Г. Татарстан. в/ч №12238 в окрестностях р. Сулица

Серега зевнул и помотал головой. Сильно хотелось спать. Впрочем, жрать — хотелось еще сильнее.

Он не понимал — зачем нужно торчать здесь, на этой вышке по ночам? От бабок старых шухериться штоли? Даже майданутые с этого Майдана сюда не сунуться. На прошлой неделе им последний полудохлый БТР сожгли. Да и вояк-то у них — раз, два и обчелся. И те — ментяры-срочники. Вот народ щас с Буинского элеватора вернется, и прикроем этих Майдаунов.

Серега снова зевнул, но закрыть рот ему помешал 'Орлан-3, по самую рукоятку вошедший под сердце. Мешком осевшее тело, Хазаров пристроил так, что снизу казалось, что часовой кемарит, привалившись к мешкам с песком.

— Держи свой Орлан, — Хазаров протянул нож, вытирающему 'Колд Стил Вояджер' о бушлат, лежащего ничком, светловолосого парня.

— Сколько же у тебя их? Еще штык-нож…

— Ну, так пригодились же.

С двадцатью бандитами они управились на удивление легко. За пятнадцать минут и без единого выстрела. Хотя чему тут удивляться? Школьники.

Взрыватели, капсюли-детонаторы, капсюли-воспламенители и уже готовые запалы — все это, как они и ожидали, лежало бережно расфасованное по ящикам и коробкам в углу ангара, сразу за аккуратно расставленными минометами. Бывший военрук знал свое дело. Чтож, ему же хуже.

Сухоруков скатал очередной шарик из отсыревшей муки и, выщелкнув его с пальца, на этот раз попал прямо в затылок, сидящему на крайнем мешке и болтающему ногами, Саньке. Он не любил ездить в кабине. Как бы отдельно ото всех. Надо всегда быть в коллективе. Чувствовать его настроение. Тем более коллектив этот — пацаны по шестнадцать, семнадцать лет.

— Ну-у-у. Максимыч, — Санька, переложив автомат в левую руку, с физиономией, выражающей крайнюю степень недовольства, вытащил из топорщащихся за ухом волос липкий комок.

— А ты не зевай. Ишь расслабились. Думаете все вокруг так и будут разбегаться перед вами, как эти Буинские? Спецназовцев уже забыли? Так я вас на тридцать свежих могилок свожу. А то шли, понимаешь, за тем уродом к речке — как на пляж. Будете так жить — к лету от вас ничего не останется. Учишь вас, учишь, — ворчание Сухорукова становилось все тише, постепенно утонув в шуме работающего мотора.

В Буинске они порезвились славно. Совместили приятное с полезным, так сказать. Загрузили все одиннадцать отбитых у МЧСовцев КАМАЗов, первосортной мукой. У мукомольного им только пришлось расстрелять какого-то чудака, полезшего на них с 'Сайгой'. Парни подзавелись и устроили небольшое шоу. Обваляв аборигенов, закончивших погрузку КАМАЗов, в муке, они, за руки, за ноги, кидали их в топку подожженного элеватора, с криками: — 'полезай колобок в печку', 'а я люблю с мясом' и 'знатный хачапури получится'. Обормоты. Давно он так не смеялся. А 'танец маленьких лебедей', который танцевало местное бабье? Это просто праздник какой-то! Голые, обсыпанные мукой, они такое вытворяли. Особенно, когда Санек стал шмалять им под ноги. Умора. Потом тех, что постарше отправили вслед за мужиками, а с теми, что помоложе… Э-эх. Если бы еще зерно в жопу не впивалось и мука во все щели не лезла бы… Экстрим. Порево селянок под открытым небом, среди холмов зерна… — голова Сухорукова от резкой остановки мотнулась, задев каркас кузова.

— Ептыть. Колян. Ктож так водит? Чай не дрова везешь, — экс-военрук спрыгнул на землю — вылезай. Приехали.

Триста пятьдесят сонных архаровцев, протирая глаза, полезло из КАМАЗов.

— Мать твою. И здесь сонное царство. И-э-эй. Лодыри. Выходи разгружать, — наглеющий с каждым днем Санька Шустов (правая рука Самого все-таки), поплелся пинками поднимать оборзевших друганов из бывшей сто двадцать пятой школы.

— Курортники блин.

Остальные потянулись следом.

— Надо бы охранение у машин выставить, — Сухоруков потянулся всем телом и, махнув рукой, направился в свою резиденцию — на второй этаж ангара. Пнув и без того раздолбанную дверь в свое логово, он услышал пронзительные крики, доносящиеся из казармы. Сухоруков хотел выглянуть в окно, выходящее как раз на солдатское жилье, но не успел.

Зарево пожара было видно в Майдане аж до глубокой ночи. На него любовались, когда разгружали мешки с мукой с единственного уцелевшего КАМАЗа, который стоял в хвосте колонны и который, рискуя угодить под хаотично разлетающиеся боеприпасы, лихо вывел из-под огня безбашенный Хазаров. Гулкое эхо разрывов перекатывалось по окрестным лесам до вечера следующего дня. Его, наверное, можно было бы услышать и в самой Казани, но там это эхо слушать было не кому.