Курс пыточного дела

Иван Федорович Кабанов случайно оказался в комнате своего сына Миши. Сынок уже достиг изрядного возраста и учился на четвертом курсе института. Однако отцовский инстинкт заставил Ивана Федоровича юркнуть взглядом по всем углам сыновнего жилища - мало ли порнографическая фотография с участием Миши попадется или использованный шприц. Разумеется, Кабанов прекрасно ощущал полное отсутствие рычагов влияния на подросшее чадо, но все же...

Взгляд уткнулся в нечто более оригинальное - на полке стояла толстенная рукопись, отпечатанные на принтере листы которой были кое-как сшиты бечевкой.
- Что это? - спросил он у Мишки. Тот не стал лукавить, а спокойно встал на табуретку и протянул свое творение отцу. Однако родителя зашатало так же, как если бы он и в самом деле обнаружил у сыночка коллекцию шприцев или фотографий его садо-мазохистских отношений с женщинами.

На обложке значилось: “Курс пыточного дела. Учебное пособие. М. Кабанов”. Сын не стал дожидаться вопросов и сам перешел к объяснению:

- Это, папа, мое хобби, точнее - его квинтэссенция. Посмотри на список литературы в конце книги - более трехсот источников, большая часть - уникальные. Сам доставал, кое-что переводил, правда для перевода с китайского пришлось с востоковедами дружбу заводить. Я, считай, самостоятельно второе высшее образование получил, ведь тут столько смежных дисциплин освоить пришлось. Здесь и криминалистика, и юриспруденция, и технические области, и даже медицина, но главное - история, западная и восточная и философия, особенно ее раздел, именуемый антропологией.

- Можно полистать? - пробормотал шокированный папаша.

- Конечно можно! - ответил сынок.

Перед глазами Кабанова-старшего побежали страницы, украшенные многочисленными фотографиями и рисунками от руки. Изображенные на них злые инструменты как будто сами искали живую плоть, чтобы отчаянно вцепиться в нее и терзать, терзать, терзать... Другие же приспособления играли другую роль - удерживать несчастное тело в своих холодных объятиях и не давать ему увернуться от смертельной любви блестящих стальных злодеев.

Впрочем, на Востоке дело обстояло по иному, и на фотографии можно было встретить казалось бы совершенно безобидное шерстяное одеяло вместе с пакетом красного перца. В сочетании эти два изначально миролюбивых предмета творили злобнейшую китайскую пытку, приводящую к глубоким ожогам практически всей кожи. На той же странице красовалась взъерошенная оскаленная крыса и на первый взгляд совершенно безобидные стебельки бамбука, зеленые и нежные что твоя петрушка. На следующей странице красовалось животное, которое и вовсе всегда было символом домашнего уюта и теплоты - мяконький пушистый котик. Однако при определенном стечении обстоятельств и в нем мог раскрыться огромнейший экзикуционный потенциал. Вот она, двойственность всего сущего.

- Что, и котик тоже? - спросил Иван Федорович, страстный любитель кошек.

- Да, и котик тоже, - спокойно ответил сын.
Здесь же были многочисленные фотографии и репродукции разнообразных пыточных подвалов и башен, многие из которых представляют собой настоящие архитектурные шедевры, взять к примеру Пражский Карлов Тын. Репродукции старинных гравюр изображали и сам пыточный процесс, однако, выглядел он совсем не страшным, ибо старинные мастера почему-то стремились придать как палачам, так и жертвам спокойно-благодушное выражение лиц, ничем не отличающийся от выражения лица Папы Римского. Казалось даже, что на самом деле это и не пытки, а таинственные инициатические обряды, при которых сосредоточение на цели посвящения начисто вытесняет все телесные чувства.

Следующий раздел посвящался пыточным казням и был он настолько отвратительным, что Иван Федорович поспешил его пропустить. Впрочем, в предисловии к нему говорилось, что посвящен он злостному извращению искусства пытки, которого быть не должно. Ведь основная задача истязания - привести к внутреннему раскаянию, а казни - спокойно выпроводить в Мир Иной, так как же это можно смешивать? Впрочем, рождение этого определенно несимпатичного направления имело и некое явно мистическое измерение, ведь к этой же области относится и распятие Спасителя...

