Аварская пословица

Случилось это в те стародавние времена, когда сыны Израилевы вошли в Египет.

Вошли они, «расплодились и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно, и наполнилась ими земля та».* Испугался растущей силы тамошний царь – фараон, задумал извести пришельцев непосильным гнётом и тяжкой работой. И Господь, слыша отчаянный вопль, видя страдания народа Израилева, решил избавить его от руки Египтян. Заниматься проблемой лично у Бога времени особо не было. Своим доверенным лицом Создатель избрал Моисея, чтобы тот, от Его имени, расправился с фараоном и приставниками. Моисей сперва-то заартачился, стал объяснять, что даже иудеи не поверят, будто его прислал Бог отцов. А египтяне вообще, пошлют подальше… Тогда Господь научил, как подтвердить чрезвычайные полномочия. Моисей должен явить миру чудеса: кинуть на землю жезл, и жезл превратится в змею – раз; сунуть руку за пазуху, вынуть поражённой проказой, опять спрятать и вновь вытащить уже исцелённой – два; зачерпнуть воды в реке, вылить на землю, она превратится в кровь – три.

Опять не слава Богу… Что такое?!

Моисей взмолился:

– О, Господи! человек я не речистый. Говорю тяжело, косноязычен.

Вседержитель опешил:

– Кто дал уста человеку? кто делает немым, или глухим, или зрячим, или слепым? не Я ли Господь Бог? Итак, пойди, и Я буду при устах твоих и научу тебя, что тебе говорить.

Моисей, дабы окончательно не разгневать Бога, прикусил язык…

Однако все попытки Творца выучить protege* изъясняться сносно ни к чему не привели – Моисей так и остался безликим.* Господь пригорюнился, закручинился, было, руки у него опустились… Понял он: легче создать небо и землю, отделить свет от тьмы, населить воду, сушу тварями и человеками, чем научить косноязычного Моисея выступать публично и говорить связно, внятно. Всю ночь напролёт Бог и Моисей провели в пустыне у подножья горы Хориву, при свете горящего неопалимого терновника. Судили-рядили, прикидывали так и эдак: что делать? И когда раздосадованный Господь уже собирался плюнуть на эту затею, когда казалось, евреи навеки останутся в рабстве и ничто не избавит их…

Эврика!

Нашли-таки выход: поручить роль глашатая брату Моисея – Аарону Левитянину, он гуманитарий по складу ума. Моисей станет влагать ему в уста текст, уготовленный Богом, а тот, наподобие диктора, красиво озвучит ультиматум народу. Где требуется, экспрессии добавит, где – голос погрозней!.. подоходчивей. Ну, на то он и прирождённый трибун, чтобы молвить ярко, образно, убедительно.

У каждого этнографа, лингвиста – свои маленькие профессиональные секреты. Доподлинно известно: когда Далю нужны были новые прибаутки, пословицы, байки, он приезжал в деревню, разбивал на глазах у мужиков две-три бутылки водки, а потом стоял и записывал. В Бабаюртовском районе принимающая сторона мне терпеливо объясняла: «Чтобы собеседник разговорился, нужно его напоить или бить по почкам. По почкам надёжнее!» Не знаю… Я, по старинке, искал информаторов добровольных. Искал горцев, которые изъясняются подобно Аарону Левитянину и могут образно, с любовью рассказать о своём горном крае. Я догадывался: найти таких трудно. Но и вытягивать информацию из уст человека академически грамотного, пусть даже открытого, усердного, но не рассказчика по природе своей – дело гиблое. Коли сам Господь отступился… Что я? Букашка. По себе сужу: подмечаю ситуацию достаточно остро, логика, какая-никакая есть, что-то написать могу, а складно изложить мысли вслух… тут беда. Продвигаюсь в беседе от слова к слову неуверенно, ощупью... Говорю, говорю... остановлюсь. Мостик разрушен! «Значит» произнесу, могу двигаться дальше. Про такого человека сокрушённо говорят: «Как собака. Всё понимает, сказать не может!»

Гений Михаил Жванецкий – наш современник – так описал этот курьёз:

«Нет, – говорят, – Федя, ты, – говорят, – Федя, в состоянии пропагандистом не быть. Сила в словах у тебя есть, но ты их расставить не можешь. Ты говоришь долго, Федя, но непонятно о чём».

Мне требовались мастера разговорного жанра.

В горах Среднего Дагестана между Аварским и Андийским Койсу, в их нижнем течении, возвышается Хунзахское плато. Хунзах – один из древнейших политических центров, страна «золотого трона» – Серир, резиденция аварских ханов.

В администрации меня сразу провели к нужному человеку:

– Знакомьтесь: Шамиль Каримулаев – тамада всех времён и народов.

Подтянутый строгий мужчина хмуро смотрел на меня из-под густых бровей.

