Императрица Анна Иоанновна

«Престрашного была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет – всех головою выше и чрезвычайно толста» – так писала об этой персоне графиня Наталья Шереметева.

Речь шла о последней, истинно русской по крови, императрице Анне Ивановне. (Обычно в исторических трудах ее величают Анной Иоанновной. Однако в этом утверждении есть несомненный парадокс – ее отца звали Иваном V, и никто с этим не спорит, а она вдруг стала Иоанновной, на церковный лад. Так что это вопрос терминологии. Мы все же будем называть ее Анной Ивановной, по отцу.)

Как же она оказалась на троне? Пути российской истории неисповедимы и непредсказуемы. В этом деле роль сыграл Его величество случай, так что императрицей она стала совершенно случайно. Однако вернемся немного назад, чтобы освежить в памяти некоторые моменты истории.

Как мы уже говорили ранее, правительница Софья добилась того, чтобы царями стали сразу два человека – ее родной брат Иван и сводный брат Петр. Они некоторое время царствовали вдвоем под именами Ивана V и Петра I. Потом Иван V умер и остался царствовать один Петр I, но это уже другая история.

Так вот, отцом Анны и был тот самый Иван V. Иван родился в 1666 году от царя Алексея Михайловича и Марии Милославской. Он изначально был болен: и телесно, и душевно. Так уж случилось, что у первых Романовых все мальчики рождались с целым букетом всевозможных болезней, главной из которых была цинга; они долго не жили. А вот девочки рождались вполне здоровыми и упитанными; они жили долго.

Итак, Иван был больным человеком. Петр отзывался о нем как о «дураке несусветном». Когда они вдвоем сидели на особом двойном троне, по уверениям Петра, у Ивана «из ушей и из носу воняло». И вправду, Иван был хилым, подслеповатым мальчиком, и к тому же он был «скорбен главою» (то есть слабоумным). К тому же у него был какой‑то дефект речи – он с трудом изъяснялся, был косноязычен и отставал в развитии от своих сверстников. По словам французского резидента в Москве, «молодой принц страдает болезнью век, не позволяющей ему открывать глаза без посторонней помощи». Другой современник повторял почти то же: «Царь Иван был от природы скорбен главою, косноязычен, страдал цингой; полуслепой, с трудом поднимал он свои длинные веки, и на восемнадцатом году от рождения, расслабленный, обремененный немощью духа и тела, служил предметом сожаления и даже насмешек бояр, его окружавших». Однако Иван был добрым малым и ни на кого не обижался. Он вообще был незлобивым человеком. Кроме того, он так же, как и Петр, страдал припадками. По свидетельству иностранных путешественников, припадки у царя Ивана случались ежемесячно. Австрийский дипломат отмечал, что царь «говорил слабым и неясным голосом», а когда «встал, чтобы спросить о здоровье императора, то едва мог стоять на ногах, и его поддерживали два камергера под руки».

Ивана V, хотя он и был «старшим» царем (он действительно был старше Петра на 6 лет), никто в политический расчет не брал, кроме родной сестры правительницы Софьи. При этом расчет был не политическим, а сугубо утилитарным. Как мы уже писали ранее, она решила женить Ивана с тем, чтобы у него родился мальчик‑наследник, при котором Софья намеревалась быть регентшей и править страной еще долгие годы. Петру I при этом раскладе ничего не светило. Современник тех событий писал об этой задумке Софьи так: «Царя Ивана женить, и когда он сына получит, кой натурально имеет быть наследником отца своего, то нетрудно сделаться может, что Петр принужден будет принять чин монашеский, а она, Софья, опять за малолетством сына Иоаннова, пребудет в том же достоинстве…» Вот так – Петру даже монашество грозило!

В невесты 18‑летнему Ивану она выбрала 20‑летнюю Прасковью Салтыкову, 1664 года рождения. Жених Иван, конечно, был никудышный, зато всецело находился во власти сестры: «…Хотя Царь Иоанн сперва к такому (браку) никакой склонности не оказывал, однако не был он в состоянии противиться хотению сестры своей». Когда Прасковья узнала об этих планах, по словам одного шведского дипломата, заявила, что «скорее умрет», чем выйдет замуж за Ивана. Однако «молодых» об этом никто даже не спрашивал. Главное, что ее отец, Федор Салтыков, принадлежал к партии Милославских, остальное же роли не играло.

Свадьбу сыграли в 1684 году со всеми церемониями, приличествующими таким торжествам. И стали ждать наследника. Иван хоть был и слабоумным, а свое дело знал туго. По свидетельству современника, «и на праздники господские, и в воскресные дни, и в посты царь и царица опочивают в покоях порознь; а когда случится быти опочивать им вместе, и в то время царь посылает по царицу, велит быть к себе спать или сам к ней похочет быть. А которую ночь опочивают вместе, и на утро ходят в мыльню (баню) порознь и ко кресту не приходят, понеже поставлено то в нечистоту и в грех…». Однако как ни старался Иван, а наследника все не было и не было.

За первые пять лет их совместной жизни у Прасковьи лишь однажды появилось подозрение, что она беременна. Позже она сама об этом рассказывала так: «При царе‑де Иване пучило у меня живот с год, и я чаяла себя весь год брюхата, да так и изошло…» Ну не получалось у Ивана ничего, что тут поделаешь? Однако Софья с нетерпением ждала от брата наследника и придумала выход (не зря ее называли Премудрой). Она подговорила стольника Василия Юшкова, чтобы тот сделал Прасковье ребенка. Тот, получив богатые подарки, рьяно принялся за дело, и уже в конце 1688 года царица действительно забеременела! Вот что значит смена партнера! Все ждали мальчика, но в 1689 году у Прасковьи родилась девочка. Ее, конечно же, объявили царской дочерью и назвали Марией. Юшков был в отчаянии, но своего дела не бросал – не проходило и года, чтобы Прасковья не рожала «царю» ребят, однако все они были… женского пола! «Бракоделом» оказался Василий, ох «бракоделом»…

Кстати, с этим самым Василием Юшковым произошла занимательная история. В 1722 году у царицы Прасковьи служил некий подьячий Деревин, и служил он в области учета дворцовой казны. Чем‑то он не понравился фавориту царицы Юшкову и от своей должности был отставлен. Причем отставлен не просто так – Юшков слепил против него дело, обвиняя в разных упущениях по службе, и потребовал значительной денежной компенсации. Рэкет, одним словом. Деревин горячо протестовал и обивал пороги дома Юшкова, требуя справедливости. Однако Юшков, как любовник царицы Прасковьи, был в фаворе, и справедливости от такого человека ждать было бессмысленно. Московское начальство тоже в этом деле Деревину помочь не могло по той же причине. И вот тут‑то Деревин в январе месяце случайно нашел необычное письмо. Хорошо зная почерк царицы Прасковьи, он определил, что это было ее послание к Юшкову. Ну и что? Связь царицы с Юшковым хотя и не афишировалась, но о ней многие знали и помалкивали. Однако письмо имело одну странность – некоторые слова в нем были зашифрованы литерами (это была так называемая «литорея» – средневековый тайный шифр). В те времена такие письма таили в себе большую опасность как для отправителя, так и для получателя. Под литерами могли скрываться слова, направленные против государя. Честному человеку незачем скрывать что‑то под шифром – а значит, тут дело темное. А за такие дела можно было легко попасть в Тайную канцелярию, где под пытками быстро развязывали языки кому бы то ни было, невзирая на чины и звания. Причем это касалось и царицы Прасковьи; достаточно вспомнить замученного лично Петром I царевича Алексея. Так что дела Василия Юшкова и его любовницы царицы Прасковьи были плохи.

Деревин не смог утаить свою находку, и о ней узнал его недоброжелатель Юшков. Недолго думая, тот от имени царицы посадил Деревина под замок и потребовал вернуть письмо. Деревин говорил, что, мол, ничего не знает, а про себя решил передать его лично Петру I – авось тот разберется. Целый месяц Деревин провел в заточении по прихоти Прасковьиного фаворита Юшкова, но за неимением доказательств его пришлось выпустить.

