Глава 21. – Думаю, вам следует взглянуть на это, – сказал Давид Доусону, пока они наблюдали, как два младших офицера погружали громоздкие сани в фургон

– Думаю, вам следует взглянуть на это, – сказал Давид Доусону, пока они наблюдали, как два младших офицера погружали громоздкие сани в фургон. Они стояли во дворе хижины, которая теперь выглядела такой унылой развалюхой, будто в ней никто не жил уже многие десятилетия. Давид, с перевязанными самодельными бинтами руками, передал конверт Доусону.

– Брэннаган оставил это письмо в трех экземплярах, в спальне, – объяснил он офицеру, – одно из них было предназначено мне. Теперь понятно, что послужило причиной трагедии.

Доусон снял перчатки и открыл конверт, потом порылся во внутреннем кармане куртки в поисках очков; нашел и водрузил на нос. По мере того как он читал, его лицо становилось все напряженнее, сурово нахмуренные брови говорили о серьезности дела. Полицейский, без сомнения, был потрясен размахом противозаконных действий Шейлы.

– Бог ты мой! – воскликнул он наконец. – Если все это правда, просто потрясающе, как ей удавалось оставаться безнаказанной?

– Я понимал, что с Брэннаганом что‑то происходит, – без усилий солгал Давид. – Я корю себя за то, что не понял, что он был на огромных дозах наркотиков. Похоже, я слишком давно не занимался общей практикой.

Доусон печально покачал головой:

– Эта женщина… Я не могу вам всего рассказать, но за эти годы у меня возникали кое‑какие подозрения.

– Правда? Какие?

– Давайте поговорим о Брэннагане, – поколебавшись, попросил полицейский. – Я слышал, вы довольно часто навещали его в последнее время. Как по‑вашему, доктор Вудрафф, это мог быть несчастный случай? Я хочу спросить: эта зависимость – достаточно ли серьезный мотив, чтобы человек покончил жизнь самоубийством?

Давид посмотрел на Доусона. У того было открытое лицо человека, которому можно доверять. Казалось, он многое знал обо всех и каждом, но в таком городишке, после стольких лет, проведенных здесь, это было вовсе неудивительно. Но в любом случае это был вполне справедливый вопрос.

– Скорее всего, нет. Но доктор Брэннаган страдал длительной депрессией, поэтому я и заглядывал к нему. Печально, но он отказывался от всякой помощи. Возможно, он боялся разоблачения.

– А он еще и прикладывался к бутылке, не так ли? – Доусон поднял голову, показывая, будто пьет из горла. – Из моих источников мне стало известно, что он выпивал до двух бутылок в день.

– Ну, – резко ответил Давид, – ваши источники немного преувеличили, но да, вы правы.

– И все же интересно, – задумчиво произнес Доусон, – что может заставить человека решиться замерзнуть насмерть?

Давид с содроганием подумал о другом письме, лежавшем в его кармане. Он сознательно пошел на сокрытие улик. Он еще не знал, к чему это приведет, но понимал, что Шейлу могут посадить в тюрьму, и, если у него не хватит сил дойти до конца в своем внезапно принятом решении, дети будут отданы органам опеки.

– Мы должны тщательно все обыскать, – сказал Доусон, будто почувствовав его смущение. – Может быть, что‑нибудь обнаружим.

– Почему бы вам не начать с того места, которое указал сам Брэннаган? – Давид кивнул в сторону сарая, и Доусон позвал своих коллег следовать за ним. В сарае было много всякого старья, скопившегося за долгие годы жизни в хижине. Но то, что они искали, лежало в двух больших чемоданах. Доусон открыл защелку и откинул крышку одного из них. Внутри было огромное количество стеклянных ампул – годы и годы страданий, возможно, краткого удовольствия, – это объясняло и подтверждало падение Иена Брэннагана. Полицейские открыли другой чемодан, и все трое принялись записывать что‑то в своих блокнотах, не снимая тонких кожаных перчаток, чтобы не отморозить руки.

– Мы забираем это с собой, – сказал Доусон, и молодые полицейские потащили чемоданы в фургон. Доусон собирался идти в хижину, но Давид остановил его.

