Глава 19. Не знаю, что писать. Хорошо, что ты налаживаешь отношения с детьми

Давид!

Не знаю, что писать. Хорошо, что ты налаживаешь отношения с детьми. Это очень приятно. И с временной работой тоже тебя поздравляю! Значит, тебя не будет дома на Рождество. По правде говоря, я и не ожидала, что ты приедешь, так что не беспокойся. Оформление купчей на дом идет своим чередом. Закончится в начале января. В Дубаи все прошло прекрасно, спасибо, что спросил. Не беспокойся.

Всего хорошего.

Изабель.

Изабель уплывала, как корабль, который уходит в открытое море и становится все меньше и меньше, сливаясь с горизонтом. Давид думал о ней объективно – вспоминал ее харизму, ее горячность, красивый, четко очерченный профиль, необыкновенное очарование, даже ее ревность и упрямство, и понимал, что ему крупно повезло. Он благодарен судьбе за то, что был супругом такой женщины.

Удивительно, но он уже не был против расставания с ней. Интересно, не являлось ли это доказательством того, что его чувства неглубоки, свидетельством какой‑то духовной скудости? От него уходит женщина, которую, как он полагал, он страстно любил; уходит, видимо, в надежде на лучшую жизнь, и теперь, даже не заметив изменения в своих чувствах, Давид больше не ощущал ни печали, ни страдания. Последний приступ острой боли сожаления разразился внезапным потоком слез, и после этого он почувствовал себя легким… почти очищенным. Давид заглянул в себя, анализировал свои чувства и мотивы и не мог понять, почему нет ни боли, ни сожаления. Возможно, причина в гневе. Ее предательство касалось того ошеломляющего потрясения, которого он никогда прежде не переживал, за исключением происшедшего с Дереком Роузом и последствий этой трагедии. Изабель не поддержала его. Она так и не смогла понять, что он верил в свою невиновность, искренне верил до тех пор, пока его заблуждение не опроверг тот злополучный отчет, подтверждающий его отцовство. Потом оказалось, что она отложила в дальний угол их брак и сосредоточила все свои надежды и чаяния на достижении новой цели – стать неотъемлемой частью мирового дизайна. Быть богатой и влиятельной, может быть, даже знаменитой.

В то же время все надежды и амбиции Давида, наоборот, сократились, съежились. Если Изабель опасалась, что его новоявленные дети уведут у нее мужа, она была права. В нем проснулось чувство родительской ответственности, и он не мог отвернуться, отмахнуться от детей, что бы ни сулило ему будущее. Его судьба теперь была связана с этим чувством, каким бы странным это ни казалось.

* * *

Давид подъехал к хижине Иена, и фары его автомобиля осветили широкий зад полноприводной машины Хогга, которая заблокировала въезд во двор. Давида кольнуло мрачное предчувствие. Он больше не ссорился с Иеном из‑за необходимости перевозки демерола, но беглый осмотр багажника показал, что порочащие его пакеты больше не появлялись. И все же его пугало собственное халатное отношение. Он не мог просто игнорировать эту проблему. Иметь дело с ворованным товаром, да еще наркотиками, было уголовно наказуемым преступлением, и это ставило Давида в один ряд с Шейлой. Ему придется позаботиться о том, чтобы этого больше не повторилось.

Давида интересовало, что Хогг делает здесь и в каком состоянии был Иен, когда тот приехал. Было около семи, именно в это время Иен вкалывает вечернюю дозу. Давид понял, что ему придется присоединиться к ним: у него не было выбора, шум машины выдал его присутствие.

– Очень хорошо, очень хорошо! – воскликнул Хогг, когда Давид вошел. – Именно тот человек, который нам нужен!

Иен сидел за кухонным столом и выглядел хуже, чем когда‑либо. Торн лежал на старой лосиной шкуре и тихонько поскуливал.

– Я пытаюсь убедить Иена, что мы ждем, что в понедельник он приступит к работе, поскольку срок вашей временной работы у нас заканчивается, – устало проговорил Хогг. – Ведь так? – добавил он, умоляюще глядя на Давида. Хогг выглядел уставшим, густая копна темных волос сочеталась с бледным отечным лицом, как дешевый, плохо подобранный парик.

Все трое смотрели друг на друга, ожидая, что кто‑то другой разрешит проблему. Иен был пассивным и равнодушным, Хогг – уставшим и раздраженным, оставался только Давид. Когда они оба уставились на него, стало понятно, чего они ждут, и в то же время он понимал, что его согласие будет полной катастрофой для Иена. Тому было необходимо вернуться к какому‑то подобию нормальной жизни. Нужна была четкая дисциплина рабочих будней, хотя в то же время Давид признавал, что в теперешнем состоянии беднягу, как никогда, опасно подпускать к пациентам.