– …А это товарищ из России, собирает легенды, тосты.

– Тосты?! – взгляд тамады потеплел.

Я обменял свой салам на его вассалам. Встретиться условились в выходной день у водопада. Хунзахский водопад – красивейшее место на краю села. Река с гулом падает на дно бездны широкой дугой, дробится в кристальные капли и прохладным облаком поднимается до края пропасти.

В назначенное время – нет Шамиля.

Пятнадцать минут проходит, полчаса… Настроение моё понизилось. На радужный водопад уже глаза не глядят. Час проходит. Ясен перец: день выходной, у всех свои дела, но драгоценное время-то утекает… Звоню – не берёт трубку. Ну, знаете!.. Наконец, явился. Улыбается в богатые пышные усы…

Мы присели на траву, я сухо предложил:

– Рассказывайте.

– О чём?

– Как стали тамадой?

– Я не тамада…

– А кто же вы?!.

– Мировой судья, до этого много лет работал начальником милиции.

– …А чего же в администрации?..

– Считают, я неплохой рассказчик, знаю местный колорит…

– Ну!..

Не знаю, что со мной произошло тогда: то ли переждал я, истомился, измаялся, то ли весь свой заряд энергии истратил на внутренний нецензурный монолог, не могу понять, но к началу разговора вместо того, чтобы добродушно улыбаться, расположить собеседника к себе, заинтересованно расспрашивать о том, о сём, подбадривать… я впал в мрачный столбняк. (Хорош интервьюер!)

Когда стал готовить этот материал, припомнил обстоятельства встречи…

Шамиль – единственный из собеседников во всём Дагестане, кто рассказывал, не взирая на ступор писателя, сам задавал себе каверзные вопросы и… несколько сбитый с толку остротой затронутой темы с готовностью отвечал. Спустя несколько месяцев я позвонил ему покаяться, напомнить про знакомство, свой пасмурный, некоммуникабельный вид.

Он рассмеялся в трубку:

– Задержанный перехватил инициативу у следователя!..

Сказано точно. Точнее не скажешь! Ни прибавить, ни отнять. Шамиль – рассказчик от Бога. И сейчас, пожалуй, я не стану умничать, добавлять от себя, а просто перескажу его хабарики (это такие маленькие хабары).

Свои опусы в дальнейшем я решил так и помечать – «хабары». Слово в них предоставлено речистым горцам, искусникам языка, настоящим патриотам родины, которые поведали об уникальном крае с гордостью, с улыбкой, надеждой и верой на лучшее. А иногда с тревогой, грустью и даже горечью… Настоящий мёд, как и правда, – завсегда с горчинкой!

Моя миссия – восстановить их думы, чаяния по памяти и аккуратно, точно дьяк посольского приказу, записать, донести до читателей. Ничего не упустив, не перепутав.

***

И хлынула речь Шамиля, словно хунзахский водопад:

– В нашем селении Обода имелось два телевизора: «Рекорд – 64» и «Рекорд – 67». Показывали они редко. Всю культурную программу односельчане готовили сами. Весна распахнулась – пели песни. Зима грузно навалилась – сказывали сказки, воскрешали преданья, забавные истории, случаи. Передавали из уст в уста. Яркий букет красноречия, собранный из ясных фраз и разумности сердца, имеет на арабском языке особое название «аль-баян». Хорошие рассказчики на селе поныне пользуются великим авторитетом.* Мой отец был из таких. Эмен* сказывал нам мудрые сказки. Соберёт вечером в сакле детей вокруг себя, самого младшего усадит на колено, остальные нежатся на расстеленном по полу мягком душистом тулупе. Горит под потолком тусклая лампочка, в печке потрескивают дрова, в духовке картошка жарится, пошвыркивает, аромат источает. И в чарующей тишине – неторопливый голос отца. Оживают былинные герои-нарты, одноглазые джины, коварные визири и прекрасные царевны. Нам – то смешно, то – до отчаянья смело, то – страшно. Сказка длилась полтора-два часа. Закончит, а потом просит меня:

– Шамиль, теперь ты, расскажи то же самое.

Я по памяти повторял всю сказку. И так ловко научился пересказывать, сам поражался. В школе об этом тоже стало известно. Зимой в сильные морозы уроки физкультуры на улице не проводили, спортзалов тогда не знали. Учитель вызывал меня к доске и поручал занять класс:

– Каримулаев, расскажи нам сказку, чтоб не скучно сидеть.

Я почёсываю озадаченно затылок, сочиняю на ходу:

– Жил в старые века бедный человек. У него была большая семья. Думал он, думал, как прокормить детей. Решил построить на центральной площади торговую лавку, рядом с годеканом. Всё вроде оборудовал, но товар закупить – денег нет. «А чем торговать?» И написал на дверях объявление: «Продаю слово». Визирь прознал, что в Дагестане, в Хунзахском районе в ауле Обода есть такой аксакал, слово продаёт.