– Я не очень разбираюсь в канадских законах, но, должен сказать, меня беспокоит, что станет с детьми? Какое наказание может быть назначено Шейле Хейли за такое преступление? Конечно, у детей есть я, их отец, но им все равно будет очень трудно.

– Это будет очень серьезное наказание, – покачал головой Доусон. – Несколько лет. Ей надо бы нанять какого‑нибудь ушлого адвоката.

Давид не смог сдержать улыбки:

– Одного такого она уже умудрилась нанять. Настоящий хищник!

– Ну, – полицейский с сочувствием похлопал Давида по плечу, – поскольку вы сами об этом упомянули, я, с вашего позволения, знаю, почему вы сюда приехали. До меня такие сведения доходят. Я, когда услышал, очень вам посочувствовал. Оказывается, вы ничего не знали об этих детях до недавнего времени, не так ли?

– Да, это так, – Давиду стало не по себе, и он попытался сменить тему. – Есть еще кое‑что. Я сделал укол собаке Брэннагана сегодня утром, просто из сострадания. Он был уже при смерти. Очень старый пес, глубоко преданный Брэннагану. Думаю, он бы сам умер, если бы я ему не помог. Вы не могли бы его тоже забрать? Было бы отлично, если бы их можно было не разлучать…

Полицейские получили приказ осмотреть хижину и отнести мертвого пса в фургон. Доусон настаивал, чтобы Давид поехал с ними в больницу, чтобы показать обмороженные руки, но тот отказался. После того как полицейские уехали, он в последний раз зашел в хижину, раздумывая, есть ли там что‑нибудь, что он хотел бы оставить себе на память о друге. В конце концов он взял лыжи с палками – горькое напоминание о последнем путешествии Иена – и запихал их в «бьюик». Потом закрыл дверь хижины, надеясь больше никогда не видеть этого печального места.

«Бьюик» совершенно заглох. Давид ругал себя за то, что не попросил людей Доусона помочь ему. Подстелив под колеса собственную куртку и все, что смог найти во дворе, он наконец‑то сдвинул чертову машину с места и уехал прочь, ни разу не обернувшись.

* * *

Пока Давид ехал к больнице, он размышлял о теории главенства сознания над материей. Он все утро орудовал обмороженными руками, игнорируя боль, но теперь она заявила о себе в полную мощь, и он чувствовал тошноту и опустошенность.

– Кто сегодня работает? – спросил он у Вероники, новенькой медсестры из Виннипега, которая встретила его в коридоре. Она выглядела бледной и сильно расстроенной.

– Хогг, Леззард, Кристоф, – ответила она, косясь на грязные тряпки на его руках. – Этайлан только что ушла. – Она подошла ближе и прошептала: – Они все только что вернулись из морга. Думаю, вы не знаете… Иен Брэннаган замерз насмерть вчера вечером.

– Я знаю, – Давид легонько похлопал ее по плечу.

– Я его совсем не знала, – всхлипнула девушка, – но это так ужасно!

– Вы привыкнете к таким вещам. Тут такое часто случается. Я довольно хорошо знал Иена, и, поверьте мне, он обрел покой.

Девушка кивнула, вытерла глаза платочком и пошла по коридору.

Хогг удивленно посмотрел на Давида, когда тот, бледный и взъерошенный, вошел в его смотровой кабинет, выставив вперед руки.

– Да, это я нашел Иена, – сказал Давид, предвосхищая все вопросы. – Я все вам расскажу потом, но сначала осмотрите, пожалуйста, мои руки.

Их взгляды на мгновение встретились, потом Хогг быстро снял повязки.

– Боже‑боже, – причитал он, – нехорошо, нехорошо!

Они вдвоем рассматривали руки, будто куски печени в лавке мясника. Хогг ощупал темные водянистые пузырьки и покачал головой.

– А как насчет этого? – Давид обратил внимание Хогга к безымянному пальцу левой руки, кончик которого уже почернел.

