Глава четвертая. – Интересная история, – кивнул я сосредоточенно

– Интересная история, – кивнул я сосредоточенно. – Думаю, что моя эпопея тебе тоже понравится. Только ответь сначала на один вопрос.

– Да хоть на десять, – пожал плечами прапорщик. – Если буду знать ответ, конечно.

– Видишь ли, Коля. Я только что узнал, что если ты не станешь возражать против некоторого вмешательства в свою личность, то имеется шанс задержать тебя здесь дольше, чем на это рассчитывали те, кто твою личность сюда отправил.

Швед молчал.

Минуту, вторую…

– Ну что скажешь? Ответь что‑нибудь. Не молчи, – не выдержал я затянувшейся паузы.

– А ты шо – уже спросил? – захлопал глазами Мыкола. – Извини, Влад. Я, наверно, задумался и не расслышал. Не обижайся, спроси еще раз.

Икнув, сдерживая неуместный смех, я изложил тему предельно просто.

– Если впустишь в свою голову на время постороннее, но дружеское сознание, то будешь жить еще очень долго. Пока не надоест. Согласен?

– Еще одного? – поскреб лоб Николай. – Да пусть себе. Что мне, места жалко? Мы с братьями, бывало, втроем на одной кровати и под одной периной спали. А он не буйный? – уточнил слегка озабоченно.

– Вроде нет, – усмехнулся я. – Меня не беспокоил.

– А не еврей?

– Ничего себе заявочка, – присвистнул я. – Коля, ты случайно не антисемит?

«Терпеть не могу расистов и негров», – не преминул съехидничать внутренний голос. Один из троицы… Наверняка мой собственный. Эммануил для таких шуточек слишком интеллигентен, а Владислав Твердилыч хотя и вполне подписался бы под расовую теорию, но живого негра точно ни разу не видел. Впрочем, и мертвого тоже…

– Не‑а, – отмахнулся тот. – Просто бабушка сказывала, что они сильно неряшливые. А я, ты же знаешь, терпеть ненавижу бардак. Особенно в голове.

Интересно, был ли в нашей части хоть кто‑то, кто об этом не знал. Я не о голове прапорщика, а о его нетерпимости к любому виду разгильдяйства.

– Не думаю, – успокоил я прапорщика. – Он сам из легионеров, так что с дисциплиной знаком не понаслышке. Споетесь.

– Тогда согласен. Пусть в тесноте, лишь бы не в обиде…

– Вот и славно. Заодно узнаешь все об этом мире, да и мою историю…

Я решил, что пришла пора ставить точку в подготовительной беседе, и поднялся. Проверить, на месте ли обещанный Эммануилом катализатор.

– Ты куда? – бдительно напрягся Швед, все еще находясь в сторожевом режиме. Ну правильно. Разводящего не было, а значит, прапорщик по‑прежнему в карауле.

– Да тут рядом, буквально за углом, – кивнул я на сруб.

– Я с тобой, – начал движение Швед.

– Донести поможешь или только подержать? – Я ухмыльнулся, умышленно облекая вопрос в скабрезную двузначность.

Швед шлепнулся обратно.

– Ты только без глупостей, Влад… – попросил не слишком уверенно.

– Да не боись ты, Мыкола, – отмахнулся я. – Свалить в разгар такой задушевной беседы хуже, чем извиниться и слезть с кровати на пике удовольствия. За такое не только бьют подсвечниками, но и сапогами пинают. По морде лица… Что я поц какой?.. – И тут же не удержался от удивленного возгласа: – Ну ни фига ж себе фига!

– Гриб нашел? Или растяжку? – проявил понимание и заинтересованность прапорщик. – То не я…

– Амфору!

– Кого? – мгновенно вскочил на ноги тот.

Похоже, Швед не прикалывался. Я не стал переспрашивать, с чем столь неприязненным у хлопца из Краснодарского края ассоциируется это вполне безобидное слово, а просто нагнулся, ухватился за ручки и с некоторым усилием выставил на сруб историческую посудину. По весу и на глаз – явно больше двух ведер.

– Вот…

– Ух ты! – захлопал глазами Мыкола. – Никогда таких здоровенных глечиков[3]не видел… Красивый. – Но врожденная хозяйственность и тут взяла верх над эстетическим воспитанием. – Полный?

– Судя по весу, под пробку.

– А чего в нем?

– Я тебе что, рентген? – возмутился я, продолжая играть взятую на себя роль. – Иди сюда, поможешь дотащить до нашего достархана. Там и исследуем: чего в него набухали?.. Очень надеюсь, что не оливковое масло.

