XXVIII. 13 page

изгоняют из души тоску). Исповедую и это Тебе, Отец сирых: я вымылся и

остался в том же состоянии, как и до мытья. Из сердца моего не выпарилась

горечь скорби. Затем я заснул, проснулся; нашел, что боль моя значительно

смягчилась: я был в одиночестве на ложе своем и вспомнил правдивые слова

Твоего Амвросия, ибо Ты

Всего Создатель, Господи,

Ты, Небесами правящий,

Одевший день сиянием

Ночи покой дарующий:

Пусть тело отдохнувшее

Вновь за работу примется.

Вздохнет душа усталая,

Утихнет скорбь жестокая.

33. А затем постепенно вернулось прежнее чувство: вспомнил слугу Твою,

ее благочестие, ее святую ласковость и снисходительность, которой вдруг

лишился, и захотелбсь мне плакать "пред лицом Твоим" о ней и для нее, о себе

и для себя. Я дал волю слезам, которые сдерживал: пусть льются, сколько

угодно. Словно на мягком ложе успокоилось в них сердце мое, ибо уши Твои

слушали плач мой, его не слышал человек, который мог бы пренебрежительно

истолковать его. И теперь, Господи, Тебе пишу я эту исповедь. Пусть читает,

кто хочет, и истолковывает, как хочет, и если найдет, что я согрешил, плача

краткий час над своей матерью, над матерью, временно умершей в очах моих и

долгие годы плакавшей надо мной, чтобы мне жить в очах Твоих, - пусть он

смеется надо мной, но если есть в нем великая любовь, пусть заплачет о

грехах моих перед Тобой, Отцом всех братьев во Христе Твоем.

XIII.

34. Когда сердце мое излечилось от этой раны (по поводу ее можно

изобличать плотские слабости), я стал лить пред Тобой, Боже наш, за эту рабу

Твою совсем другие слезы; те, которые текут, когда душа потрясена

созерцанием мытарств, ожидающих всякую душу, умирающую в Адаме. И хотя, ожив

во Христе, она, еще не разрешившись от тела, жила так, что прославлялось Имя

Твое в ее вере и нравах, я все же не осмеливаюсь сказать, что с того

времени, как Ты возродил ее Крещением, не вышло из ее уст ни единого слова,

противного заповедям Твоим. А сказано ведь самой Истиной, Сыном Твоим: "если

кто скажет брату своему: "глупец", то подлежит геенне огненной"^, и горе

человеческой жизни, даже похвальной, если, отринув милосердие, Ты разберешь

ее в мельчайших частях. Только потому, что Ты не расследуешь жестоко наших

преступлений, мы доверчиво надеемся на какое-нибудь местечко у Тебя. Что

перечисляет Тебе перечисляющий действительные заслуги свои, как не дары

Твои? о, если бы люди поняли, что они только люди, "и тот, кто хвалится, да

хвалится о Господе".

35. Итак, "хвала моя и жизнь моя", "Боже сердца моего", забыв на

короткое время о добрых делах ее, за которые в радости воздаю Тебе

благодарность, теперь умоляю Тебя за грехи матери моей: услышь меня во Имя

Излечившего раны наши, Висевшего на древе и Сидящего одесную Тебя, "дабы

ходатайствовать за нас".

Я знаю, что она была милосердна и от сердца прощала "долги должникам

своим", прости и Ты ей грехи ее, если в чем-то погрешила она за столько лет

после Крещения. Прости ей. Господи, молю Тебя, прости ей, "не входи с нею в

суд"; "милость возносится над судом"; слова Твои - истинны, и Ты обещал

милость милостивым. А быть такими - это Твой дар; " и Ты, кого помиловать,

помилуешь, и кого пожалеть, пожалеешь".

