Возвращение к вопросу о добродетели на новой основе

Сократ. Не зная ничего о добродетели, будем исследовать, можно ли ей выучиться или нет, исходя из некоей предпосылки и говоря вот так: «Если добродетель – это одна из тех вещей, которые относятся к душе, можно ли ей выучиться или нет? Прежде всего, если добродетель – это не знание, а что-то иное, можно ли ей научиться или, как мы сейчас сказали, её припомнить? Ведь для нас теперь нет разницы в том, каким словом пользоваться. А если ей можно всё-таки выучиться? Или ясно, что человек, обучаясь, приобретает только знания?» Если всё-таки добродетель – это некое знание? Ведь тогда ей, очевидно, можно выучиться.

Теперь, видимо, нам и надо исследовать, что такое добродетель – знание или нечто иное. Если есть какое-либо благо, непричастное к знанию, то и добродетель не есть какое-то знание; если же нет такого блага, то добродетель – это некое знание.

Сократ. Рассмотрим по отдельности то, что нам полезно. Например, здоровье, сила, красота и богатство – всё это и тому подобное мы называем полезным, не так ли?

Менон. Так.

Сократ. А теперь рассмотрим и то, что относится к нашей душе. Называешь ли ты что-нибудь рассудительностью, справедливостью, мужеством, понятливостью, памятливостью, щедростью и так далее? Посмотри, что из этого представляет собою не знание, а нечто другое, и не всё ли это иногда приносит пользу, а иногда вред. Вот, например, мужество, когда оно не имеет ничего общего с разумом, а подобно простой дерзости: разве человек, если он дерзок бессмысленно, не несёт ущерба, а если отважен с умом, не получает пользы?

Так вот, если добродетель – это нечто обитающее в душе и если к тому же она не может не быть полезной, значит, она и есть разум. В согласии с этим рассуждением добродетель, коль скоро она полезна, и есть не что иное, как разум.

Мы правильно говорили, что если добродетель – знание, то ей можно выучиться – от этого я не отрекаюсь. Я много раз искал учителей добродетели, но не мог найти, что бы ни предпринимал.

Мы давно уже исследуем, можно ли обучить добродетели. А исследуя это, мы выясняем также, умели ли хорошие люди – и нынешние, и прежние – передать другому ту добродетель, благодаря которой сами они были хороши, или же её невозможно ни передать другому человеку, ни воспринять друг от друга. Вот над чем мы давно уже бьёмся с Меноном.

Разве ты не слышал, что Фемистокл воспитал своего сына Клеофанта отличным наездником? Он умел прямо стоять на лошади и стоя бросать с неё дротики и вытворял ещё немало чудес – и всё это преподал ему отец, умудрив его, насколько это вообще под силу хорошим учителям. Разве ты не слыхал об этом от стариков?

Анит. Слыхал.

Сократ. Значит, его сына нельзя было обвинить в том, что он дурен по природе?

Анит. Как видно, нельзя.

Сократ. А что с того? Слышал ли ты от кого-нибудь – хоть старого, хоть молодого, – что Клеофант, сын Фемистокла, был доблестен и мудр в том же, в чём и его отец?

Анит. Не слыхал.

Сократ. Значит, если только добродетели можно обучиться, нам остаётся думать, что Фемистокл хотел всему обучить своего сына, но не желал, чтобы в той мудрости, которой сам он был мудр, сын превзошел хотя бы своих соседей. Вот тебе, каков был этот великий учитель добродетели, которого и ты признал одним из лучших среди наших предков.

А ты мне скажи, ведь и у вас есть достойные люди?

Менон. Есть, конечно.

Сократ. Так что же, станут они по своему желанию учителями юношей, согласятся ли признать себя учителями, а добродетель – доступной изучению?

Менон. Нет, клянусь Зевсом, Сократ! Иногда ты услышишь от них, что добродетели можно научить, иногда – что нельзя.

Сократ. Выходит, что нигде нет учителей добродетели?

Менон. Да.

Сократ. А раз нет учителей, то нет и учеников?

Менон. Конечно.

Сократ. Значит, добродетели нельзя научиться?

Менон. Кажется, нельзя.

Сократ. Люди поступают хорошо и правильно, руководствуясь не только приобретёнными знаниями; а без этого нам не удастся, пожалуй, узнать, каким образом они становятся хорошими. Хорошие люди должны непременно приносить пользу, иначе и быть не может.

Но вот что нельзя правильно вести их, не будучи разумным, мы, видно, установили неверно. Если кто-нибудь, зная дорогу в Ларису или куда угодно ещё, пойдёт сам и поведёт других, то ведь он поведёт их хорошо и правильно, не так ли? А если кто-нибудь правильно предполагает, где эта дорога, но никогда не ходил по ней и не знает её, то сможет и он правильно повести других.

Выходит, истинное мнение ведёт нас к правильным действиям ничуть не хуже, чем разум. Это-то мы сейчас и упустили из виду, когда рассуждали о добродетели, какова она, и говорили, что разум один ведёт к правильным действиям: ведь к этому ведёт и истинное мнение. Истинные мнения пока остаются при нас, вещь очень неплохая и делают немало добра; но только они не хотят долго при нас оставаться, они улетучиваются из души человека и потому не так ценны, пока он их не свяжет суждением о причинах. А оно и есть припоминание. Будучи связанными, мнения становятся, во-первых, знаниями и, во-вторых, устойчивыми. Поэтому-то знание ценнее правильного мнения и отличается от правильного мнения тем, что оно связано.

Не только благодаря знанию хорошие люди бывают хорошими и приносят пользу государству, но и благодаря правильному мнению.

Откуда же исходит правильное мнение. Если не от природы, то и хорошие люди хороши не от природы. Мы стали исследовать, можно ли этому научиться. Нам показалось, что можно, если добродетель – это разум. Но мы установили, что учителей добродетели нет. И установили, что ей нельзя научиться и что она вовсе не разум. Есть только две вещи, которые правильно руководят нами, – истинное мнение и знание: человек, обладающий тем и другим, руководствуется правильно. Если что происходит по счастливой случайности – тем руководит не человек; если же сам человек приведёт правильно к цели, то лишь благодаря истинному мнению или знанию.

Менон. И мне так кажется.

Сократ. Но если добродетели нельзя научиться, получается, что она вовсе не знание. А из двух названных нами хороших и полезных вещей одна слишком скоро исчезает, да и другая – знание – не руководит государственными делами. Значит, не с помощью некоей мудрости и не как мудрецы руководят государствами люди. Потому-то и не удаётся им сделать других подобными себе, что сами они стали такими, как есть, не благодаря знанию. Только благодаря правильным мнениям люди государственные ведут свои города по правильному пути; разумом же они совсем не отличаются от прорицателей и боговдохновенных провидцев: ведь и те в исступлении говорят правду, и очень часто, но сами не ведают, что говорят. Мы правильно назовём людьми божественными тех, о ком только что говорили, – прорицателей и провидцев и всякого рода поэтов; и не с меньшим правом мы можем назвать божественными и вдохновенными государственных людей.

Получается, что нет добродетели ни от природы, ни от учения, и если она кому достаётся, то лишь по божественному уделу, помимо разума. Если нам достаётся добродетель, то достаётся она по божественному уделу, а узнáем мы это как следует тогда, когда, прежде чем искать, каким образом достаётся человеку добродетель, мы попробуем выяснить, что такое добродетель сама по себе.

©Platon (428-348)

©Socratus (469-399)