Глава 12. Рождественский миракль самого глупого ангела

Рождественский миракль самого глупого ангела

На закате канун Рождества. С неба лило так, что между каплями не оставалось никакого зазора — сплошная стена воды, почти горизонтальная от ветра, дувшего со скоростью семьдесят миль в час. В лесочке за церковью Святой Розы ангел жевал «Сникерс», растирал ладонью след от протектора на затылке и думал: Все-таки надо было испросить инструкцию поточнее.

Его подмываю снова отыскать дитя и спросить, где в точности похоронили Санта-Клауса. Теперь он понимал, что «где-то в лесу за церковью» ничем в особенности ему не поможет. А возвращаться за инструкциями значило бы несколько подпортить чудесность собственно чуда.

Это должно было стать первым рождественским мираклем Разиила. Две тысячи лет его обходили этим заданием, но наконец его черед настал. Ну, вообще-то настал черед архангела Михаила, но работу получил Разиил — продул в карты. Михаил ставил планету Венера против задания исполнить в этом году рождественское чудо. Венера! Хоть Разиил и не очень понимал, что ему делать с планетой Венера, если он ее выиграет, вторая планета ему бы не повредила. Она хотя бы яркая и большая.

А вся эта абстрактность рождественского чуда ему совсем не нравилась. «Ступай на Землю, найди такое дитя, что загадает рождественское желание, которое исполнится лишь Божественным промыслом, — и будут тебе дадены силы для его исполнения». Тут три части. Ну и надо было поручать трем ангелам. И контролера к ним приставить. Вот бы обменять на уничтожение города. Это же так просто. Находишь город, убиваешь всех жителей, ровняешь с землей здания, а если даже совсем облажался, выживших можно выследить в горах и прикончить всех мечом. Именно эта часть, сказать по правде, Разиилу и нравилась. Если, конечно, с лица земли не сотрешь не тот город, а такое с ним бывало сколько раз? Дважды? Города в те времена все равно были невелики. Все население поместится в парочку «Уол-мартов», больше не понадобится. Вот это была бы миссия, подумал ангел: «Разиил! Сойди на землю и опустоши парочку добрых „Уол-мартов“ — кромсай, пока товар не зальет кровью, а здания не обратятся в строительный мусор. И не забудь прихватить себе несколько „Сникерсов“».

Дерево, качавшееся поблизости, вдруг треснуло, как орудийный выстрел, и ангел стряхнул с себя фантазию. Надо побыстрее развязаться с чудом и изойти отсель. Сквозь завесу дождя он наблюдал, как к церквушке начали съезжаться люди: они сражались с дождем и ветром, вечеринка уже начиналась, и в окнах мигали огоньки. Обратной дороги нет, подумал ангел. Придется поднимать все это на крыло (учитывая ангельскую природу, это ему полагалось уметь).

Он распростер руки, и черный плащ забился на ветру у него за спиной, обнажив кончики сложенных крыльев. Придав голосу наилучшую пророческую звучность, ангел выкликнул заклинание:

— Пусть тот, кто лежит здесь мертвым, восстанет! — И Разиил как бы обвел рукой всю близлежащую местность. — Пусть тот, кто долее не жив, жив станет вновь. Восстань из могилы сим Рождеством и живи! — Ангел посмотрел на недоеденный «Сникерс» в деснице и подумал: надо бы уточнить, что же именно должно произойти. — Изыди из могилы! Празднуй! Пируй!

Ничего. Не случилось совершенно ничего.

Ну вот, сказал себе ангел. Сунул в рот остаток батончика и вытер руки о плащ. Дождь поутих, и в лесочке посветлело. Там все равно тишь по-прежнему.

— Я не шучу! — сказал он громким и самым страшным ангельским голосом.

Ничегошеньки. Ветер, мокрая хвоя, деревья туда-сюда мотыляются, дождь. Никакого чуда.

— Узри! — сказал ангел. — Ибо я реально не шучу!

При этих словах налетел вдруг сильный вихрь, и еще одна ближайшая сосна треснула и повалилась, промахнувшись мимо ангела лишь на несколько шагов.

— Ну вот. Такое происходит не сразу, только и всего.

И ангел вышел из леса и по Вустерской улице направился в город.

— Вау, я чё-то вдруг проголодался, — сказал Марти Поутру, мертвый так, что мертвее не бывает.

— Я тоже, — отозвалась Бесс Линдер, опоенная, но бедовая. — Мне как-то странно. Есть хочется — и чего-то еще. Мне раньше так никогда не было.

— Ох, дорогуша, — вторила ей учительница Эстер. — А у меня в голове почему-то сплошные мозги.

— А ты, парнишка? — спросил Марти Поутру. — Тоже думаешь о мозгах?