36. Я думаю. Ты уже сделал то, о чем я прошу Тебя, но "одобри, Господи,

добровольную жертву уст моих". Перед самым днем разрешения своего она ведь

думала не о пышных похоронах, не домогалась, чтобы ее положили в благовония

или воздвигли особый памятник, не заботилась о погребении на родине. Таких

поручений она нам не оставила, а хотела только поминания у алтаря Твоего,

которому служила не пропуская ни одного дня, ибо знала, что там подается

Святая Жертва, которой "уничтожено рукописание, бывшее против нас", и

одержана победа над врагом. Он считает проступки наши; ищет, в чем бы

обвинить, и ничего не находит в Том, в Ком мы победили. Кто вернет Ему кровь

невинную? Кто заплатит цену, которой Он нас купил, чтобы отобрать от врага?

К этому Искупительному Таинству прикрепилась верой душа слуги Твоей. Да

не отторгнет ее никто из-под Твоего покрова. Да не проберутся силой или

хитростью лев или змей: она не скажет, что ничего им не должна, боясь, как

бы не уличил и не схватил ее лукавый обвинитель, но ответит, что отпущены ей

грехи Тем, Кому никто не отдаст за то, что Он отдал нам, не будучи нам

должен.

37. Да пребудет она в мире со своим мужем, до которого и после которого

ни за кем не была замужем, которому служила "принося плод в терпении", чтобы

приобрести его Тебе. И внуши, Господи Боже мой, внуши рабам Твоим, братьям

моим, сынам Твоим, господам моим, которым служу словом, сердцем и письмом,

чтобы всякий раз, читая это, поминали они у алтаря Твоего Монику, слугу

Твою, вместе с Патрицием, некогда супругом ее, через плоть которых ввел Ты

меня в эту жизнь, а как, я не знаю. Пусть с любовью помянут они их,

родителей моих, на этом преходящем свете, и моих братьев в Тебе, Отец

пребывающих в Православной Церкви, моих сограждан в Вечном Иерусалиме, о

котором вздыхает в странствии своем, с начала его н до окончания, народ

Твой. И пусть молитвами многих полнее будет исполнена последняя ее просьба

ко мне, - через мою исповедь, а не только через одни мои молитвы.

I. Книга десятая

1. "Да узнаю Тебя - Ты меня знаешь - да узнаю Тебя так, как Ты знаешь

меня". Сила души моей, вниди в нее, согласуй с собой, да пребудет она Твоим

достоянием "без пятна и морщины". В этом надежда моя, потому об этом и

говорю и этой надеждой радуюсь, если радуюсь здравой радостью. Остальные

блага жизни стоят тем меньше слез, чем больше о них плачут, и стоят тем

больше слез, чем меньше о них плачут. "Ты же возлюбил правду", и тот, "кто

творит правду, приходит к свету". Я хочу творить правду в сердце моем пред

лицом Твоим в исповеди, и в писании моем пред лицом многих свидетелей.

II.

2. Что могло бы укрыться во мне от Тебя, Господи, если бы я и не

захотел исповедаться Тебе, "очам Которого обнажена бездна человеческой

совести"? Ты скрылся бы от меня, не я от Тебя. А теперь, когда стенания мои

свидетельствуют, что стал я сам себе неугоден. Ты, свет и услада моя, Ты

позволяешь любить Тебя и тосковать о Тебе: да покраснею от стыда и отброшу

себя, да изберу Тебя и только по Твоей благости стану угоден Тебе и себе.

Каков бы я ни был, я весь перед Тобою, Господи. И я сказал, какого плода

ожидаю я от своей исповеди Тебе, принесенной не голосом плоти и ее словами,

а словами души и воплем размышлений, который слышало ухо Твое. Когда я плох,

то вот вся моя исповедь Тебе: я сам себе неугоден; когда я хорош, - то вот

вся моя исповедь Тебе: я не себе приписываю это, ибо Ты, Господи,

"благословляешь праведного", но еще раньше его, грешника, Ты делаешь

праведным. Исповедь моя свершается пред лицом Твоим, Боже мой, молчаливо и

немолчно. Молчит язык мой и вопиет сердце. Нет ни одного верного слова,

которое я бы сказал людям, и которого Ты не услышал бы раньше от меня, и

ничего верного не слышишь Ты от меня, чего раньше Ты не сказал бы мне.

III.

