Дедушка Джима

Мама в этот день не возвращалась больше к своей писательской работе, потому что надо было ухаживать за мальчиком, которого дети принесли в дом. Пришел доктор и напугал Джима. Но мама все время была рядом с раненым, и от этого ему было легче.

Бобби, Питер и Филлис сидели внизу в прихожей, и оттуда им было слышно, как доктор расхаживает взад и вперед по комнате. Несколько раз до них доносился стон.

‑ Бедняга Джим! ‑ покачала головой Бобби. ‑ Скорее бы уж доктор ушел ‑ он так страдает.

‑ Это, конечно, ужасно, но интересно, ‑ принялся рассуждать Питер. ‑ Вот если бы доктор не был так строг и разрешил посмотреть, как он будет приводить в порядок ногу Джима. Наверное, при этом кости хрустят...

‑ Замолчи! ‑ воскликнули в один голос девочки.

‑ Отчего? Тоже мне! А еще хотите быть сестрами милосердия! Сами говорили по дороге, что если война, то пойдете. Какие же из вас сестры, если я только сказал про хруст костей, а вы сразу в крик? А на поле боя кости еще как хрустят! И у сестер руки бывают по локоть в запекшейся крови...

‑ Замолчи... ‑ побледнела Бобби. ‑ Ты говоришь какие‑то немыслимые вещи, и это, наконец, смешно.

‑ И мне это смешно, ‑ покраснев, повторила Филлис.

‑ Вы просто трусихи!

‑ Между прочим, ‑ заметила Бобби, ‑ когда ты напоролся на грабли, я помогала маме обрабатывать твою ногу. И Филлис тоже.

‑ Тогда вот что, ‑ заявил Питер, ‑ я буду каждый день по полчаса рассказывать вам о сломанных костях и о человеческих внутренностях. Это чтобы вас приучить.

Наверху в это время заскрипел стул.

‑ Вот, это кость хрустит! ‑ торжественно воскликнул Питер.

‑ Лучше молчи, ‑ вмешалась Филлис. ‑ Бобби это не нравится.

‑ Сказать вам, что они делают? Джиму плохо, но отчего, это трудно объяснить... Он был с утра здоровый и потому добрый, а теперь в нем произошла перемена. Это называется «реакция». Каждый может это наблюдать на себе. Если, например, человек долгое время был лучше, чем он обычно бывает, то потом вдруг на него находит, и он делается плохим... Да, сейчас я вам расскажу, что они делают. Они связывают Джиму руки за спиной, чтобы он не сопротивлялся и не мешал доктору делать то, что нужно. А потом кто‑то один держит ему голову, а другой ‑ ноги. И его ‑ то есть, Джима, ‑ начинают растягивать. И при этом кости хрустят. Понимаете? И кости тогда становятся на место. Давайте играть в костоправов!

‑ Ой, нет! ‑ закричала Филлис.

Но Бобби неожиданно изъявила согласие.

‑ Давайте. Я буду доктор, Филлис медсестра, а ты ‑ тот, кто сломал ногу. Тебе легче быть больным, потому что на тебе не надеты всякие верхние и нижние юбки.

‑ Хорошо. Тогда я схожу за бинтами и корпией[29], а вы приготовьте место, куда меня класть.

В деревянном коробе на чердаке были собраны веревки и ленты, которыми увязывали багаж при переезде из города. Когда Питер принес спутанный клубок лент и две картонки для корпии, Филлис возбужденно захихикала.

‑ Ну, вот! ‑ сказал Питер, а потом он улегся на длинный диван со спинкой и подлокотниками и тяжело застонал.

‑ Тише ты, ‑ проворчала Бобби и начала прикручивать ногу Питера к лежбищу.

‑ Не так туго, ‑ стонал Питер, ‑ вы мне сломаете другую ногу.

Бобби усердно продолжала бинтовать ногу.

‑ Хватит уже! Я не могу шевельнуться. Моя бедная нога... ‑ продолжал изображать раненого Питер.

‑ Ты в самом деле не можешь двинуть ногой? ‑ спросила Бобби каким‑то странным тоном.

‑ Мы как будем играть, ‑ весело поинтересовался Питер, ‑ как будто у меня перелом или рана?

‑ Как тебе хочется! ‑ и Бобби, отступив на шаг, сложила руки на груди, рассматривая брата, который лежал, весь обвязанный веревкой. ‑ Вот! А теперь мы с Фил пойдем погуляем. И мы не разбинтуем тебя до тех пор, пока ты не дашь обещания, что прекратишь говорить о ранах, о крови и о том, как скрипят кости. Пойдем, Филлис!