Петр I как раз в это время находился в Москве, и если бы до него дошли подобные факты, беды было бы не миновать ни Деревину, ни Прасковье с Юшковым. Однако передать письмо государю – это проще сказать, чем сделать. И Деревин забоялся. Как известно, по делам Тайной канцелярии «доносчику – первый кнут». Поэтому, по здравом рассуждении, подьячий счел за благо скрыться из Москвы и вернулся аж поздней осенью.

Все это время Прасковья сильно волновалась и, наконец, выбрала время для удара, чтобы вырвать злосчастное письмо из лап несносного Деревина. Когда осенью 1722 года Петр I ушел в Персидский поход, она подговорила московского обер‑полицмейстера арестовать подьячего, обвинив его в краже большой суммы денег. Однако Деревин был не дурак, чтобы попасть как кур в ощип, и ударился в бега. Сам Деревин сбежал, однако пострадали его знакомые и родня. Так или иначе, а дело оказалось в Тайной канцелярии. Там допросили родственников Деревина и узнали, что суть дела заключается в шифрованном письме царицы Прасковьи. После того как тайное стало явным, Деревин сам пришел в Тайную канцелярию и принес письмо. Его запечатали в особый конверт и спрятали до возвращения Петра I. На всякий случай посадили и Деревина до выяснения всех обстоятельств дела. Царица Прасковья неоднократно пыталась выцарапать это письмо из шкафов Тайной канцелярии посредством московского обер‑полицмейстера, но руки у нее были коротки. В те времена Тайная канцелярия была чем‑то вроде НКВД, а обер‑полицмейстер был, по‑современному, из МВД и воздействовать на нее никак не мог. Тогда разгневанная Прасковья решилась на следующий демарш – она лично явилась в Тайную канцелярию с огромной свитой. Там ее слуги оттеснили часовых (неслыханное дело!) и на руках внесли Прасковью в камеру, где сидел Деревин (она в то время почти не ходила из‑за болезни ног). Она начала с того, что лично избила подьячего тростью. Заодно она послала своих слуг к руководителям Тайной канцелярии с требованием выдать ей Деревина. Обер‑прокурор Синода Скорняков и генерал Бутурлин, заведовавшие этой конторой, сочли за благо не перечить невестке Петра I, а соврать слугам, что они, мол, в отъезде. Между тем в камере события накалялись. Деревина ей не выдавали, и письма при нем не оказалось. Тогда царица принялась за экзекуцию, вернее, не она, а ее слуги. Деревина жестоко били и жгли огнем. Служители Тайной канцелярии, ничтоже сумняшеся, просили царицу не пытать заключенного. Все это происходило на глазах Прасковьи, к которой позже присоединилась и ее дочь Екатерина. Последняя уговорила мать прекратить пытки. Однако царица не унималась, и когда Екатерина ушла, приказала своим слугам продолжить экзекуцию. Деревина запытали бы до смерти, но на его счастье в Тайной канцелярии появился генерал‑прокурор П. Ягужинский. Он прекратил своеволие царицы Прасковьи и наотрез отказался выдать ей Деревина, за которым числилось «слово и дело государево». Прасковье пришлось отступиться.

Пока ожидали возвращения из похода Петра I, измордованный Деревин сумел немного подлечиться. Наконец, в декабре 1722 года в Москве появился Петр, а в феврале 1723 года дошла очередь и до дела Деревина. Суд Петра I был скорым и жестоким. Слуги Прасковьи, участвовавшие в пытках Деревина, «были биты батогами нещадно», но тем дело и кончилось – они были выпущены на свободу. Любовника царицы Прасковьи Василия Юшкова Петр приказал сослать на жительство в Нижний Новгород, а Деревина еще долго держали в заточении – дело двигалось медленно. Никто не хотел вмешиваться в тайны царицы Прасковьи и ее фаворита Юшкова, это было опасно. Вероятно, Петр I знал о содержании письма, в котором, судя по всему, никакой политики не было, а то царь не посмотрел бы, что перед ним больная старая женщина. По всей видимости, оно содержало какие‑то интимные подробности отношений Юшкова и Прасковьи. Чем закончилось это дело – неизвестно, но характерно одно: Прасковья готова была замучить человека, прикоснувшегося к ее амурным делам. Вот вам и царица, которую все считали тихоней!..

Однако закончим это, так сказать, лирическое отступление и перейдем к главному повествованию. Воистину судьбой правит Его величество случай! Не будь Юшков «бракоделом» и роди царица Прасковья мальчика, русская история повернулась бы по‑другому. Позволим себе немного виртуальной реальности. Петр I вынужден был бы уйти в монастырь, не натворив своих кровавых дел. Страной бы еще долго правила Софья со своим фаворитом Голицыным. А потом мальчик – наследник царя Ивана подрос и стал бы продолжать политику своей двоюродной бабушки Софьи. Это был бы путь эволюционных, постепенных реформ, а не путь крутого перелома, который устроил России Петр. Однако история не знает сослагательного наклонения, а потому вернемся к действительности.

Всего у царицы Прасковьи было пять дочерей: Мария, Феодосья, Екатерина, Анна и Прасковья. Старшие, Мария и Феодосья, умерли в младенчестве, а остальные, в том числе и Анна 1693 года рождения, выросли. Все они считались царскими дочерьми. Вот эта‑то Анна Ивановна и стала впоследствии русской императрицей.

Все дочери Прасковьи Салтыковой были веселыми и подвижными хохотушками, а Анна – неуклюжей, толстой и угрюмой молчуньей. Если в некоторых придворных кругах были еще сомнения насчет отцовства приписываемых Ивану дочерей Екатерины и Прасковьи, то уж Анна была точно от Юшкова. При этом, если к первым двум дочерям Прасковья относилась сносно, то Анну она откровенно ненавидела и часто потчевала ее розгами, возможно, за то, что ей приходилось ублажать приставленного к ней Юшкова.

Чтобы разобраться в характере Анны в зрелые годы жизни, необходимо знать, в какой среде она воспитывалась. Прежде всего, царица Прасковья, воспитанная в духе старомосковской старины, тщательно соблюдала все религиозные обряды. Кроме того, она щедро занималась благотворительностью. Правила того времени гласили: «Церковников и нищих и маломожных, бедных, скорбных и странных пришельцев призывай в дом свой и по силе накорми, напой и согрей». Прасковья строго следовала этому правилу – весь ее дом был наполнен указанными категориями лиц. Во дворце жили множество девочек‑сирот. В подклетях под дворцом на женской половине жили вдовы, старухи и девицы. Они исполняли роль сказочниц. А еще двор населяли разные юродивые, помешанные и калеки: немые, слепые, безрукие, безногие. Царица Прасковья была очень расположена к ним. Особенным ее уважением пользовался полубезумный подьячий Тимофей Архипыч, ходивший по двору в грязном рубище и выдававший себя за пророка и чуть ли не святого. Он называл Анну Анфисой и предрекал ей монашество. Православная религиозность Прасковьи мирно уживалась с различными суевериями и предрассудками. Она верила в колдовство, чудеса и прочие штучки. Поэтому при ее дворе постоянно толпились какие‑то предсказатели, кудесники и колдуны. Вместе с ними при дворе Прасковьи было множество шутов, карлиц и дурок, своими грубыми шутками радовавших непритязательный вкус царицы. Этой публики было так много, что Петр I однажды в сердцах назвал двор Прасковьи «гошпиталем уродов, ханжей и пустосвятов». На время приезда Петра всю эту разношерстную публику прятали по дальним чуланам и чердакам. Петр вообще не любил своего сводного брата Ивана, а его жену с выводком особ женского пола – тем более.

Вот в такой среде и воспитывалась Анна. Отец из‑за одолевавших его хворей умер рано, в 1696 году в возрасте 30 лет, и никакого влияния на воспитание дочери не оказал. Анне в ту пору было всего 3 года, и ее воспитание было отдано на откуп все тем же нищим, юродивым и приживалкам, ютившимся в подклетях терема царицы Прасковьи. Мать, повторяем, ее не любила. Когда наступила пора обучения, в учителях у нее были иностранцы, однако Анна лишь научилась понимать немецкий язык, но так и не научилась писать по‑русски без ошибок. Интеллектом она не блистала и, строго говоря, умом тоже. Нелюдимая, угрюмая и неуклюжая девочка, попав в общество, забивалась в угол и громко сопела, не желая и не умея ни с кем общаться. По правде говоря, быть умницей у нее было не в кого, а мать, женщина старой закалки, порола ее за всякую провинность чуть ли не до той поры, когда она стала невестой. Даже в зрелом возрасте отношения у Анны с матерью были довольно напряженные.

