Писательские решения

Эта книга посвящена решениям – бесконечной череде писательских решений, принимаемых в процессе письма. Одни из этих решений крупны («О чем я буду писать?»), другие размером с самое маленькое слово. Но важны – все.

В предыдущей главе обсуждались крупные решения – вопросы композиции, формы, компрессии, вкуса и намерений. В этой речь пойдет о мелких – о сотнях крошечных выборов, которые приходится совершать при написании длинной статьи. Я постараюсь показать, как принимаются подобные решения, взяв в качестве примера одну из своих собственных статей и препарируя ее у вас на глазах.

Научиться правильно выстраивать большую статью не менее важно, чем научиться писать ясные и приятные на слух фразы. Все ваши ясные и приятные фразы рассыплются, если вы не будете помнить, что изложение обязано быть линейным и последовательным, что логика – это клей, который скрепляет их вместе, что напряжение надо поддерживать постоянно, от фразы к фразе, от абзаца к абзацу и от раздела к разделу, и что ваша история – вот где необходимо старое доброе мастерство рассказчика! – должна увлекать читателей исподволь, а не тащить за собой силком. Пусть они заметят только одно: что вы составили для путешествия разумный план. Каждый очередной шаг должен выглядеть неизбежным.

Моя статья под названием «Вести из Тимбукту» (The News from Timbuktu), напечатанная в Conde Nast Traveler, – это всего лишь воплощение одного конкретного замысла, найденное конкретным писателем, но она иллюстрирует принципы написания любой объемистой работы в жанре нон‑фикшн. Я снабдил этот текст комментариями, поясняющими решения, которые я принимал по ходу дела.

Труднее всего решить, как начать статью. Зачин должен заинтриговать читателя провокационной идеей и не отпускать ни на секунду, добавляя немного информации с каждым новым абзацем. Эта информация сообщается затем, чтобы поддерживать в читателе интерес вплоть до самого конца. Зачин может занимать один абзац, а может быть и длиннее – любой длины, какая вам потребуется. Вы поймете, что его пора завершать, когда вся необходимая работа будет выполнена и вы сможете продолжать рассказ в более спокойном и непринужденном тоне. Здесь первый абзац предлагает читателям поразмыслить над одной любопытной деталью – той, над которой они вряд ли задумывались прежде:

Когда я попал в Тимбукту, больше всего меня поразили его песчаные улицы. Я вдруг осознал, насколько сильно песок отличается от земли. В любом городе улицы сначала бывают грунтовыми и превращаются в мощеные лишь по мере того, как его жители богатеют и подчиняют себе окружающую среду. Но песок означает поражение. Город с песчаными улицами готов исчезнуть когда угодно.

Заметьте, до чего просты эти пять предложений – на каждое приходится не больше одной запятой. Каждое содержит одну, и только одну мысль. Читатели могут воспринимать чужие мысли только по очереди, в линейной последовательности. Стараясь втиснуть в одну фразу чересчур много информации, писатели часто создают себе уйму проблем. Никогда не бойтесь разбить длинную фразу на две, а то и три короткие.

Конечно, именно поэтому я сюда и приехал: в Тимбукту издавна стремились любители острых ощущений. Из полудюжины мест, всегда манивших путешественника одним только звуком своих имен – Бали и Таити, Фес и Самарканд, Момбаса и Макао, – Тимбукту кажется, пожалуй, самым загадочным. Удивительно, сколько людей из тех, кому я говорил о своей поездке, либо вообще не знали, что Тимбукту – реальное место, либо совершенно не представляли себе, в каком уголке мира оно находится. Само слово, разумеется, было им знакомо – наиболее выразительное из всех обозначений чего‑то почти недостижимого, Божий дар поэтам‑песенникам, мучительно подыскивающим рифму на «у», и символ предела, до которого способен дойти влюбленный юноша, чтобы покорить неприступную девушку. Но если вести речь о действительности, так могло зваться разве что какое‑нибудь давно сгинувшее африканское королевство, что‑то вроде копей царя Соломона, которые пытались, да так и не сумели найти викторианские исследователи.

Первая фраза этого абзаца как бы вырастает из последней фразы предыдущего – читателю не дают шанса улизнуть. В остальном у второго абзаца лишь одна цель: напомнить читателю то, что он уже знает (или почти знает) о Тимбукту. Таким образом его приветствуют как собрата‑путешественника, человека, чьи эмоции по поводу этой поездки сродни авторским. Вдобавок он получает капельку информации особого рода в форме приятного отзвука старинной легенды.

В следующем абзаце я приступаю к серьезной работе, ибо ее уже нельзя дальше откладывать. Посмотрите, как насыщены информацией три этих предложения:

Однако «давно сгинувший» Тимбукту все же нашли – хотя те, кому удалось это сделать после тяжелейших испытаний, шотландец Гордон Ленг в 1826 г. и француз Рене Калье в 1928‑м, наверняка были страшно разочарованы. Легендарный город со стотысячным населением, описанный путешественником XVI в. Львом Африканским, интеллектуальный центр, где учились 20 000 студентов и работали 180 медресе, оказался унылой горсткой глиняных построек – ни былого великолепия, ни многолюдья, – уцелевшей лишь благодаря своему уникальному расположению на перекрестке важных маршрутов, по которым пересекали Сахару верблюжьи караваны. Здесь происходил обмен ценными африканскими товарами, в первую очередь солью с севера и золотом с юга.

На этом можно покончить с историей Тимбукту и причинами известности его названия. Это все, что читателям глянца нужно знать о прошлом города и его роли в минувшие века. Не перекармливайте их фактами – если хотите рассказать больше, пишите книгу или статью для научного журнала.

