Ядерная стратегия

В целом, как представляется, на протяжении второй половины 40‑х годов американская авиация сохраняла способность нанести несколько атомных ударов по крупнейшим советским индустриальным центрам – и в Вашингтоне отдавали себе в этом отчет. Анализ возможностей американской стратегической авиации, предпринятый по поручению ОКНШ в феврале 1950 г., показал, что в первые три дня атомной войны американские бомбардировщики могли, в зависимости от времени суток, тактики действий авиационных соединений и ответных действий советской ПВО, доставить до цели от 153 до 186 атомных бомб, потеряв при этом от 56 до 180 своих самолетов. В то же время у американских политиков и военных не было ясности относительно того, какие военные и политические последствия мог бы иметь атомный удар по советской территории.

Так, специально созданная комиссия ОКНШ в своем докладе JCS 1953/4 от 12 мая 1949 года попыталась оценить последствия осуществления одного из планов атомной войны против Советского Союза, известного как план «Троян». Согласно этому плану, принятому в 1948 году, предполагалось в течение 30 дней подвергнуть атомной бомбардировке 70 основных индустриальных центра в СССР, в результате чего, по мнению американских военных, должно быть выведено из строя от 30 до 40% советского промышленного потенциала, 2 миллиона 700 тысяч советских людей должны погибнуть немедленно, еще 4 миллиона должны скончаться через некоторое время и, кроме того, 28 миллионов обитателей этих 70 городов должны были остаться без крова.

Выше уже говорилось о том, что в силу целого ряда технических проблем достижение столь решительных целей в столь короткий срок было в то время не по зубам для стратегического авиационного командования США. Но и в этом случае, по мнению составителей доклада JCS 1953/1, «способность советских вооруженных сил осуществить быстрое продвижение в избранных районах Западной Европы, Ближнего Востока и Дальнего Востока не будет серьезно ограничена».

В ряде разработок американских штабистов была предпринята попытка конкретизировать этот достаточно пессимистический вывод. В частности, для уточнения положений плана атомной войны против Советского Союза «Халфмун» ОКНШ провел в мае‑июле 1948 г. штабную игру «Пэдрон», в ходе которой анализировались возможные действия сторон на европейском, ближневосточном и дальневосточном ТВД в течение двух первых недель войны между Советским Союзом и его союзниками и США и их союзниками.

Вот к каким заключениям пришли американские военные аналитики: в течение первых 15 дней советским войскам и их союзникам всюду сопутствует успех. Гарнизоны американских войск и войск их союзников в Берлине и Вене капитулируют после непродолжительного сопротивления. Не встречая серьезного противодействия, Красная Армия подходит к Рейну, захватив по пути Данию и страны Бенилюкса. Союзники СССР осуществляют успешные военные действия против Греции, а советские войска осуществляют успешные операции в Иране и Корее. Единственное светлое пятно – разгром советских воздушных десантов в районе Фэйрбэнкса и Анкориджа (Аляска), но вот район Нома (там же) оказывается под полным контролем советской стороны.

Выводы американских штабистов были совершенно безрадостны для творцов американской военной стратегии: «Нет оснований сомневаться, что советская стратегия показала свою эффективность в достижении своих основных целей». И хотя временные рамки игры были сознательно ограничены, ее результаты не могли не сказаться и на общей оценке самого плана «Халфмун»: «Эта военная игра подняла серьезные сомнения относительно ценности стратегической концепции плана „Халфмун“… стратегия плана „Халфмун“ выглядит излишне рискованной, если только воздушная война не приведет к быстрой капитуляции войск противника… Не может быть надежной стратегия, которая, вместо того чтобы выдвинуть возможные альтернативы, полагается главным образом на стратегию воздушной войны в условиях, когда отсутствуют важнейшие предпосылки, определявшие успех предыдущих воздушных наступлений».

Еще одна штабная игра под кодовым названием «Станнер» была проведена в октябре‑ноябре 1948 г. для определения обоснованности еще одного американского плана третьей мировой войны – «Флитвуд». И снова выводы американских военных были далеко не оптимистическими: на пятый день военных действий на западноевропейском ТВД советские войска выходили к Рейну, а на седьмой день они должны были его форсировать крупными силами. Что еще хуже – по мнению американских военных аналитиков советская сторона с первого дня боев должна была установить и прочно удерживать превосходство в воздухе. При этом на западном берегу Рейна 26 наступающим на этом участке советским дивизиям должны были противостоять всего 7 американских, английских и французских дивизий.