Постепенно у Анны под влиянием среды, в которой она обитала, выработалась привычка к разным церемониалам, торжественным выходам и драгоценным украшениям. В то же время у нее ярко проявилась любовь к охоте, разным псарням, зверинцам, конюшням и всякого рода забавам, иногда жестоким. Внешне Анна была не очень привлекательной. У нее было смуглое и грубое лицо, которое производило отталкивающее впечатление. Во всем ее облике сквозило что‑то мужеподобное. Сын фельдмаршала Миниха Эрнст так описывал Анну, когда она уже стала императрицей: «Станом она была велика и взрачна. Недостаток в красоте награждаем был благородным и величественным лицерасположением. Она имела большие карие и острые глаза, нос немного продолговатый, приятные уста и хорошие зубы. Волосы на голове были темные, лицо рябоватое и голос сильный и проницательный. Сложением тела она была крепка и могла сносить многие удручения». В дальнейшем грубый нрав Анны, ее крепкая и грузная фигура, низкий и зычный голос оставили неприятный осадок у многих современников.

Однако вернемся во времена ее юности. В 1708 году царица Прасковья с дочками Анной, Екатериной и Прасковьей по приглашению Петра I переехали из подмосковного Измайлово в Петербург. При этом невестка Петра не преминула забрать весь этот «гошпиталь уродов» с собой. Пора было Петру женить своих нелюбимых племянниц. Петр имел на них свои виды и относился к ним, как к оборотному политическому капиталу. На встрече в 1709 году с прусским королем Фридрихом I Петр договорился о женитьбе его племянника Фридриха‑Вильгельма на одной из русских царевен. Сам же Фридрих‑Вильгельм правил в небольшом герцогстве, граничившем с Россией. Оно называлось Курляндией, формально находилось под польским владычеством, но фактически было самостоятельным герцогством, образовавшимся после распада Ливонского ордена. Петр I хотел наложить на это герцогство свою лапу – ему нужны были выходы к Балтийскому морю. Брачным контрактом он связал бы герцога курляндского по рукам и ногам. В этом браке была чистая политика и никакой любви. Выбрать невесту для герцога из троих своих дочерей должна была сама царица Прасковья. Жених, субтильного вида молодой человек, ей сразу не понравился, и она предпочла отдать ему среднюю, нелюбимую дочь Анну, чтобы оставить при себе старшую и любимую Екатерину. На этом и остановились.

Анну никто не спрашивал, хочет ли она выйти замуж, и вообще в этом деле ее слово было последним. Они с Фридрихом лишь обменялись письмами, ни разу не видя друг друга. Ему даже не показали портрет невесты. Свободен был ли в своем выборе сам жених? Конечно же нет. Слово дяди, прусского короля Фридриха I, было для него законом. Наверное, ему было все равно, по причинам, которые мы укажем ниже.

Петр I перед свадьбой не поскупился – дал Анне 200 тысяч рублей приданого и заключил с Фридрихом I договор, по которому король Пруссии обещал давать Анне по 40 тысяч рублей ежегодно в случае смерти мужа и бездетности. Свадьба состоялась 31 октября 1710 года. Жениху с невестой было в ту пору всего лишь по 17 лет. На торжестве Петр I лично разрезал своим кортиком два огромных пирога, откуда «появилось по одной карлице, превосходно одетых». Они тут же, на столе, исполнили изящный менуэт.

Здесь уместно небольшое отступление: позже этот эпизод вошел в книгу «Приключения барона Мюнхгаузена» как невероятная выдумка. Однако это была не выдумка, а правда. Вспомним слова актера О. Янковского из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»: «Дело не в том, летал ли я на Луну или нет, дело в том, что барон Мюнхгаузен никогда не врет!»

По случаю бракосочетания Анны пиры и торжества в Петербурге продолжались два месяца. Свадьбу сыграли в меншиковском дворце – самом приличном здании новой столицы. На следующий день состоялась ранее невиданная церемония – под сурдинку сыграли свадьбу царского карлика Екима Волкова, для участия в которой со всех концов страны свезли более 70 уродов. Все гости потешались над ужимками и кривляньями карликов и карлиц. Такие развлечения были вполне в духе того времени. Забегая вперед, скажем, что чем самостоятельная жизнь Анны началась, тем и закончилась – такой же шутовской свадьбой придворного шута Голицына, сыгранной в знаменитом Ледяном доме зимой 1740 года, в год смерти императрицы.

При этом, по петровскому обычаю, не соблюдалось никакой умеренности ни в еде, ни в питье. Фридрих‑Вильгельм тоже был не дурак выпить и в свои 17 лет был уже законченным алкоголиком. Вследствие таких излишеств он заболел – возможно, не выдержал алкогольного состязания со своим новым родственником, Петром I. Как известно, Петр и в пьянстве был Великим.

Не обращая внимания на нездоровье – эка невидаль, похмелье, – он выехал вместе с новобрачной в Курляндию. 10 января 1711 года Фридрих‑Вильгельм неожиданно скончался на мызе Дудергоф. Прах герцога отвезли в Курляндию и там похоронили в родовой усыпальнице. Таким образом, Анна в свои 17 лет неожиданно оказалась вдовой, так и не познав радости секса и материнства. Однако Петра I меньше всего волновали чувства Анны – ему даже было выгодно, чтобы на курляндском троне сидела его племянница, пусть и без реальной власти.

Так царевна Анна, теперь уже герцогиня курляндская, оказалась у разбитого корыта. Заплаканная, она вернулась в Петербург. Анна недолго пожила в столице, погостила у своей матери в Измайлове, а уже летом 1712 года «добрый» дядюшка Петр I вытурил ее в Курляндию – пусть сидит там и представляет русские интересы в Прибалтике. Одно время Петр даже намеревался отправить туда и Прасковью с оставшимися дочками, но обошлось. Анне Ивановне разрешалось приезжать погостить к матери в Измайлово, но надолго задерживаться в России она не могла. Так Анна оказалась в столице герцогства Курляндского городе Митаве (ныне Елгава, Латвия). Поскольку Анна была абсолютно не годна к управлению не то что герцогством, но даже деревней, в помощники ей дали Петра Бестужева‑Рюмина.

И осталась Анна, герцогиня курляндская, одна, во враждебном окружении, фактически изгнанная из России, без чьей бы то ни было помощи. Дядя умершего мужа Фридрих I сразу же забыл о своем обещании выплачивать по 40 тысяч рублей в год в случае смерти мужа, и она постоянно нуждалась во всем, даже в еде. Анна вынуждена была писать униженные и заискивающие письма Петру и его второй супруге Екатерине с просьбой о помощи. Мать, царица Прасковья, хоть и не любила Анну, но все же помогала ей всем, чем могла, в том числе и хлопотами о казенном вспомоществовании. Анна неоднократно приезжала в Петербург и буквально попрошайничала, изо всех сил стараясь понравиться сильным мира сего. Многие жалели Анну, поставленную в униженное положение. Как известно, у нас на Руси страдальцев любят, и это обстоятельство сыграло не последнюю роль в выборе ее императрицей. Не было б счастья, да несчастье помогло.

Это был для нее самый тяжелый период времени – одна, в окружении алчных остзейских баронов, она совсем забросила себя. В это время ее обычно видели полуодетой, нечесаной, целыми днями валявшейся на медвежьей шкуре. Вот в этот момент униженная и оскорбленная Анна и сблизилась с единственным русским человеком в ее свите гофмейстером Петром Бестужевым‑Рюминым. Вернее, он воспользовался ее вдовьей слабостью, не без взаимного удовольствия, кстати сказать. Она была молода, гормоны играли во всю силу, и мужчина был ей просто необходим. Да и для здоровья «это» полезно. Так Анна и Петр Бестужев стали любовниками. В 1712 году ей было 19 лет, а ему – 48. Разница в возрасте большая, почти в 30 лет, но, как говорят, любви все возрасты покорны. Ничего не попишешь. Итак, Петр Бестужев стал фаворитом Анны и вел все ее дела по управлению герцогством. Также он представлял русские интересы в Прибалтике. Отметим, что подобным образом Анна Ивановна будет поступать и в будущем – заводить себе временщиков‑фаворитов, чтобы они за нее управляли государством. А там хоть и трава не расти.