‑ Зверюги! ‑ возмутился Питер, корчась на диване. ‑ Я не буду вам ничего обещать. Я завоплю так, что мама сюда прибежит.

‑ Вопи! ‑ пожала плечами Бобби. ‑ Только тебе придется объяснить ей по‑честному, почему мы тебя связали. Я не зверюга. Когда мы тебя просили перестать говорит в‑всякие ужасы, ты не послушался. Филлис, пойдем.

‑ Вы не сами до этого додумались! У вас бы ума не хватило. Вы в книжке прочли!

Когда Бобби и Филлис, исполненные негодования, подошли к двери, им встретился доктор Форрест. Он улыбался и потирал руки, явно довольный собой.

‑ Ну вот, ‑ обратился он к девочкам, ‑ я свое дело сделал. Перелом в самом чистом виде. Но Джим пойдет на поправку. Мужественный паренек... Что это? ‑ спросил он, бросив взгляд на лежащего в углу Питера. ‑ Это что, игра в пленники?

Доктора удивило и то, что Питер лежал тише мыши, и то, что дети могли затеять игру в то время, когда наверху страдал от боли раненный человек.

‑ Нет, ‑ мотнула головой Бобби. ‑ Не в пленники. Мы играли в костоправов. Как будто бы Питер сломал ногу, а я врач.

Мистер Форрест нахмурился.

‑ Тогда я должен вам сказать, ‑ и лицо доктора приняло суровое выражение, ‑ что это очень бессердечная игра. Неужели вы настолько лишены воображения, что не подумали о том, каково там вашему товарищу наверху? У бедного паренька весь лоб был в испарине, он губы себе искусал, чтобы не закричать, потому что каждое наше прикосновение доставляло ему адскую боль!

‑ Тогда вас надо было связать, потому что вы такой же злой, как... ‑ начала было Филлис.

‑ Не говори глупостей! ‑ остановила ее Бобби. ‑ Мы в самом деле проявили бессердечие. Вы правы, доктор.

‑ Прежде всего я был виноват, ‑ признался Питер. ‑ Бобби, ты можешь продолжать играть в благородство и все валить на меня... Я стал рассказывать девочкам про переломы и раны. Я их тренировал ‑ они ведь хотят быть сестрами милосердия. А они стали меня просить, чтобы я перестал. Ну, а я не перестал.

‑ И что же дальше? ‑ спросил доктор Форрест, присаживаясь.

‑ Ну, и я тогда предложил поиграть в костоправов. Я это так, в шутку, предложил. Я не думал, что Бобби согласится. А она сказала «да». Ну, а уж если сказала, то пришлось мне соглашаться на то, что со мной сделали. Позор, что говорить!

Он опять скорчился и отвернулся к деревянной спинке дивана.

‑ Я не думала, что кто‑то узнает, кроме нас, ‑ проговорила Бобби, возмущенно отвечая на немой упрек Питера. ‑ Я же не думала, доктор, что вы придете! Он просто вывел меня из себя этими разговорами про кости и раны. И мне захотелось все обратить в шутку. Вот я его в шутку и связала. Давай, Питер, я тебя развяжу.

‑ Да уж, будь добра. Пошутили, нечего сказать!

‑ На вашем месте, ‑ пробормотал доктор, не знавший, что сказать, ‑ я бы поскорее развязался, пока мама к вам не спустилась. Вы ведь не хотите ее огорчать, правда?

‑ Я все же не могу дать обещания, что никогда не буду говорить о ранах и обо всем таком, ‑ раздраженно сообщил Питер, пока Бобби и Филлис распутывали узлы на «бинтах».

‑ Прости меня, Питер, ‑ сказала Бобби, наваливаясь на диван и нащупывая огромный узел под ним, ‑ но ты меня просто вывел из себя своей болтовней!

‑ А мне каково! ‑ отозвался Питер, вставая и стряхивая с себя «путы».

‑ Я вообще‑то пришел, чтобы кого‑то из вас позвать с собой. Нужно кое‑что принести сюда из моей приемной. А то мама одна не может со всем справиться. Я прислал бы своего помощника, но как раз сегодня я отпустил его в цирк. Ты пойдешь, Питер?

И Питер пошел, не проронив ни слова и не взглянув на сестер.

Доктор Форрест с Питером подошли к калитке, выводившей с поля возле «Трех Труб» на дорогу.