Ребята засмеялись и, зарывшись поглубже в овчинные тулупы, приоткрыли рты.

– …Так вот, докатилась молва до визиря и отправился он туда с нукером. Верхом на конях, ехали весь день, всю ночь. Вот и аул. Годекан. Заходят в лавку, смотрят полки пустые, за прилавком – старик в ветхой шубе.

– Салам алейкум!

– Ваалекум салам!

– Дедушка, что продаёшь?

– Сынок, я продаю слово.

– Почём?

– Одно слово – десять золотых.

«Дорого, значит действительно ценное».

– Согласен.

– Если согласен, давай монеты!

Визирь достал из вышитого бисером кошелька десять золотых, стопочкой сложил на прилавок:

– Давай своё слово, аксакал.

Старик сутуло прошарыхал в кладовку, вернулся с глиняным сосудом. Протягивает первому министру:

– На дне его и лежит моё волшебное слово. Когда горцы станут читать над кувшином басни, поэмы, легенды, напевать песни своего народа, он начнёт наполняться, новые слова будут налипать к моему золотому слову и в один прекрасный день, поднявшись над горловиной, словно дрожжевое тесто, – превратятся в золото! А ты станешь самым богатым человеком. Отправляйся скорее с кувшином в путь! И да поможет тебе Аллах!

И пустился визирь по белу свету. Путешествовал, странствовал, покуда, не заполнил сосуд до краёв и не разбогател, затем передал его сыну, тот своему сыну.

Шамиль хитро улыбнулся:

– Так кувшин дошёл до меня. Я черпаю оттуда истории, рассказываю людям… Забыл сказать самое главное: в кувшине много застольных здравниц, поздравлений, – он распечатал бутылочку кизлярского коньяка, налил по стопочке. – Ты ведь тосты собираешь?

– Ну.

– Вот тебе первый: принимай от меня этот незримый волшебный сосуд с народным эпосом, обойди с ним каждый район Дагестана, пополни новыми хабарами, притчами, стихами – себе и людям на радость. А теперь давай перейдём к новейшей истории. Я расскажу о своих коллегах – сотрудниках милиции, замечательных людях, с которыми сводила судьба, о том, как мы старались службу разнообразить и превратить рядовые будни в праздники…

Есть у нас Махач – начальник управления культуры Хунзахского района. Приглашает он меня – начальника РОВД – на свой двойной юбилей: 50 лет от рождения и 25 лет работы в культуре. Кручу в руках цветастый пригласительный билет и тут заглядывает помощник прокурора. Смотрю, в моём пригласительном указан «12-й» ряд, у прокуратуры – «2-й». Видно, Махач посчитал, они важнее будут. Обидно, слюшай! «Ну, – думаю, – я тебе организую подарок». Вызываю к себе начальника штаба РОВД:

– Быстренько состряпай бумагу, будто из МВД: «В связи с резким осложнением обстановки на границе Грузии и Российской Федерации, активизацией бандформирований запретить всякие увеселительные мероприятия на территории обслуживания».

Торжество у именинника должно начинаться в обед, а утречком я ему звоню:

– Друг, дело такое, серьёзный документ пришёл, зайди, надо посоветоваться.

Заходит отутюженный, нарядный. Показываю ему письмо с грифом «секретно», комментирую:

– Из МВД поступил категорический запрет на все увеселительные мероприятия… За исполнение отвечаю головой. Персональная ответственность прописана, сам видишь.

Махач побледнел, за голову схватился:

– Я отару баранов зарезал, гостей со всего Дагестана пригласил!.. Что им скажу? Я ведь не скажу: «Разворачивайтесь. Уезжайте!» – смотрит в отчаянии на меня.

– Махач, извини, не могу. Погоны дороже!

Он чуть на колени не бухнулся. Я его помучил, помучил и, в конце концов, – рубанул воздух рукой:

– Ай, будь что будет. Не переживай! – Доверительно положил руку ему на плечо. – Ради друга голову отдам на отсечение. Возьму всё на себя. Приглашения на двенадцатый ряд тоже не надо, в спину прокурора смотреть не буду…

– Какой двенадцатый?! На первый посажу. На сцену, дорогой!..

Пошёл к двери, несмело вернулся… взор блестит, обнял порывисто:

– Клянусь, не сомневался в тебе.

Выбежал из кабинета ликующий. Слышу в приёмной:

– Девушки, это на садака,* на конфеты вам, на чай, выпейте за своего командира! Настоящий джигит!

Прибываю в Дом культуры, вижу: все команды даны, гости меня ликующе встречают. Акценты сместили: «Не каждый на себя такую ответственность возьмёт!» Внимание тоже есть. Как бы уже получалось не он именинник, а я. Чувствую, ещё немного, и забудут, зачем собрались…

Как можно скромнее подхожу к юбиляру:

– Махач, мне во втором отделении дай сказать.

