Леночка

Я шел по деревенской улице.

Часть деревни была сожжена. Торчали трубы. Валялись разбитые телеги. Лежала обгоревшая утварь.

Другая часть деревни была цела. Кое‑где остались немецкие надписи. Эти надписи были на столбах, на заборах, на каком‑то сарае.

Я шел вдоль тенистых садов, поглядывая на эти следы, оставшиеся от непрошеных хозяев. Мне захотелось с кем‑нибудь поговорить. С каким‑нибудь человеком, который был здесь при немцах и был свидетелем их жизни, их адского порядка, их бегства.

У плетня на скамейке сидел немолодой крестьянин. Седой. В розовой рубашке. В меховой шапке.

Я дал ему закурить. И мы разговорились. Но он неохотно и односложно отвечал на все мои вопросы. Он так отвечал:

– Сами знаете. Что об этом толковать. Все было. Расстреливали. Пороли розгами. Выказывали зверство на каждом шагу. Неохота об этом вспоминать.

Из ворот вдруг вышла маленькая девчурка. Белокурая. Миленькая. Курносая.

Увидев ее, старик просиял. Он сказал:

– Честь имею представить мою внучку Леночку. Ей десять лет.

Девчурка строго посмотрела на меня. Кивнула головой. Но руки не подала. И не подошла. Старик сказал:

– Нет, она не смущается. Но она занята. Торопится по своим делам.

Девчурка улыбнулась своему дедушке и солидно пошла по улице, заложив свои ручонки за спину.

Неожиданно засмеявшись, старик сказал мне:

– Между прочим, дети еще интереснее взрослых. Они показывают будущую страну. Взгляните, как идет моя внучка. Она выступает как взрослая.

– А как при немцах она держалась? – спросил я.

– Она независимо держалась. Буквально как и теперь, – ответил старик и снова засмеялся. Потом, немного помолчав, добавил: – Она великолепно держалась. Не хуже взрослых. Конечно, многие взрослые тут погибли при немцах. Многих немцы угнали к себе на каторгу. Лично же я уцелел. Но я отчего уцелел? Я им был нужен. Я печник. И я им перекладывал печки. Они меня осенью вызвали и сказали: «Приближается русская зима с ее суровыми морозами. Проверь все печки во всем доме. Почини. Переложи. Чтоб нам, немецким офицерам, зимой было тепло и уютно».

Нет, сначала я им не хотел перекладывать. Боролся с самим собой. После думаю: «Своим отказом положения не улучшу. Ничего героического этим не совершу. И только они меня за это повесят. И тогда в дальнейшем я уже не смогу сослужить службу своей стране». И значит, приступил к осмотру печей.

А немцы помещались в детской школе. Там был их штаб. Дом большой – бывшая помещичья постройка. В штабе у них был генерал. Три полковника. И разная другая мелкая немецкая шушера. Все были исключительно нахальные. Любители выпить, закусить, повеселиться. И только генерал не принимал участия в их веселье. И был этот генерал мне особенно противен. Он был очень такой гордый, надменный. Держался особняком. И кроме как со своей собачкой, он почти ни с кем не разговаривал. Он любил и уважал эту свою немецкую собачку, с которой не расставался. Кушал с ней одновременно. Гулял с ней по саду. И во время работы держал ее в своем кабинете, где, может быть, советовался с ней по разным вопросам.

И вот я работаю в его кабинете. Перекладываю печку. И вдруг слышу собачий лай. Крики. И так далее. Гляжу в окно. Вижу – генерал барахтается в яме. Вижу – кто‑то вырыл яму на садовой дорожке, прикрыл ее веточками и песком. И вот генерал, гуляя, провалился в эту волчью яму. А его собачка не провалилась. Она скачет вокруг ямы. Лает. Беснуется. Визжит. Но помочь генералу не в силах.

Бегут солдаты. Господа офицеры. Вынимают генерала из ямы. А он бледный, дрожит. Восклицает: «Партизаны, партизаны!..»

Я тоже сначала подумал, что это партизаны провалили генерала. Тем более что три дня назад кто‑то стекло выбил в генеральском кабинете. И кто‑то гвозди набил в садовую скамейку. Так что генерал напоролся на них.

После думаю: «А какой интерес партизанам такую неглубокую яму копать. Ведь генерал даже не разбился. Только испугался».

Вдруг в кабинет прибегает один их солдат. Говорит мне по‑русски: «Прекрати работу. Уходи. Завтра вызовем. Нынче генерал не в силах видеть русские лица».

Вышел я из сада. За садом рощица. Иду этой рощицей и вдруг замечаю, что ребятишки в кустах лежат. Школьники. И среди них моя внучка Леночка. Ученица третьего класса.

Поглядел я на ребятишек и сразу понял, кто вырыл волчью яму, кто стекло разбил и кто гвозди в скамейку натыкал.

Ребята говорят:

– Да, это мы произвели, но это еще мало. Мы третий день против генерала совещаемся. И пришли к новому решению – убрать с его пути собачку.

Леночка говорит:

– И тогда он расстроится и будет еще хуже воевать.

Всплеснул я руками. Говорю:

– Ребятки, ничего этим не добьетесь. Только озлобите генерала. И начнет он вас хватать, поскольку поймет, чье это поведение.

Говорю им, а сам прямо плачу, страшусь за их судьбу. А Леночка мне говорит:

– Не мешай нам, дедушка, своими причитаниями. Мы сами знаем, как нам поступать против тех, кто занял нашу школу.

Думаю: «Боже мой, я, старый хрен, печку генералу перекладываю, а тут ребята преподают мне гражданский урок». Говорю ребятам:

– Дети, может быть, и мне печку как‑нибудь так переложить, чтоб генерал задохся и угорел.

Дети говорят:

– Нет, дедушка, из этого ничего не получится. Немцы проверят печку и тебя посадят в тюрьму. Лучше придумай что‑нибудь другое и потом нам скажи.

И вот стал я думать, что бы мне такое произвести, чтоб от ребят не отстать. Но тут вскоре узнается, что Красная Армия произвела на немцев натиск и теперь приближается к нашим местам. И тогда немцы поспешно снялись и ушли из нашей деревни.

А за два дня до этого генеральский песик все же исчез. Ребята выпустили в сад какую‑то свою собаку. Немецкий пес побежал за ней и уж обратно не вернулся – ребята его задержали.

При всей своей горячей любви к собаке генерал не стал ее разыскивать. Орудия грохотали слишком близко. И тут генералу было уже не до собачки.

Старик замолчал. Потом, поглядев на меня, добавил:

– И с тех пор мое уважение к Леночке еще того более увеличилось. Вот почему я весь сияю, когда вижу эту мою внучку.

Date: 2015-09-24; view: 211; Нарушение авторских прав