Земля хромоногих и картавых

Не помню, где-то я читал,
Что в старину была землица небольшая,
И мода там была такая,
Которой каждый подражал,
Что не было ни человека,
Который бы, по обыча́ю века,
Прихрамывая не ходил
И не картавя говорил;
А это всё тогда искусством называлось
И красотой считалось.

Проезжий из земли чужой,
Но не картавый, не хромой,
Приехавши туда, дивится моде той

И говорит: «Возможно ль статься,
Чтоб красоту в том находить —

Хромым ходить
И всё картавя говорить?
Нет, надобно стараться
Такую глупость выводить».
И вздумал было всех учить,
Чтоб так, как надобно, ходить
И чисто говорить.
Однако, как он ни старался,
Всяк при своем обычае остался;
И закричали все: «Тебе ли нас учить?
Что на него смотреть, робята, всё пустое!
Хоть худо ль, хорошо ль умеем мы ходить
И говорить,
Однако не ему уж нас перемудрить;
Да кстати ли теперь поверье отменить
Старинное такое?»

Державин Гавриил Романович (1743-1816)

Родился 14 июля 1743 года в деревне Кармачи Казанской губернии. В 1759 году Державин поступил в Казанскую гимназию, и в 1762 ее окончил. В том же году он записался солдатом в Преображенский полк; военная карьера Державина продолжалась более десяти лет.

В 1782 Державин сочинил "Оду к Фелице", обращенную к Екатерине Второй

. Польщенная императрица в 1784 году назначила Державина олонецким губернатором. Через год он стал губернатором тамбовским, затем его назначиликабинет-секретарем Екатерины, а немного позднее он стал членом сената. В 1802 году Державин стал министром юстиции, но прослужил всего один год - в 1803 он был отправлен в отставку. Печататься Державин начал в 1773 году в сборнике "Старина и новизна".

В ранний период Державин подражал Ломоносову и Сумарокову, совмещая классическую оду с интимной лирикой. Затем создаются такие его знаменитые стихотворения как "Ода на смерть кн. Мещерского" (1779), "Ода к Фелице" (1782), "Осень во время осады Очакова" (1788). В 80-х годах Державин возглавил литературный кружок, куда входили его друзья Н.А.Львов, В.В.Капнист, И.И.Хемницер.

С 1781 года Державин состоял в литературном обществе "Беседа любителей русского слова". Основное своеобразие державинских произведений этого периода - сочетание жанра классицизма и приемов сатиры. Впоследствии Державин полностью отказывается от торжественной оды и обращается к интимной лирике - "К лире" (1794), "Похвала сельской жизни" (1798), "Храповицкому" (1793).

В начале XIX века творчество Державина идет на спад, хотя порой из под его пера выходят произведения поражающие своей глубиной и поэтичностью: "Снегирь" (1800), "Евгению. Жизнь Званская" (1807) и другие. В конце жизни Державин обращается к драматургии и пишет несколько трагедий и пьес - "Добрыня", "Пожарский", "Евпраксия". 20 июля 1816 года Державин умер.

Державин – реформатор поэтического языка.
Державин развивает традиции русского классицизма, являясь продолжателем традиций Ломоносова. Но произведения, сделавшие Державина знаменитым, такие, как «Ода на смерть князя Мещерского», «Ода к Фелице», «Бог», «Водопад» были написаны непривычным для того времени языком.
Для него предназначение поэта — прославление великих поступков и порицание дурных. В оде «Фелица» он прославляет просвещённую монархию, правление Екатерины II. Умная справедливая императрица противопоставляется алчным и корыстным придворным вельможам.
Главным объектом поэтики Державина является человек, как неповторимая индивидуальность во всём богатстве личных вкусов и пристрастий. В центр поэтики зрелого Державина выдвигается именно проблема личности. Стихи Державина строят в сознании читателя совершенно конкретный бытовой образ основного персонажа — самого поэта. Это был магистральный путь развития русской лирики.
С этим связаны такие мотивы лирики Державина, как изображение обедов, домашних занятий, уютного имения, в котором поэт проводит свои дни. Такие стихотворения Державина схожи с натюрмортами фламандской школы.
Многие его оды имеют философский характер, в них обсуждается место и предназначение человека на земле, проблемы жизни и смерти. Такова ода«Бог».
В произведениях Державина отразились черты русской национальной жизни, картины русской природы, нравов.
Державин создаёт ряд образцов лирических стихотворений, в которых сильное эмоциональное отношение к описываемым событиям. В стихотворении«Снигирь» (1800) Державин оплакивает кончину Суворова и рисует яркий, запоминающийся образ великого полководца, способного вместе с солдатами разделять тяготы воинской службы и мгновенно оживляться в моменты опасности

Поэтические открытия Державина:

1.Из риторической поэзия превращается в предметную.