Давид пытался сформулировать в уме хоть какие‑то варианты, приемлемые в данной ситуации, когда Хогг вдруг нарушил молчание. Он повернулся к Давиду. Лицо его было напряженным от раздражения и досады.

– К чему ходить вокруг да около? Я думаю, сейчас Иен не в состоянии приступать к работе.

Он шагнул к Иену и уперся руками в пухлые бока:

– Послушайте, старина, мы проработали с вами много лет. Поэтому, думаю, я обязан быть… снисходительным. Как врач я полагаю, что так продолжаться не может. Как вы считаете?

– Ой, ну вас! – ответил Иен, глядя на него. – Вы не хуже моего знаете, что не можете избавиться от меня, пока я не напортачу в работе. Вам нечего выдвинуть против меня. Я имею право на отпуск по болезни – в нем я и нахожусь. И я не в состоянии приступить к работе в понедельник.

– Я вижу, – голос Хогга сочился сарказмом.

– Дайте мне время до Нового года. Я уверен, Давид не против поработать еще несколько недель. А, Давид? – в голосе Иена появилось что‑то новое. В его вызывающем тоне слышался крик о помощи, скорбная мольба дать ему еще немного времени. Это так глубоко тронуло Давида, что ему захотелось кинуться к другу, умолять его бросить это ужасающее саморазрушение, собраться с силами, но он не мог сделать этого в присутствии Хогга. Теперь они оба смотрели на Давида, ожидая ответа.

– Ну, ладно, – произнес он, – до первого января… Но ни днем дольше! – он смотрел прямо на Иена, но тот уже уставился в пол.

– Вот и прекрасно, – Хогг двинулся было к двери, но потом заколебался и снова повернулся к Иену: – К сожалению, вам придется написать мне заявление. Вы ведь понимаете, что это последнее обращение за помощью. Мне все это очень не нравится. – Он беспомощно пожал плечами, но Иен ничего не ответил. Хогг глянул на Давида, и в его глазах светилось искреннее сострадание. Давиду было интересно, насколько Хогг понимал, что в действительности происходит? Как он мог быть настолько невнимателен ко всему, что творится у него под носом уже столько лет? Вероятно, страсть к Шейле заставляла его смотреть на все это несколько иначе.

Хогг застегнул пальто и вышел. Давид закрыл дверь, за которой была ледяная тьма, и услышал, как взревела машина Хогга, когда он объезжал «форд» Иена и выезжал на дорогу. Потом он выложил покупки на кухонную стойку и открыл собачьи консервы.

– Вот видишь, я не могу больше покрывать тебя, – начал он. – Мне придется вернуть тебе машину, чтобы ты мог сам заниматься своей жизнью. Я оказываю тебе медвежью услугу. Это очень глупо с моей стороны.

– Но мы же договорились до первого января! Почему бы не оставить все как есть до этого времени? Это очень подходящая дата, чтобы начать жизнь сначала.

– Нет! – воскликнул Давид. – Неужели ты не понимаешь, что это никуда не годится? Ты будешь в еще худшем состоянии, чем сейчас. Нужно использовать это время, чтобы завязать. Если не хочешь никуда ехать, можно сделать это прямо здесь. Я тебе помогу.

– Я завяжу со спиртным, но нет необходимости бросать демерол. Он не влияет на работу. Я нормально работаю под дозой.

– Иен! – Давид почти кричал. – Ты же знаешь, что нельзя работать под воздействием наркотиков. Ты ставишь под угрозу жизнь пациентов.

– Я не убил ни одного пациента! – крикнул Иен в ответ, вскакивая со стула. – Я вообще никого не убил, кроме своей жены!

Давид подошел к нему, схватил за плечи, заставляя сесть.

– Иен, послушай, похищение наркотиков – уголовное преступление. Тебе не всегда будет везти.

– Ой, брось! Это никому не мешает. И потом, их крадет Шейла.

– В таком случае, тебе понадобится машина, чтобы самому покупать припасы.

Иен встал и пошел в ванную. Торн обнюхал еду в миске и вернулся на свою подстилку. Давид оглядел хижину. Дом разрушался. На стенах, в тех местах, где бревна ссохлись и выкрошилась изоляция, была корка льда. Потолок казался мокрым и выгнулся, было ощущение, что он может обрушиться в любой момент. Уже невозможно было определить ни цвет ковра, ни из чего он был сделан – просто черная, лоснящаяся, местами протертая и порванная поверхность.

Иен вышел из ванной, пряча глаза.

– Я удивляюсь, как ты еще в вены попадаешь, – с горечью заметил Давид.

– Прекрати.

