Социологический подход к литературе и критике в работах В.В. Воровского

Вацлав Вацлавович Воровский (1871-1923) принадлежал к группе большевиков-ленинцев, отличался твердостью и стойкостью в политической и теоретической борьбе. Он погиб в 1923 году от пули белогвардейца во время Лозаннской конференции. Без работ Воровского не может быть полного и ясного представления о ранней русской марксистской критике и ее внутренних течениях.

Воровскик участвовал в ленинской «Искре», в работе III и IV съездов РСДРП, боролся с меньшевиками и богостроителями, был деятельным сотрудником большевистских газет и журналов «Мысль», «Звезда», «Просвещение», искусно использовал ряд других легальных изданий, журналы «Правда», «Образование». Он выступал против декадентов в марксистском сборнике «О веяниях времен», а также в сборнике «Литературный распад». Чрезвычайно плодотворными были 1908-1910 годы, когда Воровский руководил Одесской большевистской организацией и сумел подчинить себе критические отделы газеты «Наше слово», и особенно «Одесское обозрение». Он часто выступал под псевдонимами Фавн, Профан, Мухомор, Черномор. Принадлежность ему ряда статей была установлена позднее, некоторые из них были впервые опубликованы после его смерти.

Воровский был широко образованным марксистом, владел несколькими иностранными языками, обладал незаурядным критическим талантом и самостоятельно, независимо от Плеханова, применял теорию марксизма в литературной критике.

Самый подход его к литературе был несколько иным: не философским, а социологическим и публицистическим. Круг его интересов в современной и прошлой литературе определялся задачами верно понимаемой политической борьбы пролетариата. Это был чрезвычайно важный вклад в марксистскую критику после Плеханова. Воровский почти ни в чем не повторял Плеханова. Он ставил те вопросы, которые Плеханов почему-либо обходил или решал неверно.

Творчество Максима Горького и судьбы пролетарского искусства занимали центральное место в историко-литературной концепции Воровского. Все это он стремился осмыслить в соотношении с традициями классического реализма (статьи о Тургеневе, Чехове), изменениями, которые претерпевал критический реализм между революциями 1905 и 1917 годов (статьи о Куприне, Бунине), с враждебными течениями буржуазного модернизма и натурализма (статьи о Л. Андрееве, декадентах, Арцыбашеве, С. А. Найденове). Он постоянно обращался к наследию революционных демократов (статьи о Белинском, Добролюбове, Писареве), к ведущим линиям общественного движения и «сквозным» темам русской литературы («Мятущиеся и мечущиеся», «Лишние люди», «Базаров и Санин»). Около 1910 года Воровский замышлял написать обобщающий труд «Из истории новейшего романа», для которого успел написать главы о Горьком, Куприне и Андрееве. Можно предположить, что в основе замысла лежала бы концепция качественного перехода русской литературы от одного вида реализма к другому в области ведущего жанра - романа, т. е. концепция генезиса социалистического реализма. Но и вся совокупность трудов Воровского дает возможность четко судить о характере его взглядов на эту проблему.

Одним из излюбленных приемов в статьях Воровского-критика являются литературные параллели, сравнения или сопоставления двух сходных, родственных или противоположных литературных явлений. Этот прием придавал статьям Воровского яркость, сюжетную организованность, легкую доступность для читателя. Сами названия статей говорят об этом приеме: «Две матери», «Ева и Джиоконда», «Базаров и Санин (два нигилизма)», «Мятущиеся и мечущиеся».

Сходство и различие в изображении раскола в обывательской среде и трагедии «отцов и детей» Воровский показывает в статье «Раскол в «темном царстве» (на анализе пьес двух «знаньевцев»:

«Мещане» Горького и «Дети Ванюшина» Найденова). Сопоставительный «подтекст» есть и в статьях «Лишние люди» (вырождение традиционного героя русской литературы в эпоху пролетарской революционности), «О буржуазности модернистов» (противоречие между «бунтарскими» фразами декадентов и их буржуазно-анархической сущностью); статья «Был ли Герцен социалистом?» построена на противопоставлении социализма научного социализму утопическому. Правда, Воровский ошибался при этом, отрицая наличие у Герцена представления об утопическом социализме, поэтому на поставленный в заглавии вопрос он давал отрицательный ответ. Такое двуплановое построение статей продолжало приемы Плеханова, также любившего череа союз «и» сопоставлять с позиций марксизма различные явления или их трактовки.