– Зачем так обижаешь, Шамиль. Твоё слово главное! в первом!

Мероприятие у нас тогда удалось на славу.

– Шурик, давай за то, чтобы каждый наш подарок был от души!

– За это выпить не грех, – настроение моё потихоньку налаживалось.

– В школе меня любили все. Я рос добросовестным, прилежным пионером. «Пионер – всем ребятам пример!» А потом призвали в армию и то, что я не допроказничал в детстве, усиленно навёрстывал по жизни… Срочную службу проходил в Азербайджане, в Кировобаде, в ВДВ. Со мной в одном взводе парень из Оренбурга – Вася, рождённый для подлянок – прирождённый массовик-затейник.

В Кировобаде мы исхитрялись доставать ворованный коньяк – 2 рубля грелка – иногда позволяли себе расслабиться. И странно: о выпивке тотчас становилось известно замкомдиву по воспитательной работе. Весьма строгий мужик! За нарушение Устава драл ротного, ротный драл нас. А водителем на «Волге» у генерала – хлопец из Украины. Мы вычислили: информацию наверх поставляет он!

Вася вкрадчиво у меня интересуется:

– Можно сделать так, чтобы в воскресенье хохол в парке не появлялся?

– Зачем?

– Хочу, чтоб сняли его с машины.

– Невозможно. Такое кто сделает?

– Я сделаю, после расскажу.

Воскресенье. Свободный день. Я – замкомандира взвода. Беру этого словоохотливого водителя, для отвода глаз ещё пару солдатиков, и организую всей группе увольнительную. В городе по парку погуляли, мороженное, чайхана… Такие довольные вернулись в часть. А через три дня «стукача» с «Волги» снимают. Мы на радостях покупаем коньяк – это дело надо обмыть.

Вечером сели в караульном, я Васе:

– Колись, не томи!

– Всё генитальное просто!..

Оказывается: крышка коробки передач на «Волге» крепится четырьмя болтами, их открутить, – десять минут. Вася напихал туда своего ослиного дерьма… Машина едет, коробка передач на ходу нагревается, запах шибает в нос. Водитель косится на шефа, шеф – на водителя… Сняли хлопца с машины. Всё потом жаловался: «От генерала воняет, не продохнуть».

Правильно говорят, кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

– Давай, за весёлых ребят!

– И находчивых.

Шамиль вытер белоснежным платком внушительную лысину и продолжал:

– Демобилизовался, приняли меня в конвойный взвод МВД Республики Дагестан, присвоили звание сержанта. Я бравый… Легко заводил шуры-муры с девчатами, бегал на свидания, получал записочки. Мой напарник, Омар, такой же милиционер как я, тоже после срочной, однажды не утерпел:

– Бабы к тебе липнут, уводишь их куда-то. Познакомь тоже с кем-нибудь.

– Ты видишь, какой я: чистый, аккуратный, подтянутый. А у тебя под мышками, на спине два-три круга от засохшего пота… Меняй каждый день рубашку, майку. Женщины любят, чтобы от мужиков пахло хорошо.

– Я потею.

– Да сбрей ты свою мотню на груди, воняет на весь кабинет …

– Бывает, что ли?

– Бывает.

– Вах!

– Хочешь, средство достану, само волосы удаляет.

– Бывает?

– Бывает, конечно.

Я действительно видел такое в аптеке, в то время, в восемьдесят первом году. Грузинское средство «Нури», серый такой порошок: на коробочке эффектная дама, нога на ногу, волосы удаляет. Внутри инструкция: размешать в холодной воде, сделать кашицеобразную массу, нанести на тело, держать 5-7 минут, смыть тёплой водой.

– …Принесу.

По дороге в Кизилюрт заскочил в аптеку, взял две пачки этого «Нури», как и обещал. Дома полиэтиленовые пакетики аккуратно разрезал, высыпал «Нури», вместо него – алебастру. Пакетики утюжком запаял, в коробочку сложил.

Приезжаю на работу:

– На, две пачки купил, у тебя лохматость повышена.

Омар бабками зашелестел…

– Э!.. Брат, обижаешь!

– Ну, спасибо!

– Спасибо потом скажешь. В аптеке предупредили: у мужчин волосы крепче, эликсир нужно подольше держать. Красота требует жертв!

Омар жил в Махачкале на Маячной улице, один в частном доме. Пришёл со службы, развёл зелье: «Чего одну грудь? Мазать – так всё!» Намазал сюда, намазал туда… Кашицей облепил себя, телевизор включил, в кресле поудобней устроился и задремал… Проснулся в темноте от рези в паху. Экран моросит, ночь на дворе. Кашица застыла в камень, не шевельнуться. Отломает кусочек вместе с волосами, с кожей, стонет… Отломает кусочек, стонет…

На следующий день забегает в караулку, багровый, вены на шее набухшие:

– Где он?

