Глава 9. Вскрылся и ушел в Нево‑озеро лед на Волхове, снег превратился в мутную воду и убежал в реку, пригорки зазеленели

Вскрылся и ушел в Нево‑озеро лед на Волхове, снег превратился в мутную воду и убежал в реку, пригорки зазеленели. Леля‑Весна ступила на землю, семена трав и цветов сыпались в землю из гривы ее белого коня, золотые его копыта будили в них жизнь. Теплый ветер вился над землей, и душу Загляды заполнило ожидание. Пора было ждать возвращения княжеского посольства от конунга нурманов.

– Пойди принюхайся – не пахнет ли доброй вестью? – чуть не всякий день просила она Тормода.

Корабельщик старательно ловил носом ветер с Варяжского моря, закрывал глаза и вслушивался в потайной голос своего резного дракона. После он уверял Загляду, что добрые вести будут скоро, но когда точно – драконы не могли ему сказать.

– Послушай меня! – говорил корабельщик Загляде, усевшись на крыльцо дома и протянув вперед широкие ладони, словно на них было что‑то написано. – В месяц березень[225]сойдет лед, и полтора месяца нужно твоему отцу на дорогу. Значит, он будет здесь в месяц травень[226]!

Наконец настал и травень. В Ладоге, в прежние годы такой оживленной, теперь было тихо. Купеческие ладьи приходили из русских земель со стороны Новгорода, приходили с Волжского пути от булгар, а из Ладоги поворачивали обратно, словно здесь был край света и дальше плыть некуда. Словно Перун обрубил своим тяжелым топором северный конец великого торгового пути из варяг в греки: в греки плыть было можно, а в варяги – нельзя.

И вот однажды в середине травеня стало ясно, чего стоят труды посадника Креплея. Далеко‑далеко в полуночной стороне в один из ясных дней показался тоненький столбик дыма. Тут же в небо взвился и другой дымовой столб, уже ближе, потом третий – на берегу Невоозера, где в него впадал Волхов. Это заставы, которые посадник понастроил за зиму почти на всем пути от Ладоги до Варяжского моря – у Нево‑озера и на реке Неве, – давали знать, что из варяг плывет большой караван. Весь день Ладога гудела, как растревоженная борть. А наутро ладожане сбежались на берег встречать долгожданных гостей. Посадник еще ночью послал свой дозор навстречу, чтобы убедиться, те ли это гости. Он не собирался повторять ошибок Дубыни.

К полудню в Ладогу вошел караван гораздо больший, чем здесь ожидали. Впереди плыли те ладьи, что князь Вышеслав посылал за море, за ними шли три большие варяжские шнеки с головами хищных птиц на штевнях. Борта их были увешаны белыми щитами – в знак мира.

Посадник Креплей со своими гридями и Оддлейв ярл со своими встречали гостей на торгу перед новыми воротами Олеговой крепости. Весь торг был заполнен ладожанами – все хотели знать, что будет с их городом дальше, расцветет ли он заново или останется полумертвым на радость сопернику‑Новгороду.

Среди домочадцев ярла стояла и Загляда. Пожалуй, не было на торгу человека, который волновался бы больше нее. Передняя ладья быстро приближалась, дружно поднимались и опускались ровные ряды весел, их мокрые лопасти блестели под лучами солнца. Еще издалека Загляда увидела своего отца, стоящего на носу ладьи. Она верила и раньше, что все так и будет, и все же слезы радости наполнили ее глаза. Сердце стучало так громко, что, казалось, его слышно по всему торгу.

Передняя ладья ткнулась носом в песок, с нее перекинули сходни, и Милута сошел на берег. Другие ладьи тоже приставали к берегу, и к каждой из них толпой бежали горожане в нетерпеливом ожидании вестей. А купец направился прямо к посаднику и поклонился ему.

– День тебе добрый, посадниче, прибыли мы из‑за Варяжского моря назад, – сказал Милута, и вся площадь молчала, стараясь не упустить ни слова из его речи. – Были мы у нурманского князя Олава, он нас принимал с честью, обид не чинил, слушал нас со вниманием и грамоту написал для тебя и для князя Владимира.

С этими словами Милута подал посаднику свернутую грамоту, перевязанную ремешком. Взяв грамоту и ответив на приветствие, Креплей снова посмотрел на реку:

– А что за ладьи с вами приплыли?

– А с нами приплыл варяжский боярин, посланник от Олава нурманского. Звать его Гудмунд сын Торбьерна, а прозванье – Белая Борода. Он со своей дружиной нурманских торговых гостей провожает до Царьгорода, в греки. А по пути велел ему Олав‑князь наше докончание с тобой и с князем Вышеславом и с отцом его, Владимиром‑князем в Киеве, обговорить и закрепить. Коли во всем сойдемся.

– А ты‑то как мыслишь – сойдемся? – спросил у него Креплей. – Хочет Волав нурманский с нами в мире жить?

– Я так мыслю – сойдемся! – Милута уверенно кивнул. – Ему тоже Ерик тот – что кость в горле. Сам спит и видит на него походом пойти, да силенок маловато.

Креплей усмехнулся, глядя на подходящего норвежца. Поздоровавшись, посадник пригласил его к себе. В гридницу посадничьих хором, заново отстроенных в детинце, собралась вся ладожская знать, старейшины концов Околоградья. Гудмунд Белая Борода первым держал речь. Свое прозванье он получил за раннюю седину в волосах – ему было около сорока лет. Его борода была заплетена в косичку, что служило знаком высокого рода, а на обеих руках его было по тяжелому золотому обручью. С русами он держался уважительно, говорил мягко и неспешно. Переводил ему Тормод, очень довольный, что воеводы и ярлы опять не могут без него обойтись.

– Олав конунг велел мне передать тебе и Вальдамару конунгу, что он хочет только мира со словенами, – говорил Гудмунд. – Эйрик сын Хакона, – наш общий враг. Сейчас он еще не вернулся в северные страны, его поход на Восточном пути продолжается. На пути из Альдейгьи он разграбил еще несколько островов. И Олав конунг предлагает Висислейву конунгу вот что. Как только Эйрик ярл вернется в северные страны, Олав конунг даст Висислейву знать. Пусть у них обоих будут наготове боевые корабли и дружины. В удобный срок они соединят свои силы и вместе нападут на Эйрика ярла. Мы заставим его заплатить за все его злые дела!

Ладожские бояре озлобленно гудели и кивали головами. Едва ли среди них нашелся бы такой, кто не мечтал бы своими руками вырезать сердце у Эйрика ярла.

– Олав конунг хочет, чтобы купцы, как прежде, без боязни плавали из Городов в землю Норэйг, – продолжал Гудмунд. – Чтобы вознаградить Альдейгью за ее убытки, с ее купцов в земле Олава конунга семь лет не будут брать пошлин. Семь лет их будут без платы принимать на постой в торговых городах, давать им пристанище, кормить их, охранять их товары, давать им корабельные снасти и чинить их корабли, если будет такая надобность. А через семь лет, если будет так угодно богам, города словен так же будут принимать северных купцов, а города Норэйг и дальше станут так принимать словен. И тогда мир меж нами не будет нарушен никогда.

В честь послов посадник устроил пир, который продолжался до ночи. Только теперь Загляда сумела наконец поговорить с отцом, расспросить его о путешествии, рассказать о том, как сама она жила без него.

На другое утро купцы отправились в Велешу благодарить бога торговли и дальних странствий за свое благополучное возвращение. Торговые гости из земли нурманов и дружина Гудмунда тем временем отдыхали в Княщине. Всех их нужно было разместить, накормить. Как во время набега, скандинавские воины спали на полу в кухне, в гриднице, в кладовках ярлова двора. Оба грида были забиты так, что негде было повернуться. Кмети Оддлейва уступили гостям свои места, а сами разбрелись на ночлег по дворам Княщины. Зато Тормод был так доволен, словно уже попал в Валхаллу: его окружали соплеменники, даже люди из его родного Рогаланда, он получал самые свежие новости с родины, не омраченные тяжелыми впечатлениями вражды и смертей. О премудрый Отец Ратей, пусть всегда из Варяжского моря ходят только такие, мирные корабли с белыми щитами на бортах!

Загляде тоже хватало хлопот. Наутро после прихода каравана она на самой заре вышла на задний двор и направилась к погребу, на ходу выбирая нужный ключ из связки, как вдруг кто‑то окликнул ее на северном языке. Голос показался ей знакомым и всколыхнул разом множество чувств. Обернувшись, Загляда увидела совсем рядом высокого широкоплечего скандинава. Его длинные светлые волосы были зачесаны назад и перевязаны ремешком, светлая щетина на щеках и подбородке обещала в будущем превратиться в бороду, но не очень скоро. Поглядев ему в лицо, Загляда чуть не выронила из рук связку ключей и ахнула, не веря глазам. Этого человека она узнала бы из тысячи, но никак не ждала увидеть его сейчас.

