Земля. Квартира Френка Лаймера

Одиночество вошло вместе с ней в гулкие, ставшие чужими и незнакомыми стены трехкомнатной квартиры на низковысотной фешенебельной окраине города.

Авария на производстве… Сощуренные глаза Майлера фон Брауна таили в себе ложь – чем больше Мари думала об этом, тем более убеждалась, что официальная версия событий – притянутая за уши чушь, призванная успокоить родственников тех, кто погиб на этом проклятом перерабатывающем комплексе…

Ее жизнь внезапно оказалась разбитой вдребезги. Не было сил смириться с этим, а покрасневшие глаза оставались сухими, словно у нее действительно что‑то перегорело внутри.

Есть особая близость родителей и детей, когда взросление последних не мешает этим чувствам. После смерти жены Френк Лаймер проявлял особую заботу о дочери – девочка росла рядом с ним, как тонкая лоза, обернувшаяся вокруг надежного ствола приютившего ее дерева.

В семь лет она впервые побывала на Марсе.

Этот факт мог сказать о многом, например о том, какой вес имел ее отец в корпорации «Дитрих фон Браун». Путешествия девочки до Марса и обратно – не загородная прогулка и не командировка в соседний город, а он дважды брал ее с собой и только в этот, третий раз полетел один. Мари уже выросла, у нее начала складываться своя жизнь, на носу были выпускные экзамены и еще куча разных дел, казавшихся ей такими важными, значимыми.

И вот его не стало.

Все рассыпалось, как карточный домик, мгновенно превратившись в прах…

Она понимала, что должна жить дальше, но где взять сил для этого, когда твое сознание неожиданно начинает рушиться в пропасть, когда подрублены все его устои и из жизни безвозвратно ушло все самое ценное?

…Внезапно включился сферовизор. Мари вздрогнула, обернувшись, но проекционная полусфера матово серебрилась снежинками помех – передачи уже окончились.

Она дотянулась до пульта, выключила питание.

Через минуту компьютерный терминал часто замигал приводом активации, но Мари уже не заметила этих судорог, которые неожиданно пробежали по сетевому терминалу и тем электроприборам, что управлялись бытовыми компьютерными подсистемами.

Она сидела у окна, глядя на город, который сначала медленно расцветал феерией огненных красок ночной жизни, а потом начал постепенно угасать, становясь серым, блеклым, утилитарным.

Она не могла заставить себя спать.

Все, что было дорого, значимо, внезапно оказалось в прошлом. На фоне обрушившегося горя бледнели проблемы дня вчерашнего, казались надуманными и смехотворными его радости, стали не нужны назначенные встречи и планы на ближайшее будущее.

Уже за полночь ей позвонил Пит.

Они собирались встретиться в ночном клубе, но Мари после известия о смерти отца и посещения морга не могла даже помыслить о том, чтобы идти на какую‑то вечеринку.

– Ну ладно, извини… – выслушав ее, произнес он. – Хочешь, я приеду?

– Зачем? – сжимая трубку мобильного коммуникатора похолодевшими пальцами, тихо спросила она.

– Ну, поговорим, посижу с тобой…

– Спасибо, Пит… Не нужно. Я сама… – Она машинально коснулась сенсора отключения и без сил опустилась в кресло, придвинутое к окну.

Он тоже не испытывал боли. Он был чужим человеком.

Мари не понимала, что с нею творится. Питер, которого она еще вчера считала славным парнем, вдруг вызвал острую неприязнь, и она отчетливо осознавала – это чувство уже не забудется, не пройдет. Моральные удары следовали один за другим, в ней все больше надламывался некий внутренний стержень, и в конце концов ближе к утру она не выдержала.

Нужно было как‑то пережить это горе, найти новую точку опоры в пошатнувшемся мире.

Блеклая полоска зари зажглась у горизонта, подкрасив розовым серые облака, цепляющиеся за вершины города‑мегаполиса. Она оделась и вышла в сонную прохладу загазованного осеннего утра.