– Почему? – не въехал прапорщик. – Оно ж страшенно дорогущее?

– Да? И кому ты его здесь продавать собрался? Гоблинам?

– Тьфу, – сплюнул Швед. – Совсем запамятовал. Никак не могу привыкнуть, что я уже… того…

– Не знаю, при чем здесь японский адмирал,[4]– притворно возмущенно повысил я голос, – но если ты, япона мать, не соизволишь переставлять свои ходули шибче, то я могу и уронить находку. Амфора тяжелая, а бревно округлое и скользкое.

Такого безобразия прапорщик допустить не мог.

Вовремя. Уж не знаю, кто там наверху решил в очередной раз подшутить, но мои ноги вдруг поехали вперед, словно я стоял не на лесной почве, а на зимнем катке или в луже масла на бетоне. И если бы не проворство Николая, то, вполне возможно, хлебать вино нам пришлось бы прямиком из сруба. Утешало, что колодец был неглубокий и пересох давно. Но, хвала спецназу в лице его достойных представителей, обошлось легким испугом и громким матом.

Эммануил не поскупился. Чтобы понять это, достаточно было всего лишь сколупнуть печать. Никакого намека на дрожжи, а только густой запах винограда и… знойного лета.

– Вино? – оживился Николай. – Или духи?

Второй вариант он предложил менее воодушевленно, но и не так чтоб сильно опечаленно. Заморский парфюм, конечно, не «Шипр» и не «Тройной», ну так и мы – не Ален Делоны. Плавали, знаем. Однажды после суток, проведенных под проливным дождем в одном хлопчатобумажном обмундировании, личный состав отделения только благодаря бритвенным принадлежностям избежал воспаления легких. Вовремя прогрев организм изнутри «Огуречным» лосьоном.

Так что нас голыми руками не возьмешь и отсутствием мелкой посуды не смутишь. Душа меру знает. Даже если определенно имеется некий излишек этих самых душ в одном отдельно взятом индивидууме. Ну так зато и вина много.

– Если душевно ранен,

Если с тобой беда.

Ты ведь пойдешь не в баню,

Ты же придешь сюда…

– Ой, чий‑то кинь стойить? Що била грывонька…

– Где? – Я попытался тоже узреть упомянутого Николаем коня, но в обозримом пространстве, кроме нас двоих и лежащей на боку амфоры, не было никаких посторонних объектов. – Ты чего, Мыкола? Откуда здесь лошадям взяться? В этой Мрачной роще? В лесу заколдованном?..

– В заповедном лесу, где трепещут осины… – сменил тему Швед.

– Где с дубов‑колдунов опадает листва, – согласился я с товарищем. – Зайцы в полночь траву на поляне косили…

– Щэ нэ йдэ… – наставительно покивал пальцем Николай и прилег рядом с амфорой, присосавшись к горлышку, как к титьке.

Какое‑то время я добродушно глядел на него, но потом гены, унаследованные от деда, активного борца против индивидуализма на отдельно взятом подворье, возмутились, и со словами: «Э‑э! Хорош! Оставь и мне глоточек» – я провел насильственную рокировку и сам занял место у горлышка.

Процесс подготовки объекта к нужной кондиции, необходимой и достаточной для переселения сознания, переходил в завершающую фазу.

* * *

– Хорошо, что мы отключились раньше, чем успели все вылакать… – вернул меня к реальности исполненный радостного оптимизма голос Шведа.

Вообще‑то мог и подождать. Призванная в мой сон его воспоминаниями Анечка Семенович как раз согласилась исполнить скромный стриптиз с вполне возможным продолжением. Тем более утро после попойки совсем не то событие, приход которого хочется ускорить. Хотя, если отбросить эмоции и вычленить суть, не все так плохо в Датском королевстве…

Я открыл глаза и, стараясь не делать резких движений, сел.

– А вы, батенька, оказывается, перестраховщик у нас… – засмеялся Швед, который как раз исследовал содержимое амфоры на предмет наличия переходящего остатка.

– Да, выдержанное вино – это не бакалейная бормотуха.

Кроме вполне понятного и ожидаемого сушняка, никаких отрицательных ощущений в организме не наблюдалось. Голова казалась легкой и вполне вменяемой.

– Но там же почти тридцать литров было. Скажи, тебе приходилось когда‑нибудь присаживаться к столу, имея три ведра вина на двоих?

Швед призадумался.