– Кто?..

Я – драпать через зал судебного заседания, через пожарный выход.

Неделю со мной не здоровался, не хабарничал. Друг называется…

– Ну, за друзей!

– За них…

– Начинал я службу участковым офицером. Дружили с Абуком: вместе с ним тянули офицерскую лямку, участвовали в рейдах, прикрывали друг друга от начальства, вместе проводили свободное время. Раз тащимся домой из рейда: час ночи, усталые, голодные. Только бы попрощаться, Абук мнётся:

– Поднимемся ко мне на кофе.

– Какой кофе в час ночи, родной? По домам! Завтра, если начальник будет спрашивать, скажи, что буду к обеду.

– Лады.

Я утром выспался, посмотрел повтор вчерашнего детектива – вечером показывали после программы «Время» – и подался в РОВД.

Абук в кабинете и опять за своё:

– Пойдём ко мне на обед.

– Я только из дома…

– Ну, пойдём… за компанию.

На дежурном уазике нас подбросили. Понимаю, настырно тянет не потому, что тревожится о моём режиме питания. В качестве алиби! Хочет, чтоб жене подтвердил: вчера допоздна он находился со мной. Пока супруга на кухне стол накрывала, я для её ушей завожу беседу:

– Абук, ты вчера со службы успел на фильм? Красиво показали, когда следователь его… – и начинаю пересказывать кульминационный момент.

Слышу: на кухне шуршание прекратилось, в прихожей мелькнула тень – жена ушки навострила. Я давай ещё жарче… Супруга накормила нас, не разговаривает, забилась в угол. Собираемся на работу, дрожащий голос из комнаты: «Абук, задержись, прошу!»

– Шамиль, я щас… Надо ковёр перевесить.

– Может, я пока телевизор посмотрю?

– Шуруй!

Шикнул на меня, побрёл к жене.

На работе он в этот день больше не появился, а вечером мне – звонок в дверь. Трезвонят нагло, палец не снимают. Моя выходит, Абук переминается на площадке.

– Проходи.

– Он дома?!

– Абук, чего не заходишь, словно чужой?

Я отодвигаю жену.

Стоит в коридоре, ноздри раздуваются:

– Идём!

– Можно в спортивках или форму одеть?

– Можно.

– Абук, ты заинтриговал. Намекни хоть, куда идём?

– Ко мне. Скажи этой ду-уре! что ты пошутил.

Его беременная жена в слезах:

– Добрый вечер, Марьям!

– Ша-ааами-иииль!

– Марьям, честное слово надолго заходить времени нет. Вчера мы с Абуком до четырёх утра в засаде отстреливались…

– Ша-амиль, ты никогда врать не умел! Ты серьёзный, положительный. А этот подлец, не знаю, где пропадает вечерами.

Абук у неё из-за спины гримасы мне строит, глазищами вращает. Даже если кто слабо понимает аварский, по губам мог догадаться: «Во-оон от-сю-дааа!» Голубков неделю мирили всем джамаатом*. Через три месяца у них родился сын. Абук за год до этого хлебом клялся: «Родится джигит, Шамилём назову. В твою честь, кунак!»

Своего обещания он не сдержал.

– Давай выпьем, чтобы никто из нас не разбрасывался клятвами вот так, налево-направо. Дал слово – держи! Чтоб, как кремень!

– Верно!

– Абук единственный среди нас, в подразделении участковых, закончил в Минске высшую школу, а начальник отделения Рахман – с заочным средним. Уже начинали поговаривать, что старший участковый обязан иметь высшее образование, желательно стационар. Но что-то мешало Абуку пойти на повышение. Начальник милиции постоянно прессовал его, вечно недоволен:

– Ты высокомерный, с людьми разговаривать не умеешь, поэтому нет информации, раскрываемости…

Абук растерянно блуждает по кабинету, руками разводит:

– Чё?.. Я не знаю, откуда?.. Я высокомерен?

– Абук, не кажется, что на тебя стучат?

– Кто?

– Тот, кто сидит на должности со средним заушным образованием.

– Нет, он не станет. Мы с одного района, мы Казбековские, почти друзья.

– Доказать?

– Как он может на меня стучать?..

– Сейчас оставишь нас один на один. Я разберусь.

Капитан заходит, Абук к двери, бочком, бочком… на выход. Остались с начальником отделения вдвоём. Я на себя такую потерянность напустил, горло рукой потираю, точно петля сдавливает, хриплю:

– Рахман Мирзоевич! Вах! Такую глупость я сделал…

– Что случилось?