– Слушай, я вызываю такси. – Давид положил ключи от машины на стол. – Я больше не буду привозить тебе еду, выпивку и наркотики. Тебе придется самому добывать все, что тебе понадобится. Я помогу тебе, только если ты решишь сам себе помочь. Я сделаю все, что угодно… Но решение ты должен принять сам.

– Я подумаю.

Говорить больше не о чем. Иен апатично напивался, сидя в кресле, а Давид ждал такси. Через двадцать минут, когда машина появилась перед домиком, Давид поднялся. Он наклонился к Иену и, глядя на его унылое лицо, сказал:

– Я прошу тебя кое‑что для меня сделать. Скажи мне свой пароль в компьютерной системе. Как у временного врача, у меня нет доступа к вашим данным, а мне нужно кое‑что проверить.

Иен открыл глаза, встал, нашел ручку и написал несколько цифр на клочке бумаги. Потом молча передал его Давиду. Какое‑то мгновение они смотрели друг на друга.

– Бросай, Иен. Просто сделай это, – с сочувствием посоветовал Давид, положив руку на плечо друга. – Будет тяжело, но ты сможешь это сделать. Я приеду проведать тебя. Ты знаешь, где меня найти.

* * *

В офисе было темно, горела только настольная лампа. Давид закрыл за собой дверь, хотя едва ли кто‑нибудь зайдет в это крыло больницы в столь позднее время. Он включил компьютер и стал ждать. Когда компьютер потребовал пароль, он набрал цифры, написанные на клочке бумаги, и просмотрел разные программы, высветившиеся на экране. Выбрал отделение интенсивной терапии и увидел список опций. «Причина поступления» подходила больше всего. Он напечатал: «нападение медведя», и появился список имен. Сердце бешено застучало, когда он изучал список. Всего было двадцать два имени – за несколько лет. Где‑то во второй половине списка он увидел то, что искал: Чарли Ашуна, Черная Река, район Куглуктука (Коппермайн), Нунавут. Ближайшие родственники: Уйарасук Ашуна, мать.

Давид откинулся на спинку стула и уставился на имя. Экран ярко светился в темной комнате, и буквы буквально прыгали в глазах. На ум пришла странная идея – не этого ли мальчика упоминал Джозеф как сына Спящего Медведя? Возможно ли это? Он посмотрел на дату рождения: 5 декабря 1993 года. Давид никак не мог сосредоточиться и посчитать месяцы и годы, все сливалось в беспорядочный набор цифр. Он схватил ручку и написал все цифры в столбик на листке бумаги. Наконец он убедился, что время зачатия приблизительно совпадает со временем их визита на Черную Реку.

Могли ли Уйарасук и Медведь?.. Нет, в это он не мог поверить. Но Медведь оставил половину своих сбережений какому‑то мальчишке на Черной Реке. Джозеф сказал, что он был отцом… Какая ужасная мысль! Он вспомнил, как тепло относились друг к другу Уйарасук и Медведь. Что он знал об их отношениях? Что он мог понимать в их образе мыслей? Предвзятое отношение к возрасту, сексу и морали в его культуре могло не срабатывать здесь, на арктических просторах. О Боже! Давид почувствовал, что тело перестало его слушаться, все эти странные мысли крутились в голове, как в сумасшедшем колесе рулетки, которое никак не останавливалось.

– Какого черта ты здесь делаешь?

Он подпрыгнул от неожиданности при звуке резкого голоса в темноте пустой комнаты. Он повернулся и увидел Шейлу, быстрыми шагами идущую к нему. Он отреагировал мгновенно, наклонился и вытащил вилку из розетки. Компьютер пискнул, и монитор погас.

– Ты не имеешь права рыться в больничных записях. Как ты вошел в систему?

– Я здесь работаю. Если мне будет нужно посмотреть на записи в истории болезни, я это сделаю.

– Ты можешь смотреть в карточках. Для твоих целей этого достаточно. Я точно знаю, что у тебя нет пароля к компьютерным записям. Они не для таких, как ты. Я доложу о тебе Хоггу.

– Докладывай, – холодно ответил Давид. – Почему бы нам троим не собраться и не поговорить начистоту. Я это организую. Накопилось много такого, о чем, я думаю, следует доложить.

– В самом деле? – Шейла немного изменилась в лице, хотя тон ее был по‑прежнему агрессивным. – Что, например?

Давид не ответил, но и не встал со стула. Она подошла ближе и ткнула указательный палец ему в лицо:

– Если ты думаешь, что Хогг станет слушать все, что ты скажешь обо мне, ты сильно ошибаешься. – Ее глаза злобно сверкали, но на лице промелькнула тревога.