– He‑а. С ведром самогона – было однажды. С канистрой пива – тоже, а вот вина больше трехлитровой банки никогда не набиралось. У нас в селе его тоже неплохо делают, да бабы от мужиков прячут.

Можно было продолжить эту занимательную тему, но поскольку в большой семье клювом не щелкают, а Николай Шведир именно в такой и вырос, – значит, мне следовало поторопиться.

– Я понимаю, что инстинкт прапора могуч, но заповедь «делиться с ближним своим» гораздо древнее.

Не отрываясь от амфоры, Швед что‑то невнятно пробормотал. А потому мне, как и вчера, пришлось применить силу. Кстати, а вчера ли? Что‑то я потерялся во времени. Да уж, неплохой довесок к пространственному переносу.

Какая только чушь не лезет в похмельную голову. И совершенно правы были древние, утверждавшие «In vino veritas». Ну вот – еще пара глотков и можно будет вслед за киношным Гамлетом вскричать: «На кой нам ляд сосуд, коль нет вина в сосуде?».

– Слышь, Николай, а ты вообще себя как чувствуешь? – вспомнил я причину, по которой, собственно, и затевалась вся эта пьянка.

– А что?

– Дружище, я понимаю, что прямо ответить на поставленный вопрос как бы ниже собственного достоинства. Но очень тебя прошу, не виляй.

– Да шо ты ко мне прицепился? – возмутился прапорщик. – Кто здесь со звездочками на погонах? Может, мне еще смирно стать и по всей форме доложить?

«Горбатого и могила не исправит. Тем более что „концы поэтов отодвинулись на время“».

– Хорошо. Я напомню, если у кого‑то ранний склероз или иное умственное недомогание. Прежде чем начать пить, мы договаривались, что ты впустишь к себе чужое сознание. Не забыл?

– Так это когда было, – отмахнулся Швед. – Я думал, ты о чем‑то другом спрашиваешь. А с Владом Твердилычем у нас полное взаимопонимание. Он хлопец правильный и субординацию чувствует. Не то что некоторые… Кстати, а если нас теперь двое, то чтобы коллективный разум задурманить, сколько выпить придется? Тоже в два раза больше?

– Сейчас, размечтался… – пырхнул я в отместку за субординацию. – В лучшем случае полуторная норма. Это если я в своем тезке не ошибся и у него мозги не того же, положенного по штатному расписанию прапорщикам, облегченного полевого образца.

И пока Швед переваривал информацию, поспешил отвлечь его обходным маневром.

– А что у тебя из снаряжения имеется?

– В общем‑то ничего. Видимо, с оружием в рай не пускают. Сам думал у тебя разжиться…

Но я упрямо продолжал смотреть ему чуть выше правой брови. Самый раздражающий взгляд. Ты как бы и в лицо человеку смотришь, но глазами не встречаешься. Вроде подозреваешь его в чем‑то…

Швед тотчас заерзал на срубе, а потом хлопнул себя по лбу.

– Только одна динамитная шашка в вещмешке была припрятана. Думал, рыбки глушануть.

Я ждал.

– Е‑мое. Не, ну ты точно как моя матушка. Та пока с отца всю заначку не вытащит, нипочем не отстанет. Есть еще две «синеглазки»[5]во внутреннем кармашке. Они там уже с полгода лежат, я их и не выкладывал ни разу.

– Да, весь мир стоит на пути разоружения и за отказ от химического оружия, а прапорщик Шведир конвенцию не подписывал, – хохотнул я и запел: – Медленно ракеты уплывают вдаль, встречи с ними ты уже не жди. И хотя Америку немного жаль, у Китая это впереди…

– Скатертью, скатертью хлорциан стелется, – подхватил Николай. – И забирается под противогаз.

– Каждому, каждому в лучшее верится. Медленно падает ядерный фугас.

«Влад, что это за ужасная песня?» – совершенно неожиданно возник в моем сознании голос Эммануила. Обычно молчаливый и скромный, сейчас он явно был не на шутку взволнован.

«Да так, обычная шуточная обработка детского стишка. А что?»

«Но ведь там погибнут многие миллионы. Как же можно шутить такой жутью? Неужели подобное возможно на самом деле? Это же ужасно».

«Видишь ли, – я попытался собраться с мыслями и объяснить максимально доступно, – те, от кого зависит, начать ядерную войну или нет, прекрасно защищены и уверены, что уж они‑то уцелеют при любых раскладах. А остальные люди, от которых как раз ничего не зависит и именно им суждено погибнуть в первую очередь, чтоб не сойти с ума от ужаса, стали смеяться».