2.Слово лишено семантической двуплановости. Создает иллюзию полного соответствия объекту изображения.

3.Поэзия должна создавать пластические картины, которые можно увидеть зрителю. Создание пейзажей.

4.Разрушает жанровые перегородки (из классицизма). Язык — синтез.

5.Лирический герой — биографически конкретен. Личность автора не подавляется строгими правилами классицисткой поэзии.

Творчество: 1 опыты — сатирические стихи. 1 сборник — стихотворения, написанные под влиянием Ломоносова и Сумарокова. К концу 70-х осознал исчерпанность традиций Ломоносова. Он лишь повторяет его: «Хотел парить, но не мог». Не получалось, как у Ломоносова, выбирает свой путь. С 1779 года входит в литературу по-настоящему. Ода «На рождение в Севере порфирородного отрока».Ода «Ключ». Ода «На смерть Мещерского». Оды написаны 4-стопным ямбом. Меняется образ лирического героя. Если в поэзии классицизма поэт — поэт вообще, как голос нации, у Державина образ поэта приобретает личностные характеристики. Державин говорит от себя лично. «На рождение в Севере....» - нетрадиционный размер — хорей. Нет строфического деления. Концентрация идеи создавалась с помощью мифологии (в основном — античной). Державин обращается и к славянской мифологии- «седой Борей», напоминает Деда Мороза. В названии нет определения жанра — ода. Пейзаж — русский: русская зима. Традиционно здесь — пожелания будущему императору: «Будь на троне человек».

«На смерть Мещерского». Главные оппозиции стихотворения: жизнь и смерть, время и вечность. Рассуждая об отвлеченных понятиях Державин находит предметные образы для выражения философских выражений. Например, время, неумолимо приближающее человека к смерти, изображено в виде часов. Смерть — старуха с косой, тать (фольклорный образ), т. е. отход от риторики. Державин говорит о себе, используя личные местоимения, раньше этого не было. «Я в дверях вечности стою». Оппозиция жизнь-смерть разрешается в финале: «Жизнь есть небес мгновенный дар». У человека должна быть чистая душа. Только чистая душа снимает трагизм.

1782 «Фелица» - Екатерина II, “счастье”. Имя из сказки, написанной Екатериной своему внуку. 4-стопный ямб. Новаторское стихотворение. Лирический герой — конкретный человек, Державин. Очень подробно описывается его повседневная жизнь. Адресата оды Державин изображает как живую, со своими привычками - «ходишь пешком», «никого не обидишь». Обычно в оде адресат приравнивался богу. Державин воссоздает образ реальной женщины: мудра, красива. Характеризует ее правление: разрешает говорить правду, выезжать за границу. По контрасту с адресатом лирический герой — обыкновенный человек (играет в дурачки с женой). Современники узнавали здесь привычки людей, близких Екатерине II — Потемкин, Орлов. Лирический герой обретает биографическую достоверность, простой человек — на его фоне достоинства Екатерины становятся ярче, то есть в рамках одного стихотворения соединяется высокое и низкое, чего не допускала поэтика классицизма. Есть разговорные слова. Державин пишет ряд стихотворений, посвященных знаменитым полководцам. «Водопад» - Потемкин. «Снегирь» - Суворов. Державин старается передать подлинные черты очень простого и непритязательного Суворова, но великого полководца. «Ездить на кляче, есть сухари». Духовная, философская тема — ода «Бог». Главные темы — Бог и человек, вечность и смерть. Вечен — Бог, смертен — человек. Бог как природа. Человек — часть мироздания. «Я царь — я раб — я червь — я бог!» Человек может занимать значительное место в мироздании. Высокая сатира: «Вельможа», «Властителям и судиям». «Вельможа» - обличает вельмож, которые забывают о своем доме. Образ вельможи сибарита создал Державин. Вельможи противостоят всем остальным. Любимая оппозиция Державина: внешнее проявление и суть. «Осел останется ослом, Хоть ты осыпь его звездами».