– Лейв! – воскликнула она. – Ты здесь? Или мне сон видится?

– Здравствуй, Береза Серебра! – Викинг шагнул к ней, усмехаясь так, словно стыдился своей радости от встречи с ней. А он несомненно был рад – его серо‑голубые глаза сияли, лицо оживилось. – Разве ты не знала, что я здесь? Фенрир не говорил тебе?

Загляда молча покачала головой. Ей все еще не верилось, что это он, Лейв Серебряный из дружины Эйрика ярла, тот самый человек, которого она думала никогда больше не увидеть, стоит перед ней наяву. Борода и повязка на лбу несколько изменили его, и именно эти перемены подтверждали, что это не сон, не ее ожившая память, а самая настоящая явь. Душа Загляды трепетала, как березовая роща в ветреный день, когда полосы солнечных лучей перемежаются полосами тени облаков и ложатся на тысячекрылое колыхание ветвей. Лицо Лейва вызвало из глубин памяти слишком много воспоминаний, страх, горе, боль и тревогу, которым уже миновал почти год, но которые вечно останутся в душе незажившей раной. Загляда непонятно радовалась этой встрече и боялась ее.

– Зачем ты здесь? – спросила она. – И как… Мать Макошь!

Сообразив, она прижала руку к щеке. Прошлым летом Лейв стоял однажды на этом же самом месте у заднего крыльца, но тогда вокруг были люди Эйрика и Эйрик был хозяином здесь. Как же Лейв осмелился вернуться в город, где его растерзают живьем, если кто‑нибудь узнает в нем одного из ненавистных разорителей?

– Так Фенрир ничего не рассказал тебе? – повторил Лейв. – А ведь вчера он видел нас обоих.

– Обоих?

– Ну да. Меня и Хельги. Он даже уступил дядьке свое место в гриде, и Хельги теперь отсыпается. В Миклагарде[227]нам будет некогда спать. Если правда все то, что я о нем слышал.

Но Загляда пока пропустила Миклагард мимо ушей.

– Да как же вы сюда попали? Вам обоим надо бегать от этого места, как от огня! Вас же на части разорвут, если кто‑нибудь узнает.

– Никто нас не узнает! – Лейв небрежно махнул рукой, тяжелое серебряное обручье тускло блеснуло у него на запястье. – Для словен все северные люди на одно лицо. Разве нет?

– Не скажи! Я‑то вас не путаю! Могут и другие найтись, глазастые.

– Да, ты права, – с легким вздохом согласился Лейв. – Гудмунд не знает, что мы… гм, что мы с Хельги уже были здесь. А то бы он нас не взял. Он человек осторожный.

– А почему вы ушли… от прежнего стюримана?

– Это не очень короткая история, – протяжно выговорил Лейв и сел на ступеньку крыльца. – Хватило бы на целый вечер. Садись сюда, я расскажу тебе. Не бойся, Снэульв ушел с ярлом в город. Знаешь, он заметно поумнел с тех пор. Он больше не лезет со мной в драку.

Загляду больше смутила эта похвала Снэульву, чем обрадовала. Она отдавала пренебрежением и напоминала Загляде ее собственные чувства и сомнения, о которых теперь нужно было забыть.

– Незачем нам сидеть здесь на виду у всего двора, – сказала она в ответ. – Пойдем лучше в дом.

– Опять в девичью? – с усмешкой спросил Лейв.

По глазам его было видно, что он не забыл ни единой мелочи из событий прошлого лета.

В девичьей Загляда взялась было за шитье, но бросила – присутствие Лейва слишком взволновало ее, даже пальцы с иглой дрожали. Лейв сидел рядом и смотрел на нее, словно в первый раз за целый год увидел что‑то приятное. И это смущало Загляду не меньше, чем прошлым летом. В голову лезли пустые мысли о том, что ее судьба могла бы сложиться по‑иному…

– Так почему вы оказались здесь? – спросила она, чтобы он перестал ее разглядывать.

– А, да! – Лейв как будто вспомнил, зачем пришел сюда. – На обратном пути отсюда Хельги спьяну подрался со Скъяльвом сыном Аскеля, и убил его. А тот был в большой чести у Эйрика, да еще и женат был на дочери Хроара Морского Медведя. У него своя дружина и много сильной родни – в общем, только дурак захочет иметь его своим врагом. Нам пришлось уходить от Эйрика. А других кораблей, кроме Гудмундовых, поблизости не было. Впрочем, Гудмунд плывет в Миклагард, а это, говорят, богатая страна. Нам обоим давно хотелось там побывать.

– Но что вы будете там делать?

– Наняться в дружину мы сможем всегда. Ты так не думаешь? – Лейв усмехнулся, и Загляда улыбнулась в ответ. Эти двое, казалось, так и родились воинами, рослыми и сильными, с мечом на боку. – А еще… – Лейв задумался, но продолжил: – Есть у нас и еще кое‑какие мысли. Ты никому не скажешь? Еще здесь, в Альдейгье, Сенный Гуннар… Ты помнишь такого человека? Однажды он напился сильно пьян и хвастал, что знает, где в Альдейгье спрятано большое сокровище. Он сам погиб в лесах, но тогда нам с Хельги некогда было искать. А теперь… отчего же нет?

Загляда слушала, удивленно приподняв брови.

– Какое сокровище? Чье? Вы и так до последнего платка все вымели!

– Нет, это было зарыто в землю, и очень давно. Прежний хозяин умер, теперь это ничье. А если мы найдем, то сможем стать очень богатыми и купить себе корабли, нанять хорошую дружину. Хельги больше хочется стать морским конунгом, вроде Эйрика ярла, и самому завоевывать города. А я… я иногда подумываю, что хороший торговый поход может оказаться не менее выгодным, чем военный. Я знаю дорогу и к бьярмам, у которых хорошие меха, и в Серкланд, где делают, скажем, стеклянные бусы. Знаешь, мне уже рассказывали, что возить к арабам меха, а обратно бусы – выгода двадцатикратная, потому что здесь меха стоят в двадцать раз дороже, чем бусы, а там – наоборот. Если я и ошибся, то самую малость. Твой отец при случае не отказался бы дать мне пару советов, как ты думаешь?

Лейв подмигнул Загляде, приглашая и ее порадоваться таким заманчивым возможностям. Загляда улыбнулась, но с внутренней тревогой: корабль, дружина, походы напомнили ей о судьбе «Медведя».

– Пожелай нам удачи, Бьерк‑Силвер, – тихо сказал Лейв и взял ее за руку. – Ты приносишь удачу, я вижу это по твоим глазам. Все, кого ты любишь, выходят невредимыми из огня и из воды. Полюби же и меня хоть немного. Ты ведь можешь совсем чуть‑чуть любить меня издалека, никому об этом не говоря?

Загляда торопливо отодвинулась, отняла руку и вскочила со скамьи. Ей было стыдно глядеть на Лейва. И зачем он опять появился, когда она, наконец, забыла все, успокоилась и поверила в свою судьбу?

– Желаю вам невредимыми из Альдейгьи выбраться… И поскорее! – почти с мольбой воскликнула она.

Лейв пристально смотрел на нее, взгляд его привел ей на память давний вечер в этой же девичьей, словно он и не отошел в прошлое на долгие месяцы. Грань того, что ушло безвозвратно, снова заколебалась перед лицом, шагни вперед – и все решится по‑иному…

Как от пожара, Загляда повернулась и бросилась бежать.

– Я тебе говорю – мы зашли не туда! – остановившись посреди улицы, Лейв огляделся. Он никак не мог связать вид этих полупустых улочек с тем, что видел здесь в первый день набега. – Нам надо было от того двора с рыжей лошадью повернуть направо. Придется идти назад.

– А я тебе говорю – мы правильно идем! – уверенно и с некоторым раздражением отозвался Хельги. – Я помню, как мы тогда шли от берега. Просто они тут все понастроили заново, и ты не узнаешь дороги.

– Ну, смотри! – Лейв пожал плечами. – Я бы на месте здешних людей поставил святилище заново. Кристус не очень‑то хорошо их берег. Тогда мы сразу бы его нашли.

– Ты придумаешь! – Хельги усмехнулся. – Тогда наше золото нашел бы кто‑нибудь другой. И мы остались бы на всю жизнь такими же голодранцами, как сам Сенный Гуннар.