‑ Давайте я понесу вашу сумку, ‑ предложил Питер, ‑ она, наверное, тяжелая. Что там?

‑ Ножи, ланцеты и разные другие инструменты, которыми терзают людей. А еще пузырек с эфиром. Мне пришлось дать Джиму эфир ‑ очень сильная была боль.

Питер промолчал.

‑ А как вы его нашли, этого парня? Расскажи мне.

Мальчик рассказал. Тогда доктор стал рассказывать ему истории о мужественных спасателях. Мистер Форрест был интересным собеседником, как Питер давно уже успел заметить.

Попав в приемную, Питер получил возможность вплотную рассмотреть весы, балансиры, микроскоп и мерные стаканы. Когда было собрано все, что Питер должен был унести с собой, доктор вдруг сказал:

‑ Ты прости, что я лезу со своим, но...

‑ Да, конечно! ‑ Питеру очень даже любопытно было его выслушать.

‑ Это по части науки, ‑ прибавил доктор.

‑ Да, ‑ отвечал Питер, разглядывая древний аммонит,[30]который доктор использовал как пресс‑папье.

‑ Видишь ли... Мальчики и девочки ‑ это маленькие мужчины и женщины... И вот мы с тобой... Мы гораздо крепче, чем они. ‑ (Питеру понравилось это «мы с тобой», и доктор, наверное, говоря так, понимал, что мальчику это понравится) ‑ И мы гораздо сильнее. Какие‑то вещи нам безразличны, а их они ранят. Ты никогда не должен обижать девочек.

‑ А я разве не знаю? ‑ возмущенно пробормотал Питер.

‑ Это относится и к твоим сестрам. Да, девочки гораздо нежнее и слабее нас. И так должно быть. А еще ты заметил, как все животные любят своих мам? Ни один зверек не ударит свою маму.

‑ Я знаю, ‑ заинтересованно отозвался Питер, ‑ два кролика могут драться с утра до ночи, если их не разнять. Но крольчиху они никогда не обидят.

‑ Конечно, ‑ продолжал доктор, ‑ и, между прочим, самые свирепые дикие звери ‑ тигры и львы ‑ особенно нежно относятся к своим самкам. И в этом нам надо брать с них пример.

‑ Будем как львы! ‑ улыбнулся Питер.

‑ У женщин очень нежное сердце. Какая‑то вещь, для нас ничего не значащая, может их глубоко задеть. Поэтому мало того, что мужчина не должен распускать руки, он и в словах должен быть осторожным. И если уж говорить начистоту, женщины очень мужественны. Та же Бобби ‑ подумай, каково ей было в темном туннеле вдвоем с этим бедным пареньком! Удивительно то, что именно женщина, более слабая и ранимая, часто раньше нас понимает, как найти выход из трудного положения. Я знал нескольких очень мужественных женщин. Одна из них ‑ ваша мама.

Питер кивнул головой.

‑ Ну вот, прости меня, что я так долго говорю тебе об этом. Но чтобы человек что‑то понял, надо ему об этом сказать. Ты понял, что я имел в виду?

‑ Да, я понял. Пожалуйста, простите меня.

‑ Вот и хорошо. Каждый, кто чему‑то учился, должен уметь объяснять жизнь, исходя из своего научного опыта. Ну, до встречи!

Они простились. Когда Питер пришел домой, сестры взглянули на него с подозрением и смущением.

‑ Мир! ‑ проговорил он, ставя на стол корзину. ‑ Доктор Форрест провел со мной научную беседу. Подробно я пересказывать не буду, вы все равно не поймете. Но суть в том, что вы, девочки, нежные, слабые, запуганные, как кролики, и нам надо быть осторожными в обращении с вами. Он вас называл львиными самками... Вы это отнесете наверх или мне самому подняться?

Филлис подбежала к брату, и щеки у нее горели:

‑ А я тебе скажу, кто такие мальчики. Самые скверные, самые грубые...

‑ Все же иногда они бывают храбрыми, ‑ улыбнулась Бобби.

‑ Ну да ‑ ты имеешь в виду этого, который наверху... А тебе, Фил, я прощаю то, что ты сказала, потому что ты слабая, хрупкая, запуганная, нежная.

‑ Вот я тебе выдеру волосы ‑ посмотрим, как ты меня тогда простишь! ‑ крикнула Филлис вслед брату, который уже поднимался по лестнице.