«Властителям и судиям»: переложение псалма. Судьи («земные боги») подвержены многим страстям. Державин выражает свой гражданский идеал. «Ваш долг есть соблюдать законы». Поэт-оратор в этой стихии выдвигает свой личный опыт в качестве критерия оценки личности монарха. Поэт у Державина — служитель правды («Памятник»). Кристальная честность — главное начало поэта. 90-е годы — перелом в творчестве. Обращается к анакреонтической лирике. Анакреонт — певец любви, природы, красоты. Мир большой политики постепенно обесценивается у Державина. Утрачивает привлекательность государственная служба. Разочарование — невозможно создать разумные законы жизни. Державин перелагает Горация, Сафо, Анакреонта. Создает антологическую лирику. Анакреонт привлек Державина своей независимостью от чинов и богатства. Державин стремится найти в жизни такую область, где была бы почва для жизненной гармонии. Мотивы: радость любви, застолье, женское очарование, красота природы. «Сафо», «Купидон» На русском материале создает анакреонтические стихи: «Русские девушки», «Цыганская пляска», «Зима», «Соловей».

(Вообще текстов очень много, не думаю, что нужно всё-всё-всё делать, взяла основные, думаю, хватит Коровину сполна).

Михаил Никитич Муравьев (1757—1807)

Характерными чертами Муравьева-поэта были тонкий художественный вкус, большой лирический дар, обостренное чувство нового и предвидение путей, по которым пойдет развитие поэзии. Ломая жанровые перегородки, он первым в русской поэзии превратил свое творчество в лирический дневник, летопись своих чувств и переживаний. Предшественник Карамзина и Дмитриева, Муравьев был прямым учителем Батюшкова и Жуковского. Настоящее собрание стихотворений М. Н. Муравьева является фактически первым. В нем публикуется около двухсот стихотворений, из которых почти половина печатается по рукописям впервые.

Родоначальник русского сентимента­лизма в поэзии, Михаил Никитич ломает жанровые пе­регородки и превращает свое творчество в лирический дневник. Вначале, предва­ряя Державина, он останавливается на внешних фактах своей жизни, затем боль­шое место занимает духовная биография поэта, возникает своего рода семенная лирика, воспевание «дружбы сладостной» и связанных с ней «чувствований сердец». Далее поэт останавливается па «переме­нах души». Растет самоанализ, неудов­летворенность собой и действительностью. В зрелых стихах писателя намечаются черты созерцательного романтизма XIX в., с его культом сердца, мечты и «живописной красоты» природы. Соответственно язык классицизма, язык логических понятий, оттесняется языком чувства. Иногда это определенные эмоциональные оценки, иногда образ передает лишь общую поэ­тическую настроенность автора. Муравьёв явил­ся также одним из создателей русской «легкой поэзии».

Муравьёв всегда ин­тересовался естественными науками, что сказалось и в его поэзии. Его Муза — «мыслящая Муза». Лирический герой— «праздный мудрец», наслаждающийся ра­достью познания и творчества. Он раз­мышляет о «горящих солнцах», учится читать книгу природы «в писаниях Бюффона и Линнея».

РОЩА (воспета красота при­роды, земледельческого труда)

Дашь ли свободный мне вход под тихо колеблющись тени,
Роща!.. Святыни твоей стихотворец нарушить не может.
Прочь злодейство отсель! да ввек неповинного кровью
Древние корни сии обагренны без мести не будут!
Да не почиет здесь ввек преломивший темничные узы,
Бледный, несущий злодейства, написанный в образе смутном!
Дай лишь в лоне своем убежище мыслящей музе;
Скрой в себя ты ее в те полны чувствий мгновенья,
В кои с небес дарованье снисходит и душу колеблет.
Здесь я буду вперед собой наслаждаться и мыслить.
В темной прохладе здесь бодрствовать буду я утренню стражу:
Зритель безмолвный, поникну в явлениях сельския жизни;
Взором внимательным буду шаги спровождать земледельца.
Месяц спускается ниже и, кажется, падает с неба;
Свет вливается в воздух; волны востока зарделись...
Ах! я видел мгновенье, в которо заря выходила.