— Ага, — ответил Джимми Антальво. — Пожрать бы не помешало.

Главы 13 здесь нет, на счастье…

…А есть только этот рождественский фотоальбом

Иногда, приглядываясь к семейным фотографиям, в лицах детей можно увидеть, какими они станут, повзрослев. А во взрослых за одним лицом иногда можно разглядеть другое. Не всегда, но можно…

Такер Кейс

На этом снимке мы видим благополучную калифорнийскую семью, расположившуюся перед своим поместьем на берегу озера в местечке Эльсинор. (Это цветная глянцевая фотография восемь на десять, украшенная тиснением — торговой маркой профессиональной фотостудии.)

Все загорелые и здоровые на вид. Такеру Кейсу, вероятно, лет десять, он одет в спортивный пиджачок с эмблемой яхт-клуба на кармане. Еще на нем мокасины с кисточками. Он стоит перед своей матерью, у которой такие же светлые волосы и ярко-синие глаза, а похожая улыбка не призвана демонстрировать качество работы зубных техников, а просто выдает, что через секунду женщина может расхохотаться. Три поколения Кейсов: братья, сестры, дяди, тети и двоюродные сородичи — идеально накуаффюрены, отглажены, вымыты и начищены. Все улыбаются — кроме одной маленькой девочки впереди, у которой на лице застыл раболепный ужас.

При ближайшем рассмотрении выясняется, что сзади и сбоку подол ее красненького рождественского платьица приподнят, а из-под соседствующего с ним синего спортивного пиджака туда змеится рука юного Така — он только что украл инцестуальный щипок за одиннадцатилетнюю попку своей кузины Джейни.

В этой картинке о многом говорит не сама подпольная каверза, а ее мотив, поскольку здесь Такер Кейс в таком возрасте, когда ему интереснее не столько секс, сколько взрывать все, что можно, однако он не по годам осведомлен, насколько его поползновения взбесят кузину. В этом смысл его существования. Следует отметить, что Джейни Кейс-Роббинс в дальнейшем прославится как преуспевающая сутяжница и радетельница за права женщин, а Такер Кейс так и останется рохлей с сухостоем, неизменно разбитым сердцем и плотоядной летучей мышью.

Лена Маркес

Моментальный снимок сделан у кого-то на заднем дворе в солнечный день. Повсюду дети, и совершенно очевидно, что происходит некая шумная тусовка.

Лене шесть лет, на ней пышное розовое платьице и лакированные туфельки. Редкая симпатяшка — длинные черные волосы перехвачены в два хвоста красными лентами, летят за нею, словно шелковые хвосты кометы, а она несется к пиньяте. Глаза у нее завязаны, рот широко раскрыт, и рвется из него тот звонкий девчоночий смех, что звучит воплощенной радостью: Лена только что вошла в неоспоримый контакт с палкой и уверена, что высвободила целую гору конфет, игрушек и шумелок для всех детей. На самом же деле она изо всей силы врезала своему дяде Октавио по cojones.[4]

Сам же дядя Октавио пойман объективом в тот волшебный миг трансформации, когда лицо от радости переходит к изумлению и боли — на нем отражается все сразу. Лена все равно очаровательна и мила; ее пока не коснулось то бедствие, которое она вызвала. Feliz Navidad![5]

Молли Мичон

Рождественское утро сразу после бурного разворачивания подарков. На полу разбросаны салфетки и серпантин, у одного края снимка виден кофейный столик, на нем — пепельница величиной с колпак от колеса, переполненная окурками, и пустая бутылка «Джима Бима». Спереди в центре — шестилетняя Молли Ачевски (фамилию она изменит на Мичон в девятнадцать по настоянию одного агента, «потому что это, блядь, по-французски звучит, а публика такое любит»). На Молли красная балетная пачка с блестками, красные резиновые сапоги до середины икр и гигантская наглая ухмылка с дырой посередине, где раньше были передние зубы. Одна нога попирает крупный игрушечный мусоровоз, как будто Молли только что выиграла его в состязании на жадность, а ее младший брат Майк четырех лет пытается извлечь его из-под ее ноги. По его щекам струятся слезы. Другой брат Молли, Тони, которому пять, взирает на сестру так, будто она — принцесса всех сокровищ на свете. Она уже нас ы пала ему целую миску «Амулетиков», как насып а ла их обоим братьям каждое утро.

На заднем плане мы наблюдаем женщину в халате — она лежит на кушетке, одна рука с сигаретой свисает на пол. Сигарета погасла много часов назад. Серебристый пепел размазался по ковру.

До сих пор неизвестно, кто сделал этот снимок.