Давид подумал о Иене, и в нем вдруг вспыхнула ярость. Ему больше не нужно было бояться скомпрометировать Иена. Кто‑то должен был это сделать, чтобы остановить ужасное самоуничтожение, в котором Шейла из корысти помогала ему. Он посмотрел на палец, который она все еще направляла ему в лицо.

– Прекрати тыкать в меня пальцем, – прорычал он, с силой отталкивая ее руку от своего лица. – Есть ли вообще предел твоей порочности? И на твоем попечении двое беззащитных детей! Их нужно защитить от…

– Берегись, – прошипела Шейла. – Если ты хочешь видеть своих детей, будь осторожен в своих поступках. Во мне нет ничего порочного, особенно если сравнивать с тобой. Ты сам заслуживаешь такого отношения к себе. Мужчины вроде тебя заслуживают. Думаешь, можешь носиться туда‑сюда, пихать свой член, куда захочешь, и выйдешь сухим из воды?

– Я не это имею в виду, – огрызнулся Давид, прерывая ее. – Я говорю о том, что ты делаешь с Иеном.

Шейла уставилась на него, потеряв дар речи. Но потом быстро оправилась:

– Мне плевать, на кого или на что ты намекаешь. Что бы это ни было, это не твое дело. Убирайся из моей жизни, или ты никогда больше не увидишь своих детей. Я всем расскажу всю эту историю. Я могу доказать, что ты со мной сделал. Я расскажу детям… во всех грязных подробностях.

– Расскажешь? Ты сделаешь это со своими детьми?

– Да, и у меня есть доказательства. Поверь мне, тебе это не понравится. – Она улыбнулась, думая, что одержала победу. Сплела руки под грудью и смотрела на него сверху вниз. Ей всегда удавалось задеть его слабое место, и теперь она думала, что может использовать детей как оружие, но на сей раз ей будет не так просто это сделать. Он об этом позаботится.

– Я тебе не верю. Ты – полное дерьмо. – Давид отпихнул стул, перевернув его. – Ну хорошо. Делай что хочешь, но и я сделаю то, что посчитаю нужным.

Прежде чем она успела что‑нибудь сказать, он резко повернулся и вышел из комнаты.

* * *

Утром в 8.55 он стоял перед маленьким офисом на боковой улочке на окраине города. Машина была ему необходима, а потому запрет на вождение терял в Лосином Ручье законную силу из‑за насущной необходимости. Давид улыбнулся, вспомнив давний разговор. Кто же это сказал ему, что он никогда не будет ходить пешком по улицам этого города, так как тут всегда либо слишком жарко и пыльно, либо слишком холодно и скользко, либо он будет слишком пьян? Кто‑то очень бесцеремонный. У него вытянулось от удивления лицо, когда не кто иной, как автор этих слов, появилась на улице рядом с ним. В руке у нее была огромная связка ключей. Марта Кусугак совершенно не изменилась, несмотря на то что прошло столько лет. Ее глаза вспыхнули, когда она увидела Давида.

– Сексуальный молодой врач! – пронзительно закричала она. – Точно говорю!

– Врач – может быть. Но сексуальный и молодой – сомневаюсь, – засмеялся Давид в ответ.

– Ну, на этот раз вы здесь останетесь, правда, молодой человек? Только Бог знает, как нам нужен кто‑нибудь вроде вас, – выпалила она, энергично пожимая его руку. – Я искренне надеюсь, что вы займете место старика Хогга. Он не сдается, но ему уже давно пора уйти на покой.

– Эй… Полегче, Марта. Я тут только на время. Как ваши дела?

– Дайте‑ка я сначала дверь отопру, а потом все расскажу.

Она покопалась со связкой, отыскивая ключ, попробовала несколько штук, прежде чем нашла нужный.

– Судя по всем этим ключам, у вас много интересов, – заметил Давид.

– Правильно поняли, – ответила Марта. – Старик бросил меня ради какой‑то проститутки, и я нашла себе парня помоложе и с амбициями. – Она перепрыгнула за стойку и взяла в руки золотую ручку. – Так, прежде всего я выберу вам колеса. Они все очень надежны, уверяю вас…

* * *

Он не мог сосредоточиться на том, о чем болтали дети. Марк тянул его за руку. Миранда была позади них, толкала их санками и кричала, чтобы везли быстрее. Оба громко кричали и смеялись без причины, взбираясь на крутую горку по пояс в снегу.

– Что с тобой, Давид? – закричал Марк. – У тебя что, настроение плохое?

Давид был поражен неожиданным весельем Марка. Он схватил мальчишку за пояс и толкнул на землю, но Марк оказался сильнее, чем выглядел, и поставил ему подножку. Они, кувыркаясь, катились вниз довольно долго, прежде чем им удалось остановиться.