3. Что же мне до людей и зачем слышать им исповедь мою, будто они сами

излечат недуги мои? Эта порода ретива разузнавать про чужую жизнь и ленива

исправлять свою. Зачем ищут услышать от меня, каков я, те, кто не желает

услышать от Тебя, каковы они? И откуда те, кто слышит от меня самого обо мне

самом, узнают, правду ли я говорю, когда ни один человек не знает, что

"делается в человеке, кроме Духа человеческого, живущего в нем"? Если же они

услышат о самих себе от Тебя, они не смогут сказать: "Господь лжет". А

услышать от Тебя о себе - не значит ли узнать себя? А разве не солжет тот,

кто, узнав себя, скажет: "это неправда"? Но так как "любовь всему верит", по

крайней мере, среди тех, кого она связала воедино, то я. Господи,

исповедуюсь Тебе так, чтобы слышали люди, которым я не могу доказать,

правдива ли исповедь моя; мне, однако, верят те, чьи уши открыла для меня

любовь.

4. Изъясни же мне, Врачеватель души моей, ради чего я это делаю.

Исповедь моих прошедших грехов (Ты отпустил и покрыл их, чтобы я был

счастлив в Тебе; Ты изменил душу мою верой и таинством), эта исповедь будит

тех, кто ее читает и слушает; она не дает сердцу застыть в отчаянии и

сказать, "я не могу"; заставляет бодрствовать, полагаясь на милосердие Твое

и благодать Твою, которой силен всякий немощный, осознавший через нее немощь

свою. Хорошие люди с удовольствием слушают о бедах, пережитых другими, и

радуются не бедам, а тому, что они были, а теперь их нет. Какой же пользы

ради. Господи, Кому ежедневно исповедуется совесть моя, в надежде больше на

милосердие Твое, чем на свою невинность, какой пользы ради, спрашиваю я,

исповедоваться мне в этих писаниях пред лицом Твоим еще и людям,

рассказывая, каков я сейчас, а не каков был прежде. Пользу от исповеди в

прежнем я увидел и о ней сказал. Многие, однако, кто меня знает и кто меня

не знает, но слышал что-то от меня или обо мне, желают знать, каков я

сейчас, вот в это самое время, когда я пишу исповедь свою. Ухом своим они не

могут приникнуть к моему сердцу, где я таков, каков есть. Поэтому они и

хотят услышать мою исповедь о внутреннем, недоступном ни глазу их, ни уху,

ни уму; они хотят мне верить, иначе разве узнают они меня? Любовь, которая

делает их хорошими людьми, говорит им, что я не солгу в своей исповеди, и в

них она сама верит мне.

IV.

5. Но какой пользы ради хотят они этого? Желают ли поздравить меня,

услышав, насколько я приблизился к Тебе по благости Твоей, и помолиться за

меня, услышав, насколько я замешкался под беременем своим? Я покажу себя

таким людям. Не малая уже польза в том. Господи Боже мой, что "многие

вознесут Тебе благодарность за нас", и многие попросят Тебя за нас. Да

полюбит во мне братская душа то, что Ты учишь любить, и поскорбит о том, о

чем Ты учишь скорбеть. Пусть почувствует это душа братская, не посторонняя,

не "душа сынов чужих, чьи уста изрекают ложь, чья десница - десница

неправды", а душа брата, который, одобряя меня, за меня радуется, а порицая,

за меня огорчается, ибо одобряет ли он меня, порицает ли, - он меня любит. Я

покажу себя таким людям: пусть радуются о добром во мне, сокрушаются о злом.

Доброе во мне устроено Тобою, это дар Твой; злое во мне - от проступков

моих, осужденных Тобою. Пусть взирают на одно с радостью, а на другое с

сокрушением, пусть из братских сердец, как из кадильниц, возносятся пред

лицо Твое гимны и рыдания. Ты же, Господи, услаждаясь ароматом святого храма

Твоего, "умилосердись надо мною по великому милосердию Твоему ради Имени

Твоего", и так как Ты никогда не оставляешь начинаний Своих, то уничтожь до

конца несовершенство мое.