Как уже говорилось, в отличие от Плеханова, Воровский сопоставлял явления не столько в философско-теоретическом плане, сколько в политическом и социологическом, стремясь остро выявлять классовые различия между явлениями действительности или методами их трактовки в критике.

Воровский широко разъяснял всеобщие истины марксизма, по которым тогда шла дискуссия в самой партии: о базисе и надстройке, о классовой природе и тенденциозности искусства. Но особенно важны были разъяснения относительно реакционности русской буржуазии и гегемонии пролетариата в русской революции. Это были важнейшие проблемы, правильное решение которых являлось величайшим вкладом В. И. Ленина в творческий марксизм. И Воровский выступал здесь как принципиальный ленинец. Это были вопросы, в решении которых меньшевик Плеханов допускал серьезные ошибки, тогда как разъяснение их Воровским-ленинцем обогащало марксистскую критику.

Воровский заново после демократической критики XIX века рассмотрел эволюцию «лишних людей», вплоть до выродившихся чеховских «ничегонеделателей» и «хмурых людей», проследил вырождение нигилиста, начиная с 60-х годов до «позорного десятилетия» в истории русской интеллигенции, более глубоко, чем Плеханов, оценил значение новаторства Максима Горького. Воровский хорошо усвоил опыт разгрома марксистами субъективной социологии и философской методологии народников: он отчетливо представлял себе дальнейшее понижение теоретической мысли в трудах нахлынувших тогда различного рода неокантианцев-махистов, эмпириокритиков, он понимал вред, который наносит богостроительство, захватившее некоторых «почитай что марксистов». Поэтому он со всей страстностью подчеркивал в своих статьях значение объективных законов истории, диалектики. Воровский открыто выступал как сторонник В. И. Ленина, взявшего курс на решительный разгром буржуазных эмпириокритиков и теоретических путаников в самой партии. Воровский укреплял объективные основания марксистской критики, обращая главное внимание на проблемы диалектического соотношения истины относительной и истины абсолютной и доказывая, что в полной истине заинтересован только пролетариат и только он является сейчас носителем подлинного прогресса. Классовая истина пролетариата является общенародной истиной.

Воровский указывал в статье «Ева и Джиоконда» (1903), что литературная критика «не может ограничиться одними субъективными впечатлениями: ее задача произвести объективную оценку данного художественного произведения», «отнести его к накопленным сокровищам человеческого творчества и указать место среди них». Воровский избегал употреблять применительно к искусству упрочившееся понятие «суррогат жизни». Он считал, что искусство «обладает большой живучестью и силой внушения», оно - художественное преображение жизни. Обходя плехановские разграничения двух актов критики, Воровский возвращался к точке зрения Белинского и считал, что у критики в оценке произведения главная задача заключается в том, чтобы решить: во-первых, отвечает ли оно требованиям художественности, т. е. является ли оно вообще художественным произведением, и, во-вторых, дает ли оно что-нибудь новое и высшее, и что именно нового, чем обогащает оно литературную сокровищницу. С этих двух точек зрения и определяется общественное и историческое значение произведения. Воровский преодолевал крайности «реальной критики», априорное определение значения произведений, помимо раскрытия их художественной формы и специфического содержания. Только изредка, в ранних статьях, Воровский как бы отдавал дань «реальной критике». Например, в статье «О М. Горьком» (1902) Воровский говорил, что его цель - «установить критерии для публицистической оценки произведений Горького», а что касается художественной оценки, то он готов «подписаться обеими руками» под приговором литературоведа Е. А. Ляцкого (который явно недооценивал творчества Горького). Здесь публицистическая, т. е. общественная, оценка отрывалась от художественной. Точно так же в статье «Раскол в «темном царстве» (1903) Воровский предупреждал в примечании, что в «задачу настоящей статьи не входит художественный разбор» драм Горького и Найденова, его задача - только разбор типов. Но разве можно осуществить одно без другого? В позднейших статьях Воровский также иногда подчеркивал, что ему необходимо выявить общественную сущность образов или творчества писателя в целом. Но эти заявления имели уже несколько другой смысл: акцент ставился на задачах статьи, но окончательные выводы критик делал с учетом художественной формы («Две матери», «Базаров и Санин»). Его интересовало, в какую форму отлито содержание, в каком случае одно содержание ведет к подлинной художественности, а в другом ей вредит. Воровский считал, что определить род произведения - задача нелегкая, поскольку в области жанров происходит смешение, вторжение одного рода в другой. Он сетовал, что лирика вторглась в драму «вопреки всем правилам» (Метерлинк, Чехов), что появились «драмы без действия» (Горький).

