Глава 74. Нести в торгсин серебряный Георгиевский крест вызвался Василий

Нести в торгсин серебряный Георгиевский крест вызвался Василий. Павел Серафимович настаивал, что идти должен он и только он, но Варя уговорила его отдохнуть.

Василий вернулся с двумя килограммами муки.

– Шел и думал, – начал он рассказывать о дороге, прихлебывая горячий суп, – если остановит милиция, то скажу, что несу отцовский крест в торгсин. Это же не запрещено, поэтому должны пропустить. Мне повезло – заслона на дороге не было. Поэтому без особых приключений добрался до города, спросил у людей, где этот торгсин, мне показали. Захожу, достаю награду, подаю продавцу. А он – вылитый еврей! Покрутил крест в руках и говорит: «Ты где его украл?» Говорю, что моего отца. «Так он у тебя царский прислужник?» – спрашивает. «Он был фельдшером, – объясняю, – спасал людей». – «И офицеров спасал?» – «Наверное, потому что они тоже люди». – «А, так он господ спасал! Помогал врагам революции! Иди с ним отсюда, пока милицию не вызвал!» – орет. С трудом уговорил его, пожаловался, что двое детей дома голодные. Смилостивился, говорит, что больше килограмма не даст. Еле выпросил у него два кило.

– Говорят, что за золото больше дают, чем за серебро, – сказала Варя.

– Возможно, – согласился Василий. – Но я попал на еврея, а они своего не выпустят из рук. По пути домой встретился с одним мужиком. Немного прошли вместе, так ему за две серебряные ложки дали тоже два килограмма, правда, ржаной муки. А мне повезло, что пшеничной досталось.

– Говорят, за два золотых обручальных кольца дают два пуда муки, – думая о тайнике, сказала Варя.

– Да где же их взять? – вздохнул Василий.

Варя сразу же спрятала муку, тщательно вымыла миску, чтобы ничего не осталось.

– Я хочу сбегать проведать Маричку, – сказала она мужу. – Ты будешь отдыхать?

– Да нет. Поиграю с детьми, соскучился, а под вечер схожу к родителям.

Варя не успела одеться, как распахнулась дверь и на пороге появилась Маричка. Раздетая, нечесаная, глаза блестят нездоровым блеском, на руках – завернутый в одеяло ребенок.

– Накорми ее, – незнакомым голосом сказала она и протянула Варе ребенка.

Варя отвернула уголок одеяла и обомлела. Ребенок впился зубками в свою ручку. Ротик и ручка у девочки были в собственной крови. Варя попробовала отнять ручку от рта Сонечки и поняла, что ребенок уже окоченел.

– Так ты ее накормишь? – спрашивает снова Маричка, поглядывая на Варю.

Варе стало страшно.

– Где твоя мать? – почему‑то спросила растерянная Варя.

– Лежит на улице. Она ждет Пантеху. Он повезет ее на кладбище. Матери уже все равно, ее не волнует, что моя Сонечка хочет есть.

– А где свекровь?

– Дома.

– Я тебе дам хлеба, а ты иди домой, неси хлеб. – Варя дрожащими руками подала кусочек хлеба.

– Хорошо! – радостно сказала Маричка. Быстро схватила хлеб и убежала.

– С ней не все в порядке, – сказала Варя Василию. – Она больна.

– От такой жизни мы все больные, – отозвался он.

– Ребенок уже мертв, а я не смогла сказать.

– Дома тетка скажет.

– Я не могу оставить ее в таком состоянии!

– Давай договоримся, – предложил муж, – завтра утром пойдем к ней вместе. Обещаю! Хорошо?

Варя с мужем, как и договаривались, утром пошли к Маричке. Возле ее двора, у дороги, прямо на снегу сидел человек. Они подошли ближе и узнали в закутанной в старую дырявую дерюгу женщине тетку Феньку. Трудно было ее узнать! Под глазами – большие мешкообразные опухоли неопределенного цвета, кожа на лице неестественно блестела, хотя имела сероватый оттенок. Женщина, скрестив руки на груди, придерживала ими рядно. На больших опухолях ее пальцев треснула кожа, и из ран вытекала прозрачная жидкость с едким неприятным запахом.

– Что вы здесь делаете? – спросила Варя.

Женщина не шелохнулась, продолжая смотреть перед собой безразличными глазами.

– Ожидаю Пантеху, – ответила тихо.

– Зачем?

– Пусть меня заберет.

– Так… вы же еще живы. Идем в хату, вы же замерзнете.

– Пока довезет, умру, – сказала она таким голосом, будто говорила о будничных привычных вещах. – Чего ожидать? Там домру.

– А где Маричка?

– Может, еще и жива.

– Идем. – Василий дернул Варю за рукав.

Варя со страхом приоткрыла дверь. Мертвый ребенок лежал на кровати, держа во рту свою ручку.

– Маричка! – потихоньку позвала Варя.

Послышалось какое‑то рычание, похожее на собачье. Варя схватилась обеими руками за руку мужа. Из‑за стола на четвереньках вылезла Маричка. Волосы растрепанные, мокрые, свисают прядями до пола. Она подняла голову, оскалила зубы и в каком‑то припадке безумия начала грызть ножку стула. Варя сделала небольшой шаг к ней, и женщина зарычала опять – так, как рычит собака, когда у нее хотят отобрать кость. Глаза у нее были красные, налитые кровью, с нездоровым блеском.

– Маричка, это я, Варя, – смогла она выжать из себя.

Тут же безумные глаза женщины сверкнули яростью, и она опять оскалилась и зарычала.

– Идем. – Василий потянул Варю из хаты. – Видишь, она помешалась.

Пришлось идти в сельсовет, известить председателя. Максим Игнатьевич с Лупиковым пошли посмотреть, приказав Варе и Василию ожидать возле двора. Послышались человеческие крики, и мужчины выбежали на улицу. За ними гналась обезумевшая от горя и голода Маричка, дико рыча. Лупиков быстрым движением выхватил оружие – и меткий выстрел в грудь скосил несчастную женщину. Маричка резко остановилась, дернулась, как от удара, широко открыла глаза, будто удивилась – «За что?» – и, не получив ответа, упала на землю. Она лежала, широко раскинув руки, уже невидящий взгляд застыл на небе. Председатель подошел к ней, сказал спокойно, будто речь шла не о человеческой жизни:

– Готова.

Варя расширенными от ужаса глазами смотрела, как увеличивается кровавое пятно на груди подруги, заливая ее любимое ситцевое платье. Подъехала подвода. Пантеха остановился возле женщины на дороге.

– Тебе куда? – спросил.

– Туда, – безразлично ответила тетя Фенька.

Он подсадил женщину на телегу, прямо на тела умерших. Женщина склонилась набок, покорно легла. Пантеха положил окровавленное тело Марички рядом, даже не обмотав рядном.

– Забери в хате ребенка, – приказал Лупиков, и мужчины ушли прочь.

Ездовой вынес ребенка, бросил, как мешок с мякиной, поверх трупов. Маленькое тельце Сонечки с выпуклым большим животом приютилось возле маминой груди. Ребенок даже после смерти не хотел выпускать изо рта свою ручку, из которой сосал свою же кровь.

– Но‑о! – Пантеха дернул вожжи, и подвода смерти поскрипела дальше. Телега качнулась, и Сонечка теснее прижалась к материнской груди.