«На седьмой день после начала войны Верховному командующему Европейского ТВД стало очевидно, что советские войска создали значительные плацдармы на западном берегу Рейна, что вражеские танковые подразделения вклинились в американскую оборонительную линию, и что американским силам нужно немедленно оставить обороняемые позиции и отступать на запад под прикрытием темноты, с тем чтобы спасти хотя бы часть людей и техники, – говорилось в заключении по итогам штабной игры. – Продолжение обороны Рейна, несомненно, приведет к уничтожению сравнительно небольших боевых частей США».

Все эти штабные игры, нужно сказать, имели самое непосредственное прикладное значение – ведь они проводились накануне и в разгар первого Берлинского кризиса (1948‑1949 гг.), когда в Вашингтоне всерьез раздумывали о возможности перерастания советско‑американских разногласий в новую мировую войну. В этих условиях высшие американские военные руководители были вынуждены дать откровенную и нелицеприятную оценку тем планам ведения атомной войны против Советского Союза, которые у них имелись. В ходе совещания руководства министерства обороны США председатель ОКНШ адмирал У.Леги признал, что фактически у Вашингтона таких планов не было, а начальник штаба ВВС США Хойт Вандерберг заявил, что, хотя его ведомство и изучало потенциальные цели на территории потенциального противника, полной уверенности в успехе атомного нападения на СССР у него нет. В ходе дальнейшей дискуссии возникли серьезные разногласия относительно того, какие цели в Советском Союзе – военные или политические – должны стать объектом атомного удара.

С аналогичными проблемами столкнулись и авторы еще одного американского плана атомной войны против СССР – плана «Бройлер». Авторы этого плана также были вынуждены признать, что в случае войны максимум, на что могут рассчитывать США и их союзники – это не допустить советское продвижение дальше дуги Британские острова – юг Средиземного моря – северная граница Индии – Желтая река – Японские острова. «На ранних стадиях войны, – признавали авторы плана – у союзников не будет возможности мобилизовать или перебросить наземные или тактические авиационные силы, достаточные для разгрома советских вооруженных сил».

Вряд ли столь пессимистические выводы основывались на преувеличенных страхах американских военных перед «несметными азиатскими ордами». Ведь американская разведка снабжала Вашингтон достаточно качественной информацией. Американское руководство, например, знало численность Советской Армии во второй половине 40‑х годов, и знало, что эта численность не так уж и велика (2 миллиона 750 тысяч человек, которые должны были оборонять необозримые пространства Евразии – от Ростока до Порт‑Артура)(12). С большой точностью американская военная разведка сообщала и о численности группы советских войск в Германии в конце 40‑х гг. (324 тыс. чел. в октябре 1947 г., объединенных в 3‑ю ударную, 8‑ю гвардейскую, 1‑ю, 3‑ю и 4‑ю гвардейские механизированные армии)(13) – тем самым, очевидно, становится несостоятельным широко распространенный в американской историографии тезис о том, что после второй мировой войны правящие круги США были якобы запуганы численностью советских вооруженных сил(14).

Единственная надежда на победу в войне против СССР возлагалась американским командованием на «атомизацию» Советского Союза, которая, по мнению составителей плана «Бройлер», должна заставить Кремль капитулировать: «На протяжении трех последующих лет концепция войны против СССР будет основана на скорейшем проведении мощного воздушного наступления, в ходе которого будет максимально использованы разрушительный потенциал и психологический эффект атомной бомбы, и в дополнение к этому будут применены обычные бомбардировки с целью лишить СССР возможности продолжать военные действия». При этом перед неядерными силами ставилась преимущественно задача обеспечить захват и удержание тех регионов, обладание которыми могло бы повысить эффективность воздушных операций.

Но даже капитуляция советской стороны не означала, что все военные проблемы Вашингтона решены. Как известно, вслед за капитуляцией проигравшей войну страны следует ее оккупация. В данном случае, однако, американские стратеги имели дело с государством, чья территория является крупнейшей в мире.