Считая устаревшим учение о родах и видах и не пытаясь вникнуть в сущность процессов жанрообразования, Воровский для разграничения произведений выдвинул свое деление «форм эстетического восприятия»- это образы, настроения и типы. Им соответствуют повествовательная поэзия, лирика и драма. Как бы ни смешивались эти элементы друг с другом, всегда в жанре есть доминанта, и она определяет, какой род поэзии перед нами. Итак, взамен разграничения художественного творчества по родам и видам предлагалось деление по формам эстетического восприятия. Это напоминало возврат к гносеологическим основам разделения поэзии на роды и виды у Белинского. Но только внешне. На самом деле у Воровского «формы эстетического восприятия» произвольно распределяются по жанрам. Типы и образы оказались разорванными, как будто их нет ни в эпосе, ни в драме. Учение о родах и видах у Воровского не завершено, оно выглядит гипотезой, чтобы хоть как-нибудь выйти из хаоса жанров и упорядочить свои наблюдения. Дальнейшего теоретического развития это деление не получило. А суть дела заключалась в том, чтобы, строго соблюдая данные еще Белинским классические разграничения и гносеологические обоснования различных родов в поэзии, смело приняться за изучение современных им деформаций и диффузий. Это начинал делать уже сам Белинский применительно к жанрам «натуральной школы».

Но весьма продуктивной была разработка Воровским вопросов о соотношении истины относительной и абсолютной, о тенденциозности и объективности творчества, классовости мировоззрения художников и способности их в процессе творчества переходить границы мировоззрения своего класса. Воровский много сделал для того, чтобы приблизить марксистскую критику к правильному решению проблемы партийности искусства и использования классического наследия.

Если произведение действительно написано художественно, а не «престо сочинено», то тенденциозность его не замечается, она действует, «как некая скрытая, нематериальная сила». Воровский называет нелепостью разграничение художественности и тенденциозности. Одно действует через другое: «Тургенев был бесспорный художник, а между тем он был весьма тенденциозен», «Едва ли есть в нашей литературе более тенденциозный писатель, чем Достоевский», точно так же и Лев Толстой. Художник претворяет в своем произведении кусок жизни, действительной или воображаемой, и его личное «я», которое является канвой творчества, окрашивает все произведение в тот субъективный цвет, который и указывает тенденцию автора. У одного эта тенденция общественная, у другого - антиобщественная. У одного она прогрессивная, у другого - реакционная («О буржуазности модернистов», 1908). Воровский подчеркивал при этом: как бы субъективно ни представлял писатель себя свободным в своих суждениях, он все равно мыслит классово, тенденциозно; никаких уступок, как это наблюдалось еще у Плеханова, оторванному от класса мышлению он не делал. Воровский как марксист понимал, что после Добролюбова и других критиков, касавшихся проблемы мировоззрения художника, он теперь имеет возможность провозгласить пролетарскую тенденциозность в качестве исторически самой объективной, имеющей право на самоутверждение себя в качестве всеобщей истины. И наконец, Воровский никогда не упускал из вида оба момента творчества: выражение классовой тенденциозности и отражение объективной реальности. Одно достигается через другое. Здесь Воровский опять же чувствовал себя увереннее и крепче, чем Плеханов, он не впадал ни в объективизм, подчеркивая в искусстве момент отражения, ни в субъективизм, акцентируя момент выражения. Здесь Воровский выступил как подлинный диалектик.