Проходящая мимо женщина оглянулась на двух рослых варягов. Ладожане поуспокоились за прошедшие месяцы и перестали бить всех варягов без разбору, но косились на них с недовольством. Женщина была молода и недурна собой, и Лейв проводил ее глазами, даже улыбнулся. Она была отчасти похожа на Загляду.

Хельги дернул побратима за край плаща:

– Пойдем, хватит тебе пялить глаза на девок. Попомни мои слова – тебя это до добра не доведет.

– Удивительно, что она уцелела… – пробормотал Лейв, вспомнив набитые пленницами корабельные сараи.

Два побратима шли по узкой кривой улице Околоградья. Здесь основательно прошелся пожар. Много виднелось новых изб, ровных тынов, где бревна еще не успели потемнеть от времени. Но кое‑где, как черные провалы выбитых зубов, зияли угольные пустыри. Соседние, более удачливые дворы понемногу прихватывали их землю, так что в иных местах недостающий двор уже и не сумел бы втиснуться на старое место.

– Вон туда повернем, и там будет это святилище, – сказал Хельги. – Сенный Гуннар, конечно, был сильно пьян, но я – гораздо меньше.

– Если он не придумал все это… – проворчал Лейв. Они свернули на другую улочку. Какой‑то мужик вдруг остановился прямо посреди дороги и вытаращил глаза на Хельги. Лицо мужика было морщинистым, в неряшливых волосах и бороде белела седина, и весь он был как‑то скрючен на правый бок, стоял, опираясь на кривую клюку. Побратимы хотели его обойти – то ли пьяный, то ли полоумный. А мужик вдруг крикнул:

– Эй! – и ткнул в Хельги пальцем, как будто хотел проткнуть насквозь.

Его морщинистое лицо налилось кровью, глаза из удивленных сделались бешено‑страшными. Лейв и Хельги разом вспомнили, как опасно им появляться в Ладоге меньше чем через год после набега. Почему же они вспомнили об этом только теперь?

– Он, лиходей! – орал мужик, кашляя от натуги и волнения. – Я тебя на дне морском узнаю, гад! Держи его! Держи!

Не понимая слов, побратимы поняли, что дело плохо. А народ сбегался со всех сторон, ни вперед, ни назад они пройти уже не смогли бы. Мужик из толпы кинулся на них с занесенным колом; отскочив и встав под тыном спина к спине, побратимы выхватили мечи.

Не зря оба викинга провели в походах и битвах почти половину своей жизни, которая у них обоих еще не насчитала тридцати лет. Мечи в их руках были разящими молниями, и мужики, вопя, бранясь и размахивая всевозможным оружием, не могли подойти к ним близко. Кто‑то приволок рогатину, но Хельги сильным ударом отрубил ей наконечник и перебил пополам ратовище, когда его попытались достать им. В руках рыжеволосого парня появился лук, стрела свистнула мимо плеча Лейва. Следующую он успел отбить мечом, третья задела ему бедро, пока он отбивался от кузнеца с секирой. Мужики валили толпой, один за другим, не видно было никакого просвета.

«Эйт син скаль верр дейя» – один раз должен умереть каждый. Лейв и Хельги готовы были принять смерть здесь, раз уж так распорядилась их общая судьба. Не зная языка словен, они не понимали, что кричат люди вокруг них.

– Живыми берите, живыми! – требовал высокий худой старик. – Порешить успеем! Пусть скажет сперва, куда моих детей увезли!

– Пусть выкуп платит! – кричал кто‑то еще.

А число раненых подходило к двум десяткам. К бранным выкрикам примешались удивленные: варяги были живыми людьми, о чем свидетельствовала красная живая кровь из их ран, но силы их, казалось, не имели предела. Светлые волосы их взмокли и прилипли к высоким лбам, они дышали тяжелее и чаще, но удары их мечей были так же быстры и сильны.

– Колдовство! – то здесь, то там вспыхивали крики. – Смотри, ровно железные! Так их не взять!

Еще один отрубленный наконечник копья отлетел в сторону и ударил кого‑то по голове. Лейв и Хельги рубили и рубили без конца, бородатые лица противников сливались в их глазах в одно сплошное пятно, в море, которому не будет конца, и только взмокшая спина побратима казалась последним островком.

И вдруг тяжелая пространная рыбачья сеть из пеньки слетела откуда‑то сверху. Грузила из глиняных черепков осыпали, как каменный град, один ударил Лейва по голове с такой силой, что чуть не лишил сознания. Руки, мечи, голова, даже ноги – все вмиг опуталось и ослабело. Толпа торжествующе заревела. Побратимы бешено дергались, рыча от бессильной ярости и отчаяния, а десятки рук торопились запутать их в сеть, не потрудившись даже отнять мечи. Но оружие стало бесполезным: нельзя было шевельнуть даже пальцем, и привычная рукоять меча была судорожно сжата в кулаке, как у мертвого.

Милута сидел у боярыни Ильмеры, рассказывая ей об увиденном в дальних краях, Загляда рядом возилась с маленьким сыном боярыни, которому уже исполнилось три месяца.

Вдруг в сенях послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и в гридницу вбежал Лейв. При виде его Загляда ахнула: он выглядел возбужденным и потрепанным, как после битвы, повязка с его лба исчезла, рубаха взмокла от пота, на бедре виднелось темно‑красное пятно свежей крови.

– Лейв! Что с тобой? С кем ты дрался? – разом закричали Загляда, Тормод, Снэульв, даже Арнора.

– Твой дядька! – крикнул Лейв Снэульву, задыхаясь и сглатывая, словно бежал от самой Велеши. – Хельги! Его схватили здешние люди!

Загляда вскрикнула – сбылось то, чему она желала не сбыться. Ильмера смотрела на Лейва в изумлении, гриди с челядь бросили дела и сбежались послушать. Снэульв вскочил с места и подошел к Лейву:

– Говори толком, что случилось!

– Мы были на торгу. Потом пошли… У нас было дело в разоренных концах…

– О боги! – в досаде и ярости воскликнул Снэульв. – Мой дядька под старость лишился рассудка!

– А на улице нас вдруг окружила целая толпа. У них были топоры и копья. Мы отбивались, но нас накрыли сетью! Из этой сети не выпутался бы даже берсерк! Нас оттащили в погреб…

– Но как же ты здесь?

– Они узнали только Хельги, а не меня. Один старик там знал несколько слов по‑нашему. Он сказал, что Хельги убил кого‑то и должен дать выкуп. Или они убьют его. Меня отпустили за деньгами. Белый Медведь! – умоляюще воскликнул Лейв. – Пойди к ним, узнай, чего и сколько они хотят! Я же не понял почти ничего! Но Хельги… Он же мой побратим, у нас одна судьба на двоих! Я не могу его бросить, можешь ты это понять!

– Не горячись, а то тебе впору кусать свой щит! А это до добра не доводит! – успокаивал его Тормод, но и сам он был взволнован. Здесь никому не приходилось объяснять, как серьезно и плохо дело.

Снэульв в досаде кусал губы. Между ним и Хельги не было большой любви, но нельзя оставить родича в беде! А дядя по матери – самый близкий родич, какой только может быть. Матери Снэульва давно не было в живых, но ради ее памяти он готов был сделать для дядьки все, что в его силах. Но хватит ли этих сил? А если Хельги погибнет? Тогда он снова будет обязан кому‑то мстить. И рухнет его шаткое примирение с этим городом, по которому он до сих пор из осторожности не ходил один. Дружба с Вышеславом и лестное прозвище Побратим Конунга не спасало его от косых взглядов в толпе, где сразу выделялось его скандинавское лицо, волосы, выговор.

А ведь дядька когда‑то упрекал его в неблагоразумии – за драку с берсерком Глумом. Что сказал бы он сейчас? Что за дело повлекло их в Околоградье? Что бы это ни было – пусть пожрет его Мировая Змея[228]!

– Где это? – спросил Снэульв у Лейва.

– Ты думаешь, я знаю, как называется это место? – огрызнулся Лейв.

Он никак не мог отдышаться, руки у него дрожали. Смерти побратима он боялся больше, чем своей.

– Но ты можешь показать?

– Конечно, могу! Но кто пойдет?

– Батюшка, может, ты? – с надеждой воскликнула Загляда. После того как ее отец вернулся от конунга нурманов, она считала его способным справиться с любым трудным делом.