– Посмотрите на себя! – визжала Миранда. – Вы сто лет будете взбираться сюда. Я сама съеду. – Она плюхнулась на санки головой вперед и покатилась вниз с бешеной скоростью.

– Осторожней! – закричал Давид, когда его дочь пронеслась мимо него как пуля. Могло случиться все, что угодно, – перелом ноги, повреждение шеи. Вдруг Марк навалился на него, они снова упали и покатились по склону, снег забивался за воротники и в рукава. Миранда, как сумасшедшая, хохотала у подножия горы, в сугробе.

– Ну, хватит, – крикнул Давид, сидя в снегу. – Приводите себя в порядок. Вашу маму хватит удар, если она узнает об этом.

– Это не ее собачье дело, – сурово сказал Марк. – И потом, неужели ты думаешь, ее это волнует?

– Конечно, волнует.

– Ты такой наивный, – снисходительно заметил Марк, – а ведь вроде взрослый человек!

«А ведь маленький засранец прав, – подумал Давид, вытряхивая снег из волос и снова натягивая на голову шапку. – Ей наплевать, даже если я привезу их в машине «скорой помощи» с переломанными костями и гипотермией».

Они оба посмотрели вниз, на Миранду. Она лежала на снегу без движений. Марк кинулся к ней, покатившись по снегу вниз, и попытался поднять ее. Она весила килограммов на десять больше, чем он, и оказалась для него слишком тяжелой. Она обвисла мертвым грузом и начала стонать. Давид глядел на них и понимал, насколько сильна разница в их психологической зрелости. Он слышал, что обычно бывает как раз наоборот. Но Марк был, как сварливый старик, угрюмый и склонный к самоанализу, тогда как Миранда могла в одно мгновение стать абсолютно инфантильной.

Вот она истерически хохочет, потом притворяется умирающей, затем болтает ногами, как двухлетний малыш. Девочка замерзнет, если будет лежать на снегу, но у Давида не было сил вмешаться. Он посидел на склоне какое‑то время. Он ни часа не спал этой ночью, думая о том, что удалось выяснить. Спящий Медведь никак не мог оплодотворить очаровательную молодую женщину во время их поездки, это совершеннейший абсурд. Как бы он ни упрекал себя в предубеждении и предвзятости, он не мог представить их в объятиях друг друга. Медведь был настолько стар, что годился ей в деды, а то и в прадеды. Мог, конечно, быть другой мужчина, хотя она сказала, что не была ни с кем уже очень давно. Но не будет ли слишком наивным верить этому? Почему у молодой женщины не могло быть любовников? Еще одна возможность, от которой у него закружилась голова, – сам Давид мог быть отцом ребенка. О Боже, возможно ли это? Даты говорят, что возможно.

Как и много раз в течение этих лет, перед его мысленным взором всплывали мельчайшие подробности их с Уйарасук соития, каждая деталь застыла в памяти его сердца и тела. Она тогда сказала, что у нее безопасный период, но он знал, что это ненадежно, поэтому надел презерватив. Ее мягкий жемчужный смех, его собственное веселье из‑за неизбежной неэлегантности натягивания резинового наряда на напряженный пенис – он все это очень ясно помнил. Но презервативы иногда рвутся. Нечасто, но такое случается. Особенно если у них истек срок годности… Она была такая тугая внутри, а он такой большой… Она сама сняла с него презерватив в темноте…

Давид откинулся назад, закрыл глаза согнутой рукой, пытаясь унять волнение. Он не хотел думать об этом прямо сейчас. Не здесь, с детьми. Он посмотрел вниз. Теперь дети бросали друг в друга снежки, Миранда визжала и смеялась, а Марк действовал тихо и сосредоточенно.

Почему она не сказала ему? И почему Спящий Медведь не сказал ему? Может, он пытался. Необходимо связаться с Джозефом и задать ему вопросы о том письме, которое просил написать Медведь. Может, именно это Медведь и хотел сказать. Но он был слишком стар и не мог писать; Джозеф так и не выполнил его просьбу, поэтому Медведь решил оставить мальчику немного денег. Он ведь чувствовал ответственность за то, что произошло, а может быть, был сильно привязан к этой семье. В конце концов, он мог просто невзлюбить своего собственного внука. О Боже, он так далеко зайдет в своих размышлениях! Ему необходимо было знать. Он должен был знать!

Он почувствовал, как на плечо легла чья‑то рука.

– Почему ты сидишь здесь вот так? – Миранда заглядывала ему в лицо. – Ты иногда такой скучный. Я ведь просто шутила. Пар спускала. Ты ведь не воспринял это всерьез? – Она нещадно терла его щеки своими заиндевевшими варежками. Давид схватил ее за руку и попытался запихнуть снег за воротник ее комбинезона.

