Фердинанд Теннис

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 16Следующая ⇒

(Род. в 1855 г.)

Общение и общество[iv]

„Из всего этого вытекает, что воля к существованию несет в себе условия для общения, в то время как воля к выбору создает общество. И следовательно, женщинам преимущественно подходит и даже необходима сфера жизни и труда в общении. Естественным местом для ее деятельности является дом, а не рынок, своя или своего друга комната, а не улица. Домашнее хозяйство самостоятельно и крепко в деревне, да и в городе оно еще сохранилось, совершенствуясь и преображаясь в красоту; но в больших городах оно становится бесплодным, узким, ничтожным; оно гибнет превращаясь в голое понятие квартиры, повсюду одинаковой, какую можно всегда иметь за те или иные деньги; это в роде гостиницы в пути, в мире. И постоянное пребывание дома, в обычном народном восприятии, так же женственно, как неженственно всякое путешествие. Когда-то была у ремесленников поговорка: „Парень, который не странствовал, так же хорош, как девушка, которая странствовала". Вся ее деятельность есть более творчество вовнутрь, чем действование вовне. Цель этой деятельности довлеет себе, но не своему окончанию. Поэтому, пожалуй, личные услуги кажутся подходящими для женщины, поскольку они завершаются сами собой и не могут иметь задачей тот или иной результат. Так, женщине вполне подходят и многие земледельческие работы, каковые всегда, при самых нормальных обстоятельствах, требовались от нее, часто даже в чрезмерной степени, ибо земледелие есть просто работа, самозабвенный труд, оно может быть понято, как служение природе; оно находится в непосредственной близости с домашним хозяйством и плодотворно для него по своим результатам.

Далее, среди искусств, говорящие, следовало бы сказать звучащие, искусства более женственны, чем искусства что-либо образующие... Ибо музыка, пение—главным образом дар женщины: ее высокий, звучный, мягкий и гибкий голос есть орган защиты и нападения. Крик и визг, торжество и скорбь, как и всякий богатый звуками смех и плач, изливающийся, в конце концов, в словах, вырываются у нее из души, как источник из скалы. И музыка является громким выражением движения души, как мимика—немым. Все музы— женщины, а мать их—Воспоминание. Между музыкой и мимикой стоит танец; эти столь бесцельные, страстные

и грациозные движения, в которых даже женщины изнеженного воспитания проявляют такую силу, которая, при планомерном ее напряжении, наверное, привела бы к смертельной усталости. Но как легки также они научаются всему бессмысленно - приятному, осмысленно - чудесному! Отсюда их приверженность к формам, к старым обычаям, пословицам, загадкам, чудесам, к трагическим и комическим историям; их склонность к подражанию, их любовь к милому притворству и ко всему, что играет, восхищает, ко всему простосердечному; а вместе с тем их склонность и настроение к самой глубокой грустной серьезности, к благочестивому страху и к молитве, к исполненному предчувствия выражению лица, и, как было ранее сказано, к мечтанию, измышлениям и поэзии. Пение и поэзия имеют общее происхождение; но и пение и речь лишь постепенно отделяются друг от друга, и каждое развивается самостоятельно; тем не менее, собственно разговорное всегда сохраняет в себе многое из интервалов и кадансов пения. (Но мы уже позволили себе высказать предположение, что язык был изобретен материнской любовью просто как естественное понимание содержания слов. Было бы гораздо правильнее сказать: не изобретен, но сильнее всего стимулирован, ибо и половая любовь, уже начиная с мира животных, принимает в этом большое участие, особенно значительное—в музыкальном и собственно патетическом, заключающемся в пении и речи. То, что так глубоко возбуждает душу, стремится к выражению в радости и страдании, делает людей красноречивыми и общительными, и становится искусством, когда бесформенное чувство ищет и находит свой образ. Женское сердце отдается более непосредственно торжеству и жалобам, а любовь, его священная способность, будучи страстью, наполняет мысли, но вместе с тем побуждает и к хитростям и к интригам, как орудиям более слабого пола, вообще же, непосредственная (наивная) деятельность переходит в рефлектирующую, а последняя развивается в более сознательный выбор средств, и, таким образом, ведет к более резкому различению целей, и, в конце концов, даже к противоположению средств целям). Среди образующих что-либо, созидающих искусств—в широком значении этого слова—наиболее свойственны женскому духу, как известно, вязальные искусства, хотя бы вследствие их домашнего назначения; этот вид труда, при котором требуется близость к объекту, тщательная заботливость, точное воспроизведение образца, неуклонное и терпеливое следование перенимаемому стилю, а вместе с тем предоставляется свобода выдумки в создании изящных форм, незначительных завитушек, где и проявляется вся интенсивность вкуса, направленного к теплому, нежному, уютному,—наиболее соответствует добродетелям и радостям женской души.