Люди уже проснулись и спешили по своим делам.

Город на глазах превращался в шевелящийся муравейник. Мари некоторое время бесцельно брела по улице, но потом увеличивающаяся толпа прохожих начала затирать ее. Темп городской жизни не подразумевал бесцельных пеших прогулок в утренние и вечерние часы, когда миллионы людей спешили к транспортным развязкам уровней, чтобы успеть на очередной пневмопоезд.

С трудом выбравшись из стремнины людского потока, Мари, растрепанная и помятая, прижалась к холодной стене фасада многоэтажного здания.

Она всегда строго относилась к своей внешности. Хорошо выглядеть, следить за собой – означало в ее представлении возможность испытывать чувство внутреннего комфорта, быть уверенной и спокойной.

Сейчас ее волосы растрепались и спутались. Мари медленно приходила в себя, стоя у стены здания. Несколькими раздраженными движениями она попыталась привести в божеский вид предмет своей недавней гордости, но спутавшиеся волосы, мокрые от постоянно моросящего дождя, плохо подчинялись движению пальцев…

Внутри нее рос непонятный протест. Она чувствовала: еще немного такого состояния – и жизнь окончательно потеряет свой смысл… Требовалось немедленно что‑то сделать, встряхнуться так, чтобы вытравить из души народившееся в эту ночь равнодушие к самой себе, к окружающему миру, к смыслу жизни…

Заметив тускло сияющую вывеску, Мари пошла в том направлении.

Салон красоты только что открылся, и посетителей еще не было. Навстречу Мари вышла девушка примерно ее лет, помогла снять пальто, пригласила в кабинет.

Мари прошла, села в кресло, несколько секунд смотрела на свое отражение в огромном зеркале, а потом произнесла, вздрогнув от глухого звука собственного голоса:

– Я хочу подстричься.

– Как? – с милой улыбкой спросила девушка, протягивая руку к терминалу, память которого содержала каталоги причесок.

– Не нужно, – остановила ее Мари. – Под машинку.

Что это было? Форма внутреннего протеста? Способ встряхнуть свою психику или осознанное действие, смысл которого ускользал от нее в данный момент?

Мари не нашла немедленного ответа на данный вопрос. У нее были прекрасные волосы, которые она растила несколько лет. Теперь их не будет, и на свет появится новая Мари… Может быть…

Через десять минут, выйдя на улицу, она остановила такси.

– К гаражам Восемьсот шестнадцатого квартала, пятый городской уровень, – произнесла Мари, опускаясь на заднее сиденье.

Она собиралась взять свою машину и съездить к маме.

* * *

Там, где жизнь и смерть неразличимы, рождаются новые, неизвестные ранее чувства.

Мари ощущала, что ее тоскливое безумство затягивается и затягивает ее, словно черный водоворот, вырывающийся за рамки сознания.

Она остановила машину у бетонных ограждений, выкрашенных в кричащую желто‑красную «зебру».

Ветер ерошил ее коротко остриженные волосы, холодил непривычную к таким прикосновениям кожу головы, и это ощущение было острым, непознанным, как дальнейшая судьба…

Она прошла несколько шагов, оперлась о холодный шероховатый бетонный блок и застыла, глядя в прозрачную осеннюю даль.

Они с отцом приезжали сюда… Поначалу часто, потом реже – ведь время, как известно, лечит душевные раны.

За прерывистой стеной из бетонных параллелепипедов начиналось мертвое пространство, посреди которого находилась остекленевшая коническая воронка, полная черной стоячей воды.

Мари не видела ее – эпицентр взрыва заслоняли мертвые коробки частично обрушившихся домов. Руины городских окраин обрамляли центр города, словно иззубренный венец, оброненный на землю великаном.