6. Вот в чем польза от исповеди моей, не в повести о том, каким я был,

а каков я сейчас: да исповедаю я это не только пред Тобой в тайном

"ликовании и трепете", в тайной скорби и надежде, но и перед верующими

сынами человеческими; они участвуют в радости моей и делят смертную долю

мою; они мои сограждане и спутники в земном странствии, все равно,

предшествовали они мне, последуют ли за мною или сопровождают меня в моей

жизни. Это рабы Твои, братья мои, которых Ты захотел сделать сыновьями

Своими и моими господами, служить которым приказал мне, если я хочу жить с

Тобой и о Тебе. Если бы Сын Твой наставлял только словами, этого было бы

мало, но Он указал путь Своими делами. И я иду, по нему, действуя словом и

делом, действуя "под кровом крыл Твоих", и в опасности великой находился бы

я, не укройся душа моя под крылами Твоими и не будь Тебе известна немощь

моя. Я малое дитя, но вечно жив Отец мой и надежен Хранитель мой; он родил

меня и хранит меня. В Тебе все мои блага. Ты всемогущ. Ты всегда был со

мной, был еще до того, как я пришел к Тебе. И я расскажу тем людям, которым

я служу по повелению Твоему, не о том, каким я был, но каков уже я и каков

еще до сих пор. Но "я не сужу о себе сам": пусть, памятуя это, меня и

слушают.

V.

7. Ты, Господи, судишь меня, ибо "ни один человек не знает, что есть в

человеке, кроме духа человеческого, живущего в нем". Есть, однако, в

человеке нечто, чего не знает сам дух человеческий, живущий в человеке, ты

же. Господи, создавший его, знаешь все, что "в нем. И хотя я ничтожен пред

лицом Твоим и считаю себя "прахом и пеплом", но я знаю о Тебе нечто, чего о

себе не знаю. Мы видим, конечно, "сейчас в зеркале нечто загадочное", а не

"лицом к лицу", и поэтому, пока я странствую вдали от Тебя, я ближе к себе,

чем к Тебе, но, однако, я знаю, что над Тобой нельзя совершить насилия, а

каким искушениям я смогу противостоять и каким нет - этого я не знаю. Есть

только надежда, что "Ты верен" и потому не допустишь "быть искушаемым сверх

сил"; "дабы могли мы выдержать". Ты, искушая, в то же время указываешь выход

из искушения. Итак, я исповедуюсь и в том, что о себе знаю; исповедуюсь и в

том, чего о себе не знаю, ибо то, что я о себе знаю, я знаю, озаренный Твоим

светом, а то, чего о себе не знаю, я не буду знать до тех пор, пока "потемки

мои" не станут "как полдень" пред лицом Твоим.

VI.

8. Ясно сознаю я, Господи, что люблю Тебя: тут сомнений нет. Ты поразил

сердце мое словом Твоим, и я полюбил Тебя; и небо и земля и все, что на них

- вот они со всех сторон твердят мне, чтобы я любит Тебя, и не перестают

твердить об этом всем людям, "дабы оказались они неизвинительны". Ты глубже

"пожалеешь того, над кем сжалишься, и окажешь милосердие тому, над кем

умилосердишься" - иначе глухим возглашали бы и небо и земля хвалы Твои. Что

же, любя Тебя, люблю я? Не телесную красоту, не временную прелесть, не

сияние вот этого света, столь милого для глаз, не сладкие мелодии всяких

песен, не благоухание цветов, мазей и курений, не манну и мед, не члены,

приятные земным объятиям, - не это люблю я, любя Бога моего. И, однако, я

люблю некий свет и некий голос, некий аромат и некую пищу и, некие объятия -

когда люблю Бога моего; это свет, голос, аромат, пища, объятия внутреннего

моего человека - там, где душе моей сияет свет, который не ограничен

пространством, где звучит голос, который время не заставит умолкнуть, где

разлит аромат, который не развеет ветром, где пища не теряет вкуса при

сытости, где объятия не размыкаются от пресыщения. Вот что люблю я, любя

Бога моего.

9. А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: "это не я";

и все, живущее на ней, исповедало то же. Я спросил море, бездны и

пресмыкающихся, живущих там, и они ответили: "мы не бог твой; ищи над нами".