Также подлинно-любимым делом для нее является отображение действительного, нравящегося, вызывающего восхищение, в особенности, физически-приятных и прекрасных образов, для сохранения воспоминания при лицезрении; не даром, красивая эллинская легенда приписывает женщине изобретение портретного искусства. Конечно, в теневой проекции форм на плоскости—откуда происходит и искусство письма—женский гений находит свои границы, ибо пластика и строительное искусство требуют более мощной и более сознательной фантазии и более сильного господства над сопротивлением материи.

Последнее есть дело мужчины, которому материя чужда, если не враждебна, и эту материю он должен преобразовать, если не преодолеть. И все же, всякий труд, поскольку он производится не с явным отвращением, не ради своей цели, относится к воле, к существованию. Так всякий труд, по природе своей, в большей или меньшей степени относится к общению и может быть определен понятием одного лишь средства в тем большей степени, чем более он связан с усилием и мучением; поэтому всякий мужской и суровый труд скорее является средством, чем женский и мягкий труд. Тем самым, моменты этой диалектики заключаются частью в объекте, частью в человеческом духе. Но всякое искусство, по природе своей, подобно сельским и домашним занятиям, относится к области теплого, мягкого и влажного, т. е. органически живого, и именно поэтому естественно-женского труда, и относится, следовательно, к общению (gemeinschaftlich 1st). Общение, в свою очередь, преобразует и неприятный труд в род искусства, сообщая ему стиль, достоинство и прелесть и вводя его в известный ранг, как почетную профессию. Но благодаря денежному вознаграждению, а также выставлению на продажу готовых изделий, наконец, благодаря работе про запас, этот процесс имеет постоянную тенденцию превращаться в свою противоположность: сделать индивидуума своим единственным субъектом, на ряду с воображаемой вещью, стоящей вместе с ним,—с обществом.

Подобный субъект, как уже прежде рассматривалось, по всем своим свойствам и вполне сознательно является торговцем или купцом. Здесь противоположность и взаимное отрицание средств и цели тем более явственны, что средства не являются трудом, хотя и представляют собой неприятную, тяжелую, сухую деятельность. Но, что гораздо хуже, тут имеется добровольное уменьшение, как бы оно ни старалось быть возможно незначительнее, своего имущества, риск, который по природе своей так же неприятен, как барыш по природе своей приятен. Отсюда для нас ясно, насколько торговля должна быть противна женской душе. Торговка, представлявшая собой уже в ранней городской жизни перед-

кое явление, выступает также в правовом отношении из своей естественной сферы, она—первая полноправная эмансипированная женщина.

Конечно, торговля, как и всякий другой промысел, может вестись честно и добросовестно. Но чем более она планомерна, т. е. чем шире она поставлена, тем более она ведет и соблазняет к хитрости и лжи, как к действительным, большей частью, средствам для достижения высоких прибылей или для покрытия убытков. Исключительное желание обогатиться делает купца беспощадным; он превращается в тип эгоистически самовластного индивидуума, для которого все прочие люди—по крайней мере, за пределами тесного круга его друзей—являются лишь средствами и орудиями его целей; он есть, в собственном смысле слова, общественный человек. В его речи непосредственнее всего выражается воля к выбору. Слова, которые он выбирает, рассчитаны по их действию, поэтому и правда, если она менее действительна, легко переходить в ложь, как в более действительный прием. В торговле не считается недопустимой та ложь, которая направлена лишь к тому, чтобы возбудить желание купить, ибо она не считается с обманом, который выражается в продаже товара выше его стоимости. Но все, что считается в системе торговли необходимым в смысле рассчитанных слов, если и не есть ложь в собственном смысле, то по существу является неправдой, ибо слово лишилось своих качеств и (подобно всевозможным вещам) принизилось до одного лишь количества применяемых средств. Так, в более широком смысле, ложь есть характерный элемент общества.

Но в таком же отношении, как к, торговле, стоит женщина и ко всякому несвободно-свободному труду и услугам, которые не соответствуют ее наклонностям и привычкам и вместе с тем не вытекают из ее чувства долга; таков продажный и проданный труд, не получающий своего продукта и оказывающий услугу не человеку и не природе, но мертвому инструменту страшной, подавляющей силы: мы говорим о фабричном труде. Но именно для этого обслуживания машин женская рабочая сила кажется субъектам капиталистического производства особенно подходящей, ибо она наиболее соответствует понятию простого и среднего человеческого труда, находясь посредине между ловкостью и гибкостью детского труда и силой и уверенностью мужского труда. Ибо, когда этот простой фабричный труд легок, тогда дети могут производить механические движения, однообразно повторяющиеся и требующие незначительной затраты мускульной энергии; а когда он тяжел, тогда требуются мужчины, которые в состоянии с должным вниманием, напряжением и спокойствием руководить гигантскими орудиями. На долю женщин падает все то, что не может быть поручено детям и что