Воровский правильно разрешал мучительную для прежней демократической критики дилемму: следует ли отвергать образ Базарова как клевету или принять его как достоверный портрет демократа? Для Воровского совершенно ясно, что Тургенев, хотя и тенденциозно относится к Базарову, в общем «изобразил» и «выразил» его верно, т. е. оценил правильно благодаря сознательной тенденции. Недаром сам писатель указывал в письме к Случевскому в 1862 году: «Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса».

Воровский начинал обсуждать и такие важные вопросы, как соотношение правды жизненной и правды художественной, пролетарской идеологии и пролетарского сознания, идеологии в целом и эстетических воззрений в частности. До него их никто не обсуждал. Он отмечал, например, в статье «Максим Горький» (1910), что в данное время «политическая идеология приняла вполне определенные формы, точно соответствующие смыслу, направлению и задачам рабочего движения», но еще нельзя того же сказать про «эстетическую идеологию». Эта область «запаздывает» в своем развитии и может на первых порах даже иметь переходные черты. Весь опыт советской литературы, эпохи революции, гражданской войны и двадцатых годов, подтвердил это. Например, теория социалистического реализма сложилась гораздо позднее появления идеологии марксизма и самого творчества на основе этого метода. Воровский предупреждал, что не следует вульгаризировать понятие актуальности и пролетарской тенденциозности искусства. При этом решающее значение должно иметь художественное качество произведения, его долговечность, глубина. С точки зрения конъюнктуры, «Война и мир» и «Анна Каренина» могут показаться отвлеченными произведениями. Много было призывов «сбросить» классиков с «борта современности». Понятие «дорогого и близкого» должно быть более глубоким, чем просто каприз вкуса и «злободневность». Интересы пролетарской культуры подразумевают критический, глубокий отбор классики. Воровский вплотную подходил к ленинскому решению вопроса об отношении пролетариата к культурному наследию. Для пролетарского писателя, такого, как Горький, «действительным (реальная «правда») и возможным (идеальная «правда»)... является не все то, что в самом деле имеется в современной ему жизни и современных ему представлениях, а только сумма положительных черт (т. е., как сказал бы Белинский, только «разумная» действительность.- В. К.), которые способствуют развитию общества в сторону «человечности». Отсюда возникали качественно новые черты пролетарского искусства: «А если такова жизненная правда (а она стала видной только с наступлением пролетарского этапа борьбы.- В. К.), то не удивительно, что художественная правда заключается в том, чтобы из этих положительных черт строить идеальный образ той жизни, которая должна быть и будет, ибо нужно, чтобы она была». Это классическое нужно и будет сказал только класс пролетариата. Здесь уже чувствуется горьковская постановка вопроса об изображении идеалов. Но Воровский предупреждал при этом, что такое забегание вперед не должно отрывать писателя от «жизненной правды», от реальности.

Художественное мышление восприимчиво лишь к целостным образам, и идеальное можно строить только из этого материала. В искусстве должна быть типизация, а не декларирование. Голо-тенденциозное творчество всегда стоит ниже всякой критики. Искусство не должнр стремиться к чисто рассудочным «подделкам под научный прогноз», мелочно и подробно регламентировать будущее, изображать его в деталях, которые еще трудно предугадать. Поэтому чувство реальной меры здесь всего важнее. Трудно переоценить значение этих тезисов Воровского для построения теории социалистического реализма. Для того чтобы быть пролетарской, поэзия «не должна обязательно черпать свои темы из жизни пролетариата. Здесь не в теме суть, а в самом духе творчества...» «И если бы у нас появился вдруг крупный, чисто пролетарский талант, это был бы очень интересный феномен».

Как говорится, желательный и даже приятный, но не обязательный. Дело в духе творчества, а не в темах творчества и не в происхождении писателей.

Но, войдя в сферу новых, сложных проблем, наметив правильное решение многих из них, Воровский все же допустил ряд ошибок: его система мышления в этой области оказалась незавершенной. Противореча себе, словно забыв свои прежние страницы о пролетарской тенденциозности, особой зоркости классовых борцов, он утверждал в той же статье о Горьком, что «борьба мешает» писать, что для изображения жизни нужны особая «уравновешенность, покой». Типическое Воровский понимал иногда только как устоявшееся, наиболее часто встречающееся в действительности. Воровский, следуя за Плехановым, разграничивал иногда художественный и публицистический (у Плеханова часто это называется «просветительским») подход к произведению, логическое и эстетическое мышление.