– Па‑а‑ап! – взвизгнула девочка. Она никогда не упускала возможности назвать его папой. Казалось, для нее много значило, что у нее наконец есть отец, хотя он был далек от заблуждения, что она любит именно его. Безусловно, они очень подружились, и она видела, что он солидный, надежный, щедрый. И со временем, возможно, она почувствует, что он настоящий отец, которого ей так хотелось иметь. Слава Богу, она достаточно хорошо приспосабливающаяся девочка, вполне нормальная, несмотря на мать. А вот Марк был этакой вещью в себе, совершенно непроницаемый и непробиваемый. Как они отреагируют, если узнают, что у них, возможно, есть брат?

– О Боже! – застонал Давид.

– Боже… Что? – Миранда попыталась вырваться из его рук.

– Мы… опаздываем.

– Опаздываем куда? У тебя же даже часов с собой нет, глупый.

– Это кого ты называешь глупым? – Давид насыпал еще одну пригоршню снега ей за воротник, а потом крикнул Марку, чтобы тот поторопился.

Они побежали на горку, чтобы согреться, забрались в большой неэкономичный «бьюик», который Марта сдала ему в аренду с «большой скидкой», и он отвез их к Тилли.

* * *

Тилли не была шокирована, когда он сказал ей, что Марк и Миранда – его дети. У нее были свои источники – он никогда так и не узнал кто, – и она знала об этом еще за несколько недель до того, как он познакомил ее с детьми.

– Ты не первый западаешь на эту женщину, – чопорно произнесла она. – Кто‑нибудь должен был сказать тебе, чтобы ты поостерегся. – Она многозначительно кивнула, намекая, несомненно, на какие‑то разумные меры предосторожности, но в глазах светилась надежда. – Так, значит, ты здесь останешься?

И хотя Давид в глубине души понимал, что он беззастенчиво использует Тилли, она была в восторге, исполняя роль временной мамы. У нее не было собственных детей, и ей доставляло удовольствие готовить для Давида и двойняшек, а затем составлять им компанию за обедом в столовой. Миранда сразу привязалась к ней, полюбила торчать на кухне и печь с ней печенье и булочки, которых мать никогда не готовила. Гостиная Тилли с большим телевизором тоже была открыта для всех. Даже Марк, казалось, привязался к ней; иногда смешил ее своими острыми комментариями о человеческой природе, которые произносил в своей невозмутимой манере.

Давид обдумывал разные способы, как отблагодарить эту очаровательную женщину за ее доброту, однако в эти способы не входили секс и обещания, которые он был не в состоянии выполнить.

– Давид, ты выглядишь измученным, – заметила Тилли, когда он рухнул на диван и стал смотреть какое‑то глупое игровое шоу, которое нравилось детям. – Давай я сделаю тебе джин с тоником.

– Тилли, ты ангел. Сделай побольше, пожалуйста. И не забудь внести его в мой счет. Напиши… «бутылка джина» – большими буквами.

– Что, так плохо? – Тилли весело засмеялась.

– Если ты напьешься, я уйду отсюда, – предупредила его Миранда. – Терпеть не могу пьяных.

– Твой драгоценный папочка такой же отвратительный, как и любой другой, когда напьется, – монотонно заговорил Марк, внимательно слушая шумное пустословие ведущего шоу.

– Ты‑то откуда знаешь? – возмущенно воскликнула Тилли. – Твой отец не напивается.

– Ты просто не видела, – апатично сказал ей Давид. – Марк прав. Я такой же отвратительный, как и все.

Через полчаса Давид резко встал. Часы на стене в комнате Тилли показывали 4.30.

– Давайте, ребята, – позвал Давид, внезапно вспоминая, что с пяти часов он на дежурстве. – Собирайтесь. Я проведу вас домой.

– Нет, отвези нас, – заныла Миранда. – У меня ноги болят после того, как ты заставлял нас бегать на горку. И к тому же снег идет.

– Тебе нужны физические упражнения, – упрекнул ее Давид. Внезапно он устал от их общества, устал поддерживать беседу, устал от необходимости общаться, когда голова все равно занята совсем другим. – Мы не будем заводить этого механического монстра, чтобы проехать четыреста ярдов. Ну, сама посуди!

Тилли заботливо закутала их всех, как курица‑наседка, и они отправились по дороге к дому Шейлы. Было темно, но из‑за желтоватого света уличных фонарей на свежевыпавшем снегу город выглядел весело и по‑рождественски нарядно. Две сверкающие снегоуборочные машины с мощными фарами расчищали дорогу в обоих направлениях, их гигантские лопасти сгребали смерзшийся снег, как огромные пласты масла, и оставляли их аккуратными сугробами на середине дороги.

