Ты ‑ это то

В течение первого тысячелетия до н. э. одновременно шли два процесса: внешняя обрядовая жизнь костенела, мертвела, теряла свою поэтичность; внутренняя духовная жизнь образованной части высших варн (брахманов и кшатриев) углублялась, открывала новые горизонты. Место хоровода занимает «праздник, который всегда с тобой», внутренний праздник.

Часть брахманов, вырастивших детей и внуков, по традиции уходила в лес и проводила последние годы жизни в созерцании и размышлении о смысле ведических образов. В таких лесных обителях жаждущие знаний могли изучить и частные науки, связанные с пониманием Вед: грамматику, риторику, логику, астрологию и прочие. Однако высшим считалось знание о жизни в целом, о смысле жизни. Разговоры мудрецов запоминались и постепенно сложились в книги, упанишады (буквально – «сидеть около», т. е. рядом с учителем, у его ног). Древнейшие упанишады датируются VIII–VI веками до н. э.

В упанишад ах есть элементы физиологии, психологии, интересные попытки классификации мифологических представлений, важные для Развития формы научного описания мира. Есть черты наивного реализма'‑ Например, пища считается одним из начал бытия и окружена поклонением. Но главное в упанишад ах – подход к пониманию бытия как единого целого.

Всякое другое, частное знание рассматривается мудрецами как второсортное. В одной из упанишад отец спрашивает сына, проучившегося двенадцать лет и выучившего все, что можно было выучить: «Шве‑такету, дорогой, раз ты столь самодоволен, мнишь себя ученым и горд, то спросил ли ты о том наставлении, благодаря которому неуслышанное становится услышанным, незамеченное – замеченным, неузнанное – узнанным?» – «Что же это за наставление, почтенный?»

«Подобно тому, дорогой, как по одному комку глины узнается все, сделанное из глины, видоизменение лишь имя, основанное на словах, действительное же – глина... Таково, дорогой, и это наставление».

«Поистине, те почтенные учителя не знали этого», – признается Шветакету.

И тогда отец раскрывает ему высшее знание: «Вначале, дорогой, все это было Сущим, одним, без второго...».

Самое главное знание – это знание о том, что все в мире не чужое друг другу, не отдельное. Как капли воды, брызжущей в фонтане, являются отдельными каплями только короткий миг всплеска, но суть их, общая всем – вода; как все предметы, вышедшие из рук мастера, сделаны из одного и того же материала мыслью одного художника, – так все живое на земле родственно друг другу, имеет общую основу.

«И эта тонкая сущность, – продолжает учить отец, – основа всего существующего. То – действительность, То – Атман, и ты – это То, Шветакету!» (Чхандогья‑упанишада).

Атман – слово очень широкого значения: основа индивидуальной души, дыхание, душа мира, символ единства вселенной и человека. В Евангелии мысль о чем‑то близком выражена словами Иисуса: «Я и Отец – одно». Здесь, впрочем, мудрый отец говорит сыну о единстве, которое заложено в природе человека, но еще не раскрыто и должно быть раскрыто, осуществлено, осознано.

В ранних упанишадах термины «Атман» и «Брахман» употребляются иногда безо всякого соподчинения, как синонимы. Впоследствии за словом «Брахман» утвердилось значение, соответствующее сути жизни, единству бытия, существующего независимо от человека; за словом «Атман» – понятие о внутреннем духовном зеркале, которое отражает Брахмана и сливается с ним. Мысль о единстве приобрела форму тождества Атмана и Брахмана («Атман есть Брахман»)'. Но как бы ни менялись термины, основная тема упанишад остается одной и той же: подвести к пониманию единства мира, приблизить его к пониманию слушателя, сделать ощутимым.

В самой древней из упанишад, «Брихадараньяке», есть рассуждение, очень напоминающее легенду об Аврааме: брахман‑учитель объясняет ученику, что (или кого) надо почитать как высшее божество, Брахмана. «Того, который в солнце, я почитаю, как Брахмана», – говорит учитель. Но ученик оказывается проницательнее своего учителя и отвечает: «Нет, не говори мне о нем; я почитаю его, как главу всех существ, как царя...», но это – не Брахман. Учитель предлагает почтить луну – и опять ученик отвечает: «Нет, не говори мне о ней...». Учитель перечисляет пространство, ветер, воду, звуки, тень. И каждый раз ученик восхваляет их, но отказывается признать в них Брахмана. В конце концов учитель‑брахман просит ученика‑кшатрия переменяться ролями и поучить его. Тогда ученик говорит, что Брахман (или Атман) не ограничивается ни одним предметом, ни одним существом. Это все – не То. То – это некая мировая целостность. «Тот, кто, находясь во всех существах, отличен от всех существ, кого все существа не знают, чье тело – все существа, кто изнутри правит всеми существами – это твой Атман, внутренний правитель, бессмертный».