Классово отточенный подход иногда заменялся у Воровского абстрактным социологизаторством. Например, в статье «Две матери» при всей тонкости отдельных штрихов, наблюдений над характерами Ниловны и Вассы Железновой Воровский неправильно сопоставлял их только как «матерей», всем жертвующих ради своих детей. Воровский отыскивал в этом «общую основу психологии и этики двух матерей», хотя они явно стоят на разных полюсах жизни: одна - праведница, другая - грешница, одна - добрый гений, другая - злой, одна созидает, другая разрушает. Главный же тезис Воровского был тот, что «материнская любовь делает обеих матерей мученицами». Однако Ниловна ведь не мученица.

Налет надклассового схематизма встречался и в некоторых других статьях Воровского. Так, в статье «Раскол в «темном царстве», желая выделить из рутинной среды новаторов, Воровский логически как бы ставил на одну доску новомодного приобретателя Константина Ванюшина (из пьесы Найденова), потешающегося над консерватизмом «отцов», и пролетария Нила, бросающего вызов «мещанам», дому Бессеменовых. И все это под одной «шапкой»: «раскол в «темном царстве». Принципиальное значение образа Нила у Горького Воровский недооценил.

Историко-литературная концепция Воровского включала в себя все традиционные и необходимые элементы, но акценты в ней расставлены не так, как у Плеханова. Замечания Воровского о критических реалистах Тургеневе, Плещееве, даже Кольцове не представляют для нас особого интереса. Все эти писатели для него - в прошлом, иногда он излишне придирался к ним, как, например, к Кольцову, за то, что тот не изобразил ужасов крепостного права. С особой симпатией Воровский писал о Белинском, Добролюбове, Писареве. Он взял под защиту Писарева от нападений либеральной критики и доказывал, что Писарев не просто «просветитель», но и «революционер», что его нельзя отождествлять с Базаровым, что сближение Писарева в конце жизни с «Отечественными записками» «указывает на вероятный ход его дальнейшего развития». Цельность концепции Добролюбова и его превосходство над народничеством Воровский демонстрировал на примере, как Добролюбов объяснял вопрос, что такое «естественные стремления народа», сколь важны материальные причины общественного развития. И все же после Плеханова Воровский в этой области дал мало оригинального. Бегло он касался уже решенного вопроса о сущности «примирения» Белинского с действительностью, чрезмерно подчеркивал «пролетарское» чутье плебея Белинского, что давало повод впоследствии некоторым критикам прямо объявлять Белинского «идеологом пролетариата».

Демократизм Герцена Воровский проглядел вовсе, хотя к тому времени уже вышла статья В. И. Ленина «Памяти А. И. Герцена». Воровский трактует Герцена как «пленника буржуазной демократии», отрицавшего революционные способы борьбы, не оценившего значения Международного товарищества коммунистов. В. И. Ленин как раз подчеркивал поворот внимания Герцена в конце жизни к Интернационалу, созданному Марксом и Энгельсом. Герцен, согласно Воровскому, так и остался «дворянским интеллигентом», не сошедшимся с «желчевиками» - Чернышевским и Добролюбовым. Воровский отрицал то, что Герцен был социалистом в утопическом смысле, но известно, что Герцен был одним из создателей теории русского общинного социализма.

Несмотря на некоторые свои ошибки, Воровский делал ценное дело, поддерживал в обществе память о демократах, искренне их любил и подчеркивал органическую связь у них критической и революционной деятельности. В общем это был верный подход, который потом был воспринят советским литературоведением.

Истинно новаторский вклад Воровский внес в понимание декадентов, а также творчества Чехова и Горького.

Писателями, отстающими от времени, казались Воровскому критические реалисты начала века - Куприн, Бунин и другие.

