можно увидеть сотни пород деревьев, кустарников и цветов из разных стран мира, огромную коллекцию рододендронов и прекрасный розовый сад. Больше всего посетителей скапливается возле пруда. И почти каждый считает своим долгом покормить водоплавающих. А так как делают это целыми днями и в огромном количестве, то большинство уток очевидно страдает ожирением и уже не сможет взлететь от «перегруза».

Одна часть Данидена расположена на холмистой местности, на берегу красивого залива, узкой полосой уходящего в глубь острова почти на 50 км; другая – на берегу океана. За исключением набережных, в городе вряд ли найдется хоть одна горизонтальная улица. Спуски сменяют подъемы, подъемы – спуски. Улица Болдуин официально признана самой крутой улицей мира и занесена в Книгу рекордов Гиннесса. Уклон составляет 1:1,226 (это приблизительно 39,2 градуса). Чтобы пройти улицу от начала до конца, нужна хорошая физическая подготовка. Тем, кому удалось преодолеть эту улицу на машине, на велосипеде или пешком, выдается сертификат с очень прикольным текстом: «Выдано прошедшему улицу Болдуин и выжившему в этом нелегком испытании».

Почему Маркус забыл ключи?

Выехав под вечер из Данидена, я до наступления темноты успел добраться только до Мосгейла. Попытался голосовать и в темноте, но скоро отказался от этой идеи и пошел спать под густой кроной сосны недалеко от дороги. Утром я вернулся на трассу и минут через пять застопил микроавтобус. Водитель рассказал мне удивительную историю:

– Я должен был проезжать здесь около часа назад (в то время я еще спал. – Прим. автора). Мне сегодня нужно успеть в несколько мест. Поэтому я встал рано утром, быстро собрался, но перед самым выходом из дома обнаружил, что потерял ключи от машины. И никак не мог их найти! Я уже нервничать стал, психовать. Потом успокоился и говорю сам себе: «Маркус, все в руках Божьих. И если ты не можешь найти ключи, то это неспроста. Видимо, Он не хочет, чтобы ты раньше времени появился на дороге. Может, Бог таким образом хочет защитить тебя от аварии?» Это меня успокоило, а вскоре я ключи нашел и поехал. Когда я увидел тебя на дороге, мне сразу же вспомнилось утреннее происшествие. Тут‑то я и понял: «Оказывается, Бог хотел, чтобы я подвез этого хитч‑хайкера!» Поэтому‑то я и остановился.

Разговор и дальше, пока я ехал с Маркусом Линдером – христианином из секты пятидесятников – до Инверкагила, крутился вокруг темы божественного предопределения.

– Бог не сидит где‑то там в небесах. Он воплощается во всех явлениях нашей жизни. Чтобы помолиться, нам не нужно идти в церковь. Это можно делать везде. Например, даже сейчас, за рулем машины. Правда, церкви тоже полезны. Там мы можем встретить единомышленников. Они помогают укрепиться в вере.

Маркус Линдер родился в Швейцарии, но много поездил по свету: работал поваром в Египте, Израиле, в Швеции.

– Однажды мне даже предлагали поработать поваром в швейцарском посольстве в Москве. Но я отказался. В Новую Зеландию приехал всего пять лет назад, но уже успел поработать в трех местах. Сейчас я главный повар студенческой столовой университета Отаго. Если опять окажешься в Данидене, звони. У меня найдется для тебя свободная комната.

Южные мысы, озера и фьорды

Поселок Блаф, расположенный у подножия одноименного мыса, считается самым старым европейским поселением в Новой Зеландии. Он основан в 1824 г. Джеймсом Спенсером как китобойная база. Капитан Вильям Стирлинг купил землю вокруг поселка и стал ее обрабатывать, для того чтобы снабжать китобоев продуктами. Сейчас его бывшие владения называют Стирлинг‑Пойнт.