‑ Он же сказал: «Мир», ‑ и Бобби толкнула Филлис в бок. ‑ Он как бы просит прощения, хотя не решается прямо об этом сказать. А мы прямо должны ему сказать, что прощаем и сами просим нас извинить.

‑ Послушать тебя, он уж такая душка... А кто сказал, что мы львиные самки, и кролики, и запуганные?

‑ Так давай покажем ему, что мы не кролики и не запуганные. А что мы львиные самки ‑ в этом нет ничего плохого.

Когда Питер сошел вниз, все еще не успокоенный, девочки сказали в один голос:

‑ Пожалуйста, прости нас, Питер, что мы тебя связали.

‑ Давно пора! ‑ жестко и гордо проговорил Питер.

Это было тяжело вынести, но Бобби сказала:

‑ Ну вот, враждующие стороны пришли к соглашению.

‑ Я же и сказал: «Мир».

‑ Вот пусть и будет мир, ‑ ответила Бобби. ‑ Фил, пойдем готовить чай. А ты, Питер, постели скатерть.

‑ Послушай, ‑ обратилась к брату Филлис, когда мир был в полном смысле слова восстановлен, а это произошло лишь после того, как чай был выпит, а чашки перемыты, ‑ ведь не на самом же деле доктор Форрест назвал нас «животными самками»?

‑ Нет, он так сказал. Но при этом он имел в виду, что мы тоже дикие звери.

‑ Странный он все‑таки!

Филлис задумалась. Чашка выскользнула у нее из рук и разбилась вдребезги.

* * *

‑ Можно мне? ‑ спросил Питер с порога маминой рабочей комнаты.

Мама сидела и писала при свете двух больших свечей. Пламя казалось оранжево‑фиолетовым на фоне серо‑голубого неба, на котором уже мерцало несколько звезд.

‑ Да, милый, ‑ рассеянно проговорила мама. ‑ что‑то еще случилось?

Написав еще несколько слов, она свернула листок вчетверо.

‑ Питер, я написала записку дедушке Джима. Ты ведь знаешь ‑ он живет здесь, поблизости.

‑ Да, я знаю. Ты говорила за чаем. Только есть ли смысл писать? Пусть бы Джим побыл пока у нас. Не будем ничего говорить его родным. А когда он уже будет на ногах, тогда и преподнесем им сюрприз.

‑ Ну что ж. Я ничего не имею против.

‑ Понимаешь, сестры ‑ это хорошо. Но я уже так давно не общался с мальчишками!

‑ Да, милый, я все понимаю. Но я хочу тебя обрадовать. Наверное, на будущий год я смогу отдать тебя в школу.

‑ Да, это отлично. Но ведь это на будущий год. А я мог бы уже сейчас дружить с Джимом, пока у него болит нога.

‑ Я не сомневаюсь, что вы могли бы стать товарищами. Но Джиму сейчас нужна сиделка. А у меня нет на это денег.

‑ Мама, а ты не побыла бы сиделкой? У тебя так хорошо получается ухаживать за больными!

‑ Это, конечно, приятная похвала, спасибо. Но быть сиделкой и писать... Это, к сожалению, нельзя совместить.

‑ Так ты решила написать его дедушке?

‑ Да. И дедушке, и его школьному учителю. Мы уже дали обоим телеграммы. Но я должна была написать более подробно, потому что они, конечно, перепуганы и расстроены.

‑ Послушай, мама! А дедушка Джима не может заплатить за сиделку? Вдруг у старика водятся деньги? В книжках дедушки обычно бывают богатые.

‑ Этот дедушка не из книжки, Пит. Едва ли он может быть богат.

‑ А знаешь что? ‑ сказал задумчиво Питер. ‑ Ведь было бы весело, если бы все, что происходит с нами, происходило бы в то же время в книжке, которую ты пишешь. Напиши про то, как мы спасли Джима, а потом, как у него болела нога. Но чтобы уже через день она перестала болеть. И чтобы к нам вернулся папа.

‑ Разве ты так соскучился по папе? ‑ спросила мама довольно холодным, как показалось Питеру, тоном.

‑ Ужасно соскучился!

Мама запечатала второе письмо и стала надписывать адрес на конверте.

‑ У нас только один папа, и другого быть не может... ‑ продолжал сын. ‑ Но пока он в отъезде, я единственный мужчина в доме. И мне поэтому ужасно хочется, чтобы Джим побыл у нас подольше. И чтобы ты начала писать книжку про то, что мы делаем в ожидании папы. А в конце ‑ чтобы папа вернулся.