«В случае быстрой капитуляции СССР, – говорилось в плане „Бройлер“, – у союзников не будет ни достаточного количества войск, ни экономических ресурсов для того чтобы осуществлять обычную оккупацию. Поэтому должна быть принята новая система контроля и претворения в жизнь условий капитуляции».

Эта «новая система» заключалась в том, что войска союзников размещались только в 24 крупнейших городах страны – Москве, Ленинграде, Архангельске, Мурманске, Горьком, Куйбышеве, Киеве, Харькове, Одессе, Севастополе, Ростове, Новороссийске, Батуми, Баку, Свердловске, Челябинске, Омске, Новосибирске, Иркутске, Хабаровске, Владивостоке, Таллине, Риге и Каунасе. Таким образом, остальная территория страны, в том числе и такие крупные города и промышленные центры, как, например, Владимир, Саратов, Комсомольск‑на‑Амуре, Норильск, Минск и мн. др., оставалась вне какого‑либо контроля со стороны оккупационных войск. Каким же образом американские стратеги предполагали решить эту проблему? «Продолжительный военный контроль такой территории, как СССР, может быть осуществлен исключительно за счет угрозы новых действий со стороны стратегической авиации или мобильных армейских сил», – указывалось в плане «Бройлер».

Но даже такая вот «очаговая» оккупация (эффективность которой оставалось бы в высшей степени сомнительной) потребовала бы громадных сил – 25 дивизий и 25 авиагрупп – и это еще без учета сил и средств, необходимых для оккупации ряда стран Восточной и Южной Европы, а также Кореи (оккупация этих стран потребовала бы, по расчетам Пентагона, еще 18 дивизий и 18 авиагрупп)(15).

Правда, в Пентагоне рассчитывали на то, что по крайней мере оккупационные функции в Северной, Западной, Центральной и Южной Европе возьмут на себя Великобритания, Британское Содружество Наций, Турция и войска из французских и испанских колоний в Африке(16), однако содержать эти немалые силы пришлось бы преимущественно американской казне.

И все эти несметные полчища должны были на протяжении неопределенного времени поддерживать оккупационный режим на громадных просторах Евразии, многонациональное население которой, пережив на протяжении нескольких лет две мировые войны (в том числе и атомную) и крах существующих режимов, оказалось бы в поистине чрезвычайной экономической, экологической, социальной, национальной, политической и психологической ситуации! Не приходится сомневаться в том, что оккупационные власти столкнулись бы с непреодолимыми проблемами, а эффективный контроль над территорией побежденного в третьей мировой войне противника скоро превратился бы в фикцию. Вместе с тем поддержание даже такого «прозрачного» оккупационного режима потребовало бы громадных расходов и жертв со стороны США, и есть все основания сомневаться в том, что американское общество согласилось бы безропотно нести это бремя в течение неопределенного времени.

Видимо, далеко не все в Вашингтоне отдавали себе отчет в чудовищных размерах тех проблем, с которыми столкнулась бы Америка даже в случае своей победы над Россией. Например, в знаменитой директиве СНБ 20/1 с удивительным легкомыслием говорилось об оккупационном контроле над побежденным Советским Союзом: «Возможно, что в случае упорядоченного отхода советских войск с нынешней советской территории местный аппарат коммунистической партии уйдет в подполье, как он это сделал в районах, занятых немцами во время прошедшей войны. Он, вероятно, проявит себя частично в форме партизанских банд и повстанческих сил. В этом случае проблема будет решаться относительно просто; нам нужно будет только дать необходимые вооружения и военную поддержку любым некоммунистическим русским властям, которые будут контролировать этот район и позволить этим властям поступать с коммунистическими бандами в соответствии с традиционными процедурами русской гражданской войны"(17).

Ну, а если «в соответствии с традиционными процедурами русской гражданской войны» именно «коммунистические банды», что называется, «пустят в расход» эти самые «некоммунистические русские власти»? Каковы в таком случае должны быть действия американской стороны?

Авторы СНБ 20/1, однако, даже не пытаются рассмотреть подобную перспективу (кстати, вполне реальную). Им не до этого – они делят шкуру неубитого русского медведя: «Наша главная задача должна заключаться в том, чтобы никакой коммунистический режим, как таковой, не возродился бы в районах, которые мы однажды освободили и которые, как мы решили, должны оставаться освобожденными от коммунистического контроля. В остальном же мы должны избегать вовлеченности в решение проблемы «декоммунизации""(18).