Первые европейцы называли крайнюю южную оконечность Новой Зеландии просто – Гора. Позднее название изменилось на Old Man’s Bluff («старик» на кельтском означает практически то же самое – высокая скала), или коротко – Блаф. В 1856 г. его переименовали в Кемпбелтаун, но 1 марта 1917 г. вернулись к предыдущему варианту. Маори же это место как называли, так и называют – Мотопохуэ – Земля вьюнков. Этих птиц действительно на мысу навалом.

Мыс Блаф – крайняя южная точка «материковой» Новой Зеландии. Естественно, так же, как и мыс Реинга на крайнем севере, она отмечена столбом с желтыми табличками. Туристы обычно фотографируются на его фоне и тут же уезжают. Мне же спешить было некуда, и я пошел по тропинке, огибавшей самый южный мыс Южного острова. В море виднеются маленькие необитаемые острова. Они, очевидно, находятся еще южнее «самой южной точки Новой Зеландии».

За Ламсденом я свернул с хайвэя на сельскую дорогу, ведущую в сторону Те Анау, и, пройдя по ней пару километров, устроился спать под раскидистыми соснами.

Дорога вела в тупик к Те Анау и Милфорд‑Саунду. Туда только туристы и заезжают. Туристический сезон еще не наступил. В течение четырех часов я шел по дороге, пытаясь поймать попутку, но никто не останавливался! На окраине Моссбурна ко мне присоединился еще один хитчхайкер – молодой парень с рюкзаком и удочками. «Вот уж теперь‑то мы точно застрянем», – подумал я. Но ошибся. Нас практически сразу же взяли в огромный дом на колесах с семьей австралийцев с пятью дочерьми.

Западное побережье Южного острова – одно из самых дождливых мест в стране. Ежегодно здесь выпадает до семи метров осадков. Растения в «дождевом лесу», растущем на берегах залива, говорят, очень похожи на те, что растут в Австралии, Папуа – Новая Гвинея и Южной Америке. По мнению ученых, это служит еще одним доказательством в пользу существования древнего материка Гондвана.

Милфорд‑Саунд – всего лишь один из тринадцати фьордов Западного побережья, но самый «раскрученный». Каждый год сюда приезжают тысячи любителей дикой природы. Маорийцы называли фьорд Пиопиотахи в честь не сохранившейся до наших дней певчей птицы. Сейчас самые известные, по крайней мере для туристов, птицы – кеа (Nestor notabillis). По внешнему виду они похожи на смесь попугая с совой: с серо‑зеленым оперением и кривым клювом.

На пристани скопилось несколько круизных судов. Я подошел к Нейлу Садерленду, капитану катера «Митре Пик», и попросил его взять меня на борт бесплатно, как журналиста.

– А у тебя есть бумаги?

Удивительно! Обычно в Австралии и Новой Зеландии мне верили на слово. И вот впервые все же пришлось показывать удостоверение. К счастью, его оказалось достаточно. И вскоре с борта катера я разглядывал крутые утесы и водопады, тюленей и пингвинов.

Во время круиза за чашкой чая я разговорился с доктором Робертом Фрикландером из городка Нью‑Лондон в американском штате Хемпшир. Он подбросил меня назад в Те Анау. Этот поселок находится на берегу одноименного озера. Отсюда начинается самая знаменитая новозеландская туристическая тропа – Милфорд‑трек. Пройти по ней можно за 5–6 дней. Но к началу старта нужно добираться по воде или по воздуху.

Утром уже знакомый немецкий турист из Баварии (он уже подвозил меня по пути к горе Кука) довез от Те Анау до Квинстауна.

Как и большинство городков в этом районе, Квинстаун был основан во времена золотой лихорадки. Тогда все окрестности были перекопаны искателями удачи. Сейчас город стал одним из крупнейших туристических центров Южного острова.

Я бродил по Квинстауну несколько часов, но на выезде попал в машину все к тому же баварцу. Уже в третий раз! Он тоже никуда не спешил. Поэтому мы останавливались через каждые пять‑десять километров: полюбоваться видами или посетить старые рудники. На юге Южного острова в конце XIX в. золото находили повсеместно.