Тогда мама привстала с места, порывисто обняла его, и с минуту оба молчали.

‑ А ты не думаешь, ‑ спросила мама, ‑ что мы все действуем в книжке, которую пишет Господь Бог? Если бы я стала писать книжку про нас, я бы где‑то наверняка ошиблась. А Бог ‑ он точно знает, чем закончить. Так, чтобы это было к лучшему для каждого из нас.

‑ Ты в самом деле так думаешь? И веришь в это?

‑ Да, ‑ ответила мама, ‑ я думаю и верю... почти всегда, кроме тех минут, когда мне становится очень грустно и я начинаю терять веру. Но даже когда я отказываюсь верить, я все равно знаю, что это правда. И снова стараюсь поверить. Ты даже не знаешь, Питер, до чего я стараюсь! Сбегай на почту, отнеси письма ‑ и давай больше не будем грустить. Будем храбрыми! Это самое прекрасное человеческое качество ‑ храбрость. И я думаю, что Джим пробудет у нас еще две или три недели.

В продолжение вечера Питер являл такое примерное, прямо‑таки ангельское поведение, что Бобби испугалась, уж не заболевает ли брат. И утром она даже вздохнула с облегчением, когда тот по старой привычке начал привязывать косы Филлис к спинке стула.

А после завтрака в дверь неожиданно постучали. Дети в это время были заняты трудным делом. Они начищали медные подсвечники, готовясь отпраздновать появление в доме Джима.

‑ Это, наверное, доктор, ‑ сказала мама. ‑ Ну‑ка, закройте кухонную дверь, а то вы такие грязные, что мне будет стыдно, если он вас увидит.

Но это был не доктор. Тембр голоса и звук поднимающихся наверх шагов были совсем не такие, как у мистера Форреста. Звук шагов был непонятно чей, а вот голос ‑ голос казался очень знакомым.

Прошло довольно много времени. Шаги не возвращались, и голоса не было слышно.

‑ Кто же это такой? ‑ то и дело спрашивали дети друг друга.

‑ А вдруг, ‑ начал фантазировать Питер, ‑ на доктора Форреста напали разбойники и убили его? А это пришел доктор, которому он давал телеграмму, чтобы он его заменил. Миссис Вайни говорила, что когда доктор уходит в отпуск, его временно замещает другой врач. Ведь вы же говорили так, миссис Вайни?

‑ Да, я говорила, ‑ отозвалась женщина из другой, задней кухни.

‑ Может быть, с ним случился тяжелый приступ? А этот человек пришел об этом нам сказать, ‑ строила предположения Филлис.

‑ Что за чепуха! ‑ оборвал ее Питер. ‑ Разве мама повела бы в свою комнату или в комнату Джима какого‑то чужого человека? Вот! Они спускаются. Я чуть‑чуть приоткрою дверь.

И он приоткрыл ее на ширину ладони.

‑ Вот! ‑ продолжал мальчик. ‑ Разве с каким‑то заместителем доктора мама стала бы секретничать наверху? Это кто‑то совсем другой!

‑ Бобби! ‑ послышался сверху мамин голос.

Все трое выглянули из кухни, и мама перегнулась им навстречу через лестничные перила:

‑ Приехал дедушка Джима! Умойтесь как следует, и пойдемте к нему. Он очень хочет вас видеть.

Дверь спальни опять закрылась.

‑ При самой богатой фантазии нельзя было такого вообразить! ‑ воскликнул Питер. ‑ Миссис. Вайни, принесите мне горячей воды, а то я черный, как ваша шляпка.

Все трое были черны, как негритята, ‑ потому что состав, которым чистят медь, вовсе не делает чистыми руки и лицо того, кто занимается этим нелегким делом.

Дети еще возились с мылом и мочалками, когда услышали, как дедушка Джима входит в столовую. И вот чистые, но еще не высохшие, потому что им уж очень не терпелось увидеть неожиданного гостя, они побежали здороваться.

Мама сидела на стуле возле окна, а в кожаном кресле, где обычно располагался папа, когда они жили в городском доме, сидел их любимый старый джентльмен!

‑ Нет, я не ожидал! ‑ закричал Питер, и только спохватился: ‑ Добрый день!

Он потом объяснил, что был слишком удивлен, чтобы помнить о вежливости, а тем более проявлять ее.

‑ Это же наш старый джентльмен! ‑ повторяла Филлис.