Я спросил у веющих ветров, и все воздушное пространство с обитателями своими

заговорило; "ошибается Анаксимен: я не бог". Я спрашивал небо, солнце, луну

и звезды: "мы не бог, которого ты ищешь", - говорили они. И я сказал всему,

что обступает двери плоти моей: "скажите мне о Боге моем - вы ведь не бог, -

скажите мне что-нибудь о Нем". И они вскричали громким голосом: "Творец наш,

вот Кто Он". Мое созерцание было моим вопросом; их ответом - их красота..

Тогда я обратился к себе и сказал: "ты кто?" И ответил; "человек". Вот

у меня тело и душа, готовые служить мне; одно находится во внешнем мире,

другая внутри меня. У кого из них спрашивать мне о Боге моем, о Котором я

уже спрашивал своими внешними чувствами, начиная с земли и до самого неба,

куда только мог послать за вестями лучи-глаз своих? Лучше, конечно, то, что

внутри меня. Все телесные вестники возвестили душе моей, судье и

председательнице, об ответах неба, земли и всего, что на них; они гласили:

"мы не боги; Творец наш, вот Он". Внутреннему человеку сообщил об этом

состоящий у него в услужении внешний; я, внутренний, узнал об этом, - я, я

душа, через свои телесные чувства. Я спросил всю вселенную о Боге моем, и

она ответила мне: "я не бог; Творец наш, вот кто Он".

10. Неужели всем, у кого внешние чувства здоровы, не видна эта красота?

почему же не всем говорит она об одном и том же? Животные, и крохотные и

огромные, видят ее, но не могут ее спросить: над чувствами - вестниками не

поставлено у них судьи - обсуждающего разума. Люди же могут спросить, чтобы

"невидимое Божие через творения было понятно и узрено". Привязавшись,

однако, к миру созданному, они подчиняются ему, а подчинившись, уже не могут

рассуждать. Мир же созданный отвечает на вопросы только рассуждающим: он не

изменяет своего голоса, т. е. своей красоты, и не является в разном облике

тому, кто только его видит, и тому, кто видит и спрашивает; являясь, однако,

в одинаковом виде обоим, он нем перед одним и говорит другому; вернее, он

говорит всем, но этот голос внешнего мира понимают только те, кто, услышав

его, сравнивают его с истиной, живущей в них. Истина же эта говорит мне:

"Бог твой не небо, не земля и не любое тело". Их природа говорит об этом

видящему; она предстает, как глыба меньшая в части своей, чем в целом. И ты,

душа, говорю это тебе, ты лучше, ибо ты оживляешь глыбу тела, в котором

живешь, и сообщаешь ему жизнь: ни одно тело не может этого доставить телу.

Бог же твой еще больше для тебя: Он Жизнь жизни твоей.

VII.

11. Итак, что же я люблю, любя Бога? Кто Он, пребывающий над вершинами

души моей? Этой душой моей поднимусь к Нему. Я пропускаю ту силу, которая

соединяет меня с телом и наполняет жизнью его состав. Не эта сила поможет

мне найти Бога моего, иначе Его нашли бы и лошадь и мул, у которых нет

разума, но есть эта самая сила, оживляющая и их тела. Есть другая сила,

которой я оживляю не только мою плоть, но и сообщаю ей чувствительность. Ее

создал Господь, повелев глазу не слышать, но видеть, а уху не видеть, но

слышать, определив каждому чувству в отдельности его место и его

обязанности: разное выполняю я с их помощью, оставаясь единым, я - разум.

Пропускаю и эту силу мою; и она есть у лошади и мула: и у них тело обладает

внешними чувствами.

VIII.

12. Итак, пропускаю и эту силу в природе моей; постепенно поднимаясь к

Тому, Кто создал меня, прихожу к равнинам и обширным дворцам памяти, где

находятся сокровищницы, куда свезены бесчисленные образы всего, что было

воспринято. Там же сложены и все наши мысли, преувеличившие, преуменьшившие

и, вообще, как-то изменившие то, о чем сообщили наши внешние чувства. Туда

передано и там спрятано все, что забвением еще не поглощено и не погребено.