не требует мужского труда. Но при одинаковых обстоятельствах они имеют преимущество перед детьми в том, что на них можно больше положиться, а перед мужчинами (по известным причинам)—преимущество дешевизны. Тем самым, благодаря тому, что заработная плата выражает сумму, необходимую в среднем для содержания семьи, они вынуждены, как и дети, вступать на рынке труда в конкуренцию с своими „кормильцами", первоначальными представителями человеческой рабочей силы (ведь семья, с коммерческой точки зрения, есть не что иное, как кооперативное сообщество для потребления жизненных средств и воспроизведения рабочей силы).

Очевидно, далее, что сперва торговля, а затем промышленный труд, не сам по себе, но благодаря той свободе и самостоятельности, с которою работница вступает в борьбу за свое существование, заключая договоры и распоряжаясь деньгами, требуют и стимулируют развитие ее сознательности, при помощи которой ей приходится размышлять и рассчитывать. Женщина становится развитой, хладнокровной, сознательной. Нет ничего более чуждого ее первоначальной и, несмотря на приобретенные изменения, постоянно проявляющейся прирожденной натуре. И, быть может, нет ничего более характерного и значительного для общественного процесса образования и разложения жизни в общении. Лишь благодаря этому развитию становится истиной „индивидуализм", который является предпосылкой общества. Но в этом же лежит возможность его преодоления и преобразования жизни в общении. Уже давно известна и признана аналогия между судьбой женщины и судьбой пролетариата. Их растущая сознательность, как и у изолированного мыслителя, может развиваться и возвышаться.

Можно было бы также сделать соответствующий ряд следствий из противоположности между юностью и зрелым возрастом и из противоположности между народом и образованным слоем. Вполне очевидно, что дети связаны с домом и семьей и что их природа расцветает в деревне и в городе, но в большом городе и обширном мире общества она подвержена всякого рода пагубе. По мере роста физической силы, мальчику вполне подходит и даже необходим труд— забава, труд—упражнение и обучение; торговать, извлекать барыши, быть капиталистом—не его дело; в своем непонимании этих вещей он поэтому похож на женщину. Равным образом, он не легко поймет, что его рабочая сила является товаром в его руках и что труд есть лишь форма, в которой таковой должен передаваться. Для капиталистического производства дело идет лишь о том, что представляет собой рабочая сила в каждый данный момент, применима ли она или нет, в то время как юношеское желание, благодаря посте-

пенному росту умственных и физических сил, всегда стремится чем-нибудь стать, чего-либо достигнуть. „Поскольку машины делают излишней мускульную силу, они становятся средством для применения рабочих без мускульной силы или с незрелым физическим развитием, но с большей гибкостью членов. Поэтому женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин! Тем самым, этот обильный суррогат труда и рабочих тотчас превратили в средство увеличить число наемных рабочих путем вовлечения всех членов рабочей семьи, без различия возраста и пола, под непосредственное господство капитала. Принудительный труд для капиталистов узурпировал не только место детской игры, но и место свободного труда в домашнем кругу, в обычных границах, для самой семьи" (К. Маркс, Капитал, т. I, гл. 13). Достаточно известно, как детский, а в особенности юношеский дух относится к пауке. Требуется некоторая сухость фантазии, которой, конечно, может прийти на помощь энергичное напряжение наличных сил, чтобы понять математические схемы и формулы; но математика есть первообраз всякой истинной науки, которая, по своей глубочайшей природе, является произвольно-искусственной: именно поэтому она есть высокая школа мышления. Будущие субъекты капиталистического общества должны воспитываться для систематического, правильного мышления. Само по себе это было бы не только совместимо с развитием общественного духа, т. е. с укоренением социального строя мыслей, с облагорожением души и с образованием нравственного сознания, но должно было бы естественно развиваться в этом направлении, если бы тому не противились социальные силы, которые, напротив, весьма заинтересованы в сохранении противоречия между нравственными силами, а равно умственными взглядами, принадлежащими к погибающей общественной культуре, и научными познаниями, в которые действительно верят. Эти социальные силы сознательно желают удовлетворительного решения этих противоречий и конфликтов в планомерно питаемом частью индивидуальном, частью общественно-условном лицемерии. Но во всех этих отношениях сопротивление воли и способностей зрелого человека тем скорее исчезает или становится ничтожным, чем более оно было слабо уже с самого начала и чем больше потеряло оно свою силу в течение жизни. Со всех сторон он—настоящий общественный человек, ибо сознает себя свободным господином своего имущества или хотя бы своей рабочей силы и других' своих производительных способностей и постоянно к чему-то стремится, что-то рассчитывает и критически относится к разным мнениям, либо пользуется таковыми для своей выгоды. Так, он по отношению к другим—исключительно продавец, по отноше-

нию же к себе, насколько это возможно--потребитель; и предпочитает ходить в маске.