Однако до этого было еще далеко. Пока любовники к взаимному удовольствию наслаждались друг другом, грянул гром. Как‑то раз Анна Ивановна помогла бежать в Варшаву второй жене своего дяди, В. Салтыкова, с которой он плохо обращался. Как он узнал об интимной связи Петра Бестужева с Анной, остается загадкой (наверное, у нее были болтливые слуги), но в припадке злобы, в отместку за помощь беглянке, «заложил» их царице Прасковье. Та, конечно, возмутилась и потребовала от Петра I удалить дочкиного «галанта» (так тогда завуалированно называли любовников) из Митавы. Однако Петра I меньше всего волновали амуры своей племянницы – ему нужно было, чтобы Курляндия оставалась в зоне русского влияния, а осуществлять это влияние мог только Петр Бестужев. Так что требование царицы Прасковьи он проигнорировал, и Бестужев остался в Митаве.

В 1713 году Петр I отправил его в Гаагу, как было сказано в указе для «присматривания политических дел», а в 1717 году он снова вернулся к Анне. Любовь любовью, а морковь морковью – все же политика была важнее, и Бестужев по приказу Петра I стал искать ей нового жениха. В том же 1717 году он пытался устроить свадьбу Анны с герцогом Иоганном Вейсенфельдским, а в 1718 году – маркграфом Фридрихом‑Вильгельмом Бранденбургским, но в обоих случаях потерпел неудачу. Получив гневное письмо от Петра I, в котором ему запрещалось вмешиваться во внутренние дела Курляндии, Петр Бестужев занялся своими прямыми обязанностями – управлять хозяйством герцогини. В 1726 году снова встал вопрос о замужестве Анны. Петр I уже умер, и к власти пришла Екатерина I. Она вызвала герцогиню вместе с Бестужевым в Петербург и предложила Анне подумать над кандидатурой графа Морица Саксонского (незаконнорожденного сына польского короля Августа II Сильного). При условии женитьбы на Анне он должен был занять герцогский престол Курляндии.

Мы не знаем, как уж там получилось – то ли чувства к Петру Бестужеву у нее угасли, то ли надоел он ей, то ли разница в возрасте сказалась, но Анна по уши влюбилась в Морица. Тридцатилетний красавец‑мужчина с европейскими манерами (он в то время служил во французской армии) свел ее с ума. Анне в ту пору было 33 года – почти ровесники! Он был галантен и изящен, обходителен и вежлив – просто душка! Вместе с тем от него веяло порохом сражений, дымом бивачных костров и конским потом (этот запах Анна запомнит на всю жизнь). Он был мужественным рубакой – прославился в войне с турками. Не влюбится в такого было просто невозможно! И Анна, не блещущая красотой, осознавая свою неуклюжесть, отдалась ему всеми фибрами своей, не познавшей супружеского счастья души. Вот это жених так жених! Ради такого момента можно было претерпеть все те неудобства, которые испытывала Анна в Курляндии. Петр Бестужев активно способствовал выдвижению Морица Саксонского на курляндский престол, и немецкие бароны с удовольствием избрали на сейме его своим герцогом. Однако затея Екатерины I провалилась самым неожиданным образом – оказывается, предложение Анне выйти замуж за Морица Саксонского она сделала без согласия Александра Меншикова, который сам хотел занять курляндский престол! Граф Саксонский был с позором выгнан из Митавы (позже он стал видным военачальником, маршалом Франции и военным теоретиком). За ним же последовал и Петр Бестужев. Меншиков обвинил Петра Бестужева в интригах против своей особы, и, как следствие, он предстал перед Верховным тайным советом. Однако следствие и суд доказали, что в этом деле он во всем следовал полученным из Петербурга инструкциям. Анне Ивановне с трудом удалось уговорить Меншикова не преследовать своего бывшего любовника.

Опять неудача постигла Анну – ни тебе мужа, ни тебе друга сердечного. Но на горизонте уже проявился другой претендент на сердце несчастной Анны – Эрнст Бирон.

Прежде чем приступить к рассказу об этом персонаже, вкратце проследим дальнейший жизненный путь первого любовника Анны Петра Бестужева – все‑таки он сыграл не последнюю роль в ее судьбе. В 1728 году он был все же арестован, но не за то, что хотел привести Морица на курляндский трон, а за… распутный образ жизни, корыстолюбие и казнокрадство из казны герцогини! Оказывается, Петр Бестужев, будучи любовником Анны, пользовался не только ее пышными телесами, но и ее казной! Вот так прохвост! На этот раз Анна Ивановна не стала защищать Петра и выдвинула против него обвинение, выразившееся в письме к императору Петру II: «Бестужев‑Рюмин расхитил управляемое им имение и ввел меня в долги неоплатные». Однако и на сей раз Петр Бестужев отделался легким испугом, так как за него ходатайствовали два его сына, состоявшие министрами при польском и датском дворах. Придя к власти, Анна Ивановна не пожелала видеть своего бывшего «конфидента» в Петербурге и назначила его нижегородским губернатором. Разобиженный таким назначением, Петр Бестужев громко высказал свое недовольство, которое сразу же было доведено до ушей императрицы. Не успел он доехать до Нижнего Новгорода, как последовал указ Анны о его ссылке в собственное имение. Ссылка продолжалась до 1737 года, пока «за верную службу сыновей» ему не разрешили жить в Москве. Все изменилось лишь после того, как императрицей стала Елизавета. В день своей коронации (25 апреля 1742 года) она возвела Петра Бестужева‑Рюмина в графское достоинство. Вскоре после этого акта, в 1743 году, он и умер в возрасте 79 лет, пережив Анну Ивановну на два года. Вот какие бывают хитросплетения судьбы!

А теперь вернемся к главному персонажу нашего повествования – Эрнсту Бирону. Это была колоритнейшая личность! История его появления на свет темна и загадочна. По одной версии, он был сыном отставного корнета польской армии, небогатого дворянина Карла Бюрена (Бирена) и незнатной дворянки фон дер Рааб. По другой версии, Эрнст был внебрачным сыном этого самого корнета и некой латышки, служившей прислугой у его жены Катарины‑Ядвиги фон дер Рааб. Родился он в 1690 году в Курляндии (а Курляндия, напомним, была одно время под польским протекторатом). Ходили слухи, что в молодости отец Бирона был конюхом. Некоторые историки считают, что отец Эрнста был лесничим. По третьей версии, конюхом был один из предков Бирена, который являлся другом герцога и в одном из сражений даже спас ему жизнь. Какая из этих версий верна, уже не разобрать, несомненно одно – какое‑то отношение к лошадям Бирен все же имел.

Там же, в Курляндии, Бюренам принадлежало небольшое имение Кальпцей. С 1698 по 1702 год Эрнст‑Иоганн учился в городской школе города Митава, а затем поступил в Кенигсбергский университет. За время учебы в этом высшем учебном заведении (1707–1710) он был дважды арестован – за воровство и неуплату штрафов. Во время какой‑то попойки с друзьями он ввязался в драку, во время которой погиб ночной сторож. Убийство сторожа отцу Бирона обошлось в 700 талеров залога за сына. В общем, Эрнст вел разгульную, веселую жизнь обычного западноевропейского студента, с ночными попойками, штрафами за нарушение тишины, пропусками лекций и прочими безобразиями, творимыми по молодости. Но убийство человека не прощалось, и Бирон (тогда еще Бирен) был изгнан из университета.

Мы не знаем, чем занимался Бирон в последующие годы. Говорили, что он недолго занимался в Митаве педагогикой, а в Риге служил по распивочной части, но эти сведения туманны и вряд ли верны. Тем не менее в жизни надо было как‑нибудь пробиваться. А выбиться в люди тогда можно было только в России – все хлебные места в Европе были уже давно заняты. И вот Бирен отправился в Петербург «на ловлю счастья и чинов», как говорил поэт. В 1714 году он прибыл в российскую столицу и попытался получить место не где‑нибудь, а при дворе принцессы Шарлотты, жены царевича Алексея. Недурное начало! Он не пошел служить в армию или, скажем, на флот, не захотел стать чиновником какого‑нибудь ведомства, а метил сразу в царедворцы! Хитер юноша был, ой как хитер! Но эта авантюра ему не удалась: Эрнст получил отказ из‑за своего незнатного происхождения и вернулся в Митаву.