Между тем поддержание эффективного оккупационного режима – эта лишь самая простая из задач, которую пришлось бы решать американским властям в случае победы в третьей мировой войне. Им пришлось бы строить новые отношения с побежденным противником; они столкнулись бы с необходимостью по‑новому организовать всю геополитическую ситуацию в Евразии после краха Советского Союза; им, скорее всего, пришлось бы и оказывать в той или иной форме помощь населению этого колоссального региона, и так или иначе вмешиваться в дела проживающих там этнических групп, имеющих, как известно, крайне запутанную историю взаимоотношений.

Уже в конце 40‑х годов американские аналитики задавались вопросом о последствиях применения атомного оружия против самих Соединенных Штатов, и результаты были этих размышлений самыми неутешительными. Например, в докладе Объединенного разведывательного комитета ОКНШ 382/5 от 23 июня 1948 г., озаглавленном «Стратегическая уязвимость Вашингтона», указывалось, что уже в 1952 г. советская сторона будет обладать способностью провести атомную бомбардировку американской столицы, и «в результате этого нападения мобилизация страны будет серьезно затруднена"(19).

Более того, атомная бомба поставила перед американскими политиками и военными стратегами серьезнейшие проблемы морально‑политического характера. С момента основания Соединенных Штатов американская стратегия, по крайней мере, по отношению к великим европейским державам, оставалась сугубо оборонительной, и это обстоятельство нашло соответствующее отражение в мировоззрении самых широких слоев американского общества. Характер атомного оружия, однако, заставлял пересматривать традиционные представления «миролюбии» и «демократизме» Соединенных Штатов.

Например, в докладе исследовательской группы ОКНШ, посвященном оценке атомной бомбы как средства вооруженной борьбы (июнь 1947 г.), указывалось, что «в случае массированного применения атомных бомб последние не только могут свести на нет военные усилия любой страны, но и разрушить ее социальную и экономическую структуры, а также сделать невозможным их восстановление в течение длительного периода времени… Угроза бесконтрольного применения атомных бомб и других видов оружия массового уничтожения является угрозой человечеству и цивилизации. Только в том случае, если война будет объявлена вне закона и будет установлен соответствующий международный контроль над оружием массового уничтожения, может быть ликвидирована эта угроза народам мира».

Нет, это не цитата из заявления какого‑нибудь антиядерного движения – этот доклад, как уже было сказано, вышел из недр Пентагона, да еще в то время, когда критика атомного оружия и тому подобное вольнодумство, мягко говоря, не поощрялись в государственных учреждениях США. Но вот что касается выводов, которые были сделаны авторами доклада, то они были весьма далеки от пацифизма.

«В отсутствии абсолютных гарантий нерушимости мира у Соединенных Штатов нет иных альтернатив, кроме производства и накопления запасов оружия, основанного на ядерном делении, и продолжения научно‑исследовательских и опытно‑конструкторских работ, направленных на улучшение этого оружия и средств его доставки», – подчеркивали авторы документа. Последние, однако, не ограничились выдвижением рекомендаций о необходимости продолжения гонки атомных вооружений, которые, по их же словам, являются «угрозой человечеству и цивилизации». Они, по сути дела, впервые выдвинули концепцию превентивной атомной войны.

«Значение внезапного нападения возрастает вместе с каждым увеличением мощи вооружений. С появлением атомной бомбы внезапность приобрела высшую ценность, так как агрессор, нанося внезапный и неожиданный удар большим количеством атомных бомб, может… нанести окончательное поражение более сильному противнику».

Отсюда делался вывод: «Наши вооруженные силы должны планировать и действовать в соответствии с реалиями атомной войны… Наступательные действия будут единственным средством защиты, и Соединенные Штаты должны быть готовы прибегнуть к ним, прежде чем потенциальный противник нанесет нам существенный ущерб… И если в прошлом обязанности Президента, как Верховного Главнокомандующего, были ограничены (до официального объявления войны) ответными мерами в ответ на гибель американцев и имущества США, то в будущем его долгом будет защита страны от надвигающегося или начинающегося атомного нападения. Конгресс будет время от времени решать и перерешать, что является „агрессивным актом“, или „надвигающимся“, или „начинающимся“ нападением, с тем чтобы выработать постоянные инструкции для Верховного главнокомандующего для быстрого и наступательного возмездия другой стране, если она готовится к атомному нападению на нас «(20).

