Ист‑Сайд, Манхэттен. Ли Нельсон едва поспевала за доктором Кларком

13:32

Ли Нельсон едва поспевала за доктором Кларком. Босс давал указания и ей, и интернам, которые переводили пациентов в другие палаты. На первом этаже, в отделении экстренной медицинской помощи, было решено обустроить изолятор.

– Мы связались с Центром контроля заболеваний в Олбани, – сказал доктор Кларк. – Они занимаются штаб‑квартирой ООН. По‑видимому, заражение началось оттуда.

– Точно. Русская, очевидно, была делегатом на этой конференции.

– Мы сделаем кесарево сечение в отделении экстренной медицинской помощи и вернем мать и ребенка в изолятор на третьем этаже. Новорожденный останется в саморегулируемом инкубаторе, а мать придется держать привязанной к кровати.

– Да, сэр.

– Антибиотики помогли?

– Нет, сэр. Пока нет. Холодные компрессы снижают жар, но незначительно. Когда ребенок родится, мы вколем матери морфин.

– Нет. Пусть остается в сознании. Центр контроля заболеваний хочет, чтобы мы расспросили ее о том, с кем она контактировала, в какие здания входила… Это поручение вам, доктор Нельсон. Узнайте все, что сможете. Ребята из центра уверяют, что смогут сдержать распространение этой заразы, но это чушь собачья. Федералы перекрыли все пути с острова. Я приказал принести со склада все имеющиеся в наличии костюмы биологической защиты и распорядился, чтобы Майерс все тут хорошенько продезинфицировал. Готовьтесь к худшему, Ли. У нас впереди – долгая ночь.

Старик вошел в отделение неотложной помощи. Спокойствие на его лице резко контрастировало с хаосом, царившим вокруг. Пройдя мимо толпившихся у стойки регистратора людей, он направился к лифтам. На каталках вдоль стен стонали больные, а растерявшиеся интерны не могли добиться, что делать, у не менее растерянных медсестер. У ряда лифтов старик нажал кнопку «Вверх».

Первым приехал средний лифт. Его двери открылись. Внутри кабинки стояли администратор больницы и три интерна в хирургических халатах, резиновых перчатках и матерчатых масках на лицах. Они толкали перед собой обернутые прозрачным пластиком носилки‑каталку, на которых лежала бледная, как привидение, беременная женщина. Запястья и лодыжки больной были привязаны к перилам фиксирующими ремнями.

– Сэр! Пожалуйста, отойдите в сторону.

Мэри Луиза Клипот открыла впалые глаза и посмотрела на старика. Он помахал ей рукой и шагнул в кабинку лифта.

– Эй! Пай‑мальчик! Тебе звонят. Не знаю, кто… Может, твоя старушка, а может, давалка, с которой ты зависал прошлой ночью.

Патрик Шеперд схватил трубку телефонного аппарата.

– Извини, детка. Это один парень из команды так по‑глупому шутит. Как твой папа?

– Плохо. Рак распространился на лимфатические узлы. Врачи говорят: он долго не проживет.

Слезы покатились по щекам Шепа.

– Понятно. Я возвращаюсь домой.

– Папа сказал, чтобы ты не приезжал. Он не шутит. Если покинешь команду сейчас, ты загубишь свою карьеру.

– Меня это не волнует, – сказал Патрик.

– А его волнует! Когда он приходит в себя, то только о тебе и говорит. Как там Шеп? Он играл сегодня? И как он играл?

Патрик оглядел коридор, удостоверяясь, что его никто не подслушивает.

– Если честно, то тут полный отстой. В команде низшей лиги полно восемнадцатилетних доминиканцев, которые и двух слов по‑английски связать не могут. В основном – полные отморозки. Такое чувство, что они только вчера приплыли к нам со своего задрипанного острова. Честно говоря, мне ужасно одиноко. Я скучаю по тебе и нашей дочурке.

– Мы скоро увидимся, – успокоила его любимая. – Как соревнование?

– Хреново. У некоторых парней стероиды лезут из ушей.

– Даже не думай об этом!

– А если это мой единственный шанс пробиться в высшую лигу?

– Патрик!

– Детка! Я – никому не известный новичок из университетской команды Ратджерса. Мне платят каких‑то полторы штуки баксов. Пару иголок, и я клянусь, что смогу добавить по крайней мере еще четыре мили в час к своей быстрой подаче.

– Никаких стероидов. Обещай мне, дорогой.

– Ладно. Я обещаю, – сдался Патрик.

– Когда твоя следующая игра?

– В среду вечером.

– Помни, чему учил тебя папа. Не бросай мяч до тех пор, пока мысленно не проследишь траекторию его полета. После первой неудачи бэттера не улыбайся, никак не проявляй свои эмоции. Будь Человеком‑льдом. Шеп! Ты меня слышишь?