– Ох, Велесе‑боже! – с неудовольствием воскликнул Милута в ответ. – Или мало я трудов принял? Мало мне было забот, только я до дому добрался, думал отдохнуть – так нет, сызнова беги, варяга какого‑то выручай! Кто он мне – сват, брат? Что тебе до него за дело, душе моя?

– Он… он брат его матери! – запинаясь, пояснила Загляда, указывая на Снэульва. Она все еще не решалась рассказать отцу о своем давнем обручении, но надеялась на долг благодарности. – Батюшка, он же меня из чудского леса вызволил! Помоги ему, ведь родич пропадает!

На глазах ее показались слезы. Видно, рано она понадеялась, что прежние беды их миновали!

Милута досадливо сморщился, видя слезы дочери. Ему очень не хотелось влезать в кровную вражду чужих ему людей, но он уже знал, что уступит. Слезы дочери, которую он после смерти жены ценил как последнюю и главную радость своей жизни, не могли его не тронуть.

– Вот беда! – горько сказала Ильмера и знаком попросила Загляду передать ей ребенка. – Только было замирились – а тут новая напасть. Когда же это кончится?

– Никогда теперь не кончится! – пробормотал один из гридей‑славян. – Раз огонь разожгли, а угли по се поры жгутся.

– Чего хотят ваши вороги? – спросил Милута у Лейва. Купец объяснялся на северном языке хуже своей дочери, но достаточно внятно.

– Я не понял. Тот старик говорил по‑нашему слишком плохо.

– Пойдем что ли, потолкуем. Только выкуп за дядьку твоего я платить не буду! Хоть я тебе и многим обязан, но уж…

Милута слегка поклонился Снэульву и развел руками.

Но Загляда и тому была рада. Ей очень хотелось пойти с отцом и Снэульвом, но она понимала, что при таком разговоре ей не место. Проводив мужчин, она осталась возле Ильмеры ждать и терзаться. Она вовсе не любила Хельги, но все беды Снэульва были ее бедами. Не самое спокойное родство уготовала ей Матушка Макошь!

Милута, Снэульв и Кетиль пошли с Лейвом. Уже был близок вечер, и Лейв торопился отыскать нужное место, пока не стемнело. Следуя за ним, Милута свернул на знакомую улицу.

– Корабельный конец! – воскликнул он. – Место сие мне ведомо.

Оглядывая покосившиеся тыны и землянки на месте прежних домиков, Лейв уверенно шел вперед.

– Вот здесь! – сказал он, указывая на один из тынов. – Здесь мы бились. И уволокли потом туда.

Он показал на соседний двор, и Милута охнул:

– Велесе‑боже! Да это ж двор Середы!

– Разве ты не помнишь? – Снэульв махнул рукой в сторону двора. – Ведь здесь ты наткнулся на Тормода и Березу Серебра!

– В самом деле? – Лейв удивился и заново оглядел тын и ворота. – Я не запомнил – нам все дворы казались одинаковы. Так Саглейд была здесь?

– Почему же эти люди узнали только Хельги, а тебя нет?

– Я и сам хотел бы это знать… – Лейв провел ладонью по щеке. – Может, моя борода так меня изменила? У меня тогда был шелом с наглазьями, а у Хельги без… Если это было здесь… то я могу кое‑что вспомнить…

Они приблизились ко двору. Возле ворот сидело несколько мужчин с рогатинами и топорами. Завидев близко людей, они повскакали на ноги и наставили было копья, но узнали Милуту и опустили оружие.

– Ты ли это, Милута? – заговорили они. – Вот уж кого не ждали! Ты же теперь большой человек, у князей да посадников всякий день пируешь…

– Не тот большой человек, кто с князьями пирует, а тот, кто большое дело делает. Расскажите, люди добрые, что у вас за дела творятся! – сказал Милута, проходя во двор. – Говорят, вы варяга в полон взяли?

– Взяли, в погребе сидит. А этот – гляди, воротился! – Мужики кивали друг другу на Лейва, который стоял поблизости и напряженно вслушивался в непонятную речь. – Воротился! А мы думали, сбежит.

Гостей впустили во двор, они вошли в большую избу. Маленькие окошки почти не пропускали тусклого сумеречного света, и в клети было полутемно, хотя в светце горела лучина. В отсветах пламени было видно множество бородатых лиц, отблески двигались, и трудно было определить, сколько людей здесь сидит на лавках вдоль стен – казалось, что много, словно в избе собрались все уцелевшие мужчины с ближних улиц. На столе стоял один небольшой жбан из‑под пива, но разговор был горячим и оживленным, как после бочонка меда. Завидев входящего Милуту, все замолчали, а Середа поднялся ему навстречу:

– День тебе добрый, друже! Каким ветром тебя занесло? Нашел и для нас часок середь княжьих дел?

Тут он увидел позади купца Лейва и двух других северян и нахмурился:

– Или ты теперь ко мне послом от сего лиходейного племени?

– Да уж, друже, хотел бы я по иному делу к тебе прийти, да судьба не велит! Стало быть, взяли вы в полон варяга?

– Взяли. Садись, коли пришел, говорить будем.

Гости уселись. Лица людей вокруг них были полны злобного торжества: ладожане столько вытерпели горя от варягов, а теперь хотя бы один из них был в их власти.

– Боги мне помогли – попал нам в руки тот самый, что меня осиротил! – говорил Середа, и Милута не узнавал в этот миг своего добродушного и приветливого когда‑то знакомца. – Я его, вражину, по смерть не забуду. Он моего брата старшого убил, он и меня зарубить хотел, да боги не дали. Во сне его видел – так перед глазами и стоял. Как ныне его увидел, так и обрадовался – боги мне дали отомстить. Хотел я его сразу порешить, да люди отговорили. Надоумили выкуп с него взять. Кровь его только бы душу мою порадовала, а стариков я чем буду кормить? Я теперь не работник – на всю жизнь, вишь, кривобоким остался, и сила уже не та, а одни поскребышки. Он меня осиротил, мой род погубил – пусть теперь долги ворочает.

Люди в избе одобрительно гудели. Каждый из них мечтал получить в руки разорителей своего двора, и они завидовали Середе, которому боги дали возможность отомстить за свою семью.

– Справедливо молвишь! – согласился Милута, вполне понимавший их чувства. – Так сколько же хочешь выкупа?

– Как обычай велит. За убитого родича сорок гривен причитается, так, люди?

– Так! Верно! – заговорили соседи, удивляясь в душе, что где‑то есть такие огромные деньги, на которые можно купить полсотни хороших коней.

– Сорок за голову хочешь? Сколько же выйдет?

– А вот считай – ты купец, ты обучен. Починок – раз, Неждан – два, жена моя бедная – три, сыны Починковы да дочери – еще четыре, Догада моя да Горе – еще два. Сколько вышло?

Середа загибал пальцы, перечисляя пропавших родичей, и теперь в недоумении смотрел на свои руки.

– Девять, – подсказал Милута, стараясь не показать своего огорчения. Девять раз по сорок гривен даже для богатого купца были невозможно огромной суммой. Не со всякого племени князь берет в год такую огромную дань!

– Да тебе за увечья! – подсказал кто‑то.

– Да за двор разоренный!

– Да за скотину!

Кетиль тихо пересказывал Лейву содержание беседы. Лицо Лейва застывало в отчаянии, а Снэульв с трудом сдерживал желание запустить пальцы в волосы и дергать изо всех сил. Ни Оддлейв, ни даже конунг Висислейв не помогут ему собрать такую огромную сумму.

– Ну, что скажешь? – спросил Середа у Милуты. – Растолковали варягам? Заплатят? А нет – я гаду моему голову срублю да на тын повешу, чтоб другие глядели да боле к нам не ходили!

Соседи одобрительно шумели – сейчас они очень хотели увидеть голову Хельги на колу.

Милута обернулся к Лейву и Снэульву. Их лица выражали такое отчаяние, что это делало вопросы лишними.

А Лейв вдруг издал негромкий возглас, глаза его блеснули, как сталь в отсветах пламени.

– Я знаю! – воскликнул он. – Я помню! Скорее скажи ему! – Лейв показывал Кетилю на Середу, жалея, что сам не может объясниться с ним. – Спроси его – не согласится ли он вместо серебра взять одного из детей – ту девочку, которая повредила ногу!

– Ты можешь ее вернуть? – удивился Кетиль. За все те годы, что он разбирал тяжбы, ему не приходилось сталкиваться с таким случаем.

– Да, я знаю, где она. Теперь я точно помню – она была с этого двора, я ее видел там же, где была Саглейд. Скорее скажи ему – я знаю, где девочка!