Народ и в этом отношении похож на женщин и детей, так что для него семейная жизнь есть просто жизнь; к этому узкому кругу непосредственно примыкают соседи и друзья. Среди образованного класса, поскольку он отделился от народа и совершенно самостоятельно устанавливает свои порядки (что частью проводится во всех областях с трудом, а частью прикрывается условным сохранением и обновлением устарелых идей), эти связи все более „и более отступают на задний план перед своевольной свободой индивидуумов. Семья становится случайной формой для удовлетворения естественных потребностей, соседи и друзья заменяются связями, основанными на интересах, и условным общением. Так, народная жизнь наполняется домом, деревней, городом; образованный класс живет в больших городах, он—национален, интернационален. Вместо дальнейшего развития этих контрастов мы коснемся тут только одного пункта. Во всякой первобытной, туземно-оседлой культуре торговля представляет чуждое и часто ненавистное явление. И торговец есть вместе с тем тип образованного человека: у него нет родины, он странствует, он знает чужие нравы и искусства и не относится к ним с любовью и пиэтетом, он владеет несколькими языками, умеет ловко говорить и двуязычен, искусен, ко всему приспособляется, а все же повсюду имеет в виду свои цели. Так рыщет он повсюду, меняя характер и образ мыслей (веру или убеждения), как одежду, перенеся тот и другой через границы разных областей, все перемешивая и выравнивая, обращая к своей выгоде старое и новое. Таким образом, он представляет разительную противоположность крестьянину, прикрепленному к земле, а также солидным бюргерам, занимающимся своим ремеслом. Последние ограничены, незрелы и необразованны по сравнению с первым. Мы читаем у Рошера (Nat.-Oek. Ill, стр. 134): „Когда народ уже достаточно созрел, чтобы нуждаться в собственной торговле, но еще не достаточно зрел, чтобы самому создать национальное купеческое сословие, то в его же интересах лежит, чтобы чужой народ более высокой куль туры временно заполнил пробел путем глубоко внедряющейся активной торговли". Но на деле никогда не бывает такого •отношения народа к народу, но лишь отношение отдельных рассеянных иностранцев (хотя бы они, по отношению к себе самим, и составляли народную совокупность) к действительному народу; ибо таковой не может мыслиться без собственной страны, хотя бы населенной (если не обработан ной). А там, где торговец не является иностранцем, там его считают иностранцем. „Торговец хлебом (в Индии) никогда не бывает владельцем наследственного и включенного в со-

став деревенской общины промысла, а также не имеет прав' гражданства в городах, выросших из одной или нескольких деревень. Торговыми предприятиями, которые, таким образом, остаются за пределами органической группы, являются те, которые доставляют свои товары с отдаленных рынков" (Сэр Г. Мэн, Village Communities, p. 126).

Напротив, когда народ подчиняет свой труд торговле или капитализму, он перестает быть народом в той мере, в какой происходит этот процесс; он приспособляется к чуждым ему внешним силам и условиям, он становится образованным. Наука, которая собственно и отмечает образованных, преподносится ему, в каких бы смесях и формах это ни происходило, как лекарство против его дикости. Этим самым, совершенно против воли образованных, поскольку последние идентичны с капиталистическим обществом, превращенный в „пролетариат" народ побуждается к размышлению и к осознанию тех условий, которые сковывают его на рынке труда. Из его познания вытекают решения и старания разорвать подобные оковы. Он объединяется для общественного и политического действия в профессиональные союзы и партии. Эти объединения имеют такое же преимущественно крупно-городское, затем национальное и, наконец, интернациональное распространение и такие же свойства, как и предшествовавшие и послужившие им образцом объединения образованных классов, капиталистов, общества (в собственном смысле). Пролетарии тем в большей степени становятся активными субъектами общества, чем больше это обусловливается одинаковым мышлением и действованием. Их целью является стать собственниками капитала (национального или интернационального), как материала и орудий своего труда, а это означало бы конец общества (понимаемого в экономическом смысле), ибо уничтожило бы производство товаров и внешнюю торговлю".

Густав Лебон [v]

(род. в 1842 г.)

А. Раса 1)

<

„Раса обладает почти столь же определенными психологическими признаками, как и ее физические признаки.