– Извини… Я не могу мыслить ясно, зная, какая беда случилась с твоим папой… не видя тебя и нашу девочку… Мне кажется, что в сердце у меня словно образовалась дыра…

– Перестань, Шеп. Не скули. Не строй из себя жертву несправедливого мира.

– Он не просто мой тренер, твой папа заменил мне отца.

– Ты попрощался с ним три недели назад. Мы все знали, к чему идет дело. Мы его уже оплакали. Если ты хочешь воздать моему отцу по заслугам, докажи, что он не зря провел жизнь, обучая тебя хитростям бейсбола. И не забудь: я не выйду за тебя замуж до тех пор, пока ты не пробьешься в высшую лигу.

– О'кей, крутая девчонка!

– Ты думаешь, я шучу?

– Мы родные души. Ты не сможешь бросить меня просто так.

– Договор есть договор, – упорствовала любимая. – Если ты бросишь сейчас команду или начнешь колоться стероидами, я тотчас же заберу дочь и уеду.

– Зачем ты так со мной?

– Потому что папа слишком болен и не может лично наставить тебя на путь истинный. Потому что в день, когда ты узнал о моей беременности, мы выработали план действий. Ты должен добиться успеха, Шеп. Не отступай теперь. Мы на тебя надеемся.

Патрик Шеперд, борясь с удушьем, приподнялся в кровати. По лбу и спине градом катился пот. Пребывая на грани истерики, мужчина пытался понять, где он находится.

– Должно быть, вам приснился плохой сон?

Вздрогнув от неожиданности, Патрик обернулся.

Старик сидел, откинувшись на спинку стула, и пристально смотрел на ветерана. Длинная грива седых волос, стянутая на затылке, спускалась вниз «конским хвостом», длина которого достигала добрых шести дюймов. Загорелый лоб. Усы. Аккуратно подстриженная борода обрамляла челюсть, опускаясь до адамова яблока. Голубые глаза за стеклами очков бордового цвета светились добротой и любознательностью. На старике были потрепанные голубые джинсы и коричневые треккинговые ботинки. Серый шерстяной свитер грубой вязки поверх черной футболки обтягивал маленькое брюшко. Внешне незнакомец походил на гитариста и вокалиста группы «Благодарный мертвец» («The Grateful Dead») Джерри Гарсия, если бы, конечно, тот дожил до семидесяти лет.

– Кто вы? Что вы делаете в моей палате? – спросил Патрик у незнакомца.

– Ваш друг прислал меня поговорить с вами. Кажется, вам нужна помощь. Кстати, кто такая Триш?

– Триш? – переспросил ветеран.

– Вы выкрикивали ее имя.

– Вам послышалось. Я мог выкрикивать имя Беатрисы. Она… была моей женой. Вас прислал де Борн? Вы психиатр?

Старик улыбнулся.

– Что, моя внешность не отвечает вашим чаяниям? – поинтересовался он.

– Вы похожи скорее на человека, сбежавшего из шестидесятых, чем на психиатра.

– А как, по‑вашему, должен выглядеть психиатр?

– Не знаю. Более… мозговитым.

– К сожалению, я такой, какой есть. Вы считаете, мне стоит сбрить бороду?

– Старина, – ответил Патрик, – меня не волнует, как вы выглядите. Просто я хочу, чтобы между нами не было недосказанности. Де Борн мне не приятель. Просто он хочет использовать меня в новой рекламной кампании, направленной на привлечение добровольцев в армию. Сразу заявляю: я не собираюсь в этом участвовать.

– Хорошо, – ответил старик.

– Хорошо? И все? – удивился Патрик.

– Ну… Мы, конечно, можем вас немного помучить, но я всегда был сторонником свободы воли.

– Де Борн вам не заплатит, если я не приму его предложение.

– Давайте не будем беспокоиться о реакции де Борна. Все, что вы мне скажете, останется между нами. Таковы правила.

– Не все так просто, – сказал Патрик. – Он может сделать так, чтобы я не увиделся со своей семьей.

Шеп соскользнул с кровати и правой рукой стащил с себя пропитанную потом футболку. С протезом он пока осторожничал.

– Он что, помешал вам увидеться с семьей? – спросил старик.

– Ну… пока нет…

– Тогда почему вы с ними не увидитесь?

– Ну… раньше я считал, что не готов.

– А сейчас готовы?

– Да, – ответил Патрик.

– Хорошо. Вы давно их не видели?

– Очень давно. Лет одиннадцать… Я точно не помню…

– Тогда зачем вообще встречаться с ними? Зачем бередить старые раны?