– Лучше не спрашивай. – Хватаюсь за голову. – Хана карьере, вся учёба, вся служба – коту под хвост. Точно выгонят.

– Э, расскажи, что случилось! Так же не бывает.

– Ай! Вчера ты дал команду «всех поднадзорных проверить», вернулся домой поздно. Жена завелась: «С любовницами где-то разгуливаешь, я с маленьким ребёнком, одна… мучаюсь…» Случайно ударил её. Упала, о косяк двери рассекла лоб – вот так…

– Ле!.. на себе не показывай!

– …Истерика, шум-гам, без сознания лежит… Хорошо Мусса, зав хирургическим отделением, живёт на третьем этаже. Быстренько его поднял, упросил, чтоб нигде не фиксировали. Хирурга срочно вызвали, швы наложили. Утром взяла дочку, ушла… Если пожалуется – «лёгкое телесное повреждение, сотрясение». Хана! Наверняка повяжут, ты же наши порядки знаешь. Рахман, брат, не рассказывай никому. Я на полтора-два часа исчезну? Слетаю к отцу, чтобы подключался… Маслиат* надо делать, без судов, без шума… Только Аллахом заклинаю, никому!

– Канещно, канещно, – у самого глазки забегали.

Я вышел на улицу, круг сделал, выкурил одну сигарету. Минут двадцать прошло, не больше – Рахман успел с потрохами меня заложить начальнику: «Каримулаев, негодяй, жену ударил, чуть не убил, она лоб рассекла!»

Дежурный с порога:

– Тебя замполит зовёт.

Замполит-лакец говорил с некоторым акцентом:

– Ти щтё, дюряк щтё ли?!

– Почему «дурак», товарищ замполит.

– Ти щтё дома дебащирил, жину избифал?

– Кто вам сказал?

– Я всо знал! – заорал на меня…

Заходит озабоченный начальник РОВД, у него кабинет соседний:

– Слушай, Шамиль, разве она не знает, что ты офицер? Нужно вечерами поднадзорных проверять, поздно приходить. Ты что не работал в милиции, когда замуж за тебя выходила?

– Уже работал. Я просто не пойму, о чём вы говорите?

– Мине пазваниль с тваего дома: там драка биль, кипиш* такой…

– Товарищ замполит, я живу в новом районе, телефоны ещё не провели.

– Мине адын сасед пазваниль с работ.

– Назовите имя, если можно.

Я немного поиздевался над руководством и докладываю начальнику милиции:

– Товарищ полковник, у меня жена, ребёнок дома, в семье всё спокойно, благополучно. Посетите меня сегодня, в рамках служебных обязанностей. Тот козёл, который вам напел, не пользуется у нас ни уважением, ни авторитетом. Найдите ему место.

Разворачиваюсь, ухожу. Слышу, дежурный вызывает Рахмана к начальнику. Я тихонько, на цыпочках к двери, подслушать. Замполит захлёбываясь:

– Ле, капитан, тибе этот литенант купил и продал. Понял, да? Гафно.

– Выпьем за то, чтобы орлы не падали, а козлы не летали.

– Блестящий спич!..

– Служил у нас водителем Хасай. Он, как сержант, получал восемь, я, как офицер, – пятнадцать. Оказывается, по этому поводу у них с женой постоянно возникали скандалы. У Хасая день рожденья – тридцать лет. На столе хинкал, шашлык, фрукты, коньяк. Мы – самые дорогие гости. Ужин подходит к концу, прошу:

– Хасай, пригласи жену.

Я от имени участковых произнёс тост за умелую хозяйку, за гостеприимство, за сладкое угощение, а закончил призывом:

– …Хасай, эти пятнадцать тысяч, что получаешь, отдавай до копейки жене!

Та без лишних формальностей его на кухню.

Он вырывается, кричит нам через хлопающую дверь:

– Я позже… идите!

Мы – на выход.

Назавтра приходит в кабинет официально, не здоровается. Чего-то на пальцах пытается изобразить… Смастерил две жирные фиги и – мне под нос:

– Вот вы у меня больше хинкал покушаете.

– Чего случилось, Хасай?

– Слушай, Шамиль, после твоего тоста я семь раз на Коране клялся, что у меня зарплата восемь тысяч. Она так и не поверила.

– Скучные люди, шуток не понимают. Что могу сделать?

– Если человека чувства юмора лишили, значит, было за что!

– Давай поднимем бокал, чтоб такое горе не нашло дороги к нашей сакле!

– Ай, лаззат!*

– Когда работал в следствии, тоже прикольное было подразделение.

В городе жарища… Все окна, двери в коридор – нараспашку. Сижу, печатаю. Наискосок другой кабинет – там дознаватель, лезгин Айваз. Тяжело поднимается, идёт ко мне, лицо опухшее, помятое, заикается:

– Ш-ш-амиль!

– Говори, Айваз.