Тогда неугомонный и тщеславный Бирен зашел с другого конца – ведь на курляндском престоле сидела русская герцогиня Анна Ивановна, почему бы ему не попробовать войти в ее свиту? И эта затея вполне удалась. Он обратился за протекцией к курляндскому канцлеру Кейзерлингу, тот – к Бестужеву и, таким образом, был принят ко двору герцогини Анны. Первая встреча Бирена и Анны состоялась в 1718 году, когда он, воспользовавшись болезнью Бестужева (ох и хитрец!), принес ей бумаги на подпись. Она поговорила с этим обходительным молодым человеком (он умел производить приятное впечатление на окружающих), признала в нем знатока лошадей и присвоила ему должность камер‑юнкера. Вскоре она велела приходить к ней ежедневно. Эрнст Бирен решил добиться такого же расположения у Анны, как и Петр Бестужев, – стать ее фаворитом. И это ему удалось – вскоре он был назначен ее личным секретарем и камергером.

Некоторые историки полагают, что именно с 1718 года Бирен стал ее любовником, однако нам кажется, что это не так. В 1718 году она еще любила Бестужева, а Бирен, желая добиться расположения герцогини, завел интриги против Бестужева. Отблагодарил, так сказать, за протекцию. Действовал он подло, оклеветал соперника, но цель стоила того – занять место в теплой постели Анны, которое раньше занимал Петр Бестужев. Однако эта интрига не удалась – мощный клан Бестужевых (у Петра было еще и два сына, Михаил и Алексей) дал отпор, и незадачливый интриган вынужден был сам удалиться из Митавы. Второе пришествие Эрнста пришлось только на 1726 год, когда за него ходатайствовал перед Анной все тот же канцлер Кейзерлинг. Только с этого момента он стал ближайшим помощником Анны Ивановны и ее доверенным лицом. И любовником уж точно.

Петр I умер в 1725 году, и с тех пор герцогиню Анну держать в ежовых рукавицах стало некому. Бирен сопровождал Анну Ивановну на церемонию коронации Екатерины I в Москву, но когда он прибыл в Петербург в составе курляндской делегации, чтобы поздравить Екатерину I с восшествием на престол, все тот же канцлер Кейзерлинг и барон Фитингоф посчитали это личным оскорблением и потребовали, чтобы императрица его не принимала. Видно, и своему благодетелю он успел чем‑то насолить. Позже Екатерина дала поручение Бирену съездить во Вроцлав для закупки лошадей. Знал Бирен толк в лошадях, знал!

Только около 1727 года Бирен стал официальным фаворитом Анны Ивановны, добившись удаления Петра Бестужева. И с нею он уже не расставался до конца ее жизни.

Однако пойдем дальше. Как известно, Екатерина I завещала трон Российской империи малолетнему Петру, сыну несчастного царевича Алексея. Он царствовал с 1727 по 1730 год под именем Петра II. Когда 14‑летний император в 1730 году умер от оспы, не оставив завещания, стал вопрос – кому же передать трон?

Как мы уже писали выше, Петр I повелел каждому следующему за ним императору самому назначать себе наследников престола. Однако он никого так и назначил. То, как была приведена к власти Екатерина I, было чистым произволом Меншикова. А вот Екатерина I озаботилась и написала завещание следующего толка: «Ежели великий князь без наследников преставится (то есть Петр II), то имеет по нем цесаревна Анна с своими десцендентами (потомками), по ней цесаревна Елизавета и десценденты, а потом великая княжна (Наталья Алексеевна – дочь замученного сына Петра I Алексея) и ее десценденты, однако ж мужеска пола наследники пред женским предпочтены быть имеют. Однако ж российским престолом владеть не может, который не греческого закона или кто уже другую корону имеет».

Однако на тот момент цесаревна Анна, то есть дочь Петра I и Екатерины I, выданная за герцога голштинского Фридриха Вильгельма, уже два года как умерла, успев родить сына Карла Ульриха (будущего Петра III). Великая княжна, то бишь Наталья Алексеевна, скончалась без «десцендентов» в 14 лет в 1728 году. Это обстоятельство запутывало ситуацию донельзя. С одной стороны, в живых оставалась одна Елизавета, с другой стороны, было ясно сказано – потомки мужского рода имеют преимущество перед женской линией. А это вроде бы свидетельствовало в пользу двухлетнего Карла Ульриха. Но он был, как назло, лютеранином, а не «греческого закона»! Путаница получилась необыкновенная.

Собрался Верховный тайный совет, учрежденный еще Екатериной I. Раньше этот совет, состоявший из восьми человек, возглавлял Александр Меншиков, но в данный момент его сместили и отправили в ссылку, так что вперед выдвинулись другие лица – князья Долгорукие и князь Дмитрий Голицын. Во время экстренного заседания совета завязалась борьба за власть. Дело было в том, что Петр II умер буквально за день до своей свадьбы с княжной Долгорукой, поэтому ее родственники решились на подлог. Они составили от имени Петра II завещание в пользу княжны Долгорукой и подделали его подпись. На этом заседании обман сразу же открылся, поэтому ее кандидатура больше не обсуждалась. Начались поиски вариантов. «Верховники», как потом прозвали членов Верховного тайного совета, а по‑современному – олигархи, были едины в одном – не допустить к власти наследников Петра I и Екатерины I. Таким кандидатом по мужской линии, как мы уже говорили, мог быть двухлетний внук Петра Великого Петр‑Ульрих, сын умершей в 1728 году принцессы Анны. Кандидатурой же по женской линии могла быть вторая дочь Петра I Елизавета, но «верховников» не устраивал ее легкомысленный образ жизни. В случае избрания на трон маленького Петра‑Ульриха следовало опасаться вмешательства в русские дела его отца, Карла‑Фридриха Гольштейн‑Готторпского. Никому это было не нужно. Кроме этих двух наследников, существовали еще четыре особы Дома Романовых: первая жена Петра I Евдокия Лопухина и три дочери умершего царя Ивана V – Анна, Екатерина и Прасковья. Но Евдокия Лопухина была монашкой, поэтому выбор пал на среднюю дочь царя Ивана V Анну. Все знали, как она была унижена и обездолена в Курляндии. Ох и любят же у нас на Руси обиженных!

Ее кандидатуру выдвинул князь Дмитрий Голицын, и все с ним согласились. Но согласились не просто так – «верховники» задумали ограничить власть императрицы. Во‑первых, из‑за того, что она была негодна к управлению державой, а во‑вторых, чтобы самим порулить страной, ну и, конечно, набить карманы. Они были, как сказали бы в недавнем прошлом, хунтой. Члены Верховного тайного совета составили так называемые «кондиции», то есть условия, на которых Анна должна была занять опустевший русский трон. «Верховники» были на сто процентов уверены, что из желания править Анна подпишет эти «кондиции». И вот делегация, состоявшая из «верховников», сенаторов и генералов, выехала в Митаву и поднесла эти самые «кондиции» Анне на подпись. Условия были таковы: забота о сохранении и распространении православной веры, не выходить замуж, не назначать себе наследника без согласия членов Верховного тайного совета, не объявлять войны или мира, сохранить в неприкосновенности этот самый тайный совет, не облагать подданных новыми налогами, не присваивать воинских званий выше полковника и так далее. В общем, права Анны, как самодержицы Всероссийской, согласно этим «кондициям» были существенно ограничены. С тех пор в русском языке сохранилось выражение – «дойти до кондиции», то есть согласиться на крайне невыгодное предложение. Причем под давлением. А главное условие было таким – ни в коем случае не привозить Бирена с собой в Россию! Видно, он уже стал хорошо известен в Петербурге своей сомнительной деятельностью.

Анна Ивановна конечно же, как это и предполагали «верховники», подписала «кондиции». Это случилось 25 января 1730 года. Затем она выехала в Москву на коронацию. Однако насчет тупоумия Анны «верховники» ошибались, кроме того, были среди знати и противники ограничения самодержавия. В результате чего 28 февраля 1730 года Анна приказала подать «кондиции» и «при всем народе изволила, приняв, изодрать». С тех пор она стала править сама. Ну, не сама, конечно, а вместе с Эрнстом Биреном. Верховный тайный совет был распущен.