Психиатр взял со стола книгу Данте «Божественная комедия» в кожаном переплете и небрежно пролистал загнутые то тут, то там страницы.

– Старые раны… Они – моя семья. Я недавно узнал, что они сейчас живут здесь… на Манхэттене…

– Вам не кажется, что вы сами отдалились от своей семьи? Одиннадцать лет, как‑никак, огромный срок. Как ваш психиатр, я бы сказал: настало время принимать решения…

– Вы – не мой психиатр и… положите, пожалуйста, книгу на место. Если хотите почитать Данте, возьмите книгу в библиотеке.

– Я уже читал Данте, – сказал старик и, перевернув книгу, прочитал вслух краткое изложение. – «Божественная комедия» написана Данте Алигьери в период с 1308 по 1321 год и считается одним из величайших произведений мировой литературы. Поэма состоит из трех частей: «Ад», «Чистилище» и «Рай». В «Аде» описывается путешествие Данте по девяти кругам ада. «Божественная комедия» в аллегорической форме изображает путешествие человеческой души к Богу, а в «Аде» дается картина распознавания и неприятия порока…

Патрик вырвал книгу из рук психиатра.

– Я знаю, о чем здесь написано. Я прочел эту поэму столько раз, что почти выучил ее наизусть.

– И вы согласны с выводами, к которым пришел автор? – спросил психиатр.

– С какими выводами?

– Что грешник обречен после смерти на страдания без малейшей надежды на спасение.

– Я католик и я… верю в это, – подумав, произнес Патрик. Затем он спросил: – А вы во что верите?.. Мне просто интересно…

– Я убежден, что искупление можно заслужить даже в последние минуты жизни.

– Вы не верите, что Бог наказывает грешников? – спросил Шеп.

– Каждая душа должна очиститься перед тем, как она сможет двигаться вперед… но наказания… Я предпочитаю говорить о «помехах». Они подталкивают людей на путь божественного света.

– Вы говорите, как гуру новой волны, – пошутил Патрик. – К какому вероисповеданию вы относитесь?

– По правде говоря, я не являюсь приверженцем ни одной из существующих конфессий.

– Значит, вы не верите в Бога?

– Я этого не говорил. Просто я не верю, что познание Творца возможно через посредничество других людей. А вы? Вы верите в Бога?

Патрик хмыкнул.

– Я верю, что Бог заснул, сидя за рулем. Он бесполезен, как соски быка. Я не верю в него. Этот парень еще больший неудачник, чем я сам.

– Вы вините Бога в том, что потеряли руку? – спросил старик.

– Я виню Бога за этот мир. Кругом зло и страдания. Сейчас мы участвуем в двух войнах. Третья вот‑вот начнется. Люди голодают, умирают от рака…

– Вы правы. Долой Бога! Если бы Он существовал, то давно бы разобрался со всем этим свинством, смел бы все к чертям собачьим. Ленивый ублюдок!

– Да… нет… Я не о том… Что‑то неправильно в нас самих… Зачем нам дана свобода воли?

– Но вы ведь вините Бога за то, как сложилась ваша жизнь?

– Нет. Я виню Его за то, что Он лишил меня семьи, – ответил Патрик.

– Но вы ведь сказали мне, что сейчас они в Нью‑Йорке.

– Да… но…

– Вас запирают на ночь?

– Нет.

– Тогда идите и найдите свою жену и ребенка. Перестаньте строить из себя жертву.

Кровь отхлынула от лица Патрика.

– Что вы сейчас сказали?

– То, что вы слышали.

– Вы думаете, это легко? – спросил Шеп.

Он сидел на краю кровати. Нервное беспокойство вернулось. Кожа чесалась в местах крепления протеза к руке. Мужчина нервно подергал своими искусственными пальцами.

– Есть кое‑что… в моей голове…

– А‑а‑а… Вы о ночных кошмарах? – спросил психиатр.

– Ну‑у… вы настоящий гений. Да… ночные кошмары, но о них я вам рассказывать не хочу.

– Вы тут босс, – сказал старик.

Откинувшись на спинку стула, он вновь взял в руки книгу Данте.

– Занимательное чтение, – сказал психиатр. – Мне нравятся книги о вызовах, бросаемых человеческому духу.

– В «Аде» пишется о справедливости и наказании грешников.

– И снова мы возвращаемся к Богу, который заснул, сидя за рулем?

– Я принимал участие в настоящей войне. Я видел, как страдали безвинные люди. Почему в мире столько ненависти? Почему столько бессмысленного насилия и жадности? Откуда этот упадок? В мире нет справедливости, поэтому в нем царит зло.

– Вы хотите справедливости или счастья? – спросил психиатр.

– Справедливость принесла бы мне счастье. Если Бог есть, то возникает вопрос: «Почему Он позволяет плохим людям процветать, когда хорошие люди страдают?»

– Вы считаете себя хорошим человеком? – спросил старик.

– Нет.

– Вы страдаете?

– Да.

– Мои поздравления. На свете все же есть справедливость. Теперь вы можете быть счастливы.

– Чушь! – воскликнул Патрик. – Вы просто не хотите меня понять.

– Я вас прекрасно понимаю. Вы хотите, чтобы Господь наказывал грешника немедленно, стоит ему совершить что‑нибудь плохое. Но из этого ничего хорошего не получилось бы. Вы когда‑нибудь видели, как дрессируют животных? Когда зверь исполняет то, чего от него хотят, дрессировщик дает ему угощение. Если же животное не слушается, его бьют электрошоком. Здесь проблема свободы воли и сопротивления искушениям, которые побуждают людей совершать зло. Надо сдерживать собственное эго. Человеческое эго – вот настоящий Сатана. Сатана – умен. Он временем разделяет причины и последствия так, что нам трудно проследить за тем, как вознаграждаются хорошие поступки и наказываются плохие.

– Ладно. Но наказание, как я понял, рано или поздно настигнет грешника. На войне я совершал поступки, которые казались оправданными. Теперь же, по прошествии времени, я не уверен в этом. Понесу ли я наказание?

– Давайте расставим все точки над «i». Грех – это всегда грех. Нельзя оправдать войной убийство или изнасилование. Без истинного правосудия, – я не имею в виду огонь и серу Данте, – без очищения ни одна человеческая душа не может вернуться к свету. Но для многих очищение – болезненный процесс.

– Вы все время говорите о каком‑то свете, – сказал Патрик.

– Мои извинения. Под светом я понимаю свет, исходящий от нашего Создателя, безграничность, чувство полного удовлетворения.

– Вы говорите о рае?

– Не стоит упрощать, но вы, в принципе, правы, – ответил психиатр.

Шеп обдумал услышанное.

– Что делать, когда зло повсюду? Что делать, когда каждый ваш выбор неправилен, и вы ничего с этим поделать не можете?

– Когда зло достигает критической массы, оно распространяется по свету подобно чуме и мешает доступу Божественного света. Тогда даже невинные страдают в грядущем массовом очищении, которое по безжалостности превосходит даже творимые злом беды. Вы ведь помните о Ное? Вы помните о Содоме и Гоморре? Впрочем, эти массовые очищения имели место до того, как Бог, по вашим словам, заснул за рулем.

Шеп не ответил. Он смотрел на левое запястье старика. Рукав свитера задрался, открывая вытатуированный на внутренней стороне ряд цифр.

– Вы были в нацистском лагере смерти? – спросил он старика.

– Да.

Глаза Патрика от удивления округлились.

– Я тоже видел зло, – сказал он.

– Верю, сынок.

– Я совершал ужасные поступки.

– Поступки, которые ваша жена никогда бы не одобрила? – спросил психиатр.

– Да.

– И теперь вы хотите с ней помириться?

– И вернуть дочь. Она забрала мою дочь. Я очень скучаю по ним обеим.

– Почему вы уверены, что ваша жена захочет вас видеть?

– Потому что мы – родственные души.

Старик вздохнул.

– Родственные души… Слишком сильно сказано, мой друг. Вы когда‑нибудь задумывались над тем, что это значит? Родственные души – это две половинки некогда единой души, разделенной Богом.

– Я никогда прежде не слышал об этом.

– Это часть древней мудрости, которая предшествовала религии. Воссоединение родственных душ – благословенное событие, но не в вашем случае. Родственные души не могут воссоединиться до тех пор, пока обе души не исполнят свой тиккун…[33]свое духовное исправление. А вы, мой друг, далеки от этого.

Старик поднялся, чтобы идти.

– Эй, док, одну минуточку. Я передумал. Мне нужна ваша помощь. Скажите, что я должен сделать, чтобы воссоединиться с моей любимой, и я сделаю это.

– Все в этой жизни имеет причины и последствия. Исправьте причины, и вы исправите последствия.

– И что это значит, черт побери? – вспылил Патрик. – Это она бросила меня. Я что, должен перед ней извиниться? Это что, поможет?

– Не спешите… Обдумайте все хорошенько… Решите, что вам нужно от жизни. Когда вам надоест строить из себя жертву, свяжитесь со мной.

Старик засунул руку в карман и, выудив оттуда визитку, протянул карточку Шепу.

Патрик Шеперд прочел на квадратике картона слова:

ВИРДЖИЛ ШЕХИНА[34]

ИНВУД‑ХИЛЛ, НЬЮ‑ЙОРК.