От прежней невозмутимости Лейва не оставалось и следа: несколько мгновений назад его лицо было полно отчаянием, а теперь в нем пылала лихорадочная надежда. Он готов был отдать свою жизнь, но ее будет мало; так может, для уплаты пригодится жизнь маленькой девочки, о которой он иначе и не вспомнил бы никогда? Образ Загляды, как факел, осветил закоулки его памяти, она послушно показывала Лейву улицы и дворы, которые он напрасно пытался вспомнить всего лишь сегодня утром. События годовой давности стояли перед ним так ясно, словно все это было вчера.

– Что, берется платить? – спросил Середа. Он видел горячее возбуждение собеседника и понимал, что дело сдвинулось с места. Уж не про клад ли какой вражина вспомнил?

Но Лейв не помнил про клад в святилище. Видно, боги поражают бедой всякого, кто хотя бы в мыслях протянет к нему руки.

– Послушай, – Кетиль обернулся к Середе, – он говорит, что знает, где сейчас девочка с твоего двора – девочка, которая повредила ногу. Может быть, ты согласишься взять ее назад вместо серебра за всех?

– Девочка? – не сразу отозвался Середа, изменившись в лице.

Вся его злость пропала, ее сменили растерянность и неверие.

– Я не знаю, кто она ему, но она небольшая – вот такая! – Лейв показал рукой над полом. – А в волосах у нее был красный лоскут.

Середа не понял его слов, но бессмысленным взором проследил за его рукой.

– Ты можешь ее воротить? – пробормотал он и посмотрел в лицо Лейву Тот сразу понял его и кивнул.

– Скажи ему, что мне это рассказал Хельги, – обратился Лейв к Кетилю. – Что с этого двора среди других забрали девочку. Она повредила ногу еще здесь, еще до того, как пришли викинги. А на корабле она сильно расхворалась. Викинги ночевали на берегу и оставили ее у тамошних людей. Все равно как рабыня она немного стоила – ведь она хромала… Нет, Кетиль, этого не надо ему говорить. Скажи только, что я знаю, где ее найти. Если она жива… Но это в воле богов. И если я привезу ее, они должны отпустить Хельги. Все равно мне негде взять таких денег, даже если бы я очень хотел. А девочку я могу вернуть. Могу поискать…

Кетиль пересказал Середе речь Лейва. Середа слушал его, остановившимся взором глядя куда‑то в темный угол. Кетиль кончил, а Середа все молчал. Скандинавы напряженно ждали: другого спасения для Хельги не было. И вдруг Середа опустил голову и спрятал лицо в загрубелых ладонях. И северяне незаметно перевели дыхание – он согласится. Несколько минут продолжалось молчание, а потом Середа поднял голову.

– Сколько тебе сроку надо? – хрипло спросил он, не глядя на Лейва и не думая, поймет ли он.

– Десять дней.

– Смотри – не привезешь, я того гада на куски разрежу и по земле размечу, – так же прохрипел Середа.

Он не решился назвать дочь по имени, словно боялся спугнуть робкую, драгоценную надежду вернуть хоть что‑то из того, что казалось утраченным безвозвратно.

Лейв выехал из ворот Княщины на самой заре. Оддлейв ярл одолжил ему хорошего коня, а хозяйка велела дать ему побольше еды на дорогу Чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, Лейв оставил в Княщине свои сапоги и красный плащ воина и отправился в путь в обыкновенном коричневом плаще, который прикрывал от чужих глаз его дорогое оружие.

Он был один. Загляда уговаривала его взять с собой хотя бы Ило, который легче найдет дорогу и сможет сговориться с местными жителями. Сам Маленький Тролль поехал бы с превеликим удовольствием, но Лейв отказался.

– Боги отблагодарят тебя за доброту, Саглейд, – сказал он ей. – Но я поеду один. Я – несчастливый человек, а поездка моя может быть опасна. Я не хочу, чтобы вместе со мной опасность грозила и другому.

Загляда научила его нескольким самым нужным русским словам, а дорогу Лейв примерно помнил – ведь он трижды проделывал этот путь по воде. Теперь ему предстояло ехать берегом – сначала вдоль Волхова до Нево‑озера, потом вокруг озера до того места, где из него вытекает река Нева. Около ее истока викинги ночевали во второй раз после отплытия из разоренной Ладоги и там оставили захворавшую Догаду.

Если бы вчера Снэульв не напомнил Лейву, что именно в этом дворе он впервые увидел Загляду, то он мог бы и не вспомнить, что девочка с красным лоскутом в русой косичке тоже была отсюда. А дальше Лейв все помнил хорошо: ее братья и сестры кричали и плакали, а она молчала, но на лице ее было недетское отчаяние. Она молчала и потом, сначала в клети Милутиного двора, потом на корабле. Но горе и боль, которые у нее не нашли выхода в слезах и криках, превратились в болезнь – уже на корабле, когда курганы Ладоги остались позади, у девочки началась лихорадка. Викинги заметили это только вечером, когда пристали к берегу на ночлег и оделяли пленников луковицами и горбушками жесткого хлеба. Обнаружив, что девочка лежит в жару и ничего не видит приоткрытыми глазами, викинги решили от нее избавиться. Ее болезнь могла оказаться заразной, а распухшая вывихнутая стопа, которую другие пленники пытались вправить, но не сумели, сильно понизила бы ее цену на невольничьем рынке. Такая цена не оправдала бы даже ее еды за время пути – и ее решили не везти дальше.

Викинги могли бы просто сбросить ее в воду, но Лейв не позволил. За то время, которое он провел в Ладоге, что‑то изменилось в нем, хотя даже Хельги он не пытался рассказать об этом. Глаза Саглейд стояли перед его мысленным взором, она неслышно подсказывала ему мысли и решения, которых он не знал до встречи с ней. Возле места их ночлега было маленькое чудское поселение, и Лейв на руках отнес девочку на берег, в избушку рыбака. Хозяева позволили ему положить девочку на лавку в их тесной темной избушке, женщина коснулась пальцами ее горячего лба и покачала головой. Лейв сунул в руку хозяина серебряный денарий конунга англов и ушел, надеясь, что за эту монету чудины позаботятся о девочке, пока она не выздоровеет и не расскажет, кто она и откуда.

И вот теперь, глядя на серые воды Волхова и стену дремучего леса, мимо которого конь нес его по Подолу к берегу Нево‑озера, Лейв думал о прихотливости воли богов и человеческих судеб. Мог ли он думать в тот давний вечер, когда оставил девочку в избушке рыбака и дал хозяевам денарий, что этим спасает жизнь не только ей, но и своему названому брату Хельги? Если она выжила, конечно, а выжить ей было нелегко: вывихнутая нога, лихорадка, потрясение от гибели родичей могли бы убить и более крепкое существо. И вот теперь жизнь Хельги должна быть оплачена возвращением девочки. Если же она умерла, то голова Хельги покинет его плечи и окажется на колу в тыне Середы. Другого способа спасти его не было: пойманный разбойник должен отвечать за свои дела, как велят закон и обычай. Вину Хельги подтвердит слишком много свидетелей, и даже Гудмунд и Оддлейв ярл ничего не смогут сделать. «О великие боги, сделайте так, чтобы она была жива!» – думал Лейв по дороге. Умом он понимал, что едва ли боги оживят девочку, если она умерла год назад, но душа его не могла принять мысль о такой потере. Одно дело, если бы Хельги погиб в бою и ушел бы в небесную дружину Одина, где вместе с другими павшими воинами‑эйнхериями проводил бы время в пирах и битвах. Но совсем другое – умереть под топором словенского простолюдина, словно жертвенный баран, и опуститься в подземное царство Хель, где палаты зовутся Мокрая Морось[229], а еда – Голод. Задолго до полудня Лейв миновал Подол и выехал к Нево‑озеру. Дальних его берегов не было видно, и этим оно было похоже на море. Сердитые серые волны катились по его поверхности, как будто его подводный хозяин гневался. А если он гневается, значит, требует жертвы. Лейв повернул коня и поскакал вдоль берега на запад.

Теперь до самого Варяжского моря, которое скандинавы звали Зеленым морем, не было больше городов или заметных поселений. Только изредка можно было наткнуться на две‑три чудские избушки, возле которых сушились на кольях рыболовные сети. Жители их питались рыбой и дичью и жили так бедно, что викинги по пути в Ладогу не останавливались – здесь было нечего взять. Но чудинов напугали эти корабли с красными щитами на бортах, полные воинов, и еще больше напугали на обратном пути, когда с них доносился плач и причитания пленников. Завидев издалека две или даже одну избушку на берегу, Лейв на всякий случай старался объехать ее лесом и никому не показываться на глаза. Сейчас его жизнь означала жизнь Хельги, и он ни на миг не забывал об этом.