– Да, я смотрю на него, старина. Очень плохо, очень плохо. Действительно, очень серьезно. – Хогг поскреб подбородок. – Сухая гангрена. Боюсь, эту часть лучше удалить.

– Но не весь палец, надеюсь? – вздрогнул Давид.

– Только часть, всего часть, – Хогг успокаивающе похлопал его по плечу. – Только одну фалангу. Мы можем сделать это сейчас. Чем скорее, тем лучше. Это не займет много времени. – Он позвонил медсестре. Появилась Вероника, и Хогг послал ее за необходимым инструментарием.

Давид безучастно смотрел, как Хогг скальпелем быстро делает надрез вокруг кончика пальца, хирургическими щипцами отделяет кость, а потом зашивает лоскуты кожи на ране. Хогг – настоящий профессионал, он сделал множество подобных операций. Давид посмотрел на жалкий кусочек мяса, изуродованный гангреной, который еще недавно был его пальцем. Он сиротливо лежал в металлическом лотке – на него не польстился бы и голодный пес. Давид молча попрощался с ним. Это было угнетающее зрелище, он ведь знал, что это значит. Но его гитару украли, и эта часть его прошлого теперь казалась нереальной. Оперировать же это не помешает, поскольку он правша.

– Надеюсь, с остальными будет все в порядке.

– Остальные в порядке, старина. Не беспокойтесь, не беспокойтесь. Судя по вашему виду, вам следует отдохнуть. Я хочу расспросить вас о Иене, но мы можем поговорить позже. – Он перебинтовал обе руки и ввел внутривенно антибиотики. – Вероника, возьмите мою машину и отвезите доктора Вудраффа домой.

– Одну минуту, я позову вас чуть позже, – сказал Давид Веронике.

Оставшись одни, мужчины посмотрели друг на друга. Давид чувствовал невероятную усталость, но нужно было сделать и это дело, прежде чем он сможет наконец забраться в свой пурпурный грот, нырнуть с головой под одеяло и двадцать четыре часа ни с кем не разговаривать.

– Эндрю, вы не могли бы достать письмо в левом кармане моей куртки и прочитать его, – попросил Давид.

Хогг, озадаченный и настороженный, выполнил просьбу. Он достал письмо, открыл его, прочитал и побледнел.

– О нет! Шейла бы никогда… Это все Иен! – это все, что он смог сказать, и закрыл лицо руками.

– Прекратите, Эндрю! Думаю, вы все знали. Шейла снабжала Иена годами. Не пытайтесь уверять меня, что вы не подозревали!

Хогг ничего не отвечал и по‑прежнему закрывал лицо руками.

– Посмотрите на меня, Хогг! – Давид повысил голос. – Не пытайтесь отрицать это. Иен умер частично по ее вине!

Вдруг Хогг поднял лицо:

– Кто‑нибудь еще видел это письмо? Оно ведь было запечатано.

– Боюсь, что да. Письмо существует в трех экземплярах, все подписаны Иеном. Одну копию я отдал Доусону вместе с магнитофонными записями. В общем, для Шейлы игра закончена.

– Как вы могли? – взорвался Хогг. – Как вы могли поступить так с детьми, вашими детьми?! Вы понимаете, что они останутся без матери? Шейла пропала, она пойдет в тюрьму…

Давид потрясенно уставился на Хогга. Даже после всего случившегося Хогг хотел, чтобы Давид покрывал Шейлу.

– Как вы можете продолжать покрывать эту женщину? – с презрением спросил Давид, – После всего того, что она сделала с Иеном, да и с вами тоже? Вы могли быть признаны виновным в этом преступлении, неужели вы не понимаете?

– Я знаю, – Хогг опустился на стул и снова закрыл лицо руками. Глухо всхлипнул, потом еще раз. Он плакал. – Я знаю, что она… может… доставлять неприятности. Вы должны понять, она очень сложный человек, много перенесший… Я очень привязан к ней… – простонал Хогг. Он вынул большой носовой платок и высморкался. Давида тошнило от этого душераздирающего тона. Но в то же время ему было жаль этого человека. Давид никогда не осознавал, насколько Хогг боготворил Шейлу, хотя было ясно, что он влюблен в эту женщину. Неудивительно, что Анита его бросила. Для него существовала только одна женщина.