Чего я жду? – со страхом и внутренним смятением думала Мари, глядя на руины. Скорбь этого места смешивалась с ее свежим личным горем, делая его еще более невыносимым.

Неужели все так просто, так окончательно, так жестоко? Зачем же тогда мы живем, мучаемся, ненавидим, к чему‑то стремимся, дышим, надеемся, любим?..

Зачем, если настанет миг и все исчезнет вместе с нашим сознанием?

Мари не понимала, что толкает ее именно на такие мысли. Она была измучена суетой города, узостью его стен, ей хотелось покоя, тишины, какого‑то простора… И вот она нашла это место – неподалеку от почерневших, закопченных стен, у символической ограды, призванной отделять живых от мертвых…

Это несправедливо, – с какой‑то ребяческой, полудетской обидой думала она, глядя на руины города, где когда‑то погибла ее мать.

Только повзрослев, она смогла связать воедино два факта: смерть молодой женщины, которую она едва помнила, и кадры страшной видеохроники, запечатлевшие вспышку ослепительного света, возникшую среди скопления высотных домов, и порыв неистовой, всесжигающей силы, дуновение которой вдруг вырвалось из тысяч окон сверкающей крошкой разбитого и испаряющегося уже на лету стекла…

Ее мать была штатным сотрудником гуманитарной миссии врачей Евросоюза и не могла остаться в стороне от эпидемии азиатской чумы, которая унесла за один месяц полтора миллиона жизней в двух городах…

Мари никогда не верила в бога, но и не кичилась собственным атеизмом – просто жила, и вот настал миг, когда ей вдруг жутко захотелось: пусть бы хоть кто‑нибудь пришел оттуда, чтобы опровергнуть постулаты атеизма, поколебать эту удручающую окончательность всего сущего…

А может, мы не там ищем ответ?

Мысленный вопрос показался ей странным, более того, он испугал Мари.

Я просто тону в своем горе, вот и пытаюсь уцепиться за соломинку веры, – подумалось ей.

Ветер, дувший со стороны руин, окреп, он нес с собой холод почерневшего стеклобетона, его прикосновения казались скрипящими, дерущими по коже, словно ржавые крючья торчащей из руин арматуры. Мелкий, зарядивший вдруг дождь неприятно проводил по лицу порывами своей мороси.

Мари внезапно ощутила себя живой.

Она озябла. Ей хотелось назад, в уют автомобильного салона. Оказывается, у любой пропасти есть дно…

Медленно развернувшись, она пошла к машине.

Тихо хлопнула дверка, едва слышно заурчал мотор, мягко осветились шкалы приборов, с шелестом заработал отопитель, подавая к ее ногам сухое, фильтрованное тепло…

Мари сидела, впитывая его своим измученным телом, и ее глаза вдруг начали слипаться – наступил не только моральный, но и физический предел ее возможностей.

Она погружалась в черную бездну провального сна.

Неужели все так и будет – быстро, окончательно, беспросветно?..

* * *

Она спала, и ей снился странный сон…

Огромный сумеречный зал. Сводчатые потолки, под которыми гнездился мрак, холодные стены из серого камня, кое‑где прикрытые фрагментами облицовки, вероятнее всего, пластиковой, но точно что не тканой…

Мари на удивление быстро осознала, что данная реальность создана ее разумом, а точнее, подсознанием, и понимание этого сделало картины еще более удивительными, острыми, ведь в жизни у нее не было никаких интересов, связанных с подобными интерьерами, которые на первый взгляд смахивали на обстановку мрачного Средневековья…

Удивление и даже легкий испуг тем не менее не прервали сон.

Любопытство начало разгораться. Она не поняла – повернула ли во сне голову или то была лишь мысль, на которую каким‑то образом отреагировала сотканная из грез призрачная реальность, но в следующий миг Мари увидела стоящую у широкого окна женщину.