Близился вечер. Лейв ехал вдоль берега в сторону Варяжского моря и думал, много ли времени у него уйдет на всю эту поездку. Он запросил у Середы десять дней, чтобы иметь запас на всякие непредвиденные случаи. Если же все будет спокойно, то туда и обратно можно будет успеть вдвое быстрей. И Лейву хотелось обернуться быстрее: если Гудмунд успеет снарядить ладьи для путешествия по русским рекам, то дожидаться их двоих он не станет.

Вдруг рядом коротко свистнуло. Стрела ударила Лейва в спину и упала, не пробив кольчуги. Лейв мигом пригнулся и скатился с коня на другую сторону. Прижавшись к земле, он застыл, прислушиваясь. За спиной у него был берег Нево‑озера, а впереди – лес. Конь его испуганно отскочил в сторону, и теперь Лейв свободно мог смотреть на лес, но ничего не видел меж ближними деревьями. Лейв ждал, пока враг покажется, и благословлял Кетиля, одолжившего ему хорошую русскую кольчугу. Он упал так быстро, что едва ли хозяин той стрелы успел заметить, попал он в цель или нет. Пусть думает, что попал.

Лейв ждал не напрасно: через некоторое время из‑за ствола показался бородатый чудин в накидке из потертых заячьих шкур. В руках он держал охотничий лук с наложенной стрелой, за поясом у него был нож. Видя, что Лейв не двигается, он вышел из‑за дерева и стал медленно приближаться, неслышно ступая в лаптях, сплетенных из кожаных ремней. Следом за ним появился и второй охотник, с топором в руке, третий вышел из леса в стороне и пошел ловить коня. Больше никого не было видно. Должно быть, эти трое заметили в лесу чужака – светлые волосы и лицо Лейва выдавали в нем скандинава – и решили его ограбить. Для лесных жителей его конь, оружие и даже одежда были бы завидной добычей. Но Лейв не намерен был расставаться со своим добром и своей жизнью. Незаметно подглядывая, как два охотника‑чудина приближаются к нему, он осторожно ощупывал древко копья.

Чудины подходили, настороженно оглядывая лежащего. Когда им оставалось сделать несколько шагов, Лейв вдруг мгновенно оказался на ногах и, держа копье двумя руками за середину, концом древка выбил из рук первого охотника лук. Чудины вскрикнули от неожиданности, а Лейв тут же острием копья ударил в плечо второго; тот выронил топор и зажал ладонью рану. А копье Лейва с быстротой молнии перевернулось и уперлось острым концом в грудь первому охотнику. Заячьи шкуры были слабым доспехом; чувствуя возле своего сердца острое железо, тот стоял неподвижно, его маленькие глазки широко раскрылись от страха.

Третий чудин, который ловил коня, теперь бросил его и схватился за лук, но Лейв предостерегающе крикнул и крепче упер острие копья в грудь своему пленнику. Третий опустил лук, не желая смерти товарищу. Лейв кивком головы приказал ему подвести коня поближе. Тот повиновался. Приблизившись вместе с конем, он протянул повод Лейву, но тот покачал головой. Чудин вдруг резким движением метнул в него нож, до того спрятанный за спину. Но викинг был не менее ловок, чем лесной житель: увернувшись от ножа, он мгновенно толкнул острием копья в грудь первого чудина, а древком ударил третьего под подбородок. Оба они упали; на заячьих шкурах первого расплывалось кровавое пятно, но удар ему достался несильный, и неглубокая рана едва ли грозила смертью. Лейву не нужны были в провожатые духи, жаждущие мести. Чудин громко стонал от боли, а третий был просто оглушен и лежал неподвижно.

Лейв опустил копье и окинул взглядом всех троих – двое лежали на земле, а один сидел, зажимая левой ладонью рану на правом плече, меж пальцами его обильно стекала кровь.

– Охотьтесь на своих зайцев, – сказал им Лейв на северном языке, не заботясь, поймут ли, – но не трогайте викингов. Мы умеем драться лучше вас.

Он еще раз оглядел своих противников и, убедившись, что ни один из них не в силах выстрелить ему в спину или метнуть нож, сел на коня и поехал своей дорогой.

Когда стемнело, Лейв завел коня в лес и устроился на ночлег. Огня он не разводил, чтобы не привлекать к себе внимания, поел из своих запасов, нарубил веток и улегся спать. Спал он чутко, одним ухом слушая ночь, и несколько раз просыпался, заслышав близко шорох или треск сучка.

Но к рассвету все было спокойно. Поднявшись на заре, Лейв вскоре тронулся в путь. Весь день он ехал без происшествий, миновал одну из застав, устроенных посадником Креплеем, а в следующую ночь спал даже меньше и поехал дальше при первых проблесках света – ему хотелось скорее добраться до Невы.

Быстро рассвело, но солнце пряталось где‑то в облаках. Все вокруг было мокро от росы, дул прохладный ветерок. Теперь до Невы было не так далеко. Лейв повернулся лицом к ветру. Ему казалось, что он различает слабый, едва уловимый запах моря. Море было еще очень далеко, но для Лейва это был запах дороги домой, запах родины. Мало было надежды на то, что в ближайшие годы он увидит свою родину, ее маленькие островки возле берега, леса и озера, и Лейв жадно ловил в потоке ветра запах моря, напоминавший ему о Свеаланде.

Он ехал навстречу этому ветру, а совсем рядом стеной стоял дремучий чудской лес, со мхами и огромными валунами, выросшими из земли, полный опасностей для чужака.

Вдруг что‑то живое мелькнуло впереди, и Лейв резко натянул поводья. Он не видел блеска оружия, конь не чуял зверя. Опасность была иной. Шагах в десяти перед собой Лейв увидел возле тропинки со стороны леса странное существо – ростом с десятилетнего ребенка, похожее скорее на кривой сучок, чем на человека. На спине у него был горб, правое плечо странно выдавалось вперед, а левое отклонялось назад, словно кто‑то взял и развернул верхнюю половину его туловища. Левая его рука была согнута полумесяцем, рукав серо‑коричневой рубахи был длиннее руки и пустой конец болтался. Только правая рука выглядела вполне здоровой, пальцы на ней были сильные и гибкие.

Голова уродца была покрыта серым колпачком, низкий лоб переходил в необычайно выпуклые дуги бровей, хотя сами брови были едва намечены. Глаза под ними были медвежьи, маленькие и темные, крупный нос нависал над плотно сжатым тонкогубым ртом.

Лейв одним взглядом охватил необычайный облик существа, представшего перед ним, и его пронзила мысль – это тролль! Длинный рукав обтрепанной рубахи прикрывает не руку, а звериную лапу. Рука Лейва сама собой схватилась не за меч, а за амулет на груди – серебряную пластинку с оберегающими рунами, десять лет назад данную матерью. Страх холодным клинком пронзил душу; чувство страха было непривычно викингу и оттого поражало еще сильнее.

Тролль неподвижно стоял возле тропы, и Лейв застыл на месте, не в силах двинуться ни назад, ни вперед. Вдруг тролль повернул свою уродливую голову с маленькими, по‑звериному прижатыми ушами, и посмотрел на Лейва. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, а потом тролль затряс головой и позвал на северном языке:

– Поди сюда.

Голос его был скрипучим и отрывистым, напоминал скрип сломанного дерева в лесу. Лейв даже не удивился, что нечисть говорит его родным языком – ведь его родичи‑тролли жили в лесах Свеаланда. Как во сне Лейв сошел с седла и приблизился к троллю. Только теперь он заметил, что тролль стоит как‑то странно, задрав одну ногу назад и опираясь на пенек, чтобы не упасть.

– Сделай что‑нибудь, – проскрипел тролль и лапой в длинном рукаве показал на свою ногу.

Лейв пригляделся и увидел, что она захвачена в крепкую петлю ловушки. Натянутый ремень, приподнявший ногу тролля и не дающий ему сдвинуться с места, уходит куда‑то в ветви дуба. Должно быть, охотники поставили эту ловушку на лося или оленя, а поймали тролля.

– Ты сильный, – снова проскрипел тролль. – Помоги.

Удивляясь, что троллю понадобилась помощь человека, Лейв вынул нож и перерезал ремень. Где‑то за деревьями с шумом и треском упала колода, служившая противовесом. Тролль тут же уселся на землю и правой рукой принялся распутывать петлю. Лейв стоял над ним – высокий, сильный, с ножом в руке и мечом у пояса – и ждал, не попросит ли его еще о чем‑нибудь это уродливое маленькое существо, похожее на кривую корягу.