Как и анатомический вид, психологический развивается лишь очень медленно.

К постоянным и унаследованным психологическим признакам, соединение которых обращает духовные свойства расы, присоединяются, как и у всякого анатомического вида, еще и побочные элементы, обусловленные разнообразием окружающей среды. Они беспрерывно обновляются и делают возможной кажущуюся изменчивость расы в весьма обширных размерах.

Духовные свойства расы представляют собой не только синтез живых существ, из которых она состоит, но главным образом синтез длинного ряда предков, способствовавших ее образованию. Не живые, но мертвые играют выдающуюся роль в существовании народа. Они—творцы его морали и бессознательные двигатели его поведения.

Различные человеческие расы отличаются между собой не только очень большими анатомическими различиями, но та. столь же значительными психологическими различиями. Если сравнивать между собой лишь средние элементы каждого народа, то психические различия между ними кажутся часто довольно незначительными; но они становятся громадными, когда мы сравним между собой высшие слои этих народов. Тогда можно будет установить, что высшие расы отличаются от низших, главным образом, тем, что первые обладают известным числом весьма развитых умов, тогда как у вторых таковых нет.

Индивиды, из которых состоят низшие расы, обнаруживают явное сходство между собой. Чем выше поднимается раса по лестнице культуры, тем более стремятся к различию ее члены. Неизбежным результатом культуры является дифференциация индивидов и рас. Итак, народы идут не к равенству, но к увеличивающемуся неравенству.

Жизнь народа и все проявления его культуры составляют простое отражение его души, видимые знаки невидимой, но очень действительной вещи.

Внешние события образуют лишь бросающуюся в глаза поверхность, под которой скрыты основные, определяющие ее элементы.

Ни случай, ни внешние обстоятельства, ни, в особенности, политические учреждения не играют главной роли в истории народа; определяющим моментом является его характер.

Поскольку различные элементы культуры народа являются лишь внешними признаками его духовных свойств, постольку его манера чувствования и мышления не может передаваться без изменений народам с иным психологическим складом. Передаваться могут лишь внешние, поверхностные и несущественные формы.

Глубокие различия в духовных свойствах народов имеют своим следствием то, что внешний мир воспринимается ими совершенно различно. Отсюда вытекает, что они очень различно чувствуют, мыслят и действуют, и поэтому, входя в соприкосновение друг с другом, расходятся в мнениях по всем вопросам. Большинство войн возникли из этих разногласий. Завоевательные, религиозные и династические войны были в действительности всегда расовыми войнами.

Скопление людей различного происхождения лишь тогда приводит к образованию расы, т. е. к формированию общей души, когда оно, путем вековых скрещиваний и одинаковой жизни в одной и той же среде, приобрело общие чувства, интересы и верования.

Среди цивилизованных народов вряд ли есть еще естественные расы, но лишь искусственные, созданные историческими условиями.

Изменения среды имеют глубокое влияние лишь на новые расы, т. е. на помеси древних рас, у которых, благодаря скрещиваниям, разложились унаследованные от предков свойства. Одна лишь наследственность достаточно сильна, чтобы бороться с наследственностью. Изменения среды влияют только разрушительно на те расы, у которых прежним скрещиванием не удалось уничтожить устойчивость их психических свойств. Древняя раса скорее гибнет, чем переносит изменения, требующие приспособления к новой среде.

Приобретение прочно сложенной, общей души означает для народа высшую точку его величия, разложение ее—час его падения. Вмешательство чуждых элементов есть одно из самых верных средств, чтобы вызвать подобное разложение.

Психологические виды, как и анатомические, подлежат воздействию времени. И им суждено стареть и угасать. Они образуются очень медленно, но могут очень быстро исчезать. Достаточно глубокого нарушения деятельности их органов, чтобы вызвать регрессивные изменения, следствием которых является весьма быстрое часто разрушение. Народам нужны многие столетия, чтобы приобрести известные духовные свойства, и часто очень, короткий период времени, чтобы их потерять.

В качестве главных факторов развития культуры следует указать, на ряду с характером, идеи. Они действуют лишь тогда, когда, на протяжении медленной эволюции, претворяются в чувства и вследствие этого образуют часть характера; тогда они освобождаются от влияния критики и требуется очень продолжительное время для их исчезновения. Каждая культура возникает из небольшого числа общепринятых основных идей.

В. Толпа [vi]

В обыкновенном смысле слова, толпа означает соединение каких-либо индивидов, любой национальности, любой профессии, того или иного пола, по любому поводу.