Подобно тому, как он находится во всех существах мира, так он находится во всех частях тела, отличаясь от каждой из них, – сущность всех сущностей, качество всех качеств. Что, находясь в глазу, отлично от глаза, находясь в коже – отлично от кожи; находясь в теле – отлично от тела? Зрение, одухотворяющее глаз, делающее его живым, – согласно упанишадам, находится в глазу и в то же время не является самим глазом. Осязание, одухотворяя кожу, все же не является кожей. Жизнь, находящаяся внутри тела и одухотворяющая тело, не является телом и т. д. Так мы приходим к пониманию Атмана. Речь не идет о каком‑то новом предмете, неощутимом, увеличивающем бесчисленный ряд ощутимых предметов. Что‑то качественно иное должно пересечь этот ряд, эту линию и создать вместе с ней фигуру – целостность.

Подобно птице над башней, кружится разговор упанишад над образом Атмана. Вот другой мудрец беседует с царем (приводим их разговор в сокращении):

– Какой свет имеет человек?

– Свет солнца, о царь!

– Когда солнце зашло, какой свет имеет человек?

– Луна служит ему светом.

– А когда зашли солнце и луна?

– Огонь служит ему светом.

– А когда зашло солнце, зашла луна и погас огонь, что служит ему светом?

– Речь служит ему светом... Поистине, царь, человек идет туда, где произносится речь, пусть даже там нельзя различить и собственной руки.

– А когда солнце зашло, зашла луна, погас огонь и замолкла речь, какой свет имеет человек? Что остается человеку в полном молчании, без мелькающих образов вещей, без слов даже, наедине с самим собой? Есть ли внутри него творческий источник жизни, или он зависит целиком от окружающего и не имеет опоры в самом себе?

Индийская философия говорит, что этот источник есть. Если образы внешнего мира не только мелькают на поверхности, развлекая ум, а проникают в глубь души, заходят туда, как солнце в море, тогда они потом взойдут новым внутренним образом, и это будет подлинная духовная жизнь. Атман – творческая суть души. Можно потерять все вещи, но если душа жива и глубока, она вновь создаст их. Если нет света вовне, его можно зажечь изнутри. «Атман служит ему светом, – отвечает мудрец на последний вопрос царя. Кто этот Атман? – Он... состоящий из познания, находящийся среди чувств, свет внутри сердца». «Там не бывает водоемов, лотосовых прудов, рек, но он творит водоемы, лотосовые пруды, реки. Ведь он – творец». И мудрец читает царю стихи:

Над уснувшим телом бодрствует бессонный.

В безграничном мире совершая путь,

Искупавшись в блеске, в блеск преображенный, Одинокий лебедь, золотая суть.

Покидая землю, из гнезда уходит,

Обогрев дыханьем темный дом пустой,

Плавает бессмертный в высоте, в свободе –

Одинокий лебедь, промельк золотой.

В синем царстве Брамы облачную стаю Образов без счета он творит, смеясь.

Радостно играет, весь простор сплетая В золотых узорах трепетную вязь.

Люди видят блики, волны и алмазы,

Только сам Великий вечно скрыт от глаза.

(Перевод 3. Миркиной)

Это образ живой, говорящий сердцу. Однако образ – лишь намек, лишь один поворот луча. Ученик должен понять, что образ не исчерпывает того, что не вмещается ни в какие образы, – бесконечности. А ученики все время пытаются схватить эту «золотую суть» руками, как реального лебедя. И тогда мудрецы придумывают другой ход: вместо того чтобы определять Атман положительно, говорить, чем он является, они определяют его отрицательно – говорят, чем он не является. «О нем можно сказать так: “Не это! Не это!”. Высший образ – словно огненное пламя, словно белый лотос, словно внезапная молния. И вот наставление: Не это! Не это! Ибо не существует другого обозначения, кроме “не это!”» (Брихадараньяка).

Итак, Атман и «То», и «не это». Сколько бы слов ни говорилось, они могут только подвести к познанию целостной истины, но никогда не раскроют ее, как слова о музыке не раскроют музыку.

Упанишады со священным трепетом относятся ко всему живому. Каждое существо достойно уважения и почитания, если живет не для себя, обособленно от всего мира, а для своего великого «Я», которое тождественно Брахману, в котором ты един со всеми другими существами и которое одно и есть реальность. Но все, останавливающееся на поверхности, на своем маленьком «я» – нереально, принадлежит к царству иллюзий.

Высшая реальность иногда раскрывается только в самые напряженные минуты, лицом к лицу со смертью. В «Катхе‑упанишаде» мальчик Начикетас получает знание этой реальности от бога смерти Ямы. Когда он отверг все вещи, когда он почувствовал, что смысл жизни не в богатстве, не в юности, не в красоте женской, тогда бог смерти рассказывает ему об Атмане, которого надо открыть в самом себе. «Этот Атман не постигается ни толкованием, ни разумом, ни тщательным изучением; кого изберет он, тем он и постигается, тому этот Атман и открывает свою природу».

В упанишадах нет никакого бессмертия индивидуальной души. Но смысл жизни бессмертен, и человек, достигший его, побеждает смерть, становится свободным от страха смерти.

Таково это учение, сложившееся в Индии в середине I тысячелетия до н. э.

Глава седьмая

Татхагата (буддизм)