И Давид внезапно решился. Почему бы и нет? Хогг должен об этом знать.

– Я вам покажу, что еще она сделала. Посмотрите во внутренний карман, там другое письмо. Его я утаил от Майка Доусона. А вам показываю только для того, чтобы вы знали: я очень беспокоюсь о том, что может случиться с детьми. Я делаю это только для того, чтобы они не попали в руки какой‑нибудь ужасной воспитательной организации или, что еще хуже, в какой‑нибудь приют.

Хогг беспомощно смотрел на него. Казалось, он был не в состоянии воспринимать еще что‑то, но медленно поднялся и порылся в куртке Давида в поисках еще одного письма, на этот раз запечатанного. Он вскрыл конверт ножом для бумаги со своего стола.

Давид наблюдал за Хоггом, пока тот читал письмо. Выражение его лица изменилось. Он глубоко вздохнул, брови его перестали хмуриться, и он с искренней теплотой посмотрел на Давида.

– Спасибо, – просто сказал он.

– Спасибо? – взволнованно вскрикнул Давид в ответ. – Я буду заботиться о них, но я не могу обманывать их все время. Я не могу притворяться, что я их отец. Вся эта ситуация – сплошное сумасшествие! Разве вы не видите? И все это – дело рук Шейлы! Она разрушила мой брак, вообще все!

Казалось, благодарность Хогга не знала пределов.

– Вы не совсем правильно поняли меня, Давид. Я благодарен вам не за то, что вы соглашаетесь присматривать за детьми. Я благодарен вам за… Вы не поверите, как много это для меня значит, Давид! – он наклонился вперед, опершись на локоть. Глаза его были красными и опухшими. – Понимаете, Миранда и Марк мои дети, – медленно произнес он.

Давид долго смотрел на Хогга, потом рассмеялся:

– Я не верю. Только не говорите, что и вы вовлечены в этот фарс. Почему, ради всего святого, вы не сказали мне об этом там, в кафе, когда я сказал, что я их отец?

Хогг выглядел оскорбленным:

– Это не повод для шуток. Я был в смятении. Когда вы оглушили меня своим заявлением, я подумал, что Шейла врала мне все эти годы и просто доила, вымогая алименты. – Он откинулся назад, под мышками расплывались большие пятна пота. – Думаю, вам следует знать… У Шейлы была связь с одним человеком в период их зачатия. Вероятнее всего, она надеялась, что именно он является отцом детей, но вскоре выяснила, что это не так. – Хогг грустно рассмеялся и покачал головой. – Если бы только она спросила меня, я бы ей тут же сказал. Ведь именно я делал ему вазэктомию. К тому времени, когда она это выяснила, было поздно делать аборт. Слава Богу! Она бы вытравила моих детей. А я так их хотел! Я готов был на все! Я бы даже согласился сам их воспитывать, если бы это было возможно. В конце концов мы договорились. Я пообещал Шейле, что всегда буду помогать финансово, всегда буду рядом, когда понадоблюсь… буду любить их… даже на расстоянии, если она будет настаивать на этом. И тут появились вы… Как я мог спорить с результатом теста на ДНК? – Хогг пожал плечами несколько раз, как будто старался сбросить с себя воспоминания об их встрече в кафе. – Это было очень неприятное открытие.

Давид был ошарашен услышанным. Он был убежден, что отцом детей является Иен, но, оказывается, ошибался.

– А дети… Они знают об этом?

– Конечно, нет! Шейла не захотела. Сначала потому, что я был женат. Это я мог понять. Ну а когда… Анита оставила меня, я думал, мы наконец‑то заживем одной семьей, но Шейла не захотела. Со своим ужасным прошлым она не хотела никаких обязательств. Я это полностью принял. Тем не менее я надеялся, что когда‑нибудь она изменит свое мнение. Мы всегда были… достаточно близки.

