Брахман

Веды создавались на протяжении двух тысяч лет. Естественно, что они далеко не однородны. Возникла письменность, складывались науки. Общество и культура расслаивались. Образованный человек теряет детски‑непосредственное поэтическое чувство, непосредственную веру в священность жизни, которая просвечивает в древнейших гимнах. Появляется романтическое томление по вере, немыслимое, когда не было сомнения: «Пусть придет к нам вера утром, вера в полдень, вера на заходе солнца. О Вера (бог веры), одари нас верой!» (Ригведа). Человек сомневается, ищет новые ответы на новые вопросы, ищет философское обоснование того, что раньше просто «чуялось сердцем». Развивается абстрактная мысль, и старые боги стихий дают место рядом с собой новым богам, богам‑понятиям: Вере, Слову, Брахману (слово «брахман» в древнейшие времена означало сразу несколько понятий: жертвенный помост, жреца, совершающего молебен, молитвенное воодушевление, экстаз. Постепенно некоторые значения отпали, и сохранились два: жрец и то Единое, с которым он соединяется в молитве). Все более акцентируется духовная сущность явлений, а не их зримые чувственные облики. Образ Агни углубляется. В новых гимнах Агни – это внутренний огонь, пламя без дыма, дающее новый смысл жизни. Но эти утонченные образы‑понятия все менее и менее доступны широким кругам. Жрец становится монополистом духовного творчества, посредником между темными людьми и богом.

Когда‑то поэт‑священник заражал своим поэтическим восторгом перед жизнью всех и заставлял всех непосредственно ощущать ее священность и чудесность. Теперь профессионал‑жрец вовсе не делает всех участниками своего «разговора с богом». Он один совершает таинственный обряд, а прочим может объявить лишь «волю богов». Сословное деление общества становится священным. Возникает предание, что брахманы созданы из головы первосущества, кшатрии (воины) – из его рук, вайшьи (крестьяне, ремесленники) – из бедер, шудры (слуги, рабы) – из ступней. Практически Индия дробится на сотни джати (каст), взаимное положение которых не совсем ясно и во многом определяется фактическим влиянием данной касты (например, племена завоевателей, вторгавшихся в Индию, приобретали статус кшатриев). Но верхний ярус в общественной иерархии закрепляется за брахманами и нижний – за неприкасаемыми, потомками нарушителей кастовых законов*.

Нет больше единого народа, для которого жертвенный костер становится общим праздником. В десятой, последней части Ригведы встречаются стихи, явно не предназначенные для всенародного обряда, слишком сложные, отвлеченные. Это философская лирика в самом точном смысле слова: «Тогда не было ни существующего, ни несуществующего, ни царства црздуха, ни неба над ним. Нечто единое, бездыханное – дышало... Боги пришли позже, чем это сотворение мира. Кто же знает, как оно совершилось? Тот, чей взгляд взирал на мир с высоты неба, он поистине знал это. А может быть, и он не знал?» (Ргв. X, 129).

Религия Вед постепенно приходит к концу. Она видоизменяется и расслаивается: с одной стороны, становится более философски утонченной и духовной, с другой – замораживается внешняя форма обряда. Обряд костенеет, становится мертвенным. He‑брахманы участвуют в священнодействии только пассивно, как зрители, постепенно переставая понимать священный язык (санскрит), не имея права самостоятельного толкования обрядовых символов.

Эту тенденцию, это стремление к замкнутой религии жрецов, ведущих за собой слепое стадо, а иногда и всю эпоху древнего обрядове‑рия называют брахманизмом.

До сих пор мы говорили о широте индийской мысли, о необычайной терпимости, об умении не привязывать всю истину к одному знаку или имени. Все это так. Но глубоко терпимая в вопросах понимания высших символов, Индия послеведического периода проявляет поразительную нетерпимость там, где европейские религии, религии «не от мира сего», вполне терпимы – в охране общественных перегородок.

Религия брахманов закрепляет кастовый строй. И верность свад‑харме (долгу своей касты) становится ее главным принципом; можно отбрасывать старых богов и создавать новых, можно описывать истину разными именами, можно считать богов, в которых верит народ, призраками, созданными невежеством, но нельзя пообедать за одним столом с неприкасаемым.