Третий раздел рассказывал об основных мастерах и любителях пыточного дела. С его страниц смотрели лица многочисленных заплечных дел мастеров, имена которых нам теперь ничего уже не скажут. Портреты русских заплечников и вовсе зачастую были подписаны то одними именами, а то и вообще кличками: “Ванька Прищепка”, “Фрол Копченый”, “Тимошка Карачун”. Самой яркой из всех картинок был портрет Петра I, который впервые в истории Руси узаконил применение пыток и учредил по этому вопросу ряд специальных артикулов.

- И для кого эта книга адресована? - поинтересовался папаша, - Ведь сейчас эти методы вроде бы не применяются?

- Это как сказать, - ответил сын, - Всякая система этого вопроса очень стыдится, краснеет как помидор, и отправляет его куда-то в прошлое. Мол, раньше было, но теперь - нет, и никогда больше подобное не повторится. Все равно как неверная жена отвечает мужу, знающему наверняка о ее блуде. Чтобы отвести от себя подозрения ужасы прошлого могут даже старательно приукрашиваться, раздуваться до непомерно каких размеров, а могут и рисоваться там, где их не было. Заметил, что в разделе отсутствует портрет Ивана Грозного?

- Да. А почему ты его не включил?

- Да потому, что все пыточное искусство при нем дальше битья плеткой и палками не шло, а казни проводились при помощи топора и плахи. Все остальное - продукт воображения нашего славного Петруши, который решил свои злодеяния куда-то поглубже в историю запихать. Удалось это ему на славу. Благо что выписанных из Европы историков при дворе было хоть пруд пруди. Ну а для современного школяра что Барбаросса, что Иван Грозный, что Петруша, что Сталин - все где-то там, в прошлом, а значит - почти рядом.

Отец поплевал на пальцы и перешел к следующему разделу. Он пестрел фотографиями, сделанными в современных отделениях милиции, прокуратурах и т.д. Изображенный на них инструментарий отличался от предыдущего только заметной кустарщиной изготовления, отсутствием какой-либо злой эстетики. Одним словом, к концу двадцатого века зло стало серым и безликим, как милицейская форма последнего образца.
- Вот гады, теперь даже пострадать красиво не дадут... - почему-то пробормотал Кабанов-старший.

Наконец в заключении пространно говорилось о тенденции к “гуманизации”. Теперь появились возможности проводить экзекуцию при помощи шприца или крохотного ничем не примечательного приборчика. Например, один ученый предложил вводить вещество, быстро и безболезненно разрушающее все кости и превращающее жертву в нечто аморфное, в подобие медузы. На случай если жертва “сломается” и начнет говорить нужное - предусмотрено противоядие.

- Что, хочешь издать и предложить в учебные заведения МВД? Там наверняка в каком-нибудь предмете соответствующий курс предусмотрен. Только называется он, наверное, как-нибудь нейтрально и скучно, вроде суконного стола с кипой бумаг. Например - “методика интенсивного допроса”.

- Ни в коем случае! - твердо сказал сын, - Я не хочу, чтобы мой труд принес кому-то зло. Я не дам его даже историкам, пусть вечно валяется тут, в моей комнате, и никто о нем не знает. А лучше сожгу-ка я его, чтоб и потомкам не достался, все равно написанное подобно затянутому шнуру крепко сидит в моей голове, даже при утрате половины мозга не исчезнет.

- А ведь докторская диссертация... - пробормотал отец и с грустью посмотрел на сына. Ничего, видать, он не достигнет в этой жизни, распылит свой талант и свой труд в пустоту, усилий много - толку никакого, как при переливании воды из ванны в раковину.

- Считаешь, что я тронулся умом? - поинтересовался сын, - Единственный скажешь сыночек, да и тот псих, вся жизнь прошла без толку. Но нет, есть все-таки смысл в моем труде, и смысл весьма не малый, правда, только для меня.
Отец удивленно посмотрел на своего сына. Ведь всю жизнь он видел в нем свое проявление, пускай неполное, но все-таки несущее часть признаков своего родителя. А тут появилось нечто, чего у него никогда не было и в помине, что могло только откуда-то свалиться, а откуда - непонятно. Если об этом хорошенько задуматься, то становится просто страшно. “Вот тебе на, садиста вырастил, да в добавок еще и извращенного, эстет-садиста какого-то! Странно, вроде подобные повороты бывают только у людей маленького роста и мелкой комплекции, а мой Миша парень все-таки крупный...” - с содроганием подумал он.