– Вчера наша диаспора тут собиралась, п-пперехватил н-немного. Скажи шефу, что ушёл д-допрашивать, п-ппридумай что-нибудь.

– Скажу, что ты с бодуна, у меня отпросился. Он человек пьющий, понимает.

Проходит минут пятнадцать. Смотрю, к нему – кирюха, дёргает дверь:

– Аваз!

Гробовая тишина.

Заметил меня:

– Где он?

– Там.

– Аваз! – кулаком долбанёт пару раз, на меня подозрительно зыркнет.

– Аваз! Это Демир! – по двери дубасит и всё через плечо оглядывается.

Я с совершенно серьёзным видом на печатной машинке «Любава» отстукиваю уголовный материал: «Чих-чих-чих!» Заходит ко мне:

– Чё он не открывает?

– К нему пришли два маленьких лезгина, гражданских, с баллоном холодного разливного пива и вяленым кутумом.

Друган застыл восклицательным знаком. Холодное пиво с вяленной благородной рыбой в такую жарищу… Сейчас слюнями захлебнётся. Вижу, он тоже непременно хочет быть там, внутри, сдувать с кружки белую густую пену. Глаза навыкате… Подходит к двери дознавателя, как пнёт с размаху. А двери крепкие… Как раз на таких посетителей рассчитаны.

– Аваз, сука, открой, я знаю, что вы там, – полчаса колотил дверь, щедро плюнул на неё, проклял Айваза, его друзей, его род до седьмого колена, грязно выругался и чёрный от гнева, ушёл.

На следующий день Айваз появляется как-то в припляс, прихрамывая. Заикается сильнее обычного:

– Т-ттт-ты ч-ч-ччё сккк-к-казал этому д-дураку?

– Что случилось?

– Он вечером з-зззззавалился к-кк-ко мне ддд-д… п-пппперед женой к-ккккозлом назвал!

– Шурик, давай за то, чтобы мы умели стоически выслушивать о себе правду, какой бы горькой она ни была!

– По-ммедленее, я записссываю…

– Работая в следствии, один из наших коллег по весне, когда виноград нужно подрезать, опрыскивать, подвязывать, оформлял больничный лист. Плантация у него огромная, и работа в милиции, несомненно, мешала. Он беззастенчиво врал про адские боли в спине, а сам занимался любимым сельским хозяйством. Соответственно его дела, которые в производстве, распределялись на нас. А у каждого нагрузка ого-го! Работа тормозилась, всем устраивали нахлобучку. Получалось, из-за него. Так было из года в год, в одни и те же даты. Очередной раз умник садится на больничный, я – начальнику следствия:

– Если вы позволите… Мы съездим, навестим больного Магомеда.

– Кто поедет?

– Всем отделением.

– Ты что-то придумал?

– Радикальное средство от хвори.

В обед восемь человек на двух машины подъезжаем к его воротам, бешено колотим ногами, руками. Дочка испуганная открывает, не ожидала средь бела столько милиционеров… И Магомед уверен: в рабочее время от материалов нам не оторваться. Идём прямиком, всем взводом, в огород: счастливый Мичурин в треуголке из газеты, играючи пощёлкивает ножницами и безмятежно насвистывает.

– О, Магомед, салам! Приехали тебе помочь, брат.

Он чуть не рухнул со стремянки, побледнел-покраснел:

– Да, вот здоровье… малость прихварнул, на секунду вышел жене помочь.

– Красавчик! Если так сильно болеешь, объяви перерыв. Чайку попьём.

В тенёчке, под вьющейся виноградной лозой расслабились, сняли фуражки, дочка стулья таскает, хозяин из подвала тянет стеклянный баллон с вином, литров на двадцать пять. Наливаем, пьём за его здоровье, наливаем, пьём… Мужикам наказал: «Без моей команды не вставать!» Жена убегалась посуду менять-готовить, менять-готовить… В полночь нехотя поднимаюсь:

– Магомед, красавчик! извини, нам пора. Не проси, не уговаривай, за стол больше не сядем. Мы завтра придём.

– Завтра!.. выхожу на работу.

Шеф, довольный, благодарил:

– Ну, ты доктор!

– Давай, чтобы каждый самоотверженно приходил на выручку кунаку, если с ним приключилась беда!

– Сахли!*

– Усталость, невзгоды мы снимали шутками. Это в итоге помогало служить. На оперативном совещании в Махачкале докладчики, сменяя друг друга, доводили нам цифры, сводки, прогнозы. (Ситуация в республике тревожная.) Час напряжённой работы – пятнадцать минут перекур. В курилке я травлю анекдоты. Начальники ОВД – боевые полковники…

– В орденах, медалях! – радостно встрял я, и провёл по груди из края в край растопыренной пятернёй.