Так Анна Ивановна выиграла в историческую рулетку и стала русской императрицей.

А что же фаворит Бирен? Едва узнав, что Анна разорвала кондиции, он тут же кинулся в Петербург, но перед этим совершил свою очередную авантюру. Дело было в том, что Бирены, как мы уже писали выше, были неродовитыми дворянами, а ему хотелось принадлежать к аристократии. Он сделал просто – переменил в своей фамилии одну букву и стал называться Бироном. Бироны же были древним французским аристократическим родом! Заодно он присвоил себе и их герб. Скандала из этого не вышло, так как настоящие Бироны с юмором отнеслись к этому. Арман‑Шарль де Гонтан, герцог Бирон, узнав, что его имя присвоил себе какой‑то лотарингский аптекарь, сказал, что очень приятно, что этот аптекарь «разделил такое пристрастие к его имени с русским вельможею». То есть он сравнил Бирона с простым аптекарем! Это было неслыханным оскорблением, однако Бирону было все нипочем!

С тех пор в России на десять лет наступило время «бироновщины», время немецкого засилья и грабежа природных ресурсов страны. По замечанию историка Ключевского, «немцы посыпались на Россию точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные и выгодные места в управлении». При этом процветали всеобщая подозрительность, шпионаж, доносы (чего стоило только знаменитое «Слово и дело»!) и жестокое преследование недовольных. Мы не будем вдаваться в подробности правления Анны и Бирона Россией – не наша эта задача. Скажем лишь то, что Анна поступила как какая‑нибудь заурядная помещица, поручив управление Россией, как своим собственным имением, своему управляющему, для которого главной заботой была нажива, нажива и еще раз нажива. В данном случае уместна такая аналогия: получила барыня наследство, а ни малейшего желания и умения у нее вести хозяйство нет. К счастью, у нее имеется немец‑любовник, который готов взять на себя бразды управляющего. При этом хорошо и давно известно – самые лучшие управляющие – это чужаки. Вот так они и правили – Анна Ивановна предавалась безделью, бесконтрольно расходуя государственные деньги, а Бирон заботился о пополнении казны. При этом и себя не забывая, любезного. О благе народном больше никто и не заикался. Принцип «после нас хоть потоп» воплощался в жизнь в полной мере.

Нет, историки были не правы, называя это жуткое десятилетие «бироновщиной». Это было время «анновщины», ведь именно ее именем освящались все те мерзости, что творились на Руси. Ведь именно она завела эти порядки, вернее, не препятствовала Бирону и его немцам грабить Россию и устанавливать в ней свои правила. Так что «анновщина» будет верным названием этого периода в русской истории.

Однако закончим эти грустные сентенции и перейдем к нашим главным действующим лицам. Сразу же после коронации Анны Ивановны Эрнст Иоганн Бирон был пожалован в обер‑камергеры и награжден орденами Андрея Первозванного и Александра Невского (который выдавался, между прочим, только за военные заслуги). Не прошло и полгода, как Бирон получил звание графа Священной Римской империи. Его полный титул теперь звучал так: «Его высокографское сиятельство, господин рейхсграф и в Силезии вольный чиновник господин Эрнст Иоганн фон Бирон, Ея Императорского Величества, самодержицы всероссийской обер‑камергер и ордена Святого апостола Андрея кавалер». Заметим, что никаких официальных постов в России этот «кавалер», это ничтожество не занимал, зато активно вмешивался во внутреннюю и внешнюю политику страны. Да, вдобавок он еще стал и герцогом курляндским, но только в 1737 году, когда умер последний представитель этого рода. А то бы Анна ему и раньше этот титул присвоила. С нее сталось бы.

Нам было интересно сравнить оба этих персонажа. Бирон был невоспитан, груб, малообразован, примитивен и жесток. Его парадные портреты показывают грубое, надменное, наглое, высокомерное и пошлое обличье. Однако можно подумать, что Анна Ивановна была утонченной натурой. О ее облике, приведенном в рассказе графини Натальи Шереметевой, мы уже писали в самом начале очерка. А вот еще один портрет с натуры, написанный испанским дипломатом герцогом де Лириа: «Императрица Анна толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, чем женское…» И действительно, с дошедших до нашего времени портретов Анны на нас смотрит женщина, ничуть не более умная и культурная, чем Бирон. Все те же тяжеловесные, немного глуповатые черты лица, то же тупо‑надменное выражение, нижняя губа оттопырена так же идиотски‑высокомерно. Давно известно, что супруги со стажем начинают внешне походить друг на друга, и на портретах Бирона и Анны это прекрасно прослеживается.

Вместе с тем также известно, что нельзя судить о человеке только по его внешнему облику. Даже самый последний урод может оказаться приятнейшим, умным и образованным собеседником, знатоком прекрасного и возвышенного. Поэтому нужно судить о людях по их поступкам, и эти поступки были явно не в пользу Анны.

Бирон любил выпить и покурить, а Анна не пила вина и уж тем более не курила и совсем не жаловала пьяниц (видно, помня своего мужа‑алкоголика). Императорский двор при Анне сохранял образцовую трезвость. При ее дворе выпить можно было лишь дважды в году – 28 января, в ее день рождения, и 28 апреля – в день коронации. В эти дни придворные так напивались, что гвардейцы их на руках выносили из дворца.

Зато она, став императрицей, завела у себя порядки, которых насмотрелась в детстве – с бесчисленным количеством уродов и карликов, разных приживалок, негров, увечных, больных, сумасшедших и прочего сброда. Ее двор был зеркальным отражением двора матери Анны – царицы Прасковьи, с ее «гошпиталем уродов», но были и отличия. Если царица Прасковья привечала убогих и вела с ними душеспасительные беседы, то Анна над ними откровенно издевалась, и вся эта публика нужна ей была лишь для потехи.

Анна Ивановна была последней русской императрицей, которая содержала шутов – они были ее любимым развлечением. Как писали современники, «для своих шутов государыня сочиняла сама забавные костюмы… К одежде прибавлялись колпаки и гремушки». Другой свидетель так описывал двор Анны Ивановны: «Карлики и карлицы, горбуны и многочисленные калеки обоего пола, на что указывают их прозвища (Безножка, Горбушка), ютились рядом с шутами и шутихами, дураками и дурами, калмыками, черемисами, неграми. Вся эта публика держала себя весьма свободно с лицами, посещавшими двор…».

Неотесанная и грубая натура Анны диктовала и дурацкие затеи. Особенно это проявлялось в ее «забавах» с шутами. Случались и просто неприличные действия. Как‑то приезжий итальянский шут с характерным прозвищем Педрилло вынужден был играть роль мужа… козы! Вот как небезызвестный нам И. Лажечников описывал сцену посещения Анной дома шута, где находилась коза вместе с новорожденным козленком: «Сцена была убрана разными атрибутами из козьих рогов, передних и задних ног, хвостов… связанных бантами из лент. Во глубине сцены на пышной постели в богатой кровати, убранной малиновым… штофным занавесом, лежала коза… Она убрана в чепец с розовыми летами… Подле нее на богатой подушке лежала новорожденная козочка, повитая и спеленутая, как должно. Введенная в спальню родительницы, государыня подошла к постели, изволила высыпать из кошелька… несколько десятков золотых монет на зубок и потом спросила госпожу Педрилло об ее здоровье». Анна Ивановна откровенно издевалась над своими бесправными шутами! И не все они были такими уж дураками, чтобы не понимать этого. Среди шутов Анны были, например, граф Апраксин, князья Голицын и Волконский. Так что понимали, но вынуждены были терпеть всяческие унижения от жестокой императрицы. Где это видано было, чтобы в шутах держать русских аристократов – князей и целого графа?! «Анновщина», ей‑богу, «анновщина»!