Куприн отличался «статичностью» мышления. Он никогда не смеется и не увлекается политическими вопросами. Его влекут люди вне общества, охотники, рыбаки, авантюристы, подонки, конокрады, проститутки - противники мещанского благополучия и уюта, выражающие свой протест против общества. Его взгляд и протест чисто эстетический, аполитичный. Он индивидуалист. Отсюда ограниченность, недостаточность его протеста, его творчество повторяет пройденные литературой мотивы. «Куприн психологически принадлежал к старому поколению нашей интеллигенции, хотя по возрасту он девятидесятник».

Не обманывает Воровского и суровый критицизм Бунина в повести «Деревня». Конечно, хорошо, что повесть направлена против народничества. Но это уже запоздалый выпад: народничество идейно разбито. Нельзя отказать Бунину в сжатости, талантливости его стиля. Но сгущение красок, безрадостный взгляд на деревню похожи на карикатуру: подлинная деревня, как она показала себя в бурном 1905 году, уже не такова. Бунин изобразил ее односторонне. Новая деревня не нашла отражения в его повести, Бунин изобразил деревню с позиций вырождающейся «барской интеллигенции». Критический реализм после Чехова и Л. Толстого явно выдыхался - таков вывод Воровского.

Еще сложнее, по мнению критика, судьба Л. Андреева, в прошлом «знаньевца», но после революции 1905 года предавшегося пессимизму («Тьма»), проповеди «священной формулы железной решетки» («Мои записки»). Можно отрицать данную жизнь во имя другой, лучшей жизни, но отрицать жизнь, как таковую, проповедовать блаженство смерти может только декадент. В такого декадента и превращался Андреев. Эгоцентричная, личная психология без всякой общественной опоры заводила его в тупик. Андреев брался за широкие социальные и общественные вопросы, но они становились ему не по силам, и их решение получалось абстрактным, пессимистичным («Жизнь человека»). При ближайшем рассмотрении «всечеловеки» Андреева, как и все буржуазные интеллигенты, находятся «между молотом и наковальней». В связи с поражением революции «значительная часть интеллигенции пошла открыто или тайно на службу захватившей господство буржуазии». Этот-то процесс в жизни интеллигенции Андреев и выразил в своем творчестве.

Воровский проводит четкое понимание промежуточного положения интеллигенции и реакционной роли русской буржуазии. Эти страницы его статей особенно содержательны. Воровский после Добролюбова, Щедрина и Михайловского в новом свете подытожил эволюцию «лишнего человека», глубоко раскрыл корни декадентства, его буржуазный, лакейский характер, четко определил место Чехова, который боролся с разраставшейся пошлостью и сам неповинен в пороках своих героев.

Декадентство было многоликим, и Воровский определил все его видоизменения. В приговорах он был в высшей степени современен. Боевой нигилист Базаров вырождался в арцыбашевского Санина, способного с «немигающими глазами» заявить самую циничную вещь, сделать зло, только чтобы удовлетворить свои похоти. О человеке, о добре он не думает. Из требований свободы личности, печати, совести Санин оставил для себя только одно - свободу половых отношений, свободу от условностей общества. Такая «свободная» личность готова на самые черные дела, она истинная добыча реакции.

Отчего оказалась возможной такая эволюция прежних альтруистов? Оттого, что выдохлась разночинская революционность и выступил на историческую арену пролетариат. Промежуточной интеллигенции надо выбирать: или пойти на службу к капиталистам, или присоединиться к пролетариату. Все компромиссы нереальны, есть только эти два пути. И Воровский блестяще показал, что скрывается под камуфляжем «миропотрясающих», анархических фраз интеллигентов, когда они клянут буржуазию и хотят чем-то отличаться от нее, но своим анархизмом лишь выдают свою мелкобуржуазную природу. Одна из статей Воровского так и названа - «О буржуазности модернистов». Она перекликается с горьковскими статьями «Поль Верлен и декаденты», «Разрушение личности».

