Дневник любви

Я помню день, когда я полумертвая

Уехала из города в именье.

В санях лежала я, как труп, простертая

В тяжелом и блаженном онеменье…

Снега блистали, как покров глазетовый,

И было так необычайно тихо.

Лишь бор шуршал, как бархат фиолетовый,

И скорбно подвывала там волчиха.

Я думала о том, что, как ни хочется,

Любить на миг, на час – не стоит, право,

И, как она мне верно ни пророчится,

Не стоит жить для одинокой славы…

Вдруг вы мне вспомнились, Вы – юный, розовый,

Золотоглазый и темноресницый,

И даже с той же веточкой мимозовой,

Что пахла так вчера у Вас в петлице.

Ах, эта молодость живая, явная!

Ах, эта тайная, святая прелесть! –

В Вас видела то ангела, то фавна я, –

И нежные стихи в душе уж пелись…

И, мнится, если б с ветвью туберозовой

Я, правда, в гроб легла и леденела,

И Вы явились бы, Вы – юный, розовый, –

Я встала бы и радостно запела.

Какая радость! Вы приехали

Сюда, в мое уединенье.

Бубенчики, свирели эхо ли

Почуялись мне в отдаленье…

И на крыльцо вдруг побежала я

Без шубки, в платье, как сидела, –

Бледнели вкруг сугробы талые,

А небо жидко золотело…

И птицы зимние, как вешние,

Тревожно‑робко щебетали,

И пели всё нежней и спешнее

Бубенчик иль свирель из далей.

И вот Вы – здесь, такой же солнечный,

Прекрасный, о, прекрасней даже!

Вот – плед Ваш тигровый у горничной,

Вот – желтой кожи саквояжи.

Но всё гляжу, очам не веря, я

На Вас, мой ангел смуглолицый, –

В окне ж, как райское преддверие,

Заря вечерняя златится,

И сад лиловый мой всё дымнее,

Лимонный свет всё утомленней…

Ах, можно быть гостеприимнее,

Но быть нельзя меня влюбленней.

Когда погаснет отблеск палевый,

Сведу в покой, Вас ожидавший,

А утром: «Хорошо ли спали Вы?» –

Спрошу, сама всю ночь не спавши.

Помните ль, мой друг, вечер тот единственный,

Что нас сделал всех на свете ближе?

В предвесенний лес тихий и безлиственный

Мы согласные стремили лыжи.

Как светлела высь бледно‑резедовая

Сквозь узор ветвей прозрачно‑серый!

Как мерцала нам ярко‑бирюзовая

Восходящая звезда Венеры!

Справа же от нас льдинкою отколотой

Полумесяц таял млечным светом.

Увидав его, мы взялись за золото,

Веря счастья радостным приметам.

Милое лицо, словно месяц, молодо,

Мне под пышным шлемом улыбалось.

Ах, зачем, зачем браться нам за золото?

Разве счастье уж не угадалось?

Вдруг Ваш поцелуй первый и пленительный

На губах своих я ощутила –

Выпила его, тонкий, прохладительный,

Тающею льдинкой проглотила.

А потом в моей, в нашей! нашей! комнате

Поцелуи длились бесконечно…

О, мой верный друг! Это всё Вы помните.

Не забудете вовек, конечно.

Нынче поутру, затаив испуг,

Встретились мы, словно новобрачные, –

Частый сердца стук, ласки уст и рук,

А глаза – прозрачные, прозрачные.

Глядя из окна, пили молоко,

Налитое в кувшине глазуревом, –

И молчалось нам так легко, легко

Здесь – пред миром, белым и лазуревым…

Разве не апрель? Разве лишь февраль?

Небеса и облачком не краплены,

Как ручей, звенит нашей кровли таль,

Снежный сад – как сад цветущий яблонный.

Я прижалась к Вам и, ловя Ваш взгляд,

Видела, что Вы – такой же любящий,

Что разлуки нет, если так глядят –

Веряще, ласкающе, голубяще…

И текла капель, как цветной хрусталь,

Как мгновенья жизни быстротечные…

Разве есть апрель? Разве есть февраль?

Есть одна любовь весенне‑вечная.

Странный, странный день, не правда ль, был вчера –

Сокровенным солнышком просвеченный.

Мы гуляли. Вы промолвили: «Пора!» –

И вернулись мы тропой намеченной.

Снег искрился серебристо и бледно,

Небо меркло млечно и опалово,

На закате ж тлело облачко одно,

Словно остров розовый коралловый…

Вдруг, как сине‑ало‑палевый атлас,

Близ него и там, где было дымнее,

Опрозраченная радуга взнеслась

В это время, в это время зимнее.

Мы стояли, смущены, восхищены,

Перед ней – блаженств нездешних вестницей,

И, казалось нам, идем мы, влюблены,

Этой сине‑ало‑палевою лестницей.

Прошептала я: «Не Бог ли то, мой друг,

Освятил союз наш райским знаменем?»

Вы молчали же, как вечный мой супруг,

Мне пожали руку с тихим пламенем…

Странный день и незабвенный был вчера –

Явленною радугой отмеченный.

Мы живем, но ангел молвит нам: «Пора!» –

И уйдем той лестницей расцвеченной…

Вас чересчур уже люблю я.

Кого я так любила ранее?

О, лепестковые поцелуи!

О, мотыльковые прикасания!

Всё, что у Вас в душе и теле,

Полно, на взгляд мой, тонкой прелести, –

Неловкость даже, с какой летели

С горы крутой Вы при снежном шелесте.

Я удивляюсь власти странной,

Что надо мною Вы имеете:

Всегда Вы – милый, всегда – желанный,

Всегда левкоем весенним веете.

Я ужасаюсь этой власти,

Которой сами Вы не знаете.

Всегда Вы – новый, невинный в страсти,

Всегда, как лебедь, с небес слетаете.

Владели мною только Музы

И строфы, ими мне напетые…

Но, как браслеты, мне ценны узы,

На руки Вами, мой друг, надетые.

И, может быть (как это ново!),

Когда бы мне предстали раньше Вы, –

Я променяла б венок лавровый

На Вами поданный – флер‑д’оранжевый.

Слышите ль шорох весенний Вы?

Внимаете ль строкам моим?

Сумрак лазурный, сиреневый

За окнами веет, как дым…

Шелестом, хрустом и щебетом

Поют нам родные края.

Кудри Вам глажу я с трепетом,

Пою Вас с восторгами я.

Вижу вдруг – детски уснули Вы,

Склонясь у коленей моих…

В сумрак вуалевый, тюлевый

Вас мой убаюкивал стих.

Как я кажусь себе глупою!

И как я хочу не любить!

Томные гимны кому пою?

Тому, кто к ним глух, может быть.

Но, возвестив об Евангелье,

К нам всенощной звон уж летит,

Луч, как на спящем архангеле,

На Вас, угасая, блестит –

В локоне темном, извилистом,

Над нежною щек желтизной…

В мире ли мглистом и илистом

Вам место, о мой неземной?..

Слышите пенье нездешнее,

Внимаете Вы небесам…

Что Вам все шорохи вешние,

Что песнь поэтессина – Вам!..

Пролетают дни за днями,

Послезимние и предвешние…

Милый! Как же быть нам с Вами,

Чтоб бесстрастней стать и безгрешнее?

В пост великий и в сочельник,

Кроясь в розовом уж орешнике,

Прячась в сизый можжевельник,