Она была одета в длинное платье с прямоугольным вырезом на спине, узкое в талии и пышное книзу, растекающееся по каменному полу тяжелым шуршащим шлейфом… Волосы незнакомки, собранные в прическу, накрывала тончайшая сетка с вплетенными в нее крохотными бусинками.

Мари каким‑то образом ощущала, что находится позади нее и чуть правее. Внезапно реальность вновь дрогнула и начала смещаться, реагируя на острое желание увидеть лицо незнакомки.

Теперь она находилась сбоку от женщины, получив возможность взглянуть на нее в профиль.

Незнакомка выглядела лет на тридцать – красота еще не увяла, но бремя неодолимых забот уже наложило свой отпечаток на ее облик, ощущаясь во всем: в напряженной позе, в бархатистой серости лица, во влажном блеске печальных глаз, взгляд которых был устремлен на улицу.

Становилось понятно, что она глубоко переживает нечто происходящее вовне стен этого гулкого зала, но ясно различимое в проеме окна.

Сон становился не просто любопытным. В нем присутствовала какая‑то пугающая реальность, осязаемость…

Мари тоже взглянула в окно и увидела широкую мощенную брусчаткой улицу, по которой двигалась длинная череда странных телег с ажурными легковесными колесами.

В первый миг ее внимание сосредоточилось именно на повозках, и она не сразу поняла, что их тянут… люди, облаченные в темно‑серую свободно ниспадающую одежду, снабженную островерхими капюшонами.

Окно с толстым стеклом не должно было пропускать звук, но Мари в этот миг явственно показалось, что в гулкое огромное помещение все же проникают скрип колес, шарканье шагов по каменной брусчатке, легкий шелест от колыхания одежд и тихие, приглушенные реплики на непонятном языке, которыми обменивались двигавшиеся по бокам обоза воины.

Дальше ее сон приобрел ирреальную и уж совершенно фантастическую окраску.

…Мощеная дорога упиралась в массивные створы ворот, по обе стороны которых вдаль убегала череда колонн, поддерживающих каменный свод, нависающий над образующими улицу строениями.

Пространство между колоннами занимали вставки из прозрачного материала, похожего на стекло толщиной приблизительно в полметра.

Может ли во сне так явственно проползать озноб по шее и затылку?

Взгляд, брошенный сквозь мутноватые овальные окна, показал ей фрагмент непонятного, неприветливого мира, основные краски которого складывались из черного, коричневого и ослепительно желтого тонов.

Близкий горизонт щерился острыми горными пиками, за которые медленно опускался раскаленный диск звезды. Тени от скал казались угольно‑черными, освещенное пространство резало глаз своей ослепительной желтизной, и лишь кое‑где виднелись темно‑коричневые или светло‑серые пятна.

Ближайшая к окнам иззубренная стена, наверное, являлась естественной границей кратера, диаметр которого превышал несколько сот километров.

Этот вывод нашептало ее подсознание.

Обоз продолжал медленно тянуться к воротам шлюза.

Сзади, за спиной, раздались шаги. Мари вздрогнула во сне, а женщина в ее грезах машинально взглянула на часы.

Десять.

Время ежесуточного доклада.

Приблизившиеся шаги отчетливо прозвучали в сторожкой тиши огромного зала, и она начала медленно поворачиваться.

Вошедший в зал оказался высоким мужчиной средних лет, с открытым, волевым лицом. Короткая, аккуратно подстриженная бородка скрывала линию его губ, а заодно и несколько свежих, полученных совсем недавно шрамов…

Его одежду составлял матово поблескивающий доспех, пластины которого, прикрепленные к синтетической подложке, вкрадчиво шуршали при каждом движении. Поверх брони, отправляясь на доклад, он накинул темно‑серый защитный костюм из очень плотной ткани, с остроконечным капюшоном и прикрепленным к левому плечу прозрачным забралом, от которого под серую ткань расстегнутой защитной накидки убегали две гофрированные трубки дыхательного аппарата.