Давид потрясенно покачал головой:

– Неужели вы не понимаете, она обирала всех и каждого: у вас брала алименты, у Иена – деньги за наркотики, я должен был стать следующей жертвой. Неудивительно, что она всю жизнь провела в этом городе. А я никак не мог понять, почему такая женщина, как она, тратит свои лучшие годы на жизнь в Лосином Ручье, но теперь все стало предельно ясно. Она копила деньги. Вы должны были все ей передать. Она выдающийся жулик… настоящая мошенница.

Давид с некоторым удовлетворением наблюдал, как Хогг съеживается на кресле.

– Пожалуйста, Давид, разрешите мне оставить это письмо у себя.

– А что вы собираетесь с ним делать? – спросил Давид. Бедняга, должно быть, в полном смятении. Письмо является дополнительным свидетельством криминальных наклонностей Шейлы, и ей вполне могли добавить срок еще и за ложный иск об установлении отцовства. В то же время, передав его в полицию, Хогг может доказать свое собственное отцовство – и это его законное право.

– Конечно, оставьте эту чертову бумагу у себя, но учтите, у меня есть копии, – ответил Давид.

– Мне нужно время, – заныл Хогг. – Нам нужно время все хорошенько обдумать.

– Слушайте, Хогг, это ваши дети, а не мои. В первую очередь вы должны беспокоиться о них, а потом уже о Шейле. Позвольте мне отдать письмо Доусону.

Хогг тихо всхлипывал, и все же Давид уловил изменение в его настроении. Его слова точно попали в цель.

– Вы нужны этим детям, Эндрю, вы должны заботиться о них. Давайте… идите к Доусону сами. Скажите ему правду.

Внезапно у Давида закончился запас энергии. Он почувствовал головокружение и слабость. Поднявшись, он пошел к двери. В коридоре Вероника чопорно сидела на стуле и ожидала его.

– Вот теперь отвезите меня, – сказал он девушке и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ.

– Давид, подождите, – позвал его Хогг, тон его был робкий и озабоченный. – Когда прекратится действие анестезии, вам будет очень больно. Позвольте мне хотя бы сделать вам укол демерола.

Давид остановился.

– Хорошо, – согласился он, пряча улыбку, – если необходимо, делайте.

* * *

Глаза у Тилли округлились, когда он, шатаясь, прошел мимо нее по лестнице.

– Давид, что случилось с твоими руками? Где ты был?

Давид не нашелся что ей ответить, поэтому молча шел, нащупывая ключи в кармане, но он не смог засунуть руку в карман, чтобы достать их.

– Помоги мне, – попросил он слабым голосом, и Тилли побежала к нему.

– О Боже мой! Что с тобой случилось?

– Ключи в кармане, – сказал он, поднимая руки, чтобы она могла залезть в карман. Она поискала и достала их. Открыв дверь, она помогла ему дойти до кровати. Он упал на покрывало и застонал. Тилли стала развязывать шнурки на его ботинках, и, пока она с ними возилась, он впал в сумеречное состояние, где было голубое небо и он взвивался ввысь, раскинув руки, как крылья. Давид чувствовал, как Тилли расстегивает его брюки, и не сопротивлялся, когда она стащила их с него. Другое дело свитер. Он должен был проснуться хотя бы на чуть‑чуть, чтобы она могла осторожно снять его с забинтованных рук.

– О Боже! – воскликнула она. – Давид, дорогой, что ты сделал?

– Где же твой источник информации? – пробормотал Давид. – Он что‑то запаздывает.

– Так что же случилось? – продолжала допытываться Тилли, расстегивая его рубашку.

– Мой друг умер, – ответил Давид, не открывая глаз. – Мой брак распался. Мои дети – не мои дети, и я никогда не смогу снова играть на гитаре – ее у меня украли, и дом мой продали каким‑то ужасным людям, и я под огромной дозой демерола. Отличная штука. Я столько лет потерял… Проклятье!

– О Давид! – Тилли взяла его лицо в свои крошечные ладони и несколько раз поцеловала в лоб. Это было очень приятно, и он улыбнулся. Теперь она уже целовала его в губы – короткими, быстрыми поцелуями, от одного уголка к другому. Он обхватил ее руками, и она страстно обняла его в ответ. Потом он зарылся в ее мягкие волосы и утонул в ее объятиях, теряя сам себя.