- В моих глубинах, о которых никто кроме меня и не знает, есть одна потайная дверь, которая даже не сразу и видна, как будто составляет со своей стеной единое целое, - начал свой рассказ Михаил, - Но если эту дверь найти и открыть, то за ней расположен огромный замок, архитектурный стиль которого - синтез русского, европейского и дальневосточного средневековья, такое и представить-то не каждый себе сможет. Вот попробуй, нарисуй это в своем воображении.

-...

Отец это сделать не сумел.

- Внутри замка царит мрак, а стены всех его коридоров и залов старательно увешаны инструментами из моей коллекции, это своего рода музей. Внутренние помещения, разумеется, выполнены исключительно в готике и имеют гигантские потолки, которые отчаянно навевают мысль о беспросветной тщетности всего сущего. Свободные же пространства тоже заставлены приспособлениями, только громоздкими. Все блестит, отгоняет от себя мрак, и жадно стремится найти для себя чью-нибудь теплую плоть. Есть там, конечно, и зал современности, и даже зал будущего, короче говоря - представлен весь исторический срез. Кое-где стоят и манекены, изображающие палачей и их жертв, но лица у всех у них - как на старинных гравюрах, совершенно бесстрастные. Я думаю, что в качестве экскурсанта в таком музее хотел бы побывать каждый, даже ты.
Отец скорчил удивленную рожу.

- А чего ради народ валом валил в Музей Атеизма? Ведь многие даже не могли различить понятия “атеизм” и “атавизм”, все для них было едино, из области знаний марксистско-ленинского лектора и журнала “Блокнот агитатора”. Но в реальности все гораздо проще, на самом деле там были выставлены пыточные принадлежности, относящиеся якобы к эпохе инквизиции, они-то и тянули к себе народ. Каждый в глубине души желает представить себя палачом и жертвой одновременно, просто никто не говорит об этом. А я говорю!

Мишаня перевел дух и проделал руками в воздухе какие-то непонятные движения:

- Я до того хорошо освоил этот вид искусства, что все манипуляции заплечного мастера могу совершать автоматически, хоть днем хоть спросонок! Как будто это язык какой-то, на котором так и хочется кому-нибудь что-то сказать, вот только с собеседниками на мою беду плоховато...

- И что, - перебил рассказчика Иван Федорович, - Просто музей, по которому ты бродишь в своих мыслях - и все? Так может тебе реально основать такой музей!

- Нет. Дело в том, что музей этот - действующий. И оказавшись в нем я могу нарядится в плащ и маску и приступить к выполнению палаческих обязанностей. Так как все это внутри меня, то и происходит это мгновенно, в любом месте - хоть в метро, хоть в лифте, хоть около писсуара. Один раз в автобусе я стал мысленно дробить кости одному индивидууму, так ехавшая возле меня тетка с большими рыжими кульками даже на другой конец салона убежала, и кульки с собой забрала. И это через огромную толчею сельдеподобного народа, давя всем ноги и выслушивая цветастый бисер матерщины! Видать, из моих ушей вопли объекта услышала! А другой раз, когда я супостата на дыбу подвешивал, стоящий на платформе метро мужик так растерялся, что рюкзак прямо под колеса поезда уронил, и его распороло. Правда ценного в том рюкзаке мало что было, кирпичи одни да песка немного. Видать, дачу себе строит.

- И кого же ты там мучаешь? Личных врагов или абстрактные образы, человекоподобных существ без лиц! - испуганно вскричал отец.

- Да, именно врагов, а никаких не абстрактных существ. Только если кто мне в морду двинет, или еще как обидит, то я его прощу. Пытаю я только тех, кто очень хорошо устроился в этом мире, кто как магнит тянет на себя земные блага и загребает их подобно снегоуборочной машине.

- Так ты им просто завидуешь!

- Примитивно! Я им не завидую и завидовать никогда не буду ибо никогда не захочу жить подобно им. Я их обвиняю в том, что они возводят наслаждение материей в принцип и навязывают его всем остальным, сравнивая людей лишь по количеству принадлежащей их телам материи. Согласись, тут явно присутствует злой умысел, ведь утопая в плотской темной мути сами они стараются утопить в ней и всех окружающих. Наверняка без служения некой темной потусторонней силе здесь не обходится.

- И как они оказываются в твоем замке? - поеживаясь спросил отец.

