От автора 5 page

В России существовал обычай на Фоминой неделе устраивать распродажи различных товаров по сниженным ценам. Обычно этим пользовались люди, стесненные в средствах. Обрезки дорогих кружев или лент, шелковых тканей, тонкой шерсти и т.д. привлекали покупателей, особенно женщин, надеющихся сшить модный туалет с наименьшими затратами. В очерке И.Т.Кокорева «Фомин понедельник» перечисляются товары, предлагающиеся на таких распродажах: «Люстрин, гро-де берлин, поплин, гляссе, шине, муаре, термолама, гулишалама и проч. и проч. — словом, все эти материи и нематерии, из названий которых можно составить целый лексикон и достоинства которых дано постигнуть только прекрасному полу, все они режутся ножницами, обращаются в остатки и, полусвернутые, живописно раскладываются по полкам, по прилавку так, чтобы бросаться в глаза милым покупательницам и покупателям и прельщать их своей казистостью».

В 60-х годах прошлого века вошла в моду ткань под названием «альпага»: «Французские журналы беспрестанно говорят о платьях альпага, которые вошли у них во всеобщее употребление; у нас этой материи вовсе не знают, а между тем мы, по своей обязанности, не можем умалчивать о том, что носят в настоящее время, и поэтому предлагаем альпага заменить высокого сорта люстрином, который чрезвычайно на него похож. Когда у нас появится настоящее альпага, мы тотчас же сообщим об этом в своем журнале и скажем его цену»[133].

Ткань альпага, столь похожая на люстрин, между тем прекрасно была известна в России в первой трети XIX века. В одном из январских номеров «Московского телеграфа» за 1826 год об альпаге писали: «шерстяная одноцветная материя».

Люстрину повезло в истории костюма гораздо больше — его не забывали по крайней мере целое столетие.

В течение всего предыдущего века частое хождение имели дамские сорта люстрина, довольно тонкие. Из них шили платья и блузки: «Я что хочу вам сказать, Онисим Варфоломеич, — робко произнесла Митревна, — возьмете, Господь пошлет, приз, беспременно надо Марфутке да Зинаиде люстриновые кофточки справить» (А.И.Эртель. «Гарденины»).

Глянцевитость люстрина ограничивала сферу его применения в мужском гардеробе. Но некоторые слои, главным образом приказчики, парикмахеры и т.д., носили люстриновые пиджаки и пальто. На рубеже XIX — XX веков в среде художественной интеллигенции моде далеко не всегда подчинялись, создавая свой собственный стиль, основанный на широких ассоциациях с историческим костюмом. Тогда-то люстрин стал известен гораздо шире как ткань для мужской одежды.

Позднее, в те времена, когда жили герои рассказов Зощенко, люстриновый пиджак превратился в своеобразный социальный знак, своего рода униформу целого общественного слоя 20 — 30-х годов нашего века, — по нему узнавался мелкий служащий с мещанскими претензиями.

Меринос

В 1863 году появилось сообщение: «Теперь опять начинают носить давно забытый меринос. Это очень приятное известие для экономных женщин, потому что лучше этой ткани нельзя ничего придумать для дождливой и холодной зимы. Надо заметить, что меринос продают за кашемир, но только это меринос высокого сорта и хороших цветов»[134].

Меринос мог служить основой для самых разных тканей, и его часто сравнивали с другими материями, как, например, в повести Вельтмана «Сердце и думка»: «Вот очутилась она посреди улицы, полной экипажей; посреди той улицы, которую невозможно описать; где вчера не похоже на сегодня, где завтра все будет ново: вывески и товары, наружность и внутренность, имена и названия, цвет и форма; вместо единообразия пестрота, вместо длины ширина, вместо мериноса тибет и терно, вместо манто — клок».

Меринос — шерстяная ткань саржевого переплетения, обычно одноцветная, которую ткали из шерсти тонкорунных овец — мериносов. Из мериноса шили платья и верхнюю одежду, но охотнее всего использовали для изготовления модных «турецких» и «персидских» шалей.

В «Мертвых душах» читаем, как Феодулия Ивановна, жена Собакевича, «уселась на диване, накрылась своим мериносовым платком и уже не двинула более ни глазом, ни бровью».

Мериносовая пряжа высокого качества смешивалась с шерстью других сортов или иными волокнами, и тогда появлялись полумеринос, тибет, терно.

Терно — шерстяная ткань саржевого переплетения из высококачественной пряжи, названная по имени владельца парижской фабрики — Гийома Луи Терно (1763 — 1833).

Платки и шали фирмы Терно были очень популярны в России первой половины XIX века. Газеты помещали рекламу следующего содержания: «Так как в Париже уже тепло, то плащей почти не видно, но зато повсюду являются шалевые платки фабрики Терно (cachemir Ternaux), называемые à la Hernani, по имени героя известной пьесы Виктора Гюго. Прекрасные платки такого рода мы видим в магазине Г.Болля, на Невском проспекте, в доме Коллержи»[135].

Терно стоило довольно дорого и служило признаком достатка. М.Е.Салтыков-Щедрин, описывая на страницах «Пошехонской старины» одну из свах, сообщает: «Севастьяновна уходит; следом за ней является Мутовкина. Она гораздо представительнее своей предшественницы; одета в платье из настоящего терно, на голове тюлевый чепчик с желтыми шелковыми лентами...»

О тибете можно сказать то же, что и о терно, — разновидность ткани саржевого переплетения из шерсти горных коз. Так же как терно, пользовалась большой популярностью в первой половине XIX века. Журналы 30-х годов сообщали читателям, что: «Thibet satiné, матерья, отличающаяся отменной нежностью, употребляется для плащей. Атласные двуличные полосы на шерстяной ткани Тибета вытканы таким образом, что можно носить сию материю на лицо и на изнанку»[136].

Газета «Молва» рекламировала эту же ткань в иных выражениях: «...превосходная ткань, весьма мягкая и теплая. Двойной отсвет атласистых полосок идет по шерстяному полю из Тибетской шерсти, отчего его можно носить на оба лица». Вот как описываются плащи из Thibet satiné: «Их можно носить на две стороны, кои совершенно сходны одна с другою. Плащи сии двух различных цветов и двух различных оттенков и потому называются Хамелеонами»[137].

Первыми производителями двухсторонних тканей для шалей, подражающих знаменитым кашмирским (которые таким свойством не обладали), были русские купцы. Более всего получили известность елисеевская и колокольцовская мануфактуры. Это произошло уже в самом начале XIX века. Поэтому к 1832 году тибет не мог быть новинкой в России. Однако, как это часто бывало, предпочтение отдавалось иностранным товарам, а отечественные изобретения не замечались. Эта особенность русского общества настолько бросалась в глаза, что Марта Вильмот написала своему отцу в декабре 1806 года: «Несколько сот лавочников распродают остатки газа и других материалов по непомерно высоким ценам, объясняя это тем, что они только что прибыли из Парижа, хотя известно, что половина этих товаров поступает из русских лавок с другого конца города»[138].

Различия в обработке сырья и готовой ткани между мериносом, терно и тибетом незначительны.

К концу XIX века тибет, вернее ткань, сохранившую такое название, изготавливали из шерсти более низкого качества, так называемой «неблагородной шерсти». Ткачество XIX века развивалось столь быстрыми темпами, что появилось много новых дорогих тканей, а обработка прежних сортов пряжи в значительной степени удешевлялась благодаря техническим усовершенствованиям, распространению химических красителей и т.д.

Парча

До 1717 года в России не было своего производства парчи — ткани из шелка, золотых и серебряных нитей. Ее ввозили из Византии, позднее — из Ирана, Турции, Италии и Франции. Во второй половине XVII века была предпринята попытка наладить в Москве собственные мастерские по изготовлению дорогих тканей с помощью иностранных масте­ров — Чинопи, Лермита, Паульсона. Однако даже на нужды царского двора и высшего духовенства по-прежнему приходилось закупать парчу в других странах. После создания в Петербурге первой шелковой мануфактуры Россия становится одним из основных производителей парчи, превосходящей по своим художественным и техническим качествам продукцию западноевропейских фабрик, — несмотря на изменения моды, в России всегда существовали крупные заказчики: царский двор, церковь и купечество. Вот что писала обозревательница журнала «Мода» в 1856 году: «Сейчас только я вернулась из „Русского Магазина", где видела образчики невообразимо роскошных материй, заказанных к предстоящему торжеству Коронации.

Все материи будут изготовляться по заказанным нарочно рисункам, на наших фабриках в Москве. Из них изготовлены вполне только два сорта (остальные в образчиках), первый, так называемая грань — чудо роскоши, блеска и великолепия: фон материи весь серебряный, а по нему золотые букеты, составленные из розанов; к этому прибавлять нече­го — читательницы поймут, какой эффект и какой блеск должна производить подобная ткань; они поймут также, какое назначение должна иметь эта массивная, исключительная ткань, если я скажу, что цена ее 25 рублей серебром за аршин, а на парадное платье со шлейфом пойдет ее более 40 аршин.

Другая материя, которую я назову „серебряным дамассом", далеко уступает первой в великолепии, но так же изящна и блестяща... цена этой восхитительной, нежно-блестящей и весьма легкой материи (да, — несмотря на серебряные бити) — 15 рублей серебром за аршин»[139].

В следующих номерах журнала описывается впечатление, которое парча производит на иностранцев: «Впрочем, если рассудить дело — удивительного тут нет ничего: эти материи, имеющие весьма много схожего с нашими русскими парчами, неизвестны и не делаются за границею; парчи — произведения национальные русские, и по многим причинам только и могут существовать и выделываться в России. Лучшим доказательством тому, как они мало известны другим нациям — служит невообразимое удивление, которое они возбудили в Американцах, посетивших „Русский Магазин". Парчи страшно понравились заатлантическим Янкам, вероятно не видевшим ничего в этом роде, и они разобрали множество лоскутов в виде образчиков»[140].

Парча всегда была дорогостоящей тканью, даже после того как научились заменять пряденое серебро и золото (бить) или волоченку (тоненькие проволочки, применявшиеся в процессе ткачества) на имитирующие их материалы. Самая скромная, без рисунка, парча требовала немалых расходов. Дочь московского книгоиздателя Е.И.Попова оставила после себя очень интересные дневники, рассказывающие о московской жизни 40-х годов ХIX века. Ценность этих записок для современного исследователя состоит в том, что автор тщательно фиксировала все обстоятельства бытового характера, с которыми ей приходилось сталкиваться. Сильно нуждавшаяся, Попова изо дня в день отмечала на страницах своего дневника все траты, связанные с выполнением родственных или христианских обязанностей. В декабре 1849 года она записала: «Была у Хомяковых. Катерина Михайловна берется дать деньги на прибавление парчи к покрову, бывшего на гробе Валуева, для того, чтобы вышли полные ризы в церковь св. Дм. Солунского, что в Новгороде. Надобно узнать о цене парчи. Цена ей 14 рублей ассигнациями»[141].

В повседневной жизни парчу в ХIX столетии почти не использовали — исключение составляли коронационные торжества, одежда для которых не подчинялась моде. В определенной степени парча в первой половине века была сословной тканью для купчих.

Вот как описывает увиденную ею на празднике в августе 1803 года купчиху англичанка Марта Вильмот: «За трехчасовую прогулку мы встретили множество нарядно одетых людей, вовсе не относящихся к знати, ибо по праздникам парк открыт для всех чинов и званий. Тут впервые я увидела настоящую русскую купчиху. Хочу описать ее наряд, но боюсь, ты не поверишь, что в такую жару она облачилась в затканную золотом кофту с корсажем, расшитым жемчугом, юбку из дамаска, головной убор из муслина украшен жемчугом, бриллиантами и жемчужной сеткой, и все сооружение достигает пол-ярда высоты. 20 ниток жемчуга обвивали шею, а на ее толстых руках красовались браслеты из 12 ярдов жемчуга (я даже сосчитала). Разряженная купчиха прогуливалась рядом со своим бородатым мужем, одетым в исконно русское платье: зеленый плисовый кафтан, полы которого доставали до пят... Не могу высказать, какое удовольствие доставила мне эта пара»[142]. Пристрастие купечества к парче сохранялось вплоть до середины ХIX века. В повести «Угол», написанной в 1849 году, Н.А.Дурова так описывает наряд купчихи, увиденный иностранкой в начале столетия: «...одета всегда богато, со вкусом, с изяществом даже; она дорого платит, чтоб быть так одетой, потому что у нее самой вкус ее природный, и если б она последовала ему, то вместо эфирных газов, тонких, как паутина, кружев прелестных цветов, она охотно бы надела парчу, которую нельзя согнуть, как будто она выкована, а не соткана; на голову платок, от которого блистало б, как от солнца, и, облаченная во всю эту лепоту, любовалась бы ею перед старинным туалетом столько же, сколько и своею роскошной толщиною, которую теперь она, скрепя сердце, без милосердия стягивает шнуровкой».

При имитации парчи в современной театральной практике важно добиться ощущения жесткой, негнущейся ткани с металлическим блеском фона или орнамента. Для большей жесткости ткани можно дублировать, а металлического блеска добиваются при помощи алюминиевого или бронзового порошка по росписи масляными, гуашевыми, клеевыми красками или рельефной пастой.

Тип орнамента, его композиционные и колористические взаимоотношения с фоном и покроем костюма зависят от времени действия пьесы. Так, русские исторические костюмы допетровского времени отличаются использованием иранских или турецких тканей. Для «иранской парчи» характерны иллюзорно точные воспроизведения тюльпанов, гвоздик, гиацинтов, кипарисов при довольно мелком раппорте. «Турецкие», напротив, характерны очень крупными стилизованными орнаментами и резкими цветовыми контрастами.

В XVIII столетии предпочитали ткани с более мягкой и светлой гаммой, нежными переходами от розового к голубому, светло-желтого к бежевому. Цветочные орнаменты были характерны как для мужской, так и для женской одежды.

Пластические свойства парчи не позволяли использовать ее в женской модной одежде XIX века; исключение составляли парадные церемониальные костюмы, которые носили в России только высшие слои общества. К концу ХIX столетия даже купечество предпочитало одеваться «по журнальной картинке» и парча окончательно стала ритуальной тканью.

Разновидностью парчи были такие ткани, как глазет и аксамит.

Глазет ткали не только с шелковой, но и с хлопчатобумажной или шерстяной основой с металлическим или металлизированным утком. Он был гладким и узорчатым, иногда расшивался шелком. Глазеты и другие парчовые ткани часто описывают как розовые, голубые, белые, имея в виду фон. Цельнометаллические утки парчовых тканей XVI — XVIII веков в ХIX веке почти повсеместно заменялись имитирующей их фольгой на нитяной основе. Разноцветные нити просвечивали на сгибах, складках, создавая дополнительную окраску блестящей поверхности ткани. Глазет чаще всего употреблялся для церковных нужд. Из него заказывались вклады (подношения) от частных лиц и монастырей. Уже упоминавшаяся Е.И.Попова записала: «Сегодня кончены воздухи в церковь Данилова монастыря. По белому глазету вышиты вязь из роз и лилей, эмблема юношеской красоты и ангельской чистоты Валуева, приношение мое в память его»[143].

В XIX веке глазет носили только женщины, а в XVIII из него шили мужские кафтаны и камзолы. У Пушкина в «Капитанской дочке» встречаем: «Я застал у него одного из городских чиновников, помнится, директора таможни, толстого румяного старичка в глазетовом кафтане».

Особое место среди парчовых тканей занимает аксамит — это старинное название драгоценных тканей ручной выработки. В словарных изданиях, причем в столь авторитетных, как «Толковый словарь живого великорусского языка» В.И.Даля и «Этимологический словарь русского языка» М.Фасмера, можно встретить толкование аксамита как синонима слову «бархат».

Действительно, в описях наследственного имущества или приданого в XVII веке под аксамитом понимали ткани в технике петельчатого бархата.

В документах XVI — XVII веков, включенных в «Опись Московской Оружейной палаты Московского Кремля», часто встречаются упоминания о том, что ворс бархатов-аксамитов сделан из пряденого (то есть уплощенного) серебра или золота. Существовало определение «аксамиченый» — под ним подразумевались парчовые ткани вообще.

Островский очень точно передает в пьесе «Василиса Мелентьева» пластические свойства аксамита:

«Как козы в сарафанах —

Кичатся тем, что аксамит тяжелый

Коробится лубком на их плечах».

В описаниях старинных тканей можно встретить еще одно название — «алтабас». Вероятнее всего, различие между аксамитом и алтабасом заключается в том, что последний изготавливался с применением волоченой (то есть круглой в срезе, проволокоподобной) металлической нити.

Выражение «на вес золота» применительно к старинным аксамитам и алтабасам можно понимать буквально, так дорог был материал, из которого его ткали, — шелк и драгоценные металлы.

Ко всем старинным тканям ручной выработки применимо и название «паволоки». Словосочетание «паволоки и оксамиты» встречается еще в «Слове о полку Игореве».

В ХIX веке такие названия, как аксамит, алтабас, паволока, можно найти у писателей и драматургов, обращающихся к исторической тематике. Гоголь в «Тарасе Бульбе» употребляет не только сочетание, но и написание слова «оксамит» в таком звучании, как это было в древнерусской литературе.

В ХIX столетии старинные названия, изрядно забытые в XVIII веке, окончательно были вытеснены термином «парча».

Ситец

Ситец — хлопчатобумажная ткань полотняного переплетения из отбеленной пряжи. Нитки утка и основы одинаковой толщины. От других тканей подобной выработки отличается лишь набивным орнаментом. Родиной ситца считается Бенгалия (Индия). В России ткани такого типа были известны давно, еще в допетровскую эпоху. Как ткань для модных платьев ситец начали употреблять с конца XVIII века.

Может показаться необычным применение ситца в качестве мебельной ткани. Однако с 30-х годов прошлого века стало очень модным обивать ситцем мебель, особенно в деревне. Вот что предлагали в то время модные магазины: «Ныне употребляют для мебели и драпировки ситец с крупными узорами; по белому полю огромные букеты из роз и колокольчиков, перемешанные с широкими листьями. Также показалось много ситцев, изображающих различные предметы, разделенные на круги, в которых виды пастушек, маленькие пейзажи, лисиц, подходящих к дереву, на котором сидит ворона; барашков у источника, словом весь Лафонтен ожил на мебельных ситцах, которые очень гланцевиты; набивают эти узоры также по земле верблюжьего цвета»[144].

Совсем другой орнамент на ситце можно встретить в «Мертвых душах». «"Какой веселенький ситец!" — воскликнула во всех отношениях приятная дама, глядя на платье просто приятной дамы. "Да, очень веселенький. Прасковья Федоровна однако же находит, что лучше, если бы клеточки были помельче, и чтобы не коричневые были крапинки, а голубые. Сестре ее прислали материйку: это такое очарованье, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие, узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки... Словом, бесподобно! Можно сказать решительно, что ничего еще не было подобного на свете"».

Ручная набойка, известная на Руси с древности, очень трудоемка, а первые печатные машины позволяли получать только одно- и двухцветные ткани. В 30-е годы XIX века широко применялась многокрасочная печатная машина, известная под названием «перротина». Если при печатании с деревянных досок могло проявиться некоторое несовпадение контура и цвета в орнаменте, то машинное печатание гарантировало высокое качество отделки.

В утверждении просто приятной дамы, что «ничего еще не было подобного на свете», есть доля истины, так как столь сложный по описанию орнамент мог быть выполнен с помощью перротины, распространившейся незадолго до появления поэмы «Мертвые души».

Сукно

Сукно было хорошо известно в России задолго до проникновения в страну европейских текстильных технологий, то есть до реформ Петра I. Позднее, когда распространились неизвестные прежде сорта суконных тканей, русское слово «сукно» соседствовало с заимствованным «драпом». Для нас важно, что заимствованное название относилось лишь к более тяжелым или более легким типам сукна, а исстари известные материи по-прежнему обозначались словом «сукно».

В театральном быту хорошо известно выражение «играть в сукнах», то есть без выстроенных декораций, на фоне мягких кулис и драпировок. В XIX веке этот прием был вызван к жизни пластическими свойствами сукна, но на современной сцене для этой цели могут использоваться любые другие новые материалы.

Что же такое сукно?

Это шерстяная ткань полотняного переплетения с последующим валянием и отделкой. Процесс изготовления сукна включает много операций. Сначала готовится пряжа: шерсть тщательно промывается и обезжиривается; затем треплется и прочесывается; прядется. Затем ткань валяют, еще раз промывают и окрашивают. После окраски сукно ворсят и стригут. Лишние ворсинки, так называемый мертвый волос, вычищается щетками, и очищенное сукно прессуется. Только после всех одиннадцати операций сукно готово к продаже. Нарушение технологии хоть в одной операции может отразиться на качестве ткани, прежде всего на ее носкости. Поновление сукна, бывшего в употреблении и отчасти утратившего свой ворс, производили, подвергнув его еще раз ворсованию по вытертым местам.

Выбор сукна в лавке представлял собой целый ритуал. Сукно обнюхивали, оглаживали, пробовали «на зуб» и растягивали руками, прислушиваясь к издаваемому звуку. Вот как описывают определение качества сукна товарные справочники прошлого века: «Хорошее сукно, по наружному виду, должно быть на ощупь мягко, плотно, крепко, издавать при отрывистом протягивании между пальцами и на разрыв звонкий звук и треск; не издавать сального запаха (признак худо промытого сукна); чтобы при глажении сукна рукою не ощущалось бы чего колючего и грубого на ощупь»[145].

Вспомним, как выбирал сукно герой гоголевской «Шинели»: «В первый же день он отправился вместе с Петровичем в лавки. Купили сукна очень хорошего — и не мудрено, потому что об этом думали еще за полгода прежде и редкий месяц не заходили в лавки применяться к ценам: зато сам Петрович сказал, что лучше сукна и не бывает».

У читателей «Шинели» упоминание о посещении суконной лавки должно было вызывать четкое представление, яркий пластический образ, так как постоянно представлялась возможность видеть покупку сукна со всеми необходимыми манипуляциями. Особенно важным событием в жизни Башмачкина в течение многих месяцев было именно посещение лавки, со всеми тревогами и волнениями маленького человека, не имеющего возможности сделать ошибку.

Сцену выбора сукна Гоголь описывает и во втором томе «Мертвых душ», когда заставляет Чичикова покупать сукно «наваринского дыму с пламенем»: «Могу сказать, что получите первейшего сукна, лучше которого только в просвещенных столицах можно найти. Малый! подай сукно сверху, что за тридцать четвертым номером. Да не то, братец! Что ты вечно выше своей сферы, точно пролетарий какой! Бросай его сюда. Вот суконцо! — И, разворотивши его с другого конца, купец поднес Чичикову к самому носу, так что тот мог не только погладить рукой шелковистый лоск, но даже и понюхать».

А теперь посмотрим, какое применение находили в быту такие сорта сукна, которые не были прежде известны в России, например драп — плотное тяжелое двойное сукно как из чисто шерстяной пряжи, так и с утком из хлопчатобумажной нити. Тяжелые сукна из двойных основ и утков применялись только для шитья верхнего мужского и женского платья. Поэтому комизм в литературном произведении мог создаваться при сопоставлении несовместимых в какой-то ситуации тканей. Такой прием использован А.Ф.Вельтманом в повести «Сердце и думка».

«Ай! — вскрикнула опять девица и заметалась во все стороны... видит, идет мимо ее молоденькая девушка в манто из drap-royal, с блестящими цветами, в дымковой роскошной шляпке, обшитой рюшем из шелкового тюля.

— Ах, если б я была на ее месте! — подумала она. Смотрит... Ух!.. точно как будто перелились все ее чувства из сарафана в манто из drap-royal, и на душе стало легко».

Кроме drap-royal существовали и другие сорта: drap d'or, drap d'argant, drap de Sedan и др.

Хорошо была известна в XIX веке ткань под названием «драдедам». В буквальном переводе с французского это слово означает «дамское сукно». Но в России ткань драдедам отнюдь не являлась признаком щегольства и изящества. Это один из самых дешевых видов сукна, который был особенно распространен в среде городской бедноты. Упоминание о драдедамовом платке встречаем в «Преступлении и наказании» Достоевского:

«Ни словечка при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им совсем голову и лицо и легла на кровать, лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают».

Обычно при комментировании «Преступления и наказания» ссылаются на воспоминания А.Г.Сниткиной-Достоевской о том, что ее поразил большой зеленый платок на женщине, отворившей ей дверь, когда она первый раз пришла в дом писателя, — она сразу вспомнила зеленый драдедамовый платок из романа[146]. Однако этот платок не только реалия из быта самого писателя, он может восприниматься и как сознательно использованная художественная деталь, имеющая определенное социальное значение.

Словари середины XIX века трактовали термин «драдедам» следующим образом: «Шерстяная ткань тоньше сукна и не так как оно прочная»[147].

Автор широко известной «Художественной энциклопедии» прошлого века Ф.И.Булгаков еще точнее определяет значение этого слова: «Шерстяная материя, сходная с сукном, но менее его прочная и дешевле»[148].

Как признак бедности драдедам встречается у многих писателей. Н.А.Некрасов, например, писал: «В углу подле двери сидела старушонка в медных очках, одетая в ветхий драдедамовый салоп, она тяжко вздыхала» («Повесть о бедном Климе»).

«Драдедамовый салоп» может служить примером социальной характеристики и имущественного положения человека. Именно так характеризует облик случайного прохожего в «Записках замоскворецкого жителя» Островский, используя выражение «купчиха в драдедамовом салопе».

На страницах «Преступления и наказания» драдедам встречается много раз. В «ветхом драдедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад», увидел Раскольников сестру Сони — Полю Мармеладову.

Достоевскому костюм важен для эмоциональной окраски действия. Сравним описание костюма случайно увиденной Раскольниковым уличной певицы и повторение этого описания в рассказе о Соне Мармеладовой (сцена смерти Мармеладова).

Первый эпизод: «...девушке, лет пятнадцати, одетой как барышня, в кринолине, в мантильке, в перчатках и соломенной шляпке, с огненного цвета пером; все это было старое и истасканное».

Второй эпизод: «...забыв и о своем перекупленном из четвертых рук шелковом, неприличном здесь, цветном платье с длиннейшим и смешным хвостом, и необъятном кринолине, загородившем всю дверь, и о светлых ботинках, и об омбрельке... и о смешной соломенной круглой шляпке с ярким огненного цвета пером».

Нелепость старого и истасканного наряда уличной певицы усилена при описании костюма Сони — кринолин становится необъятным, соломенная шляпка смешной, и украшена она не просто огненным, а ярко-огненным пером, и т.д. Костюм как бы объединяет многие женские судьбы, обобщает образы женщин, обреченных самой жизнью.

Уже писатели XIX века видели в драдедамовом платке некий символ. А.И.Эртель ввел его в свой роман «Гарденины». Одна из героинь этого романа читает случайно попавшую ей в руки книжку: «Книга оказалась старая — „Русский вестник" за 1866 год — и в ней та глава известного романа, где герой встречается в погребке с пропойцей-чиновником, слушает его потрясающий рассказ».

Затем Зое (героине Эртеля) снится страшный сон: «И увидела на себе оборванное платье — грязный шлейф, помятые цветы, увидела свои голые плечи... Ей стало ужасно стыдно. „Соня, — прошептала она, — закрой мне плечи, мне стыдно". Соня накрыла ее стареньким, изорванным, но необыкновенно мягким и теплым платком».

Влияние романа Достоевского ощущается и в воспоминаниях Смирновой-Россет. Она пишет: «Когда было холодно, мы надевали большие драдедамовые платки»[149].

Известно, что ученицы Института благородных девиц воспитывались в аскетических условиях. Вполне возможно, что для их нужд покупались дешевые вещи, в том числе и драдедамовые платки вместо дорогих шалей. Но в воспоминаниях Смирновой-Россет, написанных позднее публикации романа Достоевского, ощущается воздействие литературных произведений. Это и упоминание о цвете «наваринского дыму с пламенем», который, без сомнения, был рожден гоголевской фантазией; это и упоминание о большом драдедамовом платке. Однако нельзя исключать и того обстоятельства, что драдедамовый платок воспитанниц был реальностью русского быта (пока нет других свидетельств этого, кроме воспоминаний Смирновой), а это дает повод предполагать, что драдедамовый платок, который чаще всего в романе упоминается в связи с Соней Мармеладовой, является формой выражения скрытых значений. Он упомянут во всех кульминационных эпизодах романа — первый выход Сони на улицу, смерть Мармеладова, сцена на каторге, куда Соня следует за Раскольниковым. Драдедамовый платок вырастает до трагического символа судьбы Сони.