В следующее мгновение они оба были под пурпурным бархатом, и женщина все еще покрывала его поцелуями, и он стал целовать ее в ответ. Было так приятно, так тепло, так влажно. Он смутно осознавал, что он почти раздет, вероятно, он и был голым. Не страшно, по крайней мере она одета. Он чувствовал, как ее руки гладили его спину, ягодицы, бедра. Это было так приятно, что ему не хотелось ее останавливать. Что‑то зрело у него в паху, пульсировало, и он привлек ее ближе и прижал к себе сильнее. Она перекатилась на него сверху, и его возбужденное естество оказалось где‑то между ее колен. Ее тело было таким коротким, таким маленьким. Очень странное ощущение, будто обнимаешь ребенка. Это несоответствие ее детских форм и желания зрелой женщины вдруг резко привело его в чувство, и он осознал, что еще мгновение – и он был готов зубами сорвать с нее одежду и овладеть ею. Так хотелось глубоко погрузиться в женское лоно, утонуть, перенестись в какое‑то иное место, но это было сумасшествие. Завтра он проснется… с Тилли. Это неправильно. Он знал, что сильно пожалеет об этом.

– Нет, Тилли, – с трудом выговорил он, – мы не должны!

– Почему? – возразила она, продолжая покрывать горячими поцелуями его губы.

– Ты пользуешься моей беспомощностью. Это нехорошо. Я накачан наркотиками по самую макушку.

– Это хорошо, – усмехнулась Тилли.

– Нет, не очень. – Он уже полностью проснулся и легонько оттолкнул ее от себя плечом. – Руки ужасно болят, – солгал он. – Тилли, мне ампутировали палец. Пожалуйста, Тилли! Я не могу. Мне очень жаль, правда!

Она посмотрела на него сверху вниз и нахмурилась.

– Ампутировали? О, это ужасно, Давид! – Он видел, что она поняла, что он на самом деле имел в виду. Он просто не хотел делать этого, потому что не мог завязать с ней отношения. Было заметно, как она расстроена. Она откатилась от него и привела свою одежду в порядок. – Я приготовлю тебе чай, – тихо сказала она и вышла из комнаты. Спустя несколько секунд он был уже очень, очень далеко.

* * *

Давид медленно брел по городу. Если бы не бесконечные мысли о том, что произошло за последние два дня, и не предстоявшая встреча, ему бы очень нравилось всеобщее оживление, связанное с Днем жителя Крайнего Севера. Этот ежегодный праздник, проводимый накануне Рождества, обычно состоял из гонок на собачьих упряжках и других не менее удивительных мероприятий. По всему городу раздавалось тявканье, поскуливание и злобный лай собак, привязанных к столбам или запряженных в сани, которые стояли на специально расчищенных участках земли в ожидании начала соревнований. Погонщики собак и их семьи со всех Северных территорий, включая Юкон, Аляску и Альберту, были желанными гостями. Атмосфера веселья, спортивного азарта и всеобщей радости стала еще заметнее из‑за ярких, безвкусных рождественских украшений, которые в одночасье появились по всему городу.

Давид постарался настроиться на встречу. Майк Доусон сидел в машине перед домом Шейлы. Давид пришел ровно в одиннадцать, как и договаривались. Он кивнул офицеру полиции. Тот выглядел мрачным. Он знаком позвал Давида сесть в машину.

– У меня не было выхода, – признался он извиняющимся тоном. – Я должен был привезти ее сюда. Это не мелкое нарушение, а серьезное преступление. Ее обвинят в похищении собственности больницы, продаже наркотиков и мошенничестве. И в довершение всего сегодня пришел Эндрю Хогг с новой уликой. Я так понимаю, вы уже знаете?

– Да, поэтому я и хотел поговорить с детьми. Уверяю вас, это стало для меня серьезным потрясением, – честно признался Давид. – Я уже почти свыкся с мыслью, что я – отец.