С психологической же точки зрения, слово „толпа" означает нечто совсем другое. При известных обстоятельствах, и только при этих обстоятельствах, собрание людей приобретает новые признаки, совершенно отличные от признаков, образующих это собрание индивидов. Сознательная личность исчезает, чувства и мысли всех единиц ориентируются в одном и том же направлении. Образуется коллективная душа, правда, временного характера, но вполне определенная по своим чертам. Совокупность становится тогда тем, что я назову, за отсутствием лучшего выражения, организованной толпой или, если угодно, психологической толпой. Она составляет единое существо и подлежит закону духовного единства толпы (loi de 1'unite mentale des foules).

Очевидно, недостаточно случайного соединения многих индивидов, чтобы они приобрели характер организованной толпы. Тысяча случайно собравшихся на площади без определенной цели индивидов отнюдь, не составляют толпы в психологическом смысле. Специальные признаки таковой образуются под влиянием известных возбудителей, сущность которых нам и следует определить.

Исчезновение сознательной личности и ориентирование чувств и мыслей в определенном направлении, что составляет главные признаки организующейся толпы, не всегда требуют одновременного присутствия нескольких индивидов в одном и том же месте. Тысячи отделенных друг от друга индивидов, в известные моменты, под влиянием известных сильных душевных движений, напр., крупного национального события, могут приобрести признаки психологической толпы. Стоит только случайно соединить их, чтобы их поступки тотчас приняли специфические черты действий толпы. В известные моменты полудюжина людей может образовать психологическую толпу, между тем, как сотни случайно собравшихся людей таковой не составят. С другой стороны, под влиянием известных фактов целый народ может стать толпой, не.представляя видимого соединения..

Когда психологическая толпа образовалась, она приобретает временные, но поддающиеся определению общие

черты. К ним присоединяются частные черты, меняющиеся в зависимости от элементов, составляющих толпу, благодаря которым меняется и ее духовная структура.

Таким образом, психологическая толпа поддается классификации, и мы увидим, что разнокалиберная толпа, т. е. состоящая из разнородных элементов, имеет общие признаки с однокалиберной толпой, т. е. состоящей из более или менее сходных элементов (сект, каст, классов). Но тут обнаруживаются особенности, благодаря которым можно отличить оба вида толпы.

Но прежде, чем заняться различными категориями толпы, нам надо сперва исследовать все общие признаки. Мы уподобимся натуралисту, который начинает с описания общих признаков, свойственных всем особям, прежде чем переходит к особенным признакам, делающим возможным различить роды и виды данной семьи.

Не легко с точностью описать душу толпы, ибо ее организация меняется не только в соответствии с расой и составом соединений, но и в соответствии с природой и степенью возбудителей, которым подчиняются эти' соединения. Но подобные же трудности существуют и для психологического изучения отдельных индивидов. Только в романах личности сохраняют постоянный характер на протяжении всей своей жизни. Однообразие среды создает лишь кажущуюся однородность характеров. В другом месте я указал, что все духовные организации заключают в себе такие задатки характера, которые могут проявиться при резкой перемене среды. Так, среди самых жестоких членов Конвента находились добродушные буржуа, которые, при нормальных обстоятельствах, были бы безобидными нотариусами или занимали бы какие-либо почетные мирные должности. После грозы они вернулись к своему нормальному состоянию мирных граждан, и среди них-то Наполеон нашел преданнейших своих слуг.

Не имея возможности изучить здесь все стадии образования толпы, мы будем иметь в виду толпу в стадии ее законченной организации. Таким образом, мы увидим, чем может стать толпа, но не то, чем она всегда бывает. Лишь в этой позднейшей фазе организации на почве неизменных и преобладающих основных черт расы выделяются новые и специальные признаки, и происходит ориентирование всех чувств и мыслей совокупности в одном и том же направлении. Здесь лишь проявляется то, что я выше назвал психологическим законом духовного единства толпы.

Среди психических признаков толпы есть общие с изолированными индивидами, в то время как другие являются исключительно специфическими для толпы и встречаются

только в совокупностях людей. Мы прежде всего изучим эти специфические признаки, чтобы лучше выяснить их значение.

Самое удивительное в психологической толпе следующее: каковы бы ни были составляющие ее индивиды, как "бы сходны или несходны ни были они между собой по своему образу жизни, занятиям, характеру или интеллигентности, один лишь факт принадлежности их к толпе достаточен для образования у них своего рода коллективной души, благодаря...которой.они совсем иначе чувствуют, мыслят и действуют, чем чувствовал, мыслил и действовал бы каждый из них в отдельности. Существуют идеи и чувства, появляющиеся или превращающиеся в действия лишь у индивидов, соединенных в толпу. Психологическая толпа есть временный организм, состоящий из разнородных элементов, которые соединились на одно мгновение, точно так же, как клетки организма своим соединением образуют новое существо с совсем иными свойствами, чем те, которыми обладают отдельные клетки.