«Но почему смех. Разве молитва хуже?»

«Как тебе сказать, VIP‑дух ты мой, чтобы не обидеть. За две тысячи лет победившего христианства только в религиозных войнах погибло более ста миллионов. И далеко не все они были грешниками… Вот и разочаровались внуки и правнуки тех, кому повезло уцелеть в последней всемирной бойне, в силе молитвы. Даже пословицу придумали: „На Бога надейся, а сам не плошай“».

«Но ведь это… это…»

«Ты‑то чего разволновался? Мы же сейчас здесь, а не там. И этому миру до ядерного синтеза еще тысяча верст и все лесом. А уж мы со Шведом, будь надежен, о реакции полураспада забудем напрочь. Обещаю…»

И постарался подумать как можно убедительнее, что оказалось довольно сложно проделать на фоне распевшегося прапорщика.

– Над Берлином взрыва гриб качается,

Под ногами плавится бетон.

А все, что после Запада останется,

Мы погрузим в голубой вагон…

Скатертью, скатертью…

* * *

Часы – главнейшее изобретение человечества. Только научившись тыкать пальцем в циферблат и елозить им же по листкам календаря, люди стали пытаться хоть как‑то планировать будущее. Но, как я теперь все отчетливее понимаю, единственно с целью развеселить богов.

Швед все‑таки потребовал озвучить мою историю и, выслушав ее, призадумался. А думать он умел. Это только тем, кто не знал товарища прапорщика достаточно близко, маска расчетливого и прижимистого куркуля, с удовольствием носимая кадровым военным, могла показаться истинным лицом Николая Шведира.

– Занятно, – пробормотал он чуть погодя. – Значит, ты теперича у нас настоящий помещик. Вот здорово!.. Всегда мечтал иметь много земли. Это ж как развернуться можно, какие урожаи выращивать. И все натуральное, экологически чистое. Без ГМО! Да что там ГМО, они тут, поди, даже о колорадском жуке еще не слышали!

– И о картошке тоже, кстати…

– А вот это плохо… – Швед загрустил. – Как же можно без картошки‑то? Без вареников? Без дерунов…

– Увы, – развел я руками. – Не сподобились тута еще Колумба в Америку отправить, вот и нету картошки.

– Не понял? – Николай посмотрел на меня как на ненормального. – При чем тут Америка? Я о картошке говорю, а не о бананах.

– Я тоже… Погоди, Мыкола. Ты что, не знаешь, откуда к нам картофель завезли?

– Ниоткуда, – уверенно ответил тот. – Он всегда тут был.

– Понятно… – Разубеждать друга в его фанатической вере, что родина корнеплодов – Украина, в крайнем случае – Беларусь, мне не захотелось. Разве это так важно?

– О, у меня идея! – воскликнул Швед. – Как заработать и людей осчастливить.

– И?

– Как только выполним твое задание, попросим нанимателя, чтобы в награду сюда пару мешков картошки подбросили. Если они тебя со всем снаряжением переправить сумели, то и с этим справятся. Нет, ты прикинь, Влад! – оживился прапорщик. – Монополия на картошку во всем мире! Да мы с тобой на золоте спать и есть будем! Все, я в доле!.. Какая у нас вводная?

– Ты сейчас о чем?

– О ближайших задачах и целях. Или ты хочешь сказать, что тебя изъяли из нашего мира и перебросили сюда шутки ради? А меня подогнали для компании. Типа, чтоб не скучал…

– И рад бы дать внятное объяснение, но увы… – развел я руками. – Никто со мной на связь не выходил и пароль не спрашивал.

– Странно… Зачем же тогда весь этот спектакль? Во всем и всегда есть какой‑то смысл. Пусть и неочевидный…

– Мыкола, а ты какую книжку в последнее время читал?

– Коричневую, – ухмыльнулся прапорщик. – Не передергивай. О законе сохранения энергии знаешь?

– Это в том смысле, что уходя, гасите свет? – сделал я еще одну попытку уйти от серьезного разговора. Инстинктивно. Очень уж нехорошая мыслишка высунула голову в конце туннеля.

– Можно и так, – не поддержал шутки Швед. – Лампочка, светящаяся в пустой комнате, отличный пример бессмыслия вообще и пустой траты энергии в частности.

– Философ, блин… – Мыслишка вылезла на означенный свет полностью, и призрачная дымка подозрения стала принимать достаточно понятные очертания. – Ты хочешь сказать, что если нет смысла в моем пребывании здесь, то он может быть – в моем небытии там?