Дейл Пирсон

Фото сделано всего несколько лет назад — Дейл тогда был по-прежнему женат на Лене. Дело происходит на рождественской вечеринке ложи «северных оленей», и Дейл, как водится, наряжен Сантой. Он сидит на импровизированном троне. Его окружают пьяные гуляки, все хохочут, у всех в руках шуточные подарки, которые чуть раньше им раздал Дейл. А он гордо держит свой — четырнадцатидюймовый резиновый пенис, толстый, как банка консервированного супа. Ухмыляясь, он помахивает им перед Леной, а она, в черном коротком платье и с одной ниткой жемчуга, судя по виду — в немалом ужасе от того, что он говорит. Говорит же он следующее:

— Мы этого негодника вечером хорошенько к делу приспособим, а, крошка?

Ирония тут в том, что ночью Дейл вырядится в один из своих коллекционных эсэсовских мундиров — кроме рейтуз то есть — и попросит Лену сделать ему этим новым подарком именно то, что она рекомендовала на вечеринке. Лена так и не поймет, она ли подсказала ему эту мысль, но происшествие станет значительной вехой в ее стремлении к разводу.

Теофилус Кроу

В тринадцать лет рост Тео Кроу — уже шесть футов четыре дюйма, а весит он чуть больше сотни фунтов. Перед нами классическая сцена: три царя идут за звездой. На уроке музыки седьмой класс исполняет «Амаля и ночных гостей». Первоначально занятый в роли одного из трех царей, Тео ныне обряжен верблюдом. Уши — единственная часть его тела, обладающая хоть какой-то пропорциональностью, и он действительно очень похож на верблюда, каким из проволоки сварганил бы это животное Сальвадор Дали. Его шанс сыграть эфиопского царя Валтасара испарился, когда он объявил, что волхвы принесли золото, блядовонья и мирр. Впоследствии его, двух других верблюдов и барана отстранят от участия за курение мирры. (Их бы ни за что не поймали, не предложи баран по-быстрому сыграть в «Убей человека Младенцем Иисусом» на задворках театра. Очевидно, мирра оказалась «первоклассной покуркой».)

Гейб Фентон

А эту щелкнули в прошлом году — на маяке, где у Гейба хижина. Маяк виден на заднем плане, за постройкой по ветру летит пена с гребней волн. День ветреный — колпак Санты у Гейба на голове сносит куда-то вбок. К башке Живодера присобачены оленьи рога. Рядом в тысячедолларовом вязаном прикиде от «Сент-Джона», красном и смоделированном по образцу формы наполеоновского солдата, с медными пуговицами и золотыми аксельбантами на плечах, присела доктор Вэлери Риордан. Волны ее каштановых волос заправлены за уши, чтобы подчеркнуть кольца сережек с бриллиантами. Накрашена Вэл, будто кукла-суфлер из «Событий дня» — точно лицо ее сначала отпескоструила, а потом нарисовала заново команда асов-мастеров по спецэффектам: оно ярче, лучше, быстрее, чем обычное человеческое лицо. Вэл старается — она по правде старается улыбаться в камеру. Одной рукой она придерживает волосы, а другой вроде бы гладит Живодера, но при ближайшем рассмотрении просто не подпускает к себе. Стрелка у нее на нейлоновом колене выдает уже состоявшуюся попытку Живодера в честь праздника покрыть ногу самки Кормильца.

Гейб в хаки и походных сапогах выглядит потертым. На его штанах и обуви — тонкий слой песка: утром он сидел верхом на морских слонах, приклеивая им на спины приборы спутникового слежения. У него широкая оптимистичная ухмылка и в ней — ни малейшего понятия, что со всей этой картинкой может быть что-то не так.

Роберто Т. Крылан

Фотография сделана на острове Гуам, родине Роберто. На переднем плане пальмы. Можно сразу сказать, что перед нами — юноша, поскольку ни очков «Рэй-бан», ни хозяина, который по требованию приносит манго, Роберто пока не заимел. Он свернулся в рождественском венке из пальмовых листьев, украшенном маленькими папайями и красными орехами. С собачьей мордочки он слизывает мякоть папайи. Дети, нашедшие его в венке в это рождественское утро, стоят по бокам двери, на которой висит венок. Это две девочки, у обеих длинные кучерявые волосы их матери-чаморро и зеленые глаза отца, ирландского католика, служившего в американских ВВС. Снимок делает отец. Девочки — в ярких цветастых миссионерских платьицах с пышными рукавами.

Позднее, уже после церкви, они попробуют заманить Роберто в коробку, чтобы зажарить его и подать с лап шей «саймин». Ему удастся сбежать, но инцидент нанесет юному крылану такую травму, что разговаривать после этого он не будет еще много лет.