Прелестьми юной бессмертной чувства мои обновленны.
Тихая светлость объемлет мою умилившуюсь душу
Так, как прозрачное облако, в коем покоится солнце,
Только омывшись в волнах... Но кая внезапная сила
Вдруг вливается в жилы и их трепетать заставляет?
Кажется, ветви беседуют; кажется, некая влага
Воздух собой проникает и землю покоящусь будит,
Землю, котора дремала, тенью своей покровенна.
Се содрогается чистой росой пробужденна, и всеми
Сродными ей ощутилось телами ее пробужденье.
Спящи дыханья проснулись: се дня рожденье младого.
Зрите в небесных долинах шествие солнца с востока.
Шествие, жизнь в природу вливающе, кое свершает
Мира картину. Так оживляются души народов,
Если помазанник вечного, если ими любимый
Царь на среду их исходит, величеством кротким одеян.
Зрите лице его чисто, безоблачно и веселящесь
Радостью мира. Счастлив сегодня, счастлив ты, ратай.
Целый тебе я светлым сей день предвещаю. Мне солнце
Так открывает. Кто солнце назвать осмелится лживым?
Бейте крылами, зефиры, и зной умеряйте биеньем,
Чтоб не тягчил он нагбенных рамен земледельца трудящась,
Чтобы к горящим ланитам прохладнее он прикасался...
Се и зефиры томятся и крылышком машут единым.
Властвует солнце в природе, и вся природа без действа
Празднует то мгновенье, в кое солнце достигло
Свода небес средоточия. Кончи, о ратай! работу,
Много сегодняшним утром успел ты возделати нивы.
Зри, как, луч отметая, ральное блещет железо.
Се ярмо совлекает со дмящась коня земледелец,
Сам уклоняется к зыблемой тени сучистого дуба.
Платом с чела своего отирает струи потовые,
Шляпу бросает и грудью ложится, к земле прижимаясь;
А между тем как покоится плуг, на ниве вонзенный,
Конь, свободен от ужищ, катается, преобращаясь,
Гриву свою на траве расстилая; воздух, сраженный
Ржащего гласом, спустя мгновенье, ответствует против.
Се насыщенный резвостью бодро главу восхищает;
В землю упертый коленом, еще другое копыто
Силится тщетно поставить, чтоб тем подвигнуть всю тягость,

И дотоле приподымается, ежели сразу
На ноги вскочит: волосы с выи на спину спадают,
Движутся ноздри округом, и пар рассыпается в воздух.
Зрелища в поле друг за другом следуют и помрачают
Все взаимно себя. Какая меня ожидает
Там картина вдали? Бугорок, освещенный лучами,
Вдруг покрывается облаком тихо носимого праха.
Или сюда кто-нибудь, отдаленного города житель,
Тенью прельщенный, заходит почить в мгновение зноя?
Пусть он придет, сей путник уставший: здесь мягкие травы,
Здесь и журчащий ручей вливает сон в очи. Здесь нимфы
Шепотом тихим весь вечер прохожего слух удивляют.
Нет, не прохожий идет: это ратая нежна супруга,
Ествы полдневны несущая, ествы, варенные ею,
К этому смуглому юноше, коего первые взоры,
Нервы похитить умела желания хитрою лаской,
Узы его на себя наложила она своевольно,
Ставши супругой, быть хочет рабою, любимой им только.
3рите умильные очи ее, устремленны к супругу,
Столь вображающи живо всё то, что сказать она медлит.
Нежность в них изъявляется с робостью, с этим смущеньем,
Кое тем сладостней зреть, чем более скрыть она хочет.
Ах! сей взор награждает его за труд его с лишком
И наперед наслажденье дает его собственну сердцу;
Будто взошли семена, как будто поспела уж жатва.
В черные очи его проникает пламень внезапно,
Руки простерты его: единое их прикасанье
Млеющу вержет на перси к нему; ах! он ощущает
Сердца биенья, которым его ответствует тотчас.
Как заблуждаюсь я, кисти моей поверяя толь много?
Можно ль подслушать супругов и тайны, одним им известны?
Только небесный певец, единый Мильтон то умеет:
Все восхищенья представить, и в самой их страсти безвинны,
И серафимов собор показать Адаму вкруг Еввы.

СИЛА ГЕНИЯ

Любимцы гения от самой колыбели
Прекрасного заемлют нежный вкус,
И водят граций хор, и слышат песни муз.
Тьмой разных он путей ведет их к славной цели
И расточает тьму даров:
И плески множества, и почести дворов,
И душ отменных дружбу.
Дыханьем гения тревожится пиит,
И умствует мудрец, и рвется сибарит
Из рук отчаянной любовницы на службу,
И в двадцать лет уже победой знаменит.
Но менее сердит,
Сей гений резвости влагает в пустомелю,
Который при дворе на службе ту неделю
С Темирой томною на арфе он звенит,
Внушает сказку Мармонтелю
И с Бомарше смешит.
Не может тяжкий труд и хладно размышленье
Мгновенным гения полетам подражать,
И сокровенную печать,
Которая его дает благоволенье,
Нельзя искусству похищать.
Сей огнь божественный, сие одушевленье,
Которое творит, —
Он, он его своим возлюбленным дарит;
Он обращает им все средства в наставленье.
Вергилиев, Корреджев колорит,
Иль поражающий и живописный вид
Природы дикой, мрачной,
Иль сердце нежное, которо тонко спит
Под дымкою прозрачной, —
Всё служит гению. Малейшие черты
Источником ему бывают красоты,
Но со счастливейшим души образованьем,
Когда бы льстился мирт со лавром соплетать,
Сердечный терн быть может дара тать;
Душевно здравие владеет дарованьем.
Ах! если дух тесним страстей обуреваньем
И свет покрыт густою тьмой,
Тогда и гений сам светильник гасит свой.

Воспитанник его, оставленный и сирый,
С расстроенною лирой,
Заросшей странствует тропой.
Соперник дерзостный Албана
Иль Тассов ученик,
Произведет ли он дышащий граций лик
Или Армидин сад в средине океана?
Услышит Духа бурь во песнях Оссиана
Иль с Юнгом, может быть,
Он будет слезы лить.
Но сей покров волшебный,
Который для него природу одевал,
Рукою снят враждебной,
И мир без своего очарованья стал.
Не будет боле он в сени уединенной,
У тока чистых вод,
Взирати, восхищен, на ясный неба свод
И жить с природою, потерян во вселенной.
Без нужды воздыхать, возможно ль петь любовь?
И между тем как томна кровь
Влачится тягостно Меандром,
Изобразит ли он любимую Леандром,
Уединенную священницу любви,
Прекрасну Иро, во крови
У башни, где вела счастливейшу неволю,
С возлюбленным своим делящу горьку долю?
Изобретет ли он волшебный островок
И посреди его лиющийся поток,
Над коим зыблются древесные вершины,
Остановляющий журчание свое
Для восприятия стыдящияся Лины,
И шорох листвия, пужающий ее?
Ах! д о лжно быть природы милым чадом,
И слышать глас ея,
И в полноте вкушать всю сладость бытия.
Коль беден тот, что скорби хладом
Зрел юности цветы поблекши своея;
Неосторожно свел две сцены жития,
Со утром сумерки, надежды с сожаленьем,
И, чашу роскоши стремительно пия,
Все выпил радости и вместе с вожделеньем!

Счастливый юноша! прекрасной музы друг!
Питомец грации моральной!
Будь доле в обществе небесных сих подруг;
Довольно времени для истины печальной.
Ах! юношества цвет
Уносит резвости, стыдливость, воздыханья,
Как роз благоуханья,
Которые зефир по воздуху лиет.
Не разгоняй сей рой сияющий и звучный
Веселий резвых, легких снов,
Которых общества желал бы философ
В своей пустыне скучной,
Желал бы суетно; меж тем как весь их строй
Сегодня учится в уборной
У Нины непокорной,
Которой рабствует и пастырь и герой.

БОЛЕСЛАВ, КОРОЛЬ ПОЛЬСКИЙ

Замолчала многих слава
И героев и царей;
Ты содержишь Болеслава,
Польша, в памяти своей.