Находясь там, я требую показать мне то, что я хочу; одно появляется тотчас

же, другое приходится искать дольше, словно откапывая из каких-то тайников;

что-то вырывается целой толпой, и вместо того, что ты ищешь и просишь,

выскакивает вперед, словно говоря: "может, это нас?" Я мысленно гоню их

прочь, и наконец, то, что мне нужно, проясняется и выходит из своих скрытых

убежищ. Кое-что возникает легко и проходит в стройном порядке, который и

требовался: идущее впереди уступает место следующему сзади и, уступив,

скрывается, чтобы выступить вновь, когда я того пожелаю. Именно так и

происходит, когда я рассказываю о чем-либо по памяти.

13. Там раздельно и по родам сохраняется все, что внесли внешние

чувства, каждое своим путем: глаза сообщили о свете, о всех красках и формах

тел, уши - о всевозможных звуках; о всех запахах - ноздри; о всех вкусах -

рот; все тело в силу своей общей чувствительности - о том, что твердо или

мягко, что горячо или холодно, гладко или шероховато, тяжело или легко,

находится вне или в самом теле. Все это память принимает для последующей,

если она потребуется, переработки и обдумыванья, в свои обширные кладовые и

еще в какие-то укромные, неописуемые закоулки: для всего имеется собственный

вход, и все там складывается.

Входят, однако, не сами чувственные предметы, а образы их, сразу же

предстающие перед умственным взором того, кто о них вспомнил. Кто скажет,

как они образовались, хотя и ясно, каким чувством они схвачены и спрятаны

внутри?

Пусть я живу в темноте и безмолвии, но если захочу, я могу вызвать в

памяти краски, различу белое от черного, да и любые цвета один от другого.

Тут же находятся и звуки, но они не вторгаются и не вносят путаницы в

созерцаемые мной зрительные образы: они словно спрятаны и отложены в

сторону. Я могу, если мне угодно, вытребовать и их, и они тут как тут: язык

мой в покое, горло молчит, а я пою, сколько хочется, и зрительные образы,

которые, однако, никуда не делись, не вмешиваются и ничего не нарушают, пока

я перебираю другую сокровищницу, собранную слухом. Таким же образом

вспоминаю я, когда мне захочется, то, что внесено и собрано другими моими

чувствами; отличаю, ничего не обоняя, запах лилий от запаха фиалок;

предпочитаю мед виноградному соку, и мягкое жесткому, ничего при этом не

отведывая и ничего не ощупывая, а только вспоминая.

14. Все это происходит во мне, в огромных палатах моей памяти. Там в

моем распоряжении небо, земля, море и все, что я смог воспринять чувством, -

все, кроме мной забытого. Там встречаюсь я и сам с собой и вспоминаю, что я

делал, когда, где и что чувствовал в то время, как это делал. Там находится

все, что я помню из проверенного собственным опытом и принятого на веру от

других. Пользуясь этим же богатством, я создаю по сходству с тем, что

проверено моим опытом, и с тем, чему я поверил на основании чужого опыта, то

одни, то другие образы; я вплетаю их в прошлое; из них тку ткань будущего:

поступки, события, надежды - все это я вновь и вновь обдумываю как

настоящее. "Я сделаю то-то и то-то", - говорю я себе в уме моем, этом

огромном вместилище, полном стольких великих образов, - за этим следует

вывод: "О если бы случилось то и то-то!". "Да отвратит Господь то-то и

то-то", - говорю себе, и когда говорю, тут же предстают передо мной образы

всего, о чем говорю, извлеченные из той же сокровищницы памяти. Не будь их

там, я не мог бы вообще ничего сказать.

15. Велика она, эта сила памяти, Господи, слишком велика! Это святилище

величины беспредельной. Кто исследует его глубины! И, однако, это сила моего

ума, она свойственна моей природе, но я сам не могу полностью вместить себя.

Ум тесен, чтобы овладеть собой же. Где же находится то свое, чего он не

вмещает? Ужели вне его, а не в нем самом? Каким же образом он не вмещает

этого? Великое изумление все это вызывает во мне, оцепенение охватывает

меня.