Первый золотой прииск легендарные первопроходцы Хартли и Рейли основали на Бревери‑Крик, возле городка Кромвель, у слияния рек Каварау и Кутна. Золото там, может, еще и осталось. Но сейчас это историческое место скрыто под водами рукотворного озера Данстейн. Вода и электроэнергия сейчас ценятся больше, чем благородный металл. Несколько старых зданий перевезли на новое место, рядом с ними построили современные дома, стилизованные под старину. Но воссоздать атмосферу старого города не удалось, и сейчас Кромвель известен только своими садами и виноградниками. Здесь, кстати, проходит 45‑я параллель – невидимая линия, отмечающая середину Южного полушария. Поэтому Кромвель находится на совершенно одинаковом удалении как от экватора, так и от Южного полюса.

И все же: почему Маркус забыл ключи?

Я продолжал двигаться на север вдоль Западного побережья, но мне не давали покоя воспоминания о странной встрече с Маркусом Линдером. Три дня я держался, но его рассуждения о неслучайной связи случайных совпадений, о потерянных и позднее найденных ключах все же оказали на меня свое воздействие. Я круто изменил свой маршрут и отправился прямо в Даниден.

Поздно вечером я был в доме у Маркуса Линдера на улице Аббейхилл, в районе Пайн‑Хилл, северного пригорода Данидена.

– Можешь жить у меня, сколько захочешь, – предложил он. – Только на этой неделе я буду очень занят и не смогу повозить тебя по городу и окрестностям.

По городу я ходил пешком, но культурную программу Маркус мне все же организовал, пригласив на следующий вечер своих русских знакомых. Они, правда, оказалась не русскими, а литовцами. Но новозеландцы, как, впрочем, и австралийцы, всех жителей бывшего СССР считают русскими.

София пришла со своим сыном Виргинием, который по‑русски говорил с огромным трудом. У нее же судьба сложилась так, что большую часть жизни она провела именно в России.

– Мы жили в Литве, когда в 1940 г. к нам пришли советские войска. Нас «освободили»: отца посадили, а меня с матерью отправили в ссылку в Сибирь. До самой смерти Сталина мы жили в маленьком поселке в Алтайском крае, под Барнаулом. Когда началась «оттепель», у нас появилась возможность вернуться назад в Литву. Отец мой пропал без вести во время войны. Меня, как дочь «врага народа», даже после смерти Сталина не принимали в медицинский институт – там ректор был матерым сталинистом. А в ветеринарном институте нравы были демократические. Вот так и получилось, что я стала не врачом, а ветеринаром. В начале восьмидесятых годов к нам через Красный Крест пришло письмо. Оказалось, мой отец во время войны не погиб, а уехал в Германию. Оттуда он перебрался в Новую Зеландию, но нам с матерью о себе сообщать боялся. Знал, что нам и так несладко живется, а если обнаружится близкий родственник за границей, то будет еще хуже! И только после смерти Брежнева он осмелился сообщить о себе.

– И как же вас выпустили?

– Отец прислал вызов на переезд в Новую Зеландию, но нам не хотели давать выездные визы. Тянули, тянули… А когда, наконец, уже после начала перестройки, мы оформили все документы, мой отец умер. А мы к этому моменту уже продали и дом, и вещи. Сидели на чемоданах. И надо же, ирония судьбы. Советские коммунисты разрушили нашу семью, а два новозеландских коммуниста помогли нам сюда приехать. Они стали нашими спонсорами.

– Вы сразу всей семьей приехали?