Избавившись от петли и отбросив ее подальше, тролль поднял к Лейву свое лицо с сероватой кожей, напоминающей осиновую кору.

– У тебя есть еда? – спросил он.

Лейв кивнул и отошел к своему коню. Вернулся он с большой горбушкой хлеба и куском сыра. Не решаясь дать их в руки троллю, он положил еду рядом с ним на мох. Тролль схватил их здоровой рукой и принялся быстро есть. Ел он как белка – держа еду возле самого рта, отхватывая зубами маленькие кусочки и быстро‑быстро жуя. Лейв незаметно вздохнул с облегчением. Если бы тролль сам предложил ему еды, он бы отказался – принять еду у существа иного мира – значит попасть в его власть. Но если тролль попросил что‑то у человека, то наверняка захочет отблагодарить и не причинит зла.

Тролль покончил с едой и снова поднял глаза на Лейва.

– Куда ты едешь? – спросил он. – Здесь нет ваших. Что тебе нужно в нашем лесу?

– Я еду туда, где из озера вытекает река, – впервые заговорил Лейв. – Я ищу девочку, славянскую девочку лет восьми‑девяти. Викинги прошлым летом оставили ее у рыбаков, когда плыли мимо в море. Девочка тогда была больна.

– Зачем она тебе? – настороженно спросил тролль.

– Я отвезу ее к отцу. Он жив и ждет ее.

Тролль несколько мгновений пристально смотрел в лицо Лейву, словно хотел разглядеть по нему, сказал ли викинг правду, а потом моргнул и сказал:

– Вот твоя дорога. Ты будешь там после полудня. Ступай.

Он показал на тропинку, которая уводила дальше вдоль берега, а сам, не вставая на ноги, перекатился на бок и на четвереньках быстро уполз под ветки. И пропал – ни звука, только ветки покачивались в том месте, где он исчез.

Оставшись один, Лейв покачал головой и подумал, что легко отделался. Сев на коня, он поскакал по тропинке дальше.

Тролль не обманул – вскоре после полудня Лейв выехал на знакомое место. Вдоль вытекающей из озера реки Невы стояло пять или шесть избушек с крохотными окошками и дерновыми крышами. Лейв вспомнил место, где стоял тогда их корабль, и определил избушку, в которую он отнес девочку. К ней он и направил своего коня.

Между избушками почти не видно было людей – должно быть, мужчины разошлись по своим речным и лесным промыслам. Залаяли две‑три собаки, учуяв чужака, две женщины заторопились от озера, прижимая к себе кадушки с мокрым тряпьем. Несколько чумазых худеньких ребятишек в обтрепанных рубашонках бросили свои камушки и уставили на незнакомого всадника прозрачно‑голубоватые глаза.

Лейв подъехал к избушке, соскочил с коня и постучал в дверь. Изнутри послышался голос, спросивший что‑то по‑чудски. Лейв постучал снова. Дверь приоткрылась, и из полутьмы появилась голова старой женщины‑чудинки. Увидев незнакомого мужчину, она хотела закрыть дверь, но Лейв не дал ей это сделать.

– Не надо меня бояться, – сказал он на северном языке, придерживая дверь локтем и стараясь говорить миролюбиво, поскольку не надеялся, что старуха поймет хоть слово. – Я никому не причиню зла.

Она спросила что‑то снова, теперь на языке славян. Лейв не понял смысла, но заметил разницу между двумя языками.

– Мне нужна девочка, – старательно выговорил он те слова, которым его обучила Загляда. – Девочка Догада. Я возьму ее к отцу. Я вам заплачу.

В подтверждение своих слов он показал старухе серебряное кольцо у себя на пальце. Старуха выслушала его, посмотрела на кольцо, а потом опять что‑то сказала. Лейв в ответ мог только повторить свою речь еще раз. Теперь старуха закивала – видно, поняла – и вышла на крыльцо. Сделав Лейву знак идти за ней, она доковыляла до угла избы и показала на лес позади двора, махнула рукой в ту сторону. Лейв вопросительно приподнял брови.

– Там, там! – внушала ему старуха. – Туолла! Метсэ!

– Здесь ее нет, – проскрипел за спиной Лейва уже знакомый ему голос на северном языке. – Ее забрали к себе люди из лесного двора. Туда ехать еще.

Лейв обернулся. Тролль сидел на обрубке бревна перед избой.

– Ее забрали в другой дом? – спросил Лейв. – Почему?

– Потому что у здешних людей свои дети, а ее нечем кормить. А у людей в лесу нет детей, им нужна девочка, чтобы работать.

– Как туда доехать?

– Я отведу тебя.

Старуха, увидев тролля, не удивилась и не испугалась. Махнув рукой, словно сделала свое дело, она ушла назад в избу. А тролль перевернулся, как медвежонок, оказался на ногах и заковылял к лесу. На ходу он странно переваливался, должно быть, болела попавшая в ловушку нога. Лейв шел за ним, ведя на поводу своего коня. Несмотря на свое уродство, тролль двигался довольно быстро, и Лейву почти не приходилось умерять шаг.

Лейву казалось, что они идут на сплошную стену деревьев, но, когда они подошли ближе, меж деревьями наметился просвет и показалась узкая тропинка. Тролль семенил по ней, не оглядываясь и временами почти сливаясь с валунами, мхом, стволами деревьев, и Лейву было нелегко не потерять его из виду. То и дело ему приходилось наклоняться под ветками и обводить своего коня вокруг коряг. Чудской лес был полон непонятной угрозы. С каждым шагом викинг углублялся в этот враждебный ему мир, но выбора у него не было. Оставалось только надеяться, что тролль не отплатит ему злом за помощь и еду. Лейв был рад уже тому, что девочка не умерла тогда от лихорадки, а если она осталась жива, то есть надежда найти и вернуть ее.

Наконец они вышли на поляну. Впереди Лейв увидел тын из покосившихся бревен, на нескольких кольях висели бараньи и козьи черепа. Ворота были приоткрыты. Тролль подкрался к ним, здоровой рукой отвел створку и проскользнул внутрь. Вскоре он появился в щели между створками и поманил Лейва.

Лейв закинул узду на один из низких кольев тына и прошел за ворота вслед за троллем. Тот вскарабкался на крылечко избы с почерневшей соломой на крыше и поскребся в дверь. Лохматый пес выглядывал из‑за угла, прижав уши и тихо поскуливая, – он боялся тролля.

Дверь открылась, и на крыльцо вышел коренастый невысокий мужчина. Лицо его заросло бородой до самых глаз, и Лейв подумал, что и этот хозяин похож скорее на лесную нечисть, чем на живого человека.

При виде тролля лешак издал какое‑то приветственное восклицание, но тут взгляд его упал на Лейва. Вмиг лицо хозяина стало настороженным и враждебным, он шагнул назад, но Лейв развел руки в стороны в знак своих мирных намерений. Из оружия при нем были только меч и нож на поясе, копье и щит он оставил с конем за тыном. Увидев это движение и непокрытую голову гостя, хозяин задержался на крыльце и спросил что‑то у тролля. Тот принялся говорить по‑чудски; хозяин слушал его и разглядывал Лейва. Лейв ждал, чувствуя себя чужим и почти беспомощным в этом лесу и на этом дворе. Это было очень неприятно, но приходилось терпеть.

Дослушав, хозяин закричал что‑то в дом. Из‑за двери показалась женщина и тоже в испуге уставилась на Лейва. Хозяин принялся объяснять дело ей, а Лейв терпеливо ждал, рассматривая хозяев. Оба они были обуты в обтрепанные лапти из коры, одеты в рубахи из грубого некрашеного холста. Серо‑коричневое платье женщины было сколото на груди грубо сделанными железными застежками – не до красоты, а только чтобы держалось. Ожерелье между ними было из глиняных бусин, покрашенных в красный и желтый цвета. Головной ее платок и передник тоже были грубыми и не слишком чистыми. Лейв прислушивался к их разговору, но имя Догады ни разу не было названо. Он уже стал беспокоиться, не случилось ли с девочкой беды, но тут тролль повернулся к нему.

– Люди говорят, что отдадут тебе Хромушу, если ты заплатишь, – объявил он викингу. – Она много ест и мало работает, она им не нужна. Сколько ты можешь дать за нее?