Окна в доме были темными. Марк выудил ключ, и они вошли в дом.

– С вами все будет в порядке? – спросил Давид.

Марк посмотрел на него с таким выражением, будто хотел спросить: «А как мы, по‑твоему, справлялись до этого целую тысячу лет?»

– Ну, тогда пока. – Давид наклонился, чтобы подставить замерзшую щеку Миранде для поцелуя, но она уже ушла, и дверь захлопнулась перед самым его носом. Он с минуту постоял, наблюдая за тем, как одно за другим зажигаются окна в доме. Во многих отношениях им было не тринадцать, а все двадцать три. Они вполне могли сами о себе позаботиться. Нужно признать, ему повезло, что он встретился с ними так поздно. Было бы мучительным все эти годы беспокоиться о маленьких детях, зная или, скорее, не зная, что их мать делает с ними, и при этом быть так далеко.

Давид повернул в сторону к центру, загребая ногами снег и засунув руки глубоко в карманы куртки. Тилли будет ждать его, нельзя же просто скрыться в своей комнате после такого приятного дня в ее гостиной. Так не годится. Ему нужно снять дом или что‑то в этом роде, где дети могли бы дать себе волю, а он мог бы остаться в одиночестве, чего ему так хотелось! Да и вообще, как долго еще может тянуться эта история и чем все это закончится? Последний телефонный разговор с начальством в Кардиффе был не очень приятным.

– Что происходит, Вудрафф? Вы что, не собираетесь возвращаться к своим обязанностям? Врач, который вас замещает, готов продолжать работу. Он хороший специалист, и мы будем не против, если он останется.

Был ли это намек, чтобы он подал в отставку, или у него развивается паранойя?

– Мне нужно задержаться здесь еще на несколько недель, по личным обстоятельствам. Я вынужден просить о продлении отпуска. Это связано с тем, что у меня есть дети, о существовании которых я не знал раньше.

– Дети? Боже, Вудрафф! Следовало сообщить об этом раньше. Мы высоко вас ценим, но вы же не можете навсегда там остаться. Какой пример вы подаете своим коллегам здесь?

Давид усмехнулся. Он завернул за угол и тут же вступил в кучку собачьего дерьма. Если бы только они знали, о каком количестве детей идет речь!

Повинуясь порыву, Давид остановился возле гостиницы «Северный отпуск». Приземистый человечек яростно скреб и скалывал лед, чтобы драгоценные постояльцы не поскользнулись на входе. Давид кивнул ему и зашел внутрь.

Где‑то глубоко в мозгу засела мысль о Иене. Он не созванивался с ним около трех дней и уже начал волноваться. В роскошном холле гостиницы было несколько обитых тиковым деревом телефонных кабинок, и он закрылся в одной из них. Он достал ручку, клочок бумаги, свою кредитную карточку и набрал номер телефона Иена, который помнил наизусть. Потом уставился на ручку и бумагу, гадая, зачем он их достал. Он вдруг ощутил слабость в коленях. Он нажал пальцем на кнопку телефона, отменяя звонок. Теперь он понял, зачем он пришел сюда на самом деле. Да, он беспокоится о друге, но вовсе не поэтому сидит в этой телефонной кабинке.

В справочной ему дали номер телефона, который он записал на клочке бумаги. Он узнал эти цифры, они промелькнули у него перед глазами, когда он искал имя в списке пациентов.

У бедняги дрожали пальцы, когда он медленно, одну за другой, нажимал цифры. Во рту пересохло. Один звонок, другой…

– Чарли у телефона, – раздался ломающийся голос подростка.

– Здравствуй, Чарли. Меня зовут Давид Вудрафф. – Он с трудом сглотнул, прежде чем смог продолжить. – Твоя мама дома?

– Конечно… Мам! – голос звучал глухо и хрипло, когда он звал мать. – Тут какой‑то Дэйвид Волрусс звонит.

– Слушаю? – милый голос с очаровательным акцентом. Как же хорошо он его помнил!

– Уйарасук, это я… Давид из далекого прошлого. Четырнадцать лет назад.

– Давид! – Он с трудом услышал ее, так мягко повторила она его имя. – Ты где, Давид? Откуда ты звонишь?

– Я в Лосином Ручье. Я бы хотел с тобой встретиться. Как можно скорее. Я хочу приехать к тебе. Мне нужно с тобой поговорить. – Он говорил быстро, как будто боялся не успеть, хотя он знал, что должен спросить, как она поживает, поговорить о пустяках, быть вежливым и сдержанным.

– Это… Я… А почему ты здесь?