– Нет. Мой сын остался в Литве, а я с дочерью, ей тогда было всего 16 лет, приехала на разведку. Поначалу нам пришлось очень туго. Денег не было совсем. Я бралась за любую грязную работу, жили мы в богадельне при церкви, одежду получали в благотворительной организации, питались бесплатным супом. А вы ведь знаете, как у нас думают об эмигрантах, уехавших в богатые страны? Счастливчики! Вот и мои родственники вскоре стали слать гневные письма: «Что‑то вы там заелись! Своих забываете! Хотя бы пару джинсов прислали и кроссовки!» Что делать? Не будешь же объяснять, как нам здесь на самом деле живется. Вот и пришлось мне собирать по крохам, чтобы купить и отправить посылкой то, что нам самим было не по карману.

– И все же как‑то прижились?

– Дочь окончила школу, в университете получила специальность психолога и устроилась работать в клинике. Но общаться целыми днями с дебилами ей было трудно. Она переучилась на школьного учителя и уехала в Окленд. Но и ученики, многие из которых маорийцы – непоседливые, буйные, энергичные, – оказались ей не по силам. И ей опять, уже в третий раз, пришлось переучиваться. На этот раз она стала специалистом по компьютерам. Вот уже второй год работает в Лондоне начальником компьютерного отдела крупной фирмы.

София познакомила меня со своими русскими знакомыми из Казахстана. Светлана Михайловна приехала в Новую Зеландию всего год назад. А ее дочь Лена – на пару лет раньше.

– Мы с мужем жили в Алма‑Ате. И хорошо жили! Я работала в «Райпотребкооперации», а с началом перестройки пошла в бизнес. Заявления на эмиграцию мы подали под влиянием общего порыва. Тогда чуть ли не все хотели куда‑нибудь уехать. Но прошло несколько лет, мы уже и думать забыли про Новую Зеландию. И тут пришел вызов в Москву на собеседование. Новозеландцы набрали в России хороших специалистов с отличным образованием. А о том, что они здесь будут делать, не подумали!

– И что же вы делали?

– Как и всем, нам пришлось переквалифицироваться. Мой муж так и не смог найти здесь для себя место и вернулся назад в Россию. Сейчас в Москве бизнесом занимается. А я устроилась работать в университете преподавателем русского языка – это с дипломом кооперативного техникума. Русский язык я преподавала только два года, потом русское отделение закрыли за ненадобностью. И без того знатоков русского языка в Новой Зеландии уже предостаточно. Да и «холодная война», когда русские были потенциальными противниками, закончилась. Сейчас я работаю переводчиком: вожу по стране «новых русских». Платят мне по 50 долларов в час, а работать с ними приходится с раннего утра до позднего вечера. Поэтому, хотя работа не постоянная, а от случая к случаю, зарабатываю я даже больше, чем раньше получала в университете.

Вечером я попал на бесплатный концерт, который раз в год устраивают для всех даниденских пенсионеров. Большая часть артистов тоже была в возрасте. Они со сцены распевали всем известные песни, а зал со слезами на глазах подхватывал. Именно там, слушая нестройный, но мощный хор голосов, я впервые очень остро почувствовал, что значит быть эмигрантом. Пусть к тебе относятся предупредительно и радушно, пусть зарабатываешь больше, пусть живешь в более комфортных условиях. Но настоящего взаимопонимания с окружающими не будет никогда.

Как‑то вечером в разговоре с Маркусом я случайно упомянул, что ищу работу.

– Так у меня есть знакомый фермер!

Он тут же позвонил и сообщил, что некий Джон Гилкрист из Роксборо готов принять меня с 15 октября на работу в своем абрикосовом саду.

Уникальная страна!

В любой стране мира туристы не имеют права работать. Это, как правило, написано прямо на визе: «без права на работу». При этом предполагается, что если турист нарушит этот запрет и все же найдет способ заработать не воровством, а своим трудом, то он будет вынужден совершить другое преступление – не платить налогов. Попробуйте прийти в Налоговое управление с туристической визой и попросить «индивидуальный номер налогоплательщика». Сразу услышите, что чиновники думают о ваших умственных способностях.