А еще она любила издеваться над ними: «Способ, которым государыня забавлялась сими людьми (шутами), был чрезвычайно странен. Иногда она приказывала им всем становиться к стене, кроме одного, который бил их по поджилкам и через то принуждал их упасть на землю. Часто заставляли их производить меж собою драку, и они таскали друг друга за волосы или царапались даже до крови. Государыня и весь ее двор утешались сим зрелищем, помирали со смеху». Дальше – больше. Анна Ивановна очень любила унижать людей. Ее шуты не только дрались между собой, но дружно кидались на всякого человека, с чем бы он ни входил к императрице. Был ли это царедворец, входивший к Анне с докладом, гонец из действующей армии или иностранный посол, шуты оплевывали его, ругали, обзывали разными поносными словами, пугали неожиданными кульбитами, делали «козу» в нескольких сантиметрах от глаз. Когда человек пугался, шарахался, стараясь не измазаться об шутов, игравших натуральными какашками или делавших вид, что мочатся на вошедшего, Анну Ивановну это особенно забавляло. Правда, с иноземными послами так не поступали, но на своих царедворцев шуты иногда действительно мочились, что вызывало просто судороги восторга у императрицы! Представляете себе такую картину? Уважаемый человек должен был терпеть всякие унижения от шутов и одновременно, не подавая виду, что это ему омерзительно, подобострастно лицезреть государыню. Такого в XVIII веке не было ни при одном из дворов Европы и Азии, а в России было! Так что верно наше определение – «анновщина», несомненно, «анновщина»!

Правда, и Бирон не чуждался какашек. Он был приверженцем так называемого клозетного юмора. Как и большинство немцев, он находил очень смешным все, что связано с испражнениями и мочеиспусканием. Однако он никогда не переходил от теории к практике. Иногда он, под воздействием винных паров, рассказывал какой‑нибудь анекдот: например, как мекленбургский рыбак накакал в саду у священника, а пастор не понял, что это такое, взял в руки и понюхал. При этом Бирон разражался диким хохотом. Ну юмор у него был такой своеобразный, что тут поделаешь!

Так что по уровню общей культуры любовники друг друга стоили, а в плане умственных способностей и практических знаний Бирон был даже выше Анны. Незаконченное высшее образование Бирона, в противовес отсутствию оного у Анны, все же давало о себе знать.

Эрнст Бирон был завзятым лошадником – вероятно, страсть к этим животным передалась ему от предков. Правда, это единственное, что он сделал для блага России. В стране появились новые породы лошадей, а коневодство в целом было поставлено на соответствующий тому времени западный лад. При Бироне строились новые конные заводы, на племя завозились лучшие лошадиные породы из Дании и Германии. Даже церковному ведомству по настоянию Бирона поручили в своих хозяйствах заниматься коневодством. Для контроля за этим важным делом (а лошадь тогда заменяла собой и автомобиль, и трактор, и паровоз) в 1731 году была создана Конюшенная канцелярия. Правда, и в этом благородном деле Бирон остался верен себе. Австрийский посланник при русском дворе барон Остен отзывался о нем так: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он выражается как лошадь». Есть еще одна характеристика, данная речам Бирона современником: «Вспыльчивый по природе, он в гневе забывал свою светскость и говорил языком, оскорблявшим даже очень неизнеженный слух…»

Очень часто Бирон днями не выходил с манежа, предпочитая самые важные государственные вопросы решать там. Самый лучший способ понравиться ему – это умение разбираться в лошадях, придя на конюшню, говорить только о них, помогать Бирону в выездке и дрессировке, а еще лучше – подарить ему хорошего скакуна.

Добавим еще немного черт для характеристики Анны Ивановны. Она любила убивать. Не людей, слава Богу, а зверей и птиц. Говорили, что она любила охоту… Но охота – это спорт, и спорт тяжелый. Ее дед, царь Алексей Михайлович, например, мог проскакать с кречетом на рукавице 20 верст, чтобы добыть какого‑нибудь зайца или цаплю. Ее внучатый племянник, Петр II, 14‑летний мальчик‑царь, мог провести целый день в скачке с борзыми собаками, а потом соскочить с лошади, чтобы самому схватить волка за уши и связать ему пасть сыромятным ремнем. То был спорт, испытание себя и своих возможностей, свежий воздух, когда уровень адреналина зашкаливает выше нормы и когда от этого получаешь удовольствие. В такой охоте акт убийства зверя занимает весьма скромное место, а особой доблестью во все времена престижным считалось взять зверя живьем.

Ничего общего с этим «охота» Анны Ивановны не имела. Ее привлекали не поиски дичи или ее преследование; ей нравилось стрелять по живой мишени. Для ее «охоты» животных сгоняли в вольеры, а потом гнали их мимо императрицы, а она палила по ним, меняя ружья, прямо из окон дворца или террасы. Все ее развлечение заключалось в том, чтобы как можно больше убить зверья. Всего только за один «охотничий» сезон 1739 года Анна Ивановна собственноручно застрелила 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабанов, 1 волка, 374 зайца, 608 уток и 16 чаек. Какой уж тут спорт – это было просто убийство!

«Рабочий» день Анны начинался обычно так. Она вставала в 7–8 часов утра, пила кофе и затем рассматривала свои сокровища, в 9 часов принимала своих министров (нужно заметить, что у нее их было всего три) и подписывала бумаги (как правило, не читая). После этого стреляла из окон по птицам из заранее приготовленных для нее ружей или отправлялась на конюшни к Бирону. В полдень она обедала со своим фаворитом, затем шла с ним спать, а потом выслушивала сплетни, сказки и песни фрейлин и приживалок. Одевалась Анна обычно в длинные домашние светло‑голубые или зеленые платья восточного покроя, повязывая при этом голову «мещанскими» красными платками. Императрица любила играть в карты, бильярд, волчок, волан и бильбоке. Любила также русскую пляску, но на балах из уважения к Бирону танцевала только немецкие танцы. Современник оставил такое свидетельство о ее времяпровождении: «В первые годы своего правления играла она почти каждый день в карты. Потом проводила целые полдни, не вставая со стула, слушая крики шутов и дураков. Когда сии каждодневно встречающиеся упражнения ей наскучили, то возымела она охоту стрелять, в чем приобрела такое искусство, что без ошибки попадала в цель и на лету птицу убивала. Сею охотой занималась она дольше других, так что в ее комнатах стояли всегда заряженные ружья, которыми, когда заблагорассудится, стреляла из окна в мимо пролетающих ласточек, ворон, сорок и тому подобных». Несмотря на страсть к смертоубийству, у Анны во дворце держали живых обезьян, ученых скворцов и белых павлинов.

Ближайшими наперсницами Анны Ивановны были графиня Щербатова, судомойка М. Монахина и бывшая «кухонная девушка» А. Юшкова. Да, да того самого В. Юшкова, который предположительно являлся ее отцом! При этом она выдавала Юшкову за родственницу спальника своей матери. Дыма без огня не бывает – не значит ли это, что эта «кухонная девушка» была сводной сестрой Анны Ивановны? Интересный поворот, прямо скажем! Юшкова считалась «затейницей» и по вечерам рассказывала Анне разные истории, а еще ее обязанностью было стричь ногти (как сказали бы сейчас – делать маникюр и педикюр) самой императрице и… семье Биронов. Во как! При этом Анна могла лично раздавать тумаки и пощечины чем‑то провинившимся наперсницам.