- При взгляде на подобного индивидуума во мне сам собой рождается его двойник, назовем его “Плоть-2”. И эта Плоть-2 прямиком отправляется в пыточный зал, там она виснет на дыбе и поджаривается на медленном огне, у нее хрустят кости и трещит шея. И избежать такой участи для нее просто невозможно, ее ход прямой и бесспорный, как тоннель. Разумеется она тут же начинает сначала просто охать и ахать, потом исполняет волчью песню, а под конец только отрешенно хрипит и плюется кровью, из-за чего от нее приходится уворачиваться. Виды пыток постоянно меняются, чередуются с периодами отдыха и даже подлечивания (вот для чего нужна медицина!) Главное чтобы он не переставал ощущать боль, не переставал страдать, и сладкие конфеты отдыха только усиливают ее страдания. Например мой любимый номер - повести Плоть-2 в сауну с девочками, а потом внезапно открыть замаскированный в полу люк и бросить ее на барабан, утыканный бритвами и иголками. Или еще неплохо из комфортной сауны препроводить в особую, где стены и полки облицованы раскаленным железом, а дверь наружу не открывается.

Вместе со своей жертвой я тоже в какой-то степени ощущаю ее муки и внутренне переживаю за нее. Каждое страдание Плоти-2 отзывается во мне тугой болью, и в конце концов я понимаю, что ее страдания искупили всю ее предыдущую жизнь. На этой вершине у меня рождается огромнейшая любовь к жертве и чувство прощения, как будто совершенно непостижимым образом я сливаюсь с ней в одно целое, в одно лишенное тела существо. В итоге “Плоть-2” покидает страшные застенки моего сознания очищенной, возлюбленной и прощенной, и именно ради этого я и увлекся столь странными и для многих страшными вещами. Однако по-другому возлюбить своих врагов я не могу, не способен! Наверное таких людей как я - великое множество и они задыхаются в бессильной злобе, бессильно захлебываются слюной и сдирают эмаль с зубов. Вот для них как раз я и хотел бы открыть своего рода школу, для которой и предназначен мой “Курс”. В ней я буду учить такому обращению с Плотью-2, которое через доставление невероятных мучений чудесным образом вызовет столь же невероятную любовь.

- Ну а что происходит с этой самой Плотью-2, - поинтересовался папаша.

- Она возвращается туда, откуда пришла, в свою родную Плоть-1. Как я жажду, чтобы войдя туда она хоть чуть-чуть ее изменила, чтобы она преобразила ее своей памятью и я бы смог наконец ее простить и возлюбить! Иногда на это уходит столько душевных сил, что потом приходится долгое время приходить в себя, отлеживаться.

- Да... - неизвестно кому прошептал Кабанов, - Неспроста вчера Жадова так перекосило, когда он по телевизору свою словесную диарею нес...

Иван Федорович почесал за ухом. Ведь он совершенно искренне считал своего сына заурядным лентяем, хранящим свои силы неизвестно для чего и для кого. Теперь все встало на свои места и внешняя лень сына, которая проявлялась даже в нежелании делать уборку в собственной погрязшей в пыли комнате, обернулась поистине титанической внутренней работой. В этот момент Кабанову-старшему показалось, что из глаз сына брызнули два луча света.

- Ну и как результат? - чисто по-технически спросил отец, ведь всю жизнь он проработал инженером-мостостроителем.

- Пока ничего, - печально ответил сын и потупил глаза, - Но я все равно всех прощу и возлюблю, правда во имя этой любви мне придется принести и страдания, в конце концов наверное будет необходимым заставить Плоти-1 перенести все то, что перенесли и Плоти-2, по-другому, к несчастью, не получается, слишком жира вокруг их сердец много. Но я уверен, что все мучения - лишь внешняя оболочка любви, которая необходима ей для того, чтобы пробить броню материи, которой многие окружают свою сущность.

Отец отвел свои глаза, не выдержав устремленного в них фанатичного взгляда своего сына. Крыть ему было нечем, цитирование сопливых статеек, написанных за мелкий прайс прислужниками “плотей-1” тут явно ни к чему бы не привели. Ивану Федоровичу осталось только покачать головой и молча покинуть комнату своего отпрыска.

- Ладно, хорошо еще что не разбойник и не наркоман, - шепотом пробормотал он.
А сын включил телевизор, выискивая в его мерцающем заэкранном пространстве свою будущую Плоть-2, жертву и объект любви одновременно.

Date: 2015-09-24; view: 236; Нарушение авторских прав