Чеховский герой тоже из породы «лишних людей», окончательно сформировавшихся в 80-х годах. Дворянский «лишний» человек кончался Обломовым, а разночинский, намеченный еще Помяловским, развивался в 80-х годах и заканчивался теперь вместе с банкротством народничества. Этот процесс разложения изобразил Чехов. Мир «лишних людей» - это мир бездеятельности, праздности, прозябания. Образовалась пропасть между интеллигенцией и народом. Воровский, может быть, слишком сурово судил о Тузенбахе, Вершинине, Астрове, «мечтающих» о золотом веке на Руси лет через двести - триста. Такие фантастические представления-обратная сторона их бездеятельности. В этих мечтаниях выразились и взгляды самого Чехова. Чехов вынес из мира мещанства «неверие в методы политической борьбы». Ясного представления о путях у него нет. Беспощадный, строгий реалист Чехов устами Тузенбаха выразил ощущение надвигающейся бури, хотя сам стоял выше, чем все Тузенбахи и Вершинины. Тем горше было ему умереть в тот момент, когда буря начала надвигаться: «Бедная русская земля, бедные певцы ее...»

Михайловский почувствовал сдвиги в мировоззрении Чехова. Плеханов прошел мимо Чехова. Воровский не просто отметил факт эволюции Чехова и ощущение им грозы, но и объяснил характер его творчества, связанный с судьбами интеллигенции в эпоху выступления пролетариата. Желание приблизить будущее Воровский объясняет косвенным влиянием на честного писателя оптимизма самой эпохи, в которой выступил революционный пролетариат. «Внепартийность» Чехова была объяснена.

Воровский сразу же уловил связь между романтическими настроениями молодого Горького и выступлением пролетариата на историческую арену. Даже ранние вещи писателя он трактует не как апофеоз босячества, а как поиски художественно адекватного отображения победной поступи простого люда. Горький смутно чувствовал назревание великих событий, роль и силу пролетариата, хотя не мог правильно осознать его социалистическую классовую сущность. Воровский высмеивал литературоведа Е. А. Ляцкого, который, воздавая должное таланту Горького, брезгливо писал о том, что Горький наводнил литературу босяками, люмпенами. Воровский утверждал в статье 1902 года, что романтизм Горького связан с появлением в общественном механизме особого класса, который выступает в роли «руководителя и регулятора этого механизма». Правда, Воровский недооценивал принципиальную роль образа Нила в «Мещанах», рассматривая его лишь как образ «отщепенца», непохожего на мир Бессеменовых. В общем Воровский правильно наметил тенденцию развития Горького. Торжество принципов Горького он видел в пьесе «Враги», которую хвалил не только за «психологию рабочего движения», как делал Плеханов, но и за изображение коренного конфликта между трудом и капиталом, за близкое к В. И. Ленину понимание динамики революционного процесса. В романе «Мать» ему нравилось изображение группы сознательных рабочих - марксистов, друзей Павла Власова и самого Павла. Воровский лишь считал, что образ Ниловны нетипичен, что, ставя ее в центр романа, Горький смешал всю перспективу прямого изображения борьбы марксистов-пролетариев с капиталистами. Воровскому казалось, что он защищает Горького, исправляет его ошибку. Но известно, что образ Ниловны нисколько не искажает этой картины, наоборот, он показывает глубинные причины революции, ее народный характер. Воровский здесь слишком плоско трактовал проблему типического. Горький возражал ему на эти упреки. Любовь Ниловны к сыну - только мотивировка ее идейного роста, но не вся сущность самого образа. Напрасно Воровский заявлял, что «хотя и можно себе представить такую мать, но таких матерей, вообще говоря, не бывает». Практика революционной борьбм опровергала это заявление критика. Дискуссионными были утверждения Воровского о том, что большая повесть вообще «плохо дается» Горькому и что в драматургии он всецело зависит от Чехова, а в пьесах его мало действия, есть только «толпа разноцветных персонажей вместо отдельных героев». Но Воровский в основном правильно намечал периоды развития Горького от босяцких рассказов и поисков «гипотетического борца» к «действительному борцу, рабочему пролетариату». М. Горький выдвинул против общества, основанного на эксплуатации и привилегиях, слои, наиболее отверженные этим обществом. «По мере того как все более и более ясной становилась будущая роль рабочего класса, М. Горький разделался со своей идеализацией босячества и стал буревестником пролетарской революции».

Date: 2015-09-24; view: 748; Нарушение авторских прав