– Послушай, Уйарасук. Извини, но я должен тебя спросить. Понимаю, я, наверное, совершенно не в себе, но я должен это знать. Твой сын, Чарли, он ведь мой сын, да? Пожалуйста, скажи правду!

Женщина молчала, и Давид съежился, испугавшись, что все испортил своей бестактностью. Он совсем не хотел, чтобы это прозвучало грубо, но потерял самообладание. Не было смысла притворяться, что он спокоен.

– Уйарасук, прошу тебя, ответь! – снова взмолился он.

– Да, Давид… Чарли… твой сын.

– О Господи, женщина! – Давид почувствовал, как запылала шея; он весь покрылся холодным липким потом. – Почему ты мне не сказала?

– Мне показалось несправедливым взваливать на тебя все это. Может, ты забыл, но ты очень старался предотвратить всякие последствия.

– Конечно, старался, – он пытался успокоиться, говорить не так возбужденно. – Но это и для твоей безопасности, а не только ради себя.

– Ну, значит, я должна попросить у тебя прощения, – холодно сказала она. – Но, невзирая на все твои меры предосторожности, я забеременела. И я не жалею. Чарли – это самое лучшее, что у меня есть в жизни.

– Подожди… пожалуйста. – Ему вдруг стало страшно, что она бросит трубку прежде, чем он сможет выразить свою заботу и искренний интерес к сыну. Ощущения при этом у него были совсем не такие, как при известии о детях Шейлы, – этот сын был зачат в некоем подобии любви.

– Послушай, все это уже не важно. Я узнал, что у Чарли была серьезная травма несколько месяцев назад. Я бы хотел…

– Как ты все это узнал? – быстро спросила Уйарасук.

– В больнице. – Давид переступал с ноги на ногу. У него как‑то сразу ослабли колени. В кабинке было так жарко и свет такой яркий, что ему казалось, что он вот‑вот потеряет сознание. Как бы он ни хотел поговорить с ней, расспросить обо всем, он чувствовал, что нужно заканчивать разговор, иначе он просто упадет в обморок. – Кто‑то в больнице рассказал мне о Чарли. О том, как его привезли на самолете в Лосиный Ручей. Как мужественно он себя вел…

– Ах да, медсестра. Сестра Хейли, – тихо произнесла Уйарасук. Потом, помолчав, добавила: – Я хочу, чтобы ты знал. Она – единственный человек кроме моего отца и Спящего Медведя, которому я сказала, что ты – отец Чарли. Я чувствовала, что не нужно говорить. Знала ведь, что ты когда‑то работал в Лосином Ручье, но мне показалось, что она не вспомнила тебя. Думаю, это она тебе все и рассказала. Ей не следовало этого делать. Я просила ее никому не говорить.

– Нет, на самом деле это мне сказала не мисс Хейли, – усмехнувшись, признался Давид. – Я услышал о нем в связи с его ужасной травмой и увечьем. Персонал больницы все еще говорит о нем. Я имею в виду, что это ведь произошло всего несколько месяцев назад, и все вспоминают о нем с большой теплотой. Я заинтересовался, потому что сказали, что он прибыл с Черной Реки. Поэтому я посмотрел в больничных записях – и там обнаружил, что это твой сын. А когда я увидел дату его рождения, то понял, что… несмотря на все меры предосторожности, он мог быть моим сыном. Не стану отрицать, это было шоком.

Уйарасук ничего не сказала, молчал и Давид, давая ей время осмыслить сказанное.

– Но… Значит, ты не поэтому приехал в Канаду, не из‑за Чарли? Ты уже был здесь, когда узнал о нем? – Она была озадачена.

– Нет… Да… Но послушай, это совсем другая история. Все, что мне нужно сейчас, – это увидеть тебя и встретиться с Чарли. Как он? Выздоравливает?

– С ним все в порядке. Мы недавно вернулись от одного специалиста в Торонто. Ему сделали искусственную ногу. Этакое сложное устройство, а ему нравятся всякие технические новинки, так что он теперь с ним не расстается, все осваивает, – она засмеялась своим похожим на колокольчик смехом. Давид тоже рассмеялся. Слава Богу, она не разучилась смеяться после всего, что с ними произошло!

– Если ты не против, я куплю билет, или найму самолет, или что там еще летает к вам, – он тут же осекся, испугавшись своей дерзости. – У тебя… кто‑то есть? Я никого не расстрою своим появлением?

– Нет, не волнуйся. – Он почувствовал, что она улыбается. – Некоторое время был один человек… но он не смог справиться с тем, что произошло с Чарли, выдержать то время, что я провела…

– Мне очень жаль.

– А мне – нет.

– Я позвоню тебе, как только найду способ добраться к вам.

– Есть почтовый… самолет, который прилетает раз в неделю.