– …Вах! На себе не показывай!!! Так вот, сыплю прибаутками, начальники ОВД ржут, за животы держатся… Опять совещание и снова работа. С трибуны замминистра обращается ко мне: «Шамиль, прекращай! Мы планировали всех озадачить, надрать, а ты своим вторым отделением сводишь к нулю всю работу аппарата. На местах они не смогут восстановить в памяти ничего, кроме твоих баек. О чём там министр говорил? По себе знаю».

Одно время я курировал восемь районов нагорного Дагестана. И, если что, разнос за слабую работу подшефных отделов в первую очередь устраивали мне. Однажды перед заседанием в министерстве кадровик по-свойски шепнул:

– Зам планирует объявить тебе строгий выговор, подготовлен проект приказа.

– Понял.

Когда мне слово дали, я вкратце отрапортовал об успехах (похвастаться было чем) и начал критиковать себя… безжалостно, нелицеприятно.

– …К моему непростительному стыду я не успел посетить с проверкой Цунтинский район, где у нас имеются определённые недоработки; то не сделал, это не сделал. Я заслуживаю самого строго наказания, – такую нахлобучку публичную себе устроил, такой нагоняй.

Замминистра, вижу, на взводе:

– Шамиль, ты по принципу: «ни одна сука не скажет обо мне так плохо, как я сам?»

Чувствую, домашнюю заготовку ему подпортил. Начальнику осталось только согласиться «с предыдущим оратором».

– …Твои цифры, это всё понятно. Сводки мы изучаем. Ты нам охарактеризуй каждого из подчинённых начальников милиции.

А как я могу их судить: постоянно водку пьём вместе! отдыхаем! Мы все, по сути, в одном ранге.

– Начальник Цумадинского РОВД всего два года на должности, но старается, вникает, звонит, приезжает. С его появлением оживилась работа в коллективе. Начальник Ботлихского отдела дольше меня работает на три года. Опытный руководитель, требовательный к себе и подчинённым – в моих рекомендациях не нуждается. Третьего, седьмого, восьмого. Всё. Доклад окончил.

– Шамиль, одно забыл. Самое главное…

– Что, товарищ замминистра?

– Шампанское в зал. Стоя выпьем за этих орлов!

Выговор мне объявили.

– Давай, действительно, выпьем за этих орлов. Бывают и у них ошибки, но вот мы сейчас с тобой отдыхаем, а они охраняют наш покой. Ходят под пулями. И это – не пустые слова.

– Стоя!

День догорал, уступая место восточной красавице-ночи.

И только хунзахский водопад рокотал о чём-то спокойно, размеренно, безостановочно сбрасывая всё новые и новые потоки воды на безропотные, смиренные камни.

***

Объехав все сорок два района, я вернулся домой. Написал первый материал. Отправил Шамилю. Через неделю интересуюсь:

– Читал?

– Александр, честно признаюсь, не успел.

– Шамиль, почему?!.

– Я на работе три недели один, напарник в отпуске…

– Причина неуважительная.

–...На коллегии МВД, в аналогичной ситуации, я сказал: «Защищаться – бессмысленно, врать – стыдно. Да, виноват!»

Как в аварской пословице, будучи владельцем арбы, я готов и тогда, и сейчас уступить своё место Шамилю, этому Молла Насреддину из Хунзаха, лишь бы идти рядом и слушать его забавные хабары и хабарики…

*

Словарь:

Библия, Ветхий Завет. Вторая Книга Моисеева. Исход.

Протеже (франц.) Protégé – лицо, пользующееся чьим-н. покровительством или рекомендацией;

Сократ: «Заговори, чтобы я тебя увидел».

«Творить для народа», Расул Гамзатов: «В суровых горах Дагестана, где люди хорошо знают и чувствуют силу, ценность и красоту художественного слова, было принято испокон веков: за хорошую песню певцу вместе с чаркой или рогом красного вина дарили оседланного скакуна; за плохую песню у певца резали быка; а если певец в песнях лгал или чужую песню выдавал за свою – такого сажали задом наперед на захудалого осла и в базарный день возили по аулам; и мальчишки на плоских крышах во все горло кричали: “Идите смотреть – вора поймали! Идите смотреть – вора поймали!”»

Эмен (аврск.) – отец

Садака (араб.) – в исламе практика очищения перед Аллахом (см) посредством раздачи милостыни;

Джамаат (от арабского «джамаа» – общество, коллектив, община) – объединение группы мусульман с целью совместного изучения ислама, совершения религиозных обрядов, взаимопомощи, регулярного общения между собой;

Маслиат – обряд примирения;

Кипиш – волнение, паника по поводу какого-то события;

Ай, лаззат! (азерб.) – как чудно, как хорошо!

Сахли (авар.) – благопожелание;

Публицистика

Date: 2015-09-24; view: 529; Нарушение авторских прав