‑ Ой! Это вы... Вы... ‑ растерянно бормотала Бобби.

Но, наконец, они опомнились и, опустив головы, чинно проговорили:

‑ Здравствуйте!

‑ Это дедушка Джима, мистер... ‑ и мама назвала его фамилию.

‑ Замечательно! ‑ сказал Питер. ‑ Мама, ведь это правда, как в книжке?

‑ Да, в самом деле, ‑ улыбнулась мама. ‑ В жизни время от времени все происходит так, как в книгах.

‑ Мы перебрали всех знакомых, а про вас даже не подумали! ‑ воскликнула Филлис.

‑ Вы ведь пока не будете забирать от нас Джима? ‑ с тревогой спросил Питер.

‑ Пока нет, ‑ покачал головой старый джентльмен. ‑ Ваша мама любезно согласилась поухаживать за ним. Я думал прислать сиделку, но мама говорит, что сама будет с ним сидеть.

‑ А как же мамина работа? Джиму ведь нечего будет есть, если мама не напишет рассказ, ‑ забеспокоился Питер.

‑ Все в порядке! ‑ весело улыбнулась мама.

Старый джентльмен посмотрел на нее с ласковой улыбкой:

‑ Я вижу, что вы доверяете своим детям.

‑ Да, конечно!

‑ В таком случае я могу рассказать им про нашу договоренность. Дело в том, что ваша мама согласилась на время прервать свою литературную работу и поработать медсестрой у меня в больнице.

‑ Ой! ‑ разочарованно проговорила Филлис. ‑ И нам придется расстаться и с «Тремя Трубами», и с железной дорогой, и со всем остальным?

‑ Нет‑нет, ‑ поспешила успокоить ее мама.

‑ Больница называется «Три Трубы», а мой бедный Джим ‑ единственный пациент. Ваша мама ‑ медсестра, а вы ‑ повара, уборщицы...

‑ А когда Джим поправится, мама опять будет писать?

‑ Посмотрим, ‑ и старый джентльмен украдкой посмотрел на Бобби, ‑ может быть, случится что‑то хорошее, и тогда маме больше не придется писать.

‑ Но я люблю писать, ‑ улыбнулась мама.

‑ Я знаю ‑ и не буду мешать. Но все‑таки в жизни иногда происходят хорошие вещи. Может быть, ради них и в надежде на них мы и живем на свете. Я, пожалуй, пойду?

‑ Конечно. И я так рада, что вы доверили мне заботу о Джиме.

‑ А он звал во сне: «Мама, мама!» ‑ сказала Филлис. ‑ Я два раза просыпалась ночью и слышала.

‑ Это не меня... Но я бы с удовольствием стала его мамой.

Старый джентльмен встал.

‑ Берегите свою маму, ‑ проговорил он, ‑ потому что таких женщин ‑ на миллион одна.

‑ Что правда, то правда, ‑ улыбнулась Бобби.

‑ Господь ее благословил, ‑ продолжал дедушка Джима, беря мамины руки в свои, ‑ и да будет она благословенна! Ну, до встречи! Где моя шляпа? Бобби, ты не проводишь меня до калитки?

У калитки дедушка Джима приостановился и сказал:

‑ Ты очень славная девочка! Я прочитал твое письмо. Но я и до письма знал из газет про этот судебный процесс, и меня с самого начала одолевали сомнения. А с тех пор, как я с вами познакомился, я пытаюсь вникнуть в суть этого дела. Пока мне мало что удалось. Но я не теряю надежды. А шансы у нас есть!

‑ Правда? ‑ выдохнула Бобби.

‑ Правда. И я тебе даже скажу, что шансы неплохие... Но пока держи все в секрете. Будет плохо, если мы поселим в сердце твоей мамы напрасные надежды.

‑ Ненапрасные! ‑ воскликнула Бобби. ‑ Я верю, что вам удастся помочь папе. Когда я писала, я верила в вас. Это ведь нельзя назвать напрасной надеждой?

‑ Нет, девочка. Будь у меня серьезные сомнения, я бы тебе ничего не стал говорить. Ты не заслуживаешь того, чтобы твои надежды были обмануты.

‑ Но вы ведь не думаете, что мой папа мог это сделать? Не думаете, правда?

‑ Я совершенно уверен, что он этого не делал.

Напрасная надежда не согрела бы детское сердце так, как было согрето словами старика сердце Бобби. Весь этот день она светилась, как светится китайский фонарик с зажженной внутри него свечкой.

Глава XIV