Вопреки мнению, которое, странным образом, мы встречаем у такого проницательного философа, как Герберт Спенсер, агрегат, составляющий толпу, отнюдь не представляет сумму или среднее входящих в него элементов, но комбинацию и образование новых элементов, точно так же, как в химии определенные элементы, напр., основания и кислоты, при своем соединении образуют новое тело, свойства которого совершенно отличны от свойств тел, участвовавших в его образовании.

Легко установить, насколько индивид в толпе отличается от изолированного индивида, но труднее определить причины этого различия.

Чтобы хоть несколько уяснить себе эти причины, следует прежде всего вспомнить об установленном современной психологией положении, что не только в органической жизни, но и в интеллектуальных функциях, бессознательные феномены играют выдающуюся роль_; Сознатёльная умственная жизнь составляет лишь весьма незначительную часть на ряду с бессознательной душевной жизнью. Самый тонкий анализ, самое острое наблюдение может подметить лишь небольшое число сознательных мотивов душевной жизни. _Наши сознательные поступки вытекают из бессознательного субстрата, созданного, главным образом, наследственными влияниями. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные следы, из которых образуется душа расы. За открытыми мотивами наших действий существуют несомненно тайные причины, в которых мы не признаемся, а за ними лежат еще более тайные, которых мы вовсе и не знаем. Большинство наших повседневных поступков есть лишь результат скрытых, ускользающих от нас мотивов.

Эти - то бессознательные элементы лежат в основе расовой души, и благодаря им получается сходство всех индивидов данной расы. А те элементы, которые являются продуктом воспитания, а еще в большей степени исключительной наследственности, главным образом отличают между собой индивидов одной расы. Самые несходные по уму люди обладают крайне сходными влечениями, страстями и чувствами. Во всем, что составляет предмет чувства: религии, политике, морали, симпатиях, антипатиях и т. д., самые выдающиеся люди лишь очень редко возвышаются над уровнем обыкновеннейших людей. Между великим математическом и его сапожником может зиять пропасть в интеллектуальном отношении, но в отношении характеров различие между ними может быть незначительно или его может вовсе не быть.

Вот эти-то общие свойства характера, управляемые областью бессознательного и почти одинаковые у большинства нормальных представителей одной расы, и составляют то, что_: соединяется в толпе. В коллективной душе стираются интеллектуальные способности индивидов, и тем самым исчезает их индивидуальность: разнородное утопает в однородном, и бессознательные качества берут верх.

Такое именно соединение обыкновенных качеств объясняет нам, почему толпа никогда не может выполнить действий, для которых требуется особый „ум. Решения, касающиеся общих интересов, принятые собранием выдающихся, но разнородных людей, мало чем превосходят решения, принятые собранием глупцов. Они могут фактически объединить лишь заурядные, повсеместно распространенные качества. В толпе накопляется лишь глупость, но не ум. Часто употребляемое выражение „весь мир"[vii]обладает не большим умом, чем Вольтер, но у Вольтера, наверное, больше ума, чем у „всего мира", если под ним понимать толпу.

Но если бы соединение индивидов в толпе ограничивалось лишь соединением обыкновенных качеств каждого из них, то тогда получилась бы только средняя величина, но не создание новых признаков, как мы раньше сказали. Как же возникают эти новые признаки? Нам надлежит теперь это исследовать.

Различные причины способствуют возникновению этих; особенностей толпы, которыми не обладают индивиды. Первая из этих причин состоит в том, что индивид в толпе, благодаря одному лишь факту многочисленности, проникается сознанием непобедимой силы, и это сознание позволяет ему поддаваться таким влечениям, "которые он подавил бы,

если бы находился один. Он тем менее склонен к обузданию своих инстинктов, что, при анонимности и тем самым _безответственности толпы, совершенно исчезает чувство ответственности, которое всегда сдерживает отдельных индивидов.

Вторая причина—зараза, также способствует тому, что в толпе вырабатываются специальные признаки и определяется их направление. Зараза представляет собой явление, которое легко констатировать, но трудно объяснить, и которое надо отнести к явлениям гипнотического характера, каковыми мы сейчас займемся. В толпе всякое чувство, всякое действие заразительно,, и притом в такой высокой степени, что индивид очень легко жертвует общему интересу своим личным интересом. Такое поведение коренным образом противоречит его природе, и человек способен на это лишь как частица толпы.

Третья, и к тому же самая важная, причина обусловливает у соединенных в толпу индивидов наличность таких особых свойств, которые противоположны свойствам изолированных индивидов. Я говорю о восприимчивости к, внушению, следствием которой, впрочем, служит упомянутая иною зараза.