Один современник писал: «Она любила покой и почти не занималась делами, предоставляя министрам делать все, что им заблагорассудится». Историк Н. Костомаров дал ей такую оценку: «Возведенная на степень такого могущества, какого никогда для себя не ожидала, она оказалась вовсе не подготовленною ни обстоятельствами, ни воспитанием к своему великому поприщу. На престоле она представляла собой образец русской барыни старинного покроя… Ленивая, неряшливая, с неповоротливым умом, и вместе с тем надменная, чванливая, злобная… Анна Ивановна не развила в себе… привычки заниматься делом и особенно мыслить…»

Добавим к характеристике Анны Ивановны еще одну черту – она была страшно суеверной и панически боялась колдовства, сглаза и порчи. Однажды ее жертвой стала 19‑летняя красавица Прасковья Юсупова. Дело было так. Отец Прасковьи верно служил Петру I и восшествие на престол Анны Ивановны в 1730 году встретил без особого энтузиазма. Он был дружен с Яковом Долгоруким (одним из «верховников», которые хотели ограничить власть императрицы). Когда Долгорукого за эту политику арестовали, то на всякий случай провели обыск и у его друга Григория Юсупова. В комнате Прасковьи чины Тайной канцелярии нашли куклу с выколотыми глазами, которая, по их мнению, была очень похожа на Анну Ивановну. Спрашивается, почему у куклы были выколоты глаза? Ответ очевиден – у кого есть дети, тот знает, что они любят все исследовать: мальчишки ломают машинки, чтобы посмотреть, как они устроены, а девочки иногда забавляются тем, что выкалывают куклам глаза, отрывают им руки и ноги. В общем, детская шалость, и ничего больше. Но почему в комнате 19‑летней девицы, которой уже давно было замуж пора, нашли эту куклу? Может, она еще с детских времен где‑то завалялась; черт его знает почему, но что Прасковья не колдовала, это точно. Тайная канцелярия сочла это, естественно, за колдовство, направленное против здоровья императрицы, и взяла девушку под стражу. Узнав о кукле с выколотыми глазами, Анна Ивановна пришла в ужас и приказала сжечь «колдунью» живьем. От такой жестокой расправы ее спас сам Бирон – вот «добрая душа». Ее отправили в Введенский женский монастырь, расположенный на территории Шадринского уезда, и заточили в каменный чулан, предназначенный для ведьм и колдуний. Потом Прасковью насильно постригли в монахини, дали имя Прокла, и она какое‑то время жила среди «сестер». Однако не для княжны оказался монастырь. Она смело конфликтовала с ключницами, игуменьей, «сестрами во Христе» и священниками, приходившими «смирять ее гордыню». Прасковья не сдавалась – не помогло даже держание ее на хлебе и воде. Тогда ее опять посадили в чулан, однако и здесь она вела себя так же независимо, как и на свободе. Так продолжалось долгих семь лет. Когда же о непокорной инокине доложили Анне Ивановне, она повелела наказать Прасковью розгами. Девушке шел уже 26‑й год, здоровье было подорвано долголетним пребыванием в сыром каменном мешке и скудной пищей. После унизительного наказания она слегла и потом умерла. Характерно, что в 1916 году ее потомок – Феликс Юсупов отомстил за это унижение Романовым, убив любимца царской семьи Григория Распутина. Но это так – лирическое отступление, хотя и кровавое.

И наконец, главное – любили ли Анна и Бирон друг друга? Несомненно! Так относиться друг к другу могут только любящие люди. Посудите сами – в течение целых 12 лет (с 1718 года; тогда ему было 28 лет, а Анне – 25) он опекал и сильно помогал овдовевшей герцогине, безденежной и нуждающейся, злой судьбой заброшенной в чужую ей Курляндию. Он помогал ей советами и деньгами, собираемыми с остзейских баронов, поскольку своих средств у него не было. Немаловажным было и то, что Бирон добился влияния на этих самых баронов. Для них он был свой, и они готовы были если не слушаться его, то хотя бы слышать. А Бирон в этом деле защищал интересы Анны. В то же время он не знал, что его любовница, бедная, несчастная герцогиня, вдруг станет сказочно богатой императрицей и отблагодарит его, осыпав золотом. Отношение Бирона к Анне проверено временем и подлинным бескорыстием друг к другу. Ведь главное в любви – это бескорыстие, когда ты за любимого человека, образно говоря, готов жизнь отдать, ничего не требуя взамен. Лишь бы любимой было хорошо! Лишь бы она не страдала, не плакала, не горевала и не печалилась. Жить для любимой женщины, отдавать всего себя в ее распоряжение – тоже немыслимое счастье!

Для характеристики их отношений приведем свидетельство одного современника: «Никогда еще на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрицы с герцогом Курляндским. Оба они почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный вид принимала. Буде то весел, то на лице монархини явное напечатывалось удовольствие. Если кто к герцогу не угодил, то из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену…» Это ли не подтверждение давнего утверждения о том, что давнишние супруги со временем становятся похожими друг на друга, если они живут общими заботами, радостями и печалями! Добавим к этому еще одну черту – однажды Анна Ивановна не пошла на бал из‑за того, что Бирон упал с лошади и ушиб ногу. Следовательно, он танцевать не мог, не стала этого делать и Анна. Вот так!

Да, они были не любовниками, а именно супругами, так как жили в гражданском браке. Некоторые историки даже утверждают, что Анна была однолюбкой. Нет, однолюбкой она, конечно, не была, так как в ее жизни был и Петр Бестужев и Мориц Саксонский, но то, что она без ума любила Эрнста Бирона, – это точно. И осталась верна ему до конца своих дней. Точно так же и Бирон – это он был однолюбом; он не заводил себе связей на стороне, не прелюбодействовал с фрейлинами и так же был верен Анне, как и она ему. Бирон был близким ей по духу человеком и лидером в их романе, каким и должен быть настоящий мужчина.

Как известно, чувство любви присуще всем – и уродам, и нищим, и богачам, и вельможам, и дикарям; прекрасным и достойным людям и совсем недостойным, жестоким и малообразованным. Так есть сейчас, так было еще и в допотопные времена. Бирон и Анна были жестокими и недостойными людьми, но их извиняет одно – у них была настоящая любовь! А этим многое прощается, если не все! С точки зрения бога любви Амура, конечно.

А как же «плоды любви» – дети, спросите вы? Не может такого быть, чтобы у Анны с Бироном, здоровых в половом отношении людей, не было детей! Да еще при тогдашних способах предохранения! Дети были, конечно, но о них ходили лишь слухи. И слухи эти исходили от недоброжелателей Бирона с Анной, от людей, пострадавших от них. Естественно, что им хотелось представить Анну, ко всем ее прочим грехам, как чудовище. Причем эти слухи появлялись задним, так сказать, числом, уже после смерти Анны и удаления Бирона от двора. Но это и естественно, потому что за «оскорбление» государыни тогда полагалось жестокое наказание, а потому и разговаривать вслух ближние дворяне тоже не могли.

Говорили, что она приканчивала своих неродившихся детей (которых было множество) самым варварским способом – травила их в своей утробе какими‑то зельями и отварами, извлекала трупики из своего живота вязальными спицами (иногда по частям) и так далее. Кому в это хотелось поверить – тот верил.

Гораздо правдивее были замечания иностранных современников. Они слышали, что Анна отдавала своих детей от Бирона (или, может быть, и от Петра Бестужева) на воспитание в семьи надежных людей, простолюдинов. В какие, спросите вы? А вот это неизвестно, это была тайна, покрытая мраком.

Существовали также предположения, что дети Бирона – Петр и Карл, на самом деле были детьми Анны Ивановны, во время беременности которой жена Бирона Бенигна подвязывала себе подушки под живот. Да, Эрнст Бирон женился, и опять же, по слухам, это было сделано по настоянию самой Анны, чтобы не компрометировать себя связью с Бироном, так сказать, для отвода глаз. В 1723 году она выдала свою фрейлину Бенигну‑Готлиб фон Тротте‑Трейден замуж за Бирона. Современники сообщают, что Бенигна была неумна, безобразна и имела огромный рост. Тем не менее она была склонна к роскоши: только одно ее платье стоило 500 тысяч рублей; в нем она любила сидеть на особом тронообразном кресле и требовала целовать себе руки (при этом обижалась, если ей целовали одну руку, а не две). Лучшего объекта для прикрытия и найти было трудно! У Бирона и Бенигны было трое детей – сыновья Карл и Петр и дочь Хедвига‑Елизавета. Тот же источник сообщает, что по крайней мере один из сыновей Бирона, а именно Карл, был от Анны Ивановны. Он родился в 1728 году и всегда спал в комнате Анны, которая никогда не расставалась с ним, и даже взяла его с собой на коронацию в Москву в 1730 году. Уже при рождении он был записан в Преображенский полк, а в 1736 году пожалован в камергеры и награжден орденом Андрея Первозванного (хотя это была исключительно привилегия для детей Дома Романовых). Умер Карл в 1801 году, ничем не проявив себя ни на военной, ни на гражданской службе. Вспоминали также, что дети Бирона любили поливать гостей чернилами и срывать парики с их голов (здесь, несомненно, чувствуется выучка Анны, любившей унижать людей). Забота о Карле у Анны Ивановны была чрезмерной. Однажды он объелся земляникой и у него разболелся живот. Нашли к