Воин остановился в нескольких метрах от женщины. Заметив прячущийся в ее глазах печальный блеск, он чуть склонил голову, видимо, приветствуя госпожу, и произнес, отвечая на прочитанную в ее взгляде мысль:

– Коммон ло…

В этот миг Мари ощутила во сне самую настоящую панику. Звук чуждого языка внезапно резанул по натянутым нервам, но проснуться, пусть в холодном поту, но с облегченной мыслью о том, что это всего лишь грезы, она не смогла…

Образы на несколько мгновений потускнели, отдалились, а когда вернулась четкость их восприятия, то вместе с ней исчез и страх.

Она понимала и помнила этот язык!

…Уголки губ женщины дрогнули, но смутная печаль во взгляде исчезла, сменившись холодной проницательностью.

– Обозы отправлены, моя госпожа, – произнес воин. – У нас нет иного выхода, поставки реголита с поверхности должны быть возобновлены, иначе мы рискуем остаться без воды и воздуха.

Женщина кивнула, молча признавая его правоту.

Воин продолжал стоять, глядя в ее похолодевшие глаза. Формально он был обязан доложить о всех событиях минувших локальных суток.

– Караван из Аулии не добрался до нас в течение дня. – Он говорил спокойно, без видимых эмоций. – Наблюдатели видели Сервов на склонах кратера, но они не подходили на дистанцию выстрела. Запасы воздуха и воды не пополнялись, виной тому пылевая буря, которая забила воздухозаборники и принесла с собой больше углекислоты, чем кислорода, процент которого во внешней атмосфере упал ниже десяти единиц. Облако будет стоять в границах кратера до следующего восхода.

– Ты послал людей на поиски каравана? – спросила госпожа, нарушив свое молчание.

– Нет, – ответил мужчина, слегка склонив голову. – Я отрядил всех свободных воинов для охраны уходящих обозов. Мы давно не занимались добычей минералов, и у меня нет сведений о том, какие проблемы могут возникнуть на пути десяти отправленных к старым выработкам отрядов.

Заметив, что она продолжает вопросительно смотреть на него, воин продолжил:

– Сервы больше не спят по ночам. Дозорные говорят, что это не обычные машины. Ими руководят Измененные.

Взгляд женщины непроизвольно скользнул к окну, за которым череда влекомых людьми телег уже подходила к главным шлюзовым воротам города.

– Мы ничего не можем изменить, моя госпожа, – перехватив ее взгляд, произнес воин. – Этот риск оправдан. Вы не можете себя винить в сложившихся обстоятельствах, и уверяю, это не нанесет ущерба вашей…

Он не закончил свою речь, потому что в ее глазах промелькнула досада.

– Я не претендую на непогрешимость, – заметила она. – Жизнь жестока, а эти люди исполняют свой долг, как я исполняю свой. Времена счастья канули в Лету еще до нашего рождения, и незачем сожалеть о том, чего мы не в силах изменить. Реголит необходим нам, как получаемый из него воздух, а исчезновение каравана из Аулии лишь подтверждает, что днем действовать небезопасно.

– Ночь теперь не менее опасна, моя госпожа, – спокойно заметил воин. – С тех пор как среди Сервов появились Измененные, наша жизнь становится лишь хуже. Я не знаю, чем наш город заслужил это проклятие, но думаю, что со времен Ярости Неба мир не видел более отвратительных тварей. – В его глазах внезапно сверкнул гневный блеск. – Их нужно истреблять, – твердо заявил он, – и для этого следует объединить усилия с теми городами, которые вкусили мерзости Измененных… – Пальцы воина сжались в кулак. – Их надо настигать и истреблять, пока новый вид тварей не превратился в непреодолимую угрозу, моя госпожа…

Она кивнула, вновь отойдя к окну. Внутренние шлюзовые ворота врезанного в скальный монолит города уже были открыты, и очередной обоз полностью втянулся внутрь огромной переходной камеры.