Для того, чтобы понять это явление, надо лишь вспомнить некоторые новые открытия физиологии. Мы знаем теперь, что посредством различных процедур можно привести человека в такое состояние, что он утрачивает совершенно свою сознательную личность и подчиняется внушениям лица, которое отняло у него сознание его личности, совершая поступки, стоящие в самом резком противоречии с его характером и привычками. Наблюдения указывают, что индивид, находящийся некоторое время среди действующей толпы, в скором времени—благодаря токам, которые от нее исходят, или какой-либо другой неизвестно причине—приходит в особое состояние, весьма близкое к состоянию загипнотизированного кем-либо субъекта. Поскольку у загипнотизированного субъекта деятельность головного мозга парализуется, он становится рабом всех бессознательных функций своего спинного мозга, которыми гипнотизатор управляет по своему желанию. Сознательная личность совершенно исчезает, равно как воля и рассудок, все чувства и мысли направляются в желательном гипнотизатору смысле.

Таково же приблизительно состояние индивида, принадлежащего к психологической толпе. Он не сознает более своих поступков. Как и у загипнотизированного, одни способности могут у него исчезнуть, в то время как другие дойти до высокой степени напряжения. Под влиянием внушения он будет выполнять известные действия с неудержи-

мой стремительностью. В толпе же этот порыв еще более неудержим, чем у загипнотизированного, ибо одинаковое для всех индивидов внушение возрастает благодаря взаимности. В толпе слишком мало бывает индивидов, обладающих достаточно сильной для сопротивления внушению личностью, чтобы они могли бороться с течением. Самое большее, что они могут сделать—это путем нового внушения пытаться отвлечь толпу. Так напр., часто удачное выражение, кстати приведенный образ удерживали толпу от самых кровавых поступков.

В соответствии с сказанным, главные черты находящегося в толпе индивида следующие: исчезновение сознательной личности, преобладание бессознательной личности, одинаковое направление чувств и мыслей благодаря внушению и заразе, стремление немедленно претворить в действие! внушенные идеи. Индивид перестает быть самим собой, он становится безвольным автоматом.

Становясь лишь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступенек вниз по лестнице цивилизации. В изолированном положении он был, может быть, культурным индивидом, в толпе он становится варваром, т. е. существом, действующим под влиянием инстинктов. Он приобретает склонность к импульсивности, буйству, жестокости, но также и к энтузиазму и героизму первобытных существ. Сходство с последними усиливается еще благодаря легкости, с какою такой индивид поддается влиянию слов и образов, которые не имели бы никакого действия па него, как на отдельного индивида, и совершает поступки, которые решительно противоречат его интересам и привычкам. Индивид в толпе похож на песчинку в массе других песчинок, которые уносятся ветром.

Так, присяжные заседатели выносят решения, которых не одобрил бы ни один заседатель в отдельности, парламенты издают законы и соглашаются на те или иные мероприятия, которые каждый член парламента в отдельности отклонил бы. Члены конвента, каждый в отдельности, были просвещенными буржуа, с мирными привычками. Объединенные в толпу, они без колебания принимали самые свирепые предложения, посылая явно невинных людей на эшафот, и, в противоречии со всеми своими интересами, не замедлили отказаться от своей неприкосновенности, а затем сами себя сократили.

Индивид в толпе отличается существенно от самого себя не только своими поступками. Прежде чем он потерял всякую независимость, его мысли и чувства так преобразовались, что скупой превращается в расточителя, скептик— в верующего, честный человек—в преступника, трус—в героя. Отречение от всех своих привилегий, которое вотиро-

вала* аристократия в минуту энтузиазма, в знаменитую ночь 4 августа 1789 года, несомненно никогда не было бы принято каждым из ее членов в отдельности.

Из сказанного следует заключить, что толпа всегда стоит в интеллектуальном отношении ниже изолированного человека, но в отношении чувств и вызванных ими поступков, может быть/лучше или хуже его, смотря по обстоятельствам. Все зависит от характера внушения, которому повинуется толпа. Это совершенно упустили из виду авторы, которые изучали толпу.лишь с точки зрения ее преступности. Несомненно, толпа бывает часто преступна, но она бывает также и героична. Именно толпа способна пойти на смерть ради торжества идеи, именно толпа воодушевляется славой и честью, как во времена крестовых походов, или в 1793 году—для защиты отечества. Конечно, это героизм бессознательный, но такой именно героизм делает историю. Если бы на активный счет народов ставились только великие дела, хладнокровно обдуманные, то в летописях мировой истории их оказалось бы очень мало".

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒

Date: 2015-09-22; view: 390; Нарушение авторских прав

mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.03 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию