Пифагор. философ, математик, религиозный и политический деятель, основатель пифагорейской школы, родился на о‑ве Самос

(VI в. до н.э.)

философ, математик, религиозный и политический деятель, основатель пифагорейской школы, родился на о‑ве Самос

Числу все вещи подобны.[578]

Все, что познается, имеет число, ибо невозможно ни понять ничего, ни познать без него.[579]

Гармония есть (…) согласие разногласного.[580]

Мудрецом, по его [Пифагора] словам, может быть только бог, а не человек. (…) А философ ["любомудр"] — это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости.[581]

Жизнь (…) подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные — торговать, а самые счастливые — смотреть; так и в жизни иные, подобные рабам, рождаются жадными до славы и наживы, между тем как философы — до единой только истины.[582]

Похоти уступай зимой, не уступай летом; менее опасна она весной и осенью, опасна же во всякую пору и для здоровья нехороша.[583]

У друзей все общее, и дружба есть равенство.[584]

Дружба есть равенство.[585]

Душа совершает круг неизбежности, чередою облекаясь то в одну, то в другую жизнь.[586]

Уходя на чужбину, не оборачивайся.[587]

[Пифагор] запрещает молиться о себе, потому что, в чем наша польза, мы не знаем.[588]

Жизнь человеческую он [Пифагор] разделял так: «Двадцать лет — мальчик, [еще] двадцать — юнец, [еще] двадцать — юноша, [еще] двадцать — старец».[589]

«Огня ножом не вороши», то есть человека гневного и надменного резкими словами не задевай.[590]

«Уходя, не оглядывайся», то есть перед смертью не цепляйся за жизнь.[591]

«Будь с теми, кто ношу взваливает, не будь с теми, кто ношу сваливает», — этим он велел поощрять людей не к праздности, а к добродетели и к труду.[592]

Без ума человек не познает ничего здравого, ничего истинного и даже не способен ничего уловить какими бы то ни было чувствами, — только ум сам по себе все видит и все слышит,прочее же и слепо и глухо.[593]

Где (…) необходимость, там и возможность.[594]

Будем относиться благоразумно и справедливо ко всем, не только к благоразумным и справедливым, и не будем честными с честными и злыми со злыми.[595]

Если совершается с удовольствием постыдное, то удовольствие проходит, а стыд остается; если же совершается с усилием достойное, то усилие проходит, а достойное остается.[596]

Чаще теряют меру в питье, чем в еде.[597]

Пифагор запрещает без приказания полководца, то есть божества, оставлять свой сторожевой пост, покидая жизнь. (О самоубийстве).[598]

Среди говорящих тварей есть боги, есть люди, а еще есть Пифагор.[599]

Будь благословенно божественное число, породившее богов и людей.

Жизнь подобна игрищам: иные приходят на них состязаться, иные — торговать, а самые счастливые — смотреть.

Кубок жизни был бы сладок до приторности, если бы не падало в него горьких слез.

Если можешь быть орлом, не стремись стать первым среди галок.

Две вещи делают человека богоподобным: жизнь для блага общества и правдивость.

Будь другом истины до мученичества, но не будь ее защитником до нетерпимости.

Что бы о тебе ни думали, делай то, что ты считаешь справедливым. Будь одинаково равнодушным и к порицанию, и к похвале.

Статую красит вид, а человека — деяния его.

Просыпаясь утром, спроси себя: «Что я должен сделать?» Вечером, прежде чем заснуть: «Что я сделал?»

Делай великое, не обещая великого.

Не закрывай глаз, когда хочешь спать, не разобравши всех своих поступков за прошедший день.

Погрешности свои старайся не прикрывать словами, но врачевать обличениями.

Одному только разуму, как мудрому попечителю, должно вверять всю жизнь.

Все исследуй, давай разуму первое место.

Полезнее камень наобум бросить, чем слово пустое.

Как ни коротки слова «да» и «нет», все же они требуют самого серьезного размышления.

Одно и то же, что от полыни горечь отнять и что у слова дерзость отсечь.

Шутку, как и соль, должно употреблять с умеренностью.

Для познания нравов какого ни есть народа старайся прежде изучить его язык.

Молчи или говори что‑нибудь получше молчания.

Лесть подобна оружию, нарисованному на картине: она доставляет приятность, а пользы никакой.

Избери себе друга; ты не можешь быть счастлив один: счастье есть дело двоих.

Живи с людьми так, чтобы твои друзья не стали недругами, а недруги стали друзьями.

Человек умирает в опьянении от вина; он беснуется в опьянении от любви.

Благоразумная супруга! Если желаешь, чтобы муж твой свободное время проводил подле тебя, то постарайся, чтоб он ни в каком ином месте не находил столько приятности, удовольствия, скромности и нежности.

Берегите слезы ваших детей, дабы они могли проливать их на вашей могиле.

Омывай полученную обиду не в крови, а в Лете, реке забвения.

Прежде всего не теряй самоуважения!

Не делай ничего постыдного ни в присутствии других, ни втайне. Первым твоим законом должно быть уважение к себе самому.

Во время гнева не должно ни говорить, ни действовать.

Как старинное вино непригодно к тому, чтобы его много пить, так и грубое обращение непригодно для собеседования.

Пьянство есть упражнение в безумстве.

Неразумные при выпивании вина доходят до опьянения, а при несчастьях — до совершенной потери ума.

Спроси у пьяницы, как бы он мог перестать пьянствовать? Я отвечу за него: пусть почаще вспоминает о делах, какие он делает в пьяном виде.

У хвастунов, так же как и в позлащенном оружии, внутреннее не соответствует наружному.

Только неблагородный человек способен в глаза хвалить, а за глаза злословить.

Никто не должен преступать меру ни в пище, ни в питии.

Платон

(427—347 гг. до н.э.)

афинский философ, ученик Сократа

Покажи мне свою немногословность, а многословие покажешь в другой раз.[600]

Поступать несправедливо хуже, чем терпеть несправедливость.[601]

Я слышал от одного мудрого человека, что теперь мы мертвы и что тело — наша могила.[602]

[Единоличных правителей] власть толкает (…) на самые тяжкие и нечестивые проступки. (…) Худшие преступники выходят из числа сильных и могущественных.[603]

Трудно (…) и потому особенно похвально — прожить всю жизнь справедливо, обладая полной свободою творить несправедливость.[604]

Не казаться хорошим должно человеку, но быть хорошим.[605]

Если первое благо — быть справедливым, то второе — становиться им, искупая вину наказанием.[606]

Как поэты любят свои творения, а отцы — своих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относятся к деньгам — не только в меру потребности, как другие люди, а так, словно это их произведение. Общаться с такими людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кроме богатства.[607]

Самое великое наказание — это быть под властью человека худшего, чем ты, когда сам ты не согласился управлять.[608]

Мусическое [музыкальное] искусство (…) всего более проникает в глубь души и всего сильнее ее затрагивает.[609]

[В государствах] заключены два враждебных между собой государства: одно — бедняков, другое — богачей; и в каждом из них опять‑таки множество государств.[610]

Не бывает потрясения в стилях музыки без потрясения важнейших политических законов.[611]

В образцово устроенном государстве жены должны быть общими, дети — тоже, да и все их воспитание будет общим.[612]

Пока в государствах не будут царствовать философы, либо (…) нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино — государственная власть и философия, (…) до тех пор (…) государствам не избавиться от зол.[613]

… Люди как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры, где во всю ее длину тянется широкий просвет. (…) Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине (…). Разве ты думаешь, что (…) люди что‑нибудь видят, (…) кроме теней, отбрасываемых огнем на расположенную перед ними стену пещеры? (…) Восхождение и созерцание вещей, находящихся в вышине, — это подъем души в область умопостигаемого.[614]

Есть два рода нарушения зрения (…): либо когда переходят из света в темноту, либо из темноты — в свет. То же самое происходит и с душой.[615]

Не следует, чтобы к власти приходили те, кто прямо‑таки в нее влюблен. А то с ними будут сражаться соперники в этой любви.[616]

Тирания возникает, конечно, не из какого иного строя, как из демократии; иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.[617]

Когда появляется тиран, он вырастает (…) как ставленник народа.[618]

Первой его [тирана] задачей будет постоянно вовлекать граждан в какие‑то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе. (…) А если он заподозрит кого‑нибудь в вольных мыслях и в отрицании его правления, то таких людей он уничтожит под предлогом, будто они предались неприятелю.[619]

Самое тяжелое и горькое рабство — рабство у рабов.[620]

Какой‑то страшный, дикий и беззаконный вид желаний таится внутри каждого человека, даже в тех из нас, что кажутся вполне умеренными; это‑то и обнаруживается в сновидениях.[621]

Нет более жалкого государства, чем управляемое тиранически, и более благополучного, чем то, в котором правят цари.[622]

Нельзя ценить человека больше, чем истину.[623]

[О поэзии, не приносящей пользу государству:] Мы выслали ее из нашего государства.[624]

Добродетель не есть достояние кого‑либо одного, почитая или не почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше. Это — вина избирающего, бог не виновен.[625]

Несправедливые люди при всей их ловкости действуют как те участники забега, которые в один конец бегут хорошо, а на дальнейшее их не хватает; сперва они бегут очень резво, а под конец делаются посмешищем и, не добившись венка, уходят с поникшей головой и повесив нос. Между тем подлинные бегуны достигают цели, получают награды и увенчиваются венками; не так ли большей частью случается и с людьми справедливыми?[626]

В жизни (…) всегда надо уметь выбирать средний путь, избегая крайностей; в этом — высшее счастье человека.[627]

Все находятся в войне со всеми как в общественной, так и в частной жизни и каждый — с самим собой.[628]

Победа над собой есть первая и наилучшая из побед. Быть же побежденным самим собой всего постыдней и хуже.[629]

Хороший законодатель (…) станет устанавливать законы, касающиеся войны, ради мира, а не законы, касающиеся мира, ради военных действий.[630]

Закон — владыка над правителями, а они — его рабы.[631]

Любящий слеп по отношению к любимому.[632]

Одновременно быть и очень хорошим, и очень богатым невозможно.[633]

В серьезных делах надо быть серьезным, а в несерьезных — не надо.[634]

Человек (…) это какая‑то выдуманная игрушка бога (…). Этому‑то и надо следовать (…). Надо жить играя.[635]

Без смешного нельзя познать серьезного.[636]

Как говорят каменщики, большие камни не ложатся хорошо без малых.[637]

Человека [совершившего преступление из‑за страстей] правосудие постигнет не за совершенное деяние — ведь свершившееся никогда уже не сможет стать несвершившимся, — но ради того, чтобы в будущем он (…) возненавидел несправедливость, — а также чтобы возненавидели ее все те, кто видел суд над ним.[638]

С ума сходят многие и по‑разному.[639]

Поэт — существо легкое, крылатое и священное; и он может творить лишь тогда, когда сделается вдохновенным и исступленным и не будет в нем более рассудка. (…) Ради того бог и отнимает у них рассудок и делает своими слугами, божественными вещателями и пророками, чтобы мы, слушая их, знали, что не они, лишенные рассудка, говорят столь драгоценные слова, а говорит сам бог и через них подает свой голос.[640]

О, если бы (…) большинство способно было делать величайшее зло, с тем чтобы быть способным и на величайшее добро! Хорошо бы это было! А то ведь оно не способно ни на то, ни на другое: оно не может сделать человека ни разумным, ни неразумным, а делает что попало.[641]

Воздавать злом за зло, как этого требует большинство, (…) несправедливо.[642]

Бесстрашное существо и существо мужественное — это не одно и то же. (…) Мужеству и разумной предусмотрительности причастны весьма немногие, дерзкая же отвага и бесстрашие, сопряженные с непредусмотрительностью, свойственны очень многим — и мужчинам, и женщинам, и детям, и животным.[643]

Величайшая дружба существует между крайними противоположностями. (…) Ведь противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного.[644]

[Об отцах и матерях павших воинов:]

Надо (…) не причитать вместе с ними, ибо не надо ничего добавлять к их печали (…), а, наоборот, следует ее исцелять и смягчать, напоминая им, что (…) молили они богов не о том, чтобы дети их стали бессмертными, но о том, чтобы они были доблестными и славными.[645]

Судьба — путь от неведомого к неведомому.[646]

Человек — существо бескрылое, двуногое, с плоскими ногтями; единственное из существ, восприимчивое к знанию, основанному на рассуждениях.[647]

Стыд — страх перед ожидаемым бесчестием.[648]

Воспитание есть усвоение хороших привычек.[649]

Любящий божественнее любимого, потому что вдохновлен богом.[650]

Каждый из нас — это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину.[651]

По мнению большинства, боги прощают нарушение клятвы только влюбленному, поскольку, мол, любовная клятва — это не клятва.[652]

Любить — значит искать свою половину.[653]

Соитие мужчины и женщины есть (…) дело божественное, ибо зачатие и рождение суть проявления бессмертного начала в существе смертном.[654]

Рожденье — это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу. (…) А значит, любовь — это стремление и к бессмертию.[655]

… Самое главное — исследование вопроса, хотя может случиться, что при этом мы исследуем и того, кто спрашивает, то есть меня самого, и того, кто отвечает.[656]

Трудно становиться хорошим, хотя это и возможно, но быть хорошим — невозможно.[657]

Быть человеку хорошим, то есть постоянно хорошим, невозможно, стать же хорошим можно; но тот же самый человек способен стать и дурным.[658]

Мужественные бывают смелыми, но не все смелые мужественны.[659]

Никто (…) не выберет большего [зла], если есть возможность выбрать меньшее.[660]

Как раз философу свойственно испытывать (…) изумление. Оно и есть начало философии.[661]

Число составляет всю суть каждой вещи.[662]

[Время] — движущееся подобие вечности.[663]

Время возникло вместе с небом, дабы, одновременно рожденные, они и распались бы одновременно.[664]

Поэт — если только он хочет быть настоящим поэтом — должен творить мифы, а не рассуждения.[665]

Есть люди, которым лучше умереть, чем жить, и, размышляя о них, (…) ты будешь озадачен, (…) почему они обязаны ждать, пока их облагодетельствует кто‑то другой.[666]

Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью.[667]

Истинные философы много думают о смерти, и никто на свете не боится ее меньше, чем эти люди.[668]

Если иные (…) мужественно встречают смерть, то не из страха ли перед еще большим злом? (…) Стало быть, все, кроме философов, мужественны от боязни, от страха.[669]

[Знание — это своего рода припоминание. (…) Те, о ком мы говорим, что они познают, на самом деле только припоминают, и учиться в этом случае означало бы припоминать.[670]

Нужно достигнуть одного из двух: узнать истину от других или отыскать ее самому либо же, если ни первое, ни второе не возможно, принять самое лучшее и самое надежное из человеческих учений и на нем, точно на плоту, попытаться переплыть через жизнь; если уже не удается переправиться на более устойчивом и надежном судне — на каком‑нибудь божественном учении.[671]

Я рискую показаться вам не философом, а завзятым спорщиком, а это уже свойство полных невежд. Они, если возникнет разногласие, не заботятся о том, как обстоит дело в действительности; как бы внушить присутствующим свое мнение — вот что у них на уме.[672]

Когда кто влюблен, он вреден и надоедлив, когда же пройдет его влюбленность, он становится вероломным.[673]

Кто (…) без неистовства, посланного Музами, подходит к порогу творчества в уверенности, что он благодаря одному лишь искусству станет изрядным поэтом, тот еще далек от совершенства: творения здравомыслящих затмятся творениями неистовых.[674]

Во влюбленном, словно в зеркале, он [любимый] видит самого себя.[675]

… Во всей трагедии и комедии жизни (…) страдание и удовольствие смешаны друг с другом.[676]

Платон увидел одного человека за игрой и кости и стал его корить. «Это же мелочь», — ответил тот. «Но привычка не мелочь», — возразил Платон.[677]

Однажды, когда к нему вошел Ксенократ, Платон попросил его выпороть раба: сам он не мог этого сделать, потому что был в гневе. А какому‑то из рабов он и сам сказал: «Не будь я в гневе, я бы тебя выпорол!»[678]

Платон, говорят, (…) сказал: «Аристотель меня брыкает, как сосунок‑жеребенок свою мать».[679]

[Кинику Диогену:]

Какую же ты обнаруживаешь спесь, притворяясь таким смиренным![680]

Платон, умирая, восхвалял своего гения и свою судьбу за то, что, во‑первых, родился человеком, во‑вторых, эллином, а не варваром и не бессловесным животным, а также и за то, что жить ему пришлось во времена Сократа.[681]

Стараясь о счастье других, мы находим свое собственное.

В своих бедствиях люди склонны винить судьбу, богов и все что угодно, но только не себя самих.

Бог в нас самих.

Кто не совершает несправедливости — почтенен; но более чем вдвое достоин почета тот, кто и другим не позволяет совершать несправедливостей.

Крайняя несправедливость — казаться справедливым, не будучи таким.

Сократ — друг, но самый близкий друг — истина.

Хорошее начало — половина дела.

Никто не становится хорошим человеком случайно.

Разумный наказывает не потому, что был совершен проступок, а для того, чтобы он не совершался впредь.

Очень плох человек, ничего не знающий, да и не пытающийся что‑нибудь узнать. Ведь в нем соединились два порока.

Невежественными бывают только те, которые решаются такими оставаться.

Круглое невежество — не самое большое зло: накопление плохо усвоенных знаний еще хуже.

Глупца можно узнать по двум приметам: он много говорит о вещах, для него бесполезных, и высказывается о том, про что его не спрашивают.

Ничто не является более тягостным для мудрого человека и ничто не доставляет ему большего беспокойства, чем необходимость тратить на пустяки и бесполезные вещи больше времени, чем они того заслуживают.

Основа всякой мудрости есть терпение.

Чтобы речь вышла хорошей, прекрасной, разве разум оратора не должен постичь истину того, о чем он собирается говорить?

Красиво сказанная речь о прекрасных деяниях остается в памяти слушающих, к чести и славе тех, кто эти дела совершил.

Недобросовестные ораторы стремятся представить плохое хорошим.

Кто в верности не клялся никогда, тот никогда ее и не нарушит.

В шутку, а не всерьез.

Речь истины проста.

Книга — немой учитель.

Человек, поглупевший от суеверия, есть презреннейший из людей.

Угождать во имя добродетели прекрасно в любых случаях.

Тесная дружба бывает у сходных меж собою людей.

Чтобы приобрести расположение друзей и приятелей при житейских сношениях с ними, следует оценивать их услуги, оказываемые нам, выше, чем это делают они сами; наоборот, наши одолжения друзьям надо считать меньшими, чем это полагают наши друзья и приятели.

Сколько рабов, столько врагов.

Любимое часто ослепляет любящего.

Относительно всякого брака пусть соблюдается одно предписание: каждый человек должен заключать брак, полезный для государства, а не только наиболее приятный для самого себя.

Не прибавляй огонь к огню.

Быть обманываемым самим собою — хуже всего, потому что в таком случае обманщик постоянно присутствует при обманываемом.

Для соразмеренности, красоты и здоровья требуется не только образование в области наук и искусства, но и занятия всю жизнь физическими упражнениями, гимнастикой.

Гимнастика есть целительная часть медицины.

Время уносит все; длинный ряд годов умеет менять и имя, и наружность, и характер, и судьбу.

Изменчивей хамелеона.