Посреди верховной власти,
Верен дружбе и любви,
Сохранял он сильны страсти
В воскипающей крови.

Счастлив, ежели бы брата
Не имел Збигнея он,
Что глазами сопостата
Болеславов видел трон.

Не давал он мщенью места,
И виновного любя;
Ах! Збигнеева невеста!
Для чего он зрел тебя?

Как лелеет в осененье
Розу нежная весна,
Так цвела в уединенье
Ты, воллинская княжна!

Зреть, любить тебя Збигнею —
То мгновение одно.
Приступить ко Именею
Было слово уж дано.

Раздались внезапу бубны,
В поле прах столпом стоит,
К бою звали гласы трубны, —
Побежден, Збигней бежит.

Так, как ангел-покровитель,
Входит в город Болеслав,
Зрит княжну — и победитель
Просит уз, пред ней упав.

Со Збигнеем обрученна,
Во слезах гласит княжна:
«Хоть навеки разлученна,
Буду ввек ему верна!»

Две луны прошло теченья;
Полн любовныя тоски,
Царь забыл свои раченья,
Позабыл свои полки.

Между тем не без успехов
Злобный дух Збигнеев был,
И с огромной силой чехов
Под Воллин он подступил.

Тщетно всё: от Болеслава
Побежала чехов тьма,
Взят и вождь свирепа нрава;
Не снимает он шлема.

Пленна витязя сретает
Царь у ног княжны своей;
Меч во грудь его вонзает,
Шлем валится — то Збигней.

Где возьму я выраженья,
Чтобы горесть описать,
Коею лишась движенья,
Царь не знает, что начать.

Обратил, жестокосердный,
Меч он к сердцу своему:

Приближенных сонм усердный
Воспротивился тому.

Свой оставив трон высокой
И во рубищах простых,
Ходит в горести глубокой
По обителям святых.

Предо всеми, кто б случились,
Исповедует свой грех,
Просит он, чтоб помолились
За него владыке всех.

Должно думать, что спокойство
Наконец сошло с небес.
Ах! ни чести, ни геройство
Не спасают нас от слез.

УТРО

Тревожится кипяща младость,

И рушится мой сладкий сон.

Опять земле приносит радость

Из волн спешащий Аполлон,

Предвозвещаемый денницей,

С своей горящей колесницей

Поверх является валов.

В востоке злато разлиянно,

И вещество благоуханно

Лиется в воздух со цветов.

К приятной тишине влечется мысль моя;

Медлительней текут мгновенья бытия.

Умолкли голоса; земля покрыта тьмою,

И все ко сладкому склонилося покою.

Прохлада на луга спокойные сошла!

Туманов ручеек шумящий облекла

И с тихим веяньем от усыпленной рощи

Помчались в хижины за колесницей нощи.

Как освежило нам ее дыханье кровь!

Уединение, молчанье и любовь

Владычество своим объяли тихи сени,

И помавают им согласны с ними тени.

Воображение, полет свой отложив,

Мечтает тихость сцен, со зноем опочив.

Так солнце, утомясь, пред западом блистает,

Пускает кроткий луч и блеск свой отметает.

Ах! чтоб вечерних зреть пришествие теней,

Что может лучше быть обширности полей?

Приятно мне уйти из кровов позлащенных,

В пространство тихое лесов невозмущенных,

Оставив пышный град, где честолюбье бдит,

Где скользок счастья путь, где ров цветами скрыт.

Здесь буду странствовать в кустарниках цветущих

И слушать соловьев, в полночный час поющих;

Или́ облокочусь на мшистый камень сей,

Что частью в землю врос и частию над ней.

Мне сей цветущий дерн свое представит ложе.

Журчанье ручейка, бесперестанно то же,

Однообразием своим приманит сон.

Стопами тихими ко мне приидет он

И распрострет свои над утомленным крилы,

Живитель естества, лиющий в чувства силы.

Не сходят ли уже с сих тонких облаков

Обманчивы мечты, толпы веселых снов,

Сопутники любви, невинности подруги?

Уже смыкаются зениц усталых круги.

Носися с плавностью, стыдливая луна;

Я преселяюся в туманну область сна.

Уже язык тяжел и косен становится.

Еще кидаю взор — и все бежит и тьмится.

1776, 1785 (?)