Однако туристы работают не только для того, чтобы насолить иммиграционным чиновникам, выдавшим им визу. Им элементарно нужны деньги. А многим работодателям нужна рабочая сила, особенно там, где местные жители работать не хотят или не могут. Им приходится нанимать «нелегалов». Они бы и рады были заплатить за них налоги, но не могут – нет «индивидуального номера налогоплательщика», на который можно было бы переводить деньги. Поэтому и работодатели вынуждены идти сразу на два преступления – нанимать нелегалов, не имеющих разрешения на работу, и не платить за них налоги.

Потребность в рабочей силе, готовой выполнять «черную» работу, есть во всех богатых странах мира. Там же есть и иностранцы, готовые работать нелегально. Если в легальной сфере взаимоотношения между работодателями и работниками регулируются правительственными чиновниками, то для нелегальной сферы приходится создавать «мафиозные организации». Они также платят налоги, но не перечисляют их в обезличенный государственный фонд, а распределяют по карманам отдельных нечистых на руку его представителей.

Система, конечно, идиотская, но всем привычная. Именно по такому принципу работают нелегалы в Москве и Париже, в Лондоне и Токио… Везде, кроме Новой Зеландии. Конечно, как и в любой стране мира, иностранцы с туристической визой официально не имеют права работать. Но они имеют право платить налоги! IRD‑номер (индивидуальный номер налогоплательщика) дают всем желающим. Для его получения нужно предъявить всего лишь ксерокопию первой страницы паспорта. Можно даже не приходить в Налоговое управление, а послать запрос по почте. Работодателей же только этот номер и интересует. По нему они перечисляют налоги в Новозеландское налоговое управление. Хотя иммиграционное управление Новой Зеландии по‑прежнему запрещает туристам работать, де‑факто они уже работают, причем на общих основаниях с местными, и платят те же налоги.

Конечно, в такой маленькой и законопослушной стране легко навести порядок: переловить всех нелегально работающих иностранцев и поставить заслон перед вновь прибывающими. Но проблема в том, что новозеландское сельское хозяйство выживает в конкурентной борьбе только потому, что расценки на труд сельскохозяйственных рабочих держатся на крайне низком уровне. Местные жители за такие гроши работать не хотят. Поэтому от 60 до 80 % урожая собирают «туристы». Если же им это запретить, абрикосы, яблоки и груши сгниют. И всего через пару‑тройку лет в Новую Зеландию, как в какую‑нибудь Эфиопию, придется посылать гуманитарную помощь.

У меня оставалось две недели до начала работы. И я решил потратить их на поездку по Южному острову.

На аэродроме возле Ванаки находится частный Музей военной и авиационной техники, организованный миллионером Тимом Воллесом. Он первым додумался разводить на фермах оленей, он же был пионером «вертолетного туризма». Именно на стыке этих двух идей и возник авиационный музей.

Для того чтобы научиться делать из рогов новозеландских оленей пантокрин, Тим Воллес отправился к своим коллегам на Алтай. Во время этой поездки он нашел в Сибири остатки созданного конструктором Поликарповым самолета «И‑16». В начале девяностых годов в России за валюту могли сделать что угодно. Поэтому на военном заводе под Новосибирском быстро освоили технику реставрации самолетов «И‑15» и «И‑16». Эти самолеты и стали основой военно‑технической коллекции и непременными участниками авиационного шоу.

Вход в музей платный, но я уже в который раз прошел свободно, как журналист. Больше того. Как русского меня не только провели по всем залам, подробно рассказывая про все экспонаты, но и завели в подсобные помещения, где шла работа над реставрацией нескольких «И‑16», английского «Спитфайера» и личного самолета принца Уэльского, на котором он летал во время Второй мировой войны.