– Вот уж действительно, заставь дурня Богу молиться. Это ж надо, до чего додумался!

– Нет, нет, все сходится… – Вцепившись в новую идею, я стал раскручивать ее до упора. – Скажи, какой походный ордер нашей группы?

– Это что, тест? – удивился Швед, но ответил: – Мишка‑сапер, потом ты, потом Князев, потом радист, потом я, потом…

– Вот! А теперь скажи, кому досталось бы все удовольствие, если бы в тот день ты вдруг вперед меня не полез? Ну что? Теперь понимаешь, на кого ловушка была поставлена?

– Да, – вынужденно согласился Николай. – В целом твое предположение сходится. Но и ты мне ответь. Какой будет твой фамилий? Ась? Не на «П» случайно? А сам ты, Влад, на самом деле не «слав», а «мир». Так что не пыжься, мелковат калибр для всемирного заговора. Отсюда и диагноз: паранойя плюс мания величия, но к строевой службе пригоден без исключения.

– Я серьезно.

– И я. – Швед не отступился и тон не сменил. – Извини, Влад, но что такое в масштабах нашего мира ты, я, да хоть весь наш разведбат? И потом – даже если на минуточку согласиться, что ты прав – грохнуть куда проще и экономнее, чем такой цирк устраивать.

– Так ведь не получилось… грохнуть, – резонно заметил я.

– Случайность, без которой никак. Или не тому ликвидацию поручили… – отмахнулся Николай. – Президентов бьют, как уток, а тут сержант какой‑то, да еще в горячей точке. Вали – не хочу. Удивляться следует другому: почему ты еще жив с таким счастьем?

– Тогда, – мне упорно не хотелось распроститься с мыслью о своей значимости, пусть и с риском для жизни, – может, потому меня сюда и выдернули?

– Те же яйца, только в профиль, – хмыкнул Швед. – Паранойя, батенька, паранойя. И – мания величия… Хорош бронзоветь. Все равно бюст в полный рост на малой родине героя тебе не светит. Ни при жизни, ни после…

– Ты сказал: при жизни? – Слово зацепилось за слово и потащило наружу очередное подозрение. – А ведь ты прав, Мыкола.

– Да, – согласился Николай. – Обычно я всегда прав. А в чем именно, не уточнишь?

– Насчет жизни. Вот мы и проконсультируемся сейчас…

– Я не понял?

– Ничего сложного. Ты ведь погиб?

– Вне сомнений. Если только все эти видения у меня были не от наркоза. Но нет, – мотнул головой Швед. – Шрамов ведь не осталось.

– Вот‑вот, – продолжил я. – А меня, если припомнить подробно, при аварии сквозь лобовое стекло выбросило. Случай, вообще‑то, не факт даже, что смертельный. Но чем черт не шутит? Или кто там у них всем этим дерьмом заправляет? Может, меня на Родине и похоронили давно, вот только в очереди в рай постоять не дали. Сразу сюда замели…

«Эй, господин Эммануил, вопрос мой вам адресован вообще‑то!»

«Да я понял, Влад, – отозвался дух. – Ответ неоднозначен. Ведь в мире и в самом деле все относительно. Где‑то живешь, где‑то уже нет, а в иных местах и не родился вовсе пока…»

«Ну обо всем мироздании помолчим. Меня конкретный ответ на совершенно конкретный вопрос интересует. И не делай вид, что ты не понял!»

«Ладно, не горячись. Если хочешь конкретики, то ее и в самом деле пока еще нет. А умрешь ты окончательно и везде или продолжишь свое существование как‑то иначе, от многого и разного зависит. В частности и от того, как здесь себя проявишь. Чего добиться сможешь… Понятно излагаю?»

«Не слишком».

«Почему? Кажется, я уже упоминал о неоднородности времени. Нет? Ну хорошо, могу напомнить…»

«Не надо. Это твое „бить или не бить“ вопрос будущего, а я о настоящем говорю… Сейчас сформулирую четче. Значит ли это, что в своем мире я все еще падаю?»

«Ты же момент удара помнишь? А все то, что уже произошло, отмотать обратно нельзя. Но сообщат ли об аварии вовремя и поспеет ли скорая помощь на место – тут возможны варианты. Так что, Влад Твердилыч, не рекомендую рассиживаться, время не стоит на месте, даже если идет очень медленно. И чем больше успеешь сделать до момента, когда судьба войдет в точку невозвращения, тем реальнее шанс выжить в любой действительности».