– Мне очень жаль вас, доктор Вудрафф. Должно быть, все это совершенно разрушило вашу жизнь. План, который она состряпала, действительно потрясающий. – Доусон выглядел озадаченным. – Думаю, вам тоже понадобится адвокат. Это простая формальность; она уже во всем созналась. Вам нужно будет представить только те письма или электронные послания, которые вы от нее получали, и свидетельство о проведенном анализе на ДНК. Возможно, какие‑то еще показания, но об этом вам подробно расскажет адвокат. Я говорю это, чтобы вы могли начать действовать.

Давид тяжело вздохнул и открыл дверцу машины.

– Всего один час, – напутствовал его Доусон. – Не больше. Если можете, напомните ей, чтобы собрала все необходимое, ну, все, что положено. Я буду здесь, а Хопвуд – у задней двери. Чтобы не возникало вопросов…

Давид позвонил, ему открыла Шейла. Марк и Миранда с волнением выглядывали из‑за ее спины, вероятно, они знали, что произошло что‑то серьезное. Как только за ним закрылась дверь, Шейла отправила детей наверх, к их большому возмущению и удивлению. У нее не было настроения предлагать ему выпить. Она просто махнула в сторону гостиной. Они сели напротив друг друга.

– Что ты им сказала? – тихо спросил Давид.

Шейла была непохожа сама на себя. Веки опухли, лицо бледное и изможденное. Никакой косметики. Обычно ее наряды были тщательно продуманы, выгодно подчеркивая достоинства ее фигуры. Но теперь на ней был бесформенный спортивный костюм из грубого бледно‑голубого хлопка.

– Они знают, что ты не их отец. Я им сказала об этом сегодня утром. Неужели ты думаешь, что такое можно утаить в Лосином Ручье дольше, чем на один день? Не будь идиотом.

Он проглотил поднимающееся раздражение и гнев, который мог легко захлестнуть его. Он вдруг вспомнил, как однажды, очень давно, в приступе гнева ударил ее. С каким бы удовольствием он сделал сейчас то же самое! Но нужно сдержаться в этом последнем споре с Шейлой. В то же время он был поражен, почти восхищен полным отсутствием раскаяния. Не было ни намека на стыд или унижение оттого, что открылось все, что она натворила.

– Я знаю, что их отец – Хогг, – сказал Давид. – Ты этого не станешь отрицать?

– Это не твое дело, – раздраженно ответила она. – Зачем ты вообще пришел? Почему ты не катишься к себе домой? Здесь тебя больше ничего не держит. – Она бросила на него насмешливый взгляд. – Так что свободен!

– Нет, я пока никуда не уеду, – рассудительно ответил Давид. – Я хочу убедиться, что о Марке и Миранде заботятся… как следует. Я совершенно уверен, что Хогг с удовольствием примет их, если они захотят. Я с легкостью могу и сам их усыновить, поскольку они уже меня хорошо знают. Я выяснял, в их возрасте они уже могут выбирать, с кем жить.

– Ты шутишь! – прервала его Шейла с издевательским недоверием. – Ты именно такой трогательно мягкосердечный, как я и предполагала. Ты предлагаешь принять моих детей, зная, что они не твои!

– А почему нет? Я могу поселиться здесь на время. Тогда они не будут так страдать.

Шейла уставилась на него:

– Отвали. Неужели ты и вправду надеешься, что я позволю тебе въехать в мой дом и забрать моих детей?

– Хорошо. Вычеркиваем этот вариант. Какие у тебя альтернативы? Будут жить с Хоггом, своим настоящим отцом, здесь, в Лосином Ручье, или еще где‑то, или поедут к твоей матери во Флориду?

Шейла саркастически рассмеялась:

– К моей матери? Откуда ты знаешь, что у меня есть мать? Скорее в аду наступит оледенение, чем она захочет взять к себе детей. Она мстительно ненавидит детей. За это я могу поручиться.

Он ничего не ответил. Просто смотрел в окно на Хопвуда, молодого коллегу Доусона, который стоял во дворе, наблюдая за черным ходом и морозя зад в чересчур короткой курточке. Давид старался не рассмеяться над молодым парнем – тот, не зная, что за ним наблюдают, хлопал себя по ягодицам и бегал на месте, пытаясь согреться.