Как видно, авторы доклада не ограничились призывами к подготовке атомной агрессии. Фактически они предложили коренным образом пересмотреть конституцию США и заложенный в ней принцип «сдержек и противовесов», согласно которому президент США, являясь верховным главнокомандующим вооруженных сил Соединенных Штатов, не может начать войну по своему усмотрению: он должен все же получить санкцию американского конгресса. В докладе же фактически предлагалось исключить Капитолий из процесса принятия важнейших решений по проблемам войны и мира. Тем самым американский президент наделялся бы ничем не ограниченной, по сути, авторитарной властью в военных (и, следовательно, международных) делах. Очевидно, однако, что соответствующие изменения во внутриполитических полномочиях президента США не заставили бы себя ждать. Таким образом, самим фактом своего существования атомная бомба способствовала эрозии демократических принципов внутренней и внешней политики Соединенных Штатов, не говоря уже о моральных ценностях американского общества.

К выводам, сходным с выводами доклада исследовательской группы ОКНШ, пришли и в аппарате Национального совета безопасности США в ходе работы над докладом по атомной политике Соединенных Штатов (СНБ‑30). Как указывалось в докладе, «политика Соединенных Штатов должна обеспечить, чтобы в отсутствие установившейся и приемлемой системы международного контроля над атомной энергией не было принято ни одного обязательства, которые помешали бы нашей стране применить это оружие в случае военных действий. Само решение о применении этого оружия должно быть принято главой исполнительной власти, исходя из складывающихся обстоятельств"(21).

Итак, стремясь уберечься от внезапной атомной атаки, американские стратеги столкнулись с необходимостью самим готовиться к такому нападению. Справедливости ради следует отметить, что в июне 1947 г. в таком выводе не было ничего принципиально нового – еще в 1946 г. (и, кстати сказать, в книге, вышедшей в открытой печати, а не в засекреченном докладе) выдающийся американский военный аналитик, основоположник ядерной стратегии Бернард Броди писал: «От начала до конца все будет подчинено нетерпимому страху каждой из сторон перед тем, что противник может в любой момент прибегнуть к этому ужасному оружию – страху, который сам может спровоцировать превентивные действия"(22).

Кстати, сам Броди считал, что «необходимо прежде всего отказаться от тезиса, согласно которому „лучшей обороной является мощное наступление“… Если этот тезис станет догмой, интересам безопасности нашей страны и всего мира будет нанесен ущерб"(23).

Таким образом, уже на заре ядерного века американская военно‑политическая мысль столкнулась с тем противоречием, которое она так и не смогла разрешить вплоть до окончания «холодной войны» – противоречием между официально провозглашенным статусом ядерного оружия как основы безопасности США и бесчеловечной сутью этого чудовищного оружия, несущего гибель всему живому на Земле.

И никакие интеллектуальные ухищрения американских стратегов не смогли впоследствии разрешить это противоречие: авторы доктрины «массированного возмездия», доктрины «гибкого реагирования», доктрины Шлесинджера, а также других американских военно‑стратегических доктрин, были вынуждены на новых витках гонки ядерных вооружений сталкиваться с невозможностью обеспечить надежную безопасность Соединенных Штатов за счет количественного наращивания и качественного совершенствования «сверхоружия».

Последнее никак не поддавалось вашингтонским стратегам: вместо того чтобы надежно служить интересам США, оно властно подчинило американских политиков и военных СВОИМ интересам, заставив их отказаться и от оборонительного характера американской военной доктрины, и от многих демократических принципов, на которых было основано американское общество. Именно ядерное противостояние способствовало в первую очередь появлению в политической жизни Соединенных Штатов крайне нездоровых тенденций, которые впоследствии были названы американскими историками «холодной войны» «имперским президентством» и «гарнизонным государством».

Что же касается сугубо военных проблем американской атомной стратегии, то эти проблемы, очевидные с самого начала, еще более обострились после испытания советской атомной бомбы. Как указывалось в директиве ОКНШ от 21 февраля 1950 г. J.C.S. 2081/1, посвященной последствиям появлению атомного оружия в советском арсенале, «/1/Впервые континентальная часть Соединенных Штатов стала уязвимой для серьезного ущерба в результате воздушного нападения или нападения с применением управляемых ракет… /3/Потеря Соединенными Штатами атомной монополии сокращает эффективность Атлантического Пакта (НАТО – авт.) с военной и психологической точек зрения. /4/Соединенные Штаты утратили возможность нанести эффективный атомный удар по военному потенциалу СССР, не опасаясь возмездия».