И люди идут дивиться горным высотам, морским валам, речным просторам,

океану, объемлющему землю, круговращению звезд, - а себя самих оставляют в

стороне! Их не удивляет, что, говоря обо всем этом, я не вижу этого перед

собой, но я не мог бы об этом говорить, если бы не видел в себе, в памяти

своей, и гор, и волн, и рек, и звезд (это я видел наяву), и океана, о

котором слышал, во всей огромности их, словно я вижу их въявь перед собой.

И, однако, не их поглотил я, глядя на них своими глазами; не они сами во

мне, а только образы их, и я знаю, что и каким телесным чувством запечатлено

во мне.

IX.

16. Не только это содержит в себе огромное вместилище моей памяти. Там

находятся все сведения, полученвые при изучении свободных наук, и еще не

забытые; они словно засунуты куда-то внутрь, в какое-то место, которое не

является местом: я несу в себе не образы их, а сами предметы. Все мои знания

о грамматике, о диалектике, о разных видах вопросов живут в моей памяти,

причем ею удержан не образ предмета, оставшегося вне меня, а самый предмет.

Это не отзвучало и не исчезло, как голос, оставивший в ушах свой след и

будто вновь звучащий, хотя он и не звучит; как запах, который, проносясь и

тая в воздухе, действует на обоняние и передает памяти свой образ, который

мы восстанавливаем и в воспоминании; как пища, которая, конечно, в желудке

теряет свой вкус, но в памяти остается вкусной; как вообще нечто, что

ощущается наощупь и что представляется памяти, находясь даже вдали от нас.

Не самые эти явления впускает к себе память, а только с изумительной

быстротой овладевает их образами, раскладывает по удивительным кладовкам, а

воспоминание удивительным образом их вынимает.

Х.

17. В самом деле, когда я слышу, что вопросы бывают трех видов:

существует ли такой-то предмет? что он собой представляет? каковы его

качества? то я получаю образы звуков, из которых составлены эти слова, и

знаю, что эти звуки прошуршат в воздухе и исчезнут. Мысли же, которые

обозначаются этими звуками, я не мог воспринять ни одним своим телесным

чувством и нигде не мог увидеть, кроме как в своем уме; в памяти я спрятал

не образы этих мыслей, а сами мысли. Откуда они вошли в меня? пусть

объяснит, кто может. Я обхожу все двери моей плоти и не нахожу, через какую

они могли проникнуть. Глаза говорят: "если у них есть цвет, то возвестили о

них мы". Уши говорят: "если они звучат, то о них доложили мы". Ноздри

говорят: "если они пахнут, то они прошли через нас". Чувство вкуса говорит:

"если у них нет вкуса, то нечего меня и спрашивать". Осязание говорит: "если

они бестелесны, то нельзя их ощупать, а если нельзя ощупать, то не могу я о

них и доложить". Откуда же и каким путем вошли они и память мою? не знаю. Я

усвоил эти сведения, доверяясь не чужомугразуму, но, проверив собственным,

признал правильными и отдал ему как бы на хранение, чтобы взять по желанию.

Они, следовательно, были там и до того, как я их усвоил, но в памяти моей их

не было. Где же были они и почему, когда мне о них заговорили, я их узнал и

сказал: "это так, это правильно"? Единственное объяснение: они уже были в

моей памяти, но были словно запрятаны и засунуты в самых отдаленных ее

пещерах, так что, пожалуй, я и не смог бы о них подумать, если бы кто-то не

побудил меня их откопать.

XI.

18. Итак, мы находим следующее: познакомиться с тем, о чем мы узнаем не

через образы, доставляемые органами чувств, а без образов, через внутреннее

созерцание, представляющее нам созерцаемое в подлинном виде, - это значит не

что иное, как подумать и как бы собрать то, что содержала память разбросанно

и в беспорядке, и внимательно расставить спрятанное в ней, но заброшенное и

раскиданное, расставить так, чтобы оно находилось в самой памяти как бы под

Date: 2015-09-24; view: 300; Нарушение авторских прав