Экскурсовод по музею довез меня и до Ванаки. Этот когда‑то никому не нужный поселок в последние годы превратился в «Новозеландскую Ривьеру». Многие новозеландцы строят на берегах озера свои дачи, загородные дома и особняки. В результате цены здесь растут быстрее, чем в среднем по стране. Ничего хоть мало‑мальски исторического с Ванакой не связано. Но туристов ведь чем‑то привлекать нужно! Вот и построили ни на что не похожее чудо – Музей головоломок.

Возле музея я попал в машину к парню, завербовавшемуся на сезон работать барменом в отеле.

– В прошлом году я там уже работал. Условия мне нравятся. Живешь бесплатно, ешь – тоже. Да еще и по 3 тысячи в месяц получаешь. Тратить же их там не на что. В конце сезона опять вернусь домой с кругленькой суммой.

Западное побережье: дождь нон‑стоп

Новая Зеландия – страна удивительная во многих отношениях. И одно из них – то, что здесь очень много однополосных мостов. Некоторые из них – сотни метров длиной. Один из самых длинных находится на реке Хаас.

Хотя сама река шириной не больше десяти метров, она петляет по каменистому ложу метров двести шириной. Я перешел по мосту на противоположный берег и хотел лечь спать прямо возле самой воды. Но удобный, достаточно плоский камень нашелся только метрах в пяти от края бурного потока. Там я и расстелил свою плащ‑палатку.

Климат Южного острова интересен тем, что на Восточном побережье обычно стоит засушливая погода, а на Западном, отгороженном высокими отрогами Южных Альп, почти постоянно льют дожди. К этому я был готов, поэтому, когда ночью начался моросящий дождь, постепенно становившийся все сильнее и сильнее, я лишь поплотнее укутался и продолжал, как ни в чем не бывало, спать. Когда рассвело, дождь и не думал прекращаться. Плащ‑палатка, рекламируемая как стопроцентно влагонепроницаемая, не выдержала такого испытания и промокла насквозь. Однако тепло она продолжала держать. Вылезать под холодный дождь очень не хотелось. Я выглянул в щелочку и остолбенел. Когда я ложился спать, до реки было около пяти метров. А сейчас до бурного потока, занявшего всю широкую долину, оставалось всего пять сантиметров! Просто чудо, что меня ночью не смыло.

Собрав мокрые вещи в мокрый рюкзак, под проливным дождем я вышел на дорогу. И практически сразу поймал машину до Греймауфа – это уже на противоположном конце Западного побережья. По пути мы проехали ледники Фокс и Франца‑Иосифа. Но выходить из теплой машины очень не хотелось.

Когда я оказался в городке Мурчисон, уже стемнело, а дождь продолжал лить не переставая. Ребята, выносившие из здания местного театра музыкальную аппаратуру, посоветовали мне пройти ночевать на веранде в школе. Веранда там была достаточно широкая, и от дождя она хорошо защищала. А чтобы не стелить свою циновку прямо на бетонный пол, я собрал резиновые коврики, лежавшие перед входами в школьные классы.

Утром я прогулялся по еще спящему городку. Несколько километров меня подвезла фермерша с руками, перепачканными коровьим навозом, возвращавшаяся с дойки. До Ричмонда я добрался с рыбаком. А дождь все продолжался и продолжался.

На следующее утро опять выглянуло солнце. Когда я вышел на дорогу, погода опять стала портиться. Парень‑фермер немного провез меня по шоссе, потом свернул с него на сельскую дорогу. Она тоже идет до Крайстчерча, но долго петляет по горам. Очевидно, что и попуток на ней будет меньше. Зато интереснее, чем сновать по одной и той же трассе туда‑сюда. Когда мы проехали километров тридцать, парень высадил меня перед въездом на ферму.

– Извини, я не могу тебя пригласить к нам переночевать. У нас нет места.

Надежды на попутку не было, а стоять под дождем скучно. Я пошел пешком, разглядывая горы, бескрайние леса, водопады, ручьи… И все это сквозь пелену непрекращающегося дождя! Только часа через полтора меня подобрал парень до Ваиау. Там я устроился спать в школе на открытой веранде.