При этом, с точки зрения планировщиков из Пентагона, даже ограниченный советский атомный удар по американской территории, с применением от 10 до 50 бомб, приведет к срыву мобилизации в намеченные сроки, к перенесению на более поздний срок военных усилий Соединенных Штатов в целом, а число жертв составит 1 миллион человек – неслыханная для США цифра.

К каким же выводам пришли американские атомные стратеги на основе этой новой информации? Осознали ли они необходимость пересмотра подхода официального Вашингтона к атомному оружию? Ни в коей мере.

«Главный вывод, который следует из этого исследования, состоит в том, что, по мере роста способности Советского Союза предпринять атомное нападение на Соединенные Штаты, будет приближаться то время, когда как Соединенные Штаты, так и Советы будут обладать возможностью осуществить опустошительную атомную атаку друг на друга. Если война разразится тогда, когда это время наступит, то колоссальные военные преимущества будут у той державы, которая нанесет первый удар и осуществит успешное внезапное нападение», – указывалось в директиве. Таким образом, в основе американской военной стратегии и после первого атомного испытания в СССР оставалась концепция атомной агрессии.

Что же касается международных соглашений по ограничению и сокращению атомных вооружений, то эта идея, в отличие от идеи первого атомного удара, вызывала в американском военном ведомстве гораздо меньше энтузиазма: «Советы продолжат свои попытки возбудить общественное мнение на Западе в пользу разоружения и против использования атомного оружия в случае войны. Однако даже если международное соглашение по запрещению применения бомбы будет достигнуто, Советский Союз без колебаний нарушит это соглашение, обретя тем самым внезапность и инициативу, в то время как Соединенные Штаты будут его соблюдать, пока Советы его не нарушат"(23).

Таким образом, во второй половине 40‑х годов в Вашингтоне не видели иного способа одержать победу в войне против Советского Союза, кроме массированной атомной бомбардировки. Отсюда – более чем сдержанное отношение официального Вашингтона к самой идее контроля над атомной энергией, которая вызывала столь большой интерес международной общественности в первые послевоенные годы.

В конце 1940‑х – начале 1950‑х гг. вашингтонские стратеги придерживались той точки зрения, что грядущая война с СССР будет не только атомной, но и весьма продолжительной(24). Так, например, разработчики планов «Бройлер» и «Халфмун» считали, что война продлится намного дольше 6 месяцев(25). Еще дольше собирались воевать разработчики плана «Офтэкл»: по их мнению, США и их союзники дложны были потратить от года до двух лет на разгром советских войск в Западной Европе(26).

Вряд ли можно, с позиций сегодняшнего дня, упрекать высшее американское военное руководство в недооценке разрушительной мощи ядерного оружия. Как уже было сказано выше, в конце 1940‑х – начале 1950‑х гг. американский атомный арсенал был все еще слишком мал, а средства доставки атомных бомб были слишком ненадежны, чтобы руководители ОКНШ и Пентагона могли рассчитывать на победу в результате одного решительного атомного удара. Поэтому, основываясь на опыте второй мировой войны, планировщики из Пентагона и рассчитывали на длительную войну, в ходе которой победа будет достигнута за счет массированного применения обычных, неядерных сил. Кроме того, несмотря на внушительный рост американских стратегических ядерных вооружений, не менее внушительным был и рост советской противовоздушной обороны, с чем также приходилось считаться высшему американскому командованию(27).

Вот почему американское военное и политическое руководство всегда в высшей степени скептически относилось к идеям о нанесении превентивного ядерного удара по Советскому Союзу, хотя в накаленной атмосфере конца 1940‑х – начала 1950‑х гг. недостатка в такого рода предложениях не было. О желательности нанесения первого атомного удара по СССР неоднократно говорил тогдашний командующий САК К. Лимэй(28); в январе 1946 г. руководитель «манхэттенского проекта» Л. Гровз предложил уничтожить с помощью атомных бомб любую страну, которая будет развивать свою, независимую от США, атомную программу; о необходимости такой войны говорили Б. Рассел и Л. Сцилард; руководитель Колледжа ВВС генерал О. Андерсон в ходе занятий в Колледже давал детальное изложение планов победоносной атомной войны против СССР(29).

Однако подавляющее большинство представителей американского истэблишмента относилась к таким предложениям как весьма опасным и вредным; во всяком случае, ни в один официальный документ, одобренный высшим американским военным и политическим руководством, концепции превентивной атомной войны не вошли. Так, в основополагающем документе эйзенхауэровской администрации по национальной безопасности – СБН 5501 – ни о какой превентивной войне против Советского Союза речь не шла; вместо этого предполагалось использовать американское стратегическое превосходства для оказания нажима на СССР и другие социалистические страны с целью изменения их внешней политики(30).

С приходом к власти в США новой администрации совпал, как уже было сказано, прорыв в области повышения разрушительной мощи ядерного оружия и совершенствования средств его доставки. На вооружение «сверхдержав» начали поступать водородные бомбы и реактивные бомбардировщики. Все это заставило официальный Вашингтон пересмотреть те доктринальные установки, на которых строилась американская ядерная стратегия.

Политику Вашингтона в сфере национальной безопасности в 1954‑1960 гг., как известно, определяла стратегия «массированного возмездия». Основные положения стратегии были впервые оглашены государственным секретарем США Дж. Ф. Даллесом 12 января 1954 г. в его речи перед Советом по международным отношениям в Нью‑Йорке. В этом выступлении было объявлено о смещении акцентов в американской стратегии национальной безопасности: вместо трумэновской стратегии «сдерживания», предусматривавшей размещение американских обычных сил на заморских базах вблизи советских границ и оказание военно‑экономической помощи другим странам, провозглашалась новая стратегия – «массированного возмездия». В основу стратегии «массированного возмездия», по словам Дж. Ф. Даллеса, лежит «решение полагаться главным образом на большую способность нанести мгновенный ответный удар средствами и в местах по нашему собственному выбору"(31).

Стратегия «массированного возмездия», таким образом, предусматривала сокращение обычных вооруженных сил и военного бюджета США при одновременном увеличении роли стратегической авиации и ядерного оружия(32). Технологическое превосходство США, по мнению разработчиков данной стратегии, должно было поставить советское руководство перед выбором: отказаться от «коммунистической агрессии» или подвергнуться термоядерному удару. Эта стратегия должна была нейтрализовать советское превосходство в обычных силах на европейском театре военных действий – главном ТВД «холодной войны», где 20 американским дивизиям в начале 50‑х гг. противостояли 175 советских, и, кроме того, сократить военные расходы, с тем, чтобы придать новый импульс американской экономике. Соответственно, в 50‑е годы произошел значительный рост стратегического потенциала Соединенных Штатов: так, если в начале 50‑х годов в распоряжении Стратегического авиационного командования США находилось 624 средних и тяжелых бомбардировщиков и примерно 1000 ядерных боеприпасов, то в 1960 г. – уже 1735 бомбардировщиков и около 18.000 ядерных боезарядов (из них 4362 – только на стратегических носителях)(33).

При этом любое неблагоприятное для официального Вашингтона развитие международной ситуации рассматривалось творцами стратегии как «агрессия Москвы». Для того чтобы обеспечить международно‑правовое обоснование массированного применения стратегического ядерного оружия, Соединенные Штаты в период администрации Эйзенхауэра‑Даллеса занимались активным созданием военных блоков с участием или при активном содействии США по периметру границ Советского Союза (т.н. «пактомания Даллеса») – СЕАТО, СЕНТО, АНЗЮС – а также подписанием двусторонних военно‑политических соглашений с Японией, Южной Кореей, Южным Вьетнамом и Тайванем.

Стратегия «массированного возмездия» была, однако, не оборонительной, а наступательной по своим конечным целям. Так, европейским компонентом стратегии была доктрина «отбрасывания коммунизма», которая фактически предусматривала, что «антикоммунистические революции» в странах Восточной Европы и СССР будут взяты под американский «ядерный зонт». Тем самым, по мнению разработчиков стратегии, удастся добиться сужения сферы «реального социализма» и трансформации общественно‑политического строя в т.н. «социалистических странах».

Date: 2015-09-24; view: 291; Нарушение авторских прав