Г. Москва. ул. Тверская

Сергеев шел по Тверской, толкая перед собой тележку, взятую из ближайшего супермаркета, которая доверху была набита всяческой музейной утварью. Естественно не бронзовыми чашами, статуэтками и амфорами. Бинокли, финки, кортики, пара керосиновых ламп и прочая мелочь, взятая из бывшего музея Революции, из экспонатов превратились в неплохие трофеи, за которые, на уже организовавшемся черном рынке, (а куда же без него?) можно было бы выменять не так уж мало жратвы или патрон. И вот они теперь, опередив незадачливых мародеров, волокли все это на Лубянку, в объединенный штаб сопротивления, рядом с которым теперь находился и совет начальников станций, переехавший сюда с Пушкинской. Именно выполняя решение совета, ГБРовцы и шастали по всем окрестным музеям, в поисках полезных вещей. Теперь, благодаря этому, например, совет имел возможность печатать нормальные продуктовые карточки, отказавшись от тех самопальных, которые было довольно легко подделать. В машзале бункера ФСБ уже стояли, принесенные из Политехнического музея, действующие машины: 'Аугсбург' 1904 года, 'Графотайп' 1910 года и даже старушка 'Линотип', скрипящая своими механизмами, аж с середины восемнадцатого века! Но Епифанов все же захватил с собой, похожий на старинный стул, небольшой печатный станок, обнаруженный им в одном из залов бывшего музея Революции. Как теперь назывался этот музей, Сашка не знал, но не революции — точно. Там было много всякой всячины, не имеющей ничего общего с 'Великой Октябрьской'. Например, автомат ППШ, в который вцепился Сашка и, не смотря на все уговоры Сергеева, тащил сейчас с собой, то и дело косясь на его массивный диск. Такой каприз дорого обошелся Епифанову. Ведь помимо этого мастодонта, он тащил еще, привязанный к спине стулообразный печатный станок и коробку со свинцовыми формами.

— На кой черт, ты взял это чудо? И так еле плетемся, — Сергеев пнул ногой открытую переднюю дверь, стоящей поперек дороги маршрутки.

— А что? Калибр 7,62 миллиметров. 71 патрон в диске…

— Ага. Шесть кило веса и отдача…

— Да ладно… Вон, бабулю тележкой не задави, — Епифанов кивнул в сторону, крадущегося к ним существа.

Сергеев посторонился, давая дорогу старушке, но та, вцепившись ему в локоть, забормотала. Сначала шепотом, неразборчиво, но с каждой секундой все громче и громче.

— И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих.

Лейтенант попятился, увлекая за собой тележку.

— И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор…ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?

Сергеев попытался высвободить правую руку, на которой висела старушенция, но она еще крепче вцепилась в его локоть.

— И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить…

Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю; и третья часть дерев сгорела, и вся трава зеленая сгорела.

Епифанов, протер запотевшие окуляры противогаза и с интересом наблюдал за растерявшимся напарником.

— Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море; и третья часть моря сделалась кровью,

и умерла третья часть одушевленных тварей, живущих в море, и третья часть судов погибла, — не унималась бабка.

— Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.

Имя сей звезде 'полынь'; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки.

— Где-то я уже это слышал, — Сашка задумался, — Ах, да! Апокалипсис от Иоанна. В фильме про Чернобыль еще…

— Четвертый Ангел вострубил, и поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд, так что затмилась третья часть их, и третья часть дня не светла была — так, как и ночи.

Оба поисковика не произвольно посмотрели на затянутое серой пеленой небо.

— Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны.

И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы.

— Мутантов нам здесь еще не хватало, — Епифанов оглянулся по сторонам.

— И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих.

И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека.

— Да нет. Не мутанты это — радиация…

— Кто имеет ухо, да слышит…

— Пойдем, — Сергеев сделал еще одну попытку освободиться.

— В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них, — старуха разошлась. Её монотонное бормотание постепенно превращалось в истошный вой.

— И трупы их оставит на улице великого города… Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя… И видел я как бы стеклянное море, смешанное с огнем… И вышли из храма семь Ангелов, имеющие семь язв, облеченные в чистую и светлую льняную одежду…

Старуха рванула грязные лохмотья, оголив изъеденную язвами грудь и завизжала, — Я. Я седьмой ангел. Я видела стеклянное море… Там, — она махнула рукой в сторону северо-запада и снова принялась завывать.

— Все народы придут и поклонятся пред Тобою, ибо открылись суды Твои.

Сергеев рванулся. Скрюченные пальцы скользнули по прорезиненной ткани костюма химзащиты. На несколько секунд воцарилась тишина, и поисковики зашагали прочь. Но, опомнившись, старуха засеменила за ними.

— И посыпали пеплом головы свои, и вопили, плача и рыдая: горе, горе тебе, город великий, драгоценностями которого обогатились все, имеющие корабли на море, ибо опустел в один час!

Веселись о сем, небо и святые Апостолы и пророки; ибо совершил Бог суд ваш над ним.

— Пошла, пошла отсюда, — Сергеев замахнулся.

— Да. Она еще упрямее, чем предводитель тех, которые живут в торговом центре под Пушкой, — Епифанов снял с плеча незаряженный ППШ, — тот хоть с третьего раза понял, что от него хотят.

— Да. Ты прав. Надо и в правду, шмальнуть ей под ноги, — лейтенант сняв свой 'калаш', передернул затвор, — может хоть тогда отстанет.

Существо, закутанное в лохмотья, вдруг, довольно резво для старухи, отскочило метров на пять-семь. Но когда Епифанов и Сергеев, осторожно обходя завалы из машин, двинулись к Лубянке, вновь потащилось за ними — теперь уже на некотором расстоянии.

— И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его, — камень, описав дугу, стукнулся о борт тележки.

— Твою мать.

Он, не до конца прикрутил фитиль свежедобытой керосинки и, сняв колпак, прикурил от еле мерцающего огонька.

— Что, не спится? — в дверях, подперев плечом косяк, стоял Сергеев.

— Да, Ленка вот на дежурстве…

— Ну что же. В наличии отсутствия сексотерапии, — лейтенант извлек из-за пазухи бутылку 'столичной', - нервишки подлечим старым добрым методом — местной анестезией.

— Откуда?

— Да вот, на вторую керосинку сменял.

— Гляди, начальство узнает…

— М что? В Тушино пошлют? Поближе к стеклянному морю?

— Шутки у тебя…

— А что? Все мы под богом…

— Вот я и думаю. Может права в чем-то сегодняшняя бабка. Сильно мы ему, — Сашка ткнул вверх указательным пальцем, — сильно видать насолили, говорю.

— Да выбрось ты из головы эту хрень. В последнее время у многих крыша съехала. Я еще до ЭТОГО таких видел. Да что там говорить… На самого иногда такой депресняк накатывает… Смотришь иной раз на обглоданную башню 'Федерация' или на огрызок 'Останкинской'…

— Что и 'Останкинская'… А я где-то читал, что эта телебашня и при ядерном взрыве устоит… Не помню где… но читал что-то такое.

— Ладно. Давай доставай стаканы, — Сергеев откупорил бутылку, — примем лекарство от депрессии.

* * *