Хозяева вглядывались в лицо викинга, ожидая его ответа. Их острые глаза уже заметили серебряную пряжку и наконечник его пояса, обручья на обоих запястьях, меч и нож, тоже стоившие немало. Но строгое лицо северного гостя говорило о том, что его трудно заставить заплатить больше, чем он сам собирается. Лейв знал цены на рабов: ребенок стоит половину цены взрослого – полмарки серебра или две словенских гривны. Хромота девочки делала цену еще меньше. А здесь, где люди кормятся от леса и реки и редко видят серебро, можно заплатить еще меньше, чем платят в городах.

Лейв вынул из кошеля на поясе три серебряные монеты – один арабский дирхем и два денария. Протянув на ладони одну монету хозяину, две другие он показал издалека. Мужчина осторожно взял у его денарий, казавшийся крохотной серебряной чешуйкой в его корявых неловких ладонях, и принялся рассматривать.

Лейв оказался прав в своих расчетах – такой монеты лесной хозяин еще не видел. Женщина вытянула шею, стараясь разглядеть дирхем в ладони Лейва, дернула мужа за рукав. Дирхем был вдвое больше денария и больше понравился ей. Лейв подал монету женщине. С жадностью схватив, она оглядела дирхем с обеих сторон, что‑то бормотала, качала головой, разглядывая непонятные переплетения рисунка, и приложила к своему глиняному ожерелью. Видно, монета ей понравилась, и она закивала головой. Мужчина и женщина обменялись несколькими словами, а потом хозяин протянул Лейву ладонь, а на второй руке показал три пальца. Лейв покачал головой.

– Девочка, – сказал он по‑словенски и вопросительно огляделся.

Хозяйка сказала что‑то и торопливо пошла со двора. Дирхем она крепко зажимала в ладони, как видно, решив никогда и ни за что не выпускать.

– Она в лесу, – пояснил Лейву тролль. – Пасет коз. Сейчас ее найдут. Но люди хотят не три такие блестящие ракушки, а три и еще одну.

– Сначала девочка, – сказал Лейв.

Хозяин показал ему на бревно под тыном, а сам сел на крылечко. Пускать чужака в дом он, видно, боялся. Хотя, как подумал Лейв, взять у него все равно было бы нечего.

Издалека долетал пронзительный голос хозяйки – она звала девочку. Через некоторое время за тыном послышалось тонкое блеяние, и в ворота вбежали одна за другой три серые козы. За ними шла хозяйка с хворостиной в руке. Она посмотрела на Лейва, махнула рукой куда‑то за ворота и погнала коз в хлев.

Лейв встал и вышел за ворота. И увидел девочку. Сильно хромая, она шла через поляну к воротам. Из‑за хромоты она и отстала от хозяйки. Еще раньше она заметила возле ворот чужого коня с круглым щитом возле седла и прислоненное к тыну копье. А когда вдруг рядом с конем появился высокий светловолосый человек, девочка остановилась и стала его рассматривать.

В первый миг Лейв не узнал ее. Он помнил, какой она была прошлым летом, но время сильно изменило ее. Она стала чуть выше ростом, но сильно похудела. Ее лицо было бледным, на щеках вместо румянца была серая зола. Худые исцарапанные руки и ноги виднелись из грубой рубахи с короткими рукавами и обтрепанным подолом. На боку рубаха была порвана, но не зашита, а стянута тонким прутиком. Давно немытые, спутанные волосы бесцветными прядями выбивались из тонкой косички и висели по сторонам лица с огромными, как теперь казалось, глазами.

Сначала она смотрела на Лейва безразлично, а потом на лице ее вдруг отразился ужас. Самое страшное в жизни воспоминание вызвал в ее памяти этот высокий сильный человек с прямыми чертами лица и светлыми волосами. Взгляд этих глубоко посаженных стальных глаз был для нее как удар ножа. Слабо вскрикнув, девочка повернулась, словно хотела убежать, но упала и осталась сидеть, сжавшись в комочек и спрятав лицо в грязных ладонях. Она была похожа на маленького испуганного зайчонка, и этот ее крик и ужас вдруг пронзили болью душу Лейва. Новое чувство, которого он никогда прежде не испытывал, – острая жалость к слабому и беспомощному существу – перевернуло его сердце, и он торопливо направился к ней.

Хозяин позади него выскочил из ворот, испугавшись, как бы гость не увез девочку, не заплатив остатка, и на всякий случай схватил повод его коня. А Лейв опустился на колени возле девочки и осторожно прикоснулся к ее плечу.

– Догада! – тихо позвал он, словно боялся и голосом ранить ее. – Догада!

Девочка приподняла голову, из‑под пальцев показались ее глаза. Она боялась варягов больше огня, но от этого человека она нежданно услышала свое имя. Это казалось чудом – имя, которым звали ее отец и мать и которое навеки умерло вместе с ними, теперь ожило в устах варяга. Он был похож на убийцу ее родителей, но глаза его смотрели на девочку не с жестоким безразличием, как у тех, в Ладоге, а с тревогой и участием. Слишком давно она не видела тепла в человеческих глазах, и сейчас не верила всему, что с ней происходит.

– Догада, – еще раз повторил Лейв, позабыв все русские слова и стараясь в одно это слово вложить все, что хотел бы сказать ей. На память ему пришло славянское название Альдейгьи, и он старательно выговорил:.

– Ладога, ты понимаешь? Ладога. – И показал рукой на юг, туда, где лежал за лесами ее родной город.

Девочка молчала и не сводила с него глаз, но вместо ужаса в них застыло потрясение. Лейв осторожно помог ей встать, но побоялся, что она не устоит на ногах. Тогда он взял ее на руки, – она показалась ему легкой, как щенок, – отнес к своему коню и посадил на седло. Девочка уцепилась за гриву, а Лейв протянул хозяину три монеты. Он больше не спорил о цене, он только хотел поскорее уехать отсюда и увезти девочку. Хозяин взял монеты и унес за ворота, торопясь их спрятать, пока гость не передумал. Не оглянувшись больше на лесной двор, Лейв взял свое копье и отцепил повод от тына.

Из ворот появился тролль. Его лицо было искажено уродливой усмешкой.

– Идем назад, – похихикивая, сказал он Лейву и засеменил обратно в лес.

Лейв пошел за ним, ведя на поводу коня и то и дело оглядываясь на девочку.

Они выбрались из леса снова на берег Невы, и тролль сел на землю. Лейв вынул из мешка кусок хлеба и вареную репу и подал девочке.

– Скажи ей, что я отвезу ее домой, – попросил он тролля, пока девочка ела. – Пусть она знает, что ее отец жив и через день она будет у него.

Тролль хихикнул и обратился к девочке. Он говорил по‑чудски, но девочка слушала и, видимо, понимала, даже на время перестала жевать. Потом она перевела взгляд на Лейва и медленно покачала головой.

– Она не верит, – сказал тролль. – Вы убили ее отца вместе с другими родичами.

– Ее отец жив, я видел его день назад. И мы с ним договорились, что я привезу ее к нему.

Тролль снова заговорил, девочка слушала, снова принявшись за еду, и на лице ее не отражалось радости. Она не верила, что после всего горя и страданий, которые на нее обрушились, она снова вернется домой и заживет среди родичей, которых привыкла считать навсегда потерянными.

– Спасибо тебе за то, что ты помог мне, – сказал Лейв троллю. – Что тебе дать – еды или серебра?

– Отдай мне твой нож, – сказал тролль. – Он мне очень нравится.

Лейв отстегнул от пояса нож в кожаных ножнах и с красивой бронзовой рукоятью и подал его троллю. Тот схватил нож и мигом спрятал куда‑то под одежду. Лейв в душе удивился, что нечисть не боится острого железа, как положено всему их роду. Но тролль уже мало занимал его. Посадив девочку перед седлом, он сел на коня, подобрал поводья и поехал по тропинке назад к Нево‑озеру. Обернувшись, он в последний раз посмотрел на тролля: тот взобрался на большой гранитный валун и бормотал что‑то.

– Не попадай больше в ловушки! – пожелал ему Лейв на прощание.

– А ты больше не ходи в походы на мирных людей! – проскрипел тролль ему вслед.

Догада тоже обернулась и посмотрела в лицо Лейву. Он встревожился, что она его все‑таки узнает, но девочка рассматривала его так, словно видела впервые.

– Это Кочережка, – сказала она по‑словенски, кивая назад, где остался тролль. – Его так зовут. Он когда маленький был, мать не слушал и убежал в лес, а его там леший поймал и всего искочережил. Он никому зла не делает, хоть и страшный. А теперь он в лесу лешего подстережет и твоим ножом ему голову отрежет.

Лейв не понял ее слов, но был рад, что она хочет разговаривать с ним.

– Все будет хорошо,