– Ну, ладно, – сказала Шейла через некоторое время. – Хогг – самый вероятный вариант, поскольку он их отец. Я с ним не говорила, но уверена, что он будет только рад. – Шейла улыбнулась своим мыслям.

– А дети знают?

– Что он их отец? Нет еще. Им скажет кто‑нибудь другой. Я уже довольно наслушалась от них за утро. Больше не хочу.

– Ну, хотя бы раз, Шейла, всего один раз ты можешь оставить свою чертову самовлюбленность? – сердито взорвался Давид. – Речь идет не о тебе и твоих нуждах. Мы пытаемся продумать, что будет лучше для детей, твоих детей!

– Ты о них не думал, когда доносил на меня, правда? – криво ухмыльнулась Шейла.

Давид смотрел на нее. Ее себялюбие просто невероятно!

– Какая же ты подлая! – огрызнулся Давид. – То, что ты сделала с Иеном, – такая низость! Ты самая мерзкая преступница! А я был почти готов уничтожить улики против тебя своими собственными руками! – Он с горечью посмотрел на свои забинтованные руки.

– Ну, хватит! – Шейла подняла на него взгляд. – Убирайся из моего дома!

Давид не двинулся с места. Он улыбнулся, глядя на нее:

– Прямо сейчас, пока мы тут разговариваем, газета «Новости Лосиного Ручья» печатает кое‑что очень пикантное о тебе… ну и обо мне, конечно. Я пытался поговорить с мистером Джейкобсом сегодня утром, остановить его ради детей, но он отказался. – Давид с деланной беспомощностью пожал плечами. – Новость есть новость!

Полицейский в саду выглядел сильно замерзшим и постоянно посматривал на часы. Он украдкой зажег сигарету и с усердием пыхтел ею, будто она была источником тепла.

– У нас мало времени, – заметил Давид, глядя на замерзающего парня. – Я хочу поговорить с детьми.

– Они не хотят с тобой разговаривать, – отрезала Шейла.

– Я хочу! – возразил Марк, выходя из прихожей. Он с презрением посмотрел на мать. – Мы сидели на ступеньках и слышали каждое чертово слово, что вы тут произнесли. – Он повернулся к Давиду и рявкнул: – Я же говорил тебе! Я знал, что ты не мой отец. Какого черта ты мне не поверил?

– Я действительно думал, что я твой отец, – признался Давид, протянул руку и попытался прикоснуться к руке Марка. – Но послушай, Марк, мои чувства к вам не изменились.

Марк отпрянул назад. Дрожа всем телом, он уставился на Давида, лицо его исказилось, он с трудом сдерживал злые слезы.

– Мне не нужен никакой дурацкий отец! – крикнул он. – Теперь нам придется проходить через все это дерьмо с Хоггом.

Миранда показалась в дверях, глаза ее были большие и испуганные. Давид вскочил и ринулся к ней.

– Мне очень жаль, солнышко, – сказал он и обнял девочку. Она стояла неподвижно, ее сильно потрясло то, что она услышала. Потом девочка заплакала и неуклюже обняла Давида. Внезапно она отпихнула его и подбежала к Шейле. Сжав кулачки, она наклонилась к матери и закричала:

– Я ненавижу тебя… Ненавижу со всеми твоими потрохами. Надеюсь, ты пропадешь навсегда и меня удочерят. Ты дерьмовая мать. Надеюсь, ты останешься в тюрьме до самой смерти и никогда не вернешься. Ты ужасная, уродливая, отвратительная…

Миранда продолжала выкрикивать поток оскорблений и злобных упреков в лицо своей ошеломленной матери, Давид быстро подошел к телефону в прихожей.

– Тилли, здесь кризис, – прошептал он, как только женщина подняла трубку. – Ты слышишь? Ты сможешь приютить еще двух постояльцев на несколько дней? Двух очень нежных и ранимых постояльцев?.. Отлично. Спасибо, Тилли. Мы приедем через полчаса.

Date: 2015-09-24; view: 255; Нарушение авторских прав