Прощальные лучи солнца освещали близкий горизонт, окрашивая остроконечные пики кратера в ослепительную, золотистую желтизну.

– Да, – согласилась она, глядя, как дно кратера быстро погружается в чернильный мрак. – Нужно объединяться с другими городами. После возвращения обозов подготовь гонцов, я напишу письма всем правителям, включая тех, с кем мы находимся в состоянии войны. У нас появился общий враг, более опасный и жестокий, чем обычные Сервы. – Она немного помолчала, а потом вдруг добавила: – Даже более опасный и жестокий, чем мы сами, верно?..

* * *

Мобильный коммуникатор звонил, не умолкая. Его тонкая прерывистая трель звучала в замкнутом пространстве автомобильного салона тревожно и вызывающе.

Мари открыла глаза, едва ли осознавая, что слышит звонок, и в этот миг сигнал смолк, сдавленно пискнув напоследок, будто нехитрое устройство, закрепленное в специальном держателе на приборной панели, ожидало, пока она откроет глаза.

Это был сон?!

Ее тело затекло от неудобной позы, глаза болели, словно в них насыпали песку, было жарко до ощущения удушья.

Со стоном заставив работать одеревеневшие мышцы, она выпрямилась, машинально коснувшись сенсора стеклоподъемника.

За приоткрывшимся стеклом царила ночь, там по‑прежнему бесновался холодный ветер, но его влажное дыхание показалось Мари таким желанным и приятным…

Нашарив рукой сигареты, она прикурила.

Раньше Мари редко запоминала свои сны, но этот стоял перед глазами, словно только что просмотренный фильм.

Коммон ло? – вспомнилась ей резанувшая слух и так сильно испугавшая ее фраза. – Что бы это могло значить?!

Она ничего не смогла придумать. Испуганная, напряженная, измотанная еще больше, чем до своего внезапного провала в мир грез, она сидела, с жадностью вдыхая влажную морось напополам со сладковатым дымом сигареты, а ее взгляд рассеянно блуждал по тьме, затаившейся за лобовым стеклом машины.

Ее жизнь была разбита вдребезги, ей снились странные сны… Взгляд Мари остановился на мобильном коммуникаторе.

Красный сигнал на нем горел крохотной рубиновой точкой.

Кто‑то звонил ей, пока она спала.

Мари поняла, что ее пальцы дрожат. Пепел от сигареты столбиком упал на колени, рассыпался кучкой праха, в глазах вдруг начало двоиться от навернувшихся слез.

На ум не шло, кто мог так жестоко подшутить над ней. Рядом с рубиновым сигналом крохотной циферкой затаился номер виртуальной линии, по которой пришел вызов.

По договоренности с отцом она не давала этот номер никому, чтобы он мог вызвать ее в любое время.

Сигарета уже дотлела до самых пальцев, но она не ощутила боли. Ее глаза смотрели на коммуникатор, а в душе рос панический страх.

Ну же, – мысленно подстегнула себя Мари. – Посмотри определитель номера… Давай…

Ее рука протянулась за приспущенное боковое стекло машины, пальцы, не ощущающие боли от ожога, выронили сигарету, а глаза все так же неотрывно смотрели на цифру.

Третья линия.

Этого не может быть…

А мир, который она видела во сне, – он мог быть или нет?

Иногда легкое касание миниатюрной кнопки способно перевернуть судьбу.

Мари коснулась ее.

Номер, высветившийся на крохотном дисплее, был марсианским номером отца.

Ниже, в строке сообщений, поступающих на автоответчик, изумрудной цепочкой букв застыло единственное слово:

Прилетай.

Мари коснулась пальцами своих дрожащих губ.

Она засмеялась, хотя из глаз в этот миг брызнули слезы.

Она засмеялась, потому что отчетливо поняла: так наступает безумие.

Date: 2015-09-24; view: 413; Нарушение авторских прав