Итак, что ваши читатели захотят узнать дальше? Задавайте себе этот вопрос после каждой фразы. В данном случае они захотят узнать вот что: зачем все же я поехал в Тимбукту? Какова была цель моего путешествия? И следующий абзац это разъясняет – причем нить, которая связывает его с предыдущим, опять‑таки туго натянута:

Как раз для того, чтобы увидеть прибытие одного из этих караванов, я и приехал в Тимбукту. Я входил в группу из шести человек, у которых хватило ума или глупости – мы пока не знали, чего именно, – записаться на двухнедельный тур, анонсированный в воскресной New York Times маленьким бюро путешествий французского происхождения со специализацией на Западной Африке (Тимбукту находится в Мали, бывшем Французском Судане). У этого бюро есть офис в Нью‑Йорке, и в понедельник я отправился туда спозаранку, чтобы опередить толпу; там я задал обычные вопросы и получил обычные ответы: сделайте прививки от холеры и тропической лихорадки, возьмите таблетки от малярии, не пейте местную воду, – с рекламным проспектом в придачу.

Объясняя причину поездки, этот абзац выполняет еще и другую работу: он задает образ и голос автора. Рассказывая о путешествиях, вы не должны забывать, что играете роль гида. Мало просто взять читателей прокатиться – вам надо взять их прокатиться с собой. Поделитесь с ними своими надеждами и опасениями. Дайте им некоторое представление о том, что вы за личность. Слова «хватило ума или глупости» вызывают в памяти привычный персонаж из литературы о путешествиях – туриста‑простофилю или туриста‑клоуна. Еще одна шутка, брошенная мимоходом, – «опередить толпу». Я вставил ее в текст исключительно ради собственной забавы. Сообщать, где находится Тимбукту, строго говоря, уже поздновато: четвертый абзац! Но мне не удалось упомянуть об этом раньше так, чтобы не повредить ткань зачина. Вот абзац номер пять:

Вам выпал единственный в жизни шанс полюбоваться редчайшим зрелищем – прибытием в Тимбукту «азалая», соляного каравана, который появляется там лишь раз в году! – гласил мой проспект. – Вообразите себе такую картину: сотни верблюдов, груженных огромными плитами драгоценной соли (этого «белого золота» уроженцев западноафриканских стран, не имеющих выхода к морю), торжественно вступают в Тимбукту, древний и загадочный полугород‑полупустыню с населением семь тысяч жителей. Погонщики в красочных одеждах преодолели тысячемильный путь через Сахару и отмечают его завершение празднествами под открытым небом и традиционными туземными плясками. Проведите ночь в туарегском шатре, в гостях у вождя племени.

Это типичный пример того, как писатель может воспользоваться плодами чужой работы – чужими словами, которые обычно бывают более выразительны, чем его собственные. В данном случае проспект не только объясняет читателю, какое путешествие его ждет, но и доставляет ему дополнительное удовольствие своим велеречивым стилем. Вылавливайте забавные и претенциозные фразы из всех доступных источников и цитируйте их с благодарностью. И наконец, последний абзац зачина:

Что ж, решил я, такая картина мне по вкусу (чего не скажешь о языке рекламщиков); а еще она пришлась по вкусу моей жене и четверым незнакомым людям. Наш возраст колебался в пределах от раннего пожилого до среднего преклонного. Пятеро из нас обитали в Манхэттене, шестой была вдова из Мэриленда, и все оказались заядлыми любителями искать острые ощущения в самых экзотических краях. В наших разговорах о прошлых путешествиях никогда не проскакивали названия вроде Венеции или Версаля; мы не упоминали даже о таких местах, как Марракеш, Луксор и Чиангмай. Мы обсуждали Бутан и Борнео, Тибет, Йемен и Молуккские острова. И вот – хвала Аллаху! – мы добрались до Тимбукту. Наш караван должен был прибыть со дня на день.

* * *

Так кончается зачин. На эти шесть абзацев я потратил не меньше времени, чем на всю остальную статью. Но когда мне все же удалось с ними справиться, я почувствовал, что обрел под ногами твердую почву. Возможно, кто‑нибудь другой и сумел бы написать зачин получше, но я сделал все, что мог, и был уверен: теперь читатели останутся со мной до самого финиша.

Решения, касающиеся отдельных слов, не уступают по важности решениям относительно структуры текста. Банальность – враг хорошего письма; вы обязаны писать не так, как другие. Помимо всего прочего, в зачине я должен был сообщить о возрасте членов нашей группы. Сначала я написал что‑то более или менее сносное, вроде «нам было от пятидесяти до семидесяти». Но просто сносное – это скучно. Можно ли сказать то же самое пооригинальней? Я боялся, что нет. Однако вдруг сердобольная муза подарила мне «средний преклонный» – и отсюда родилась характеристика «от раннего пожилого до среднего преклонного». Если не жалеть времени на поиски, то, как правило, удается найти свежее наименование или метафору, которые помогают оживить сухую, но необходимую информацию.

Еще дольше я провозился с фразой о Венеции и Версале. Сначала я написал: «В наших беседах о прошлых путешествиях не упоминались названия вроде Лондона и Парижа». Это не очень‑то интересно. Я стал перебирать другие известные столицы. Рима и Каира? Афин и Бангкока? Тоже не бог весть что. А не прибегнуть ли к аллитерации? Читатели непременно оценят стремление усладить их внутренний слух приятным созвучием. Мадрида и Москвы? Токио и Тель‑Авива? Уж больно натянуто. Я бросил думать о столицах и принялся вспоминать города, популярные среди туристов. Из подсознания вынырнула Венеция, и я ей обрадовался: в Венецию ездят все. Какие еще города начинаются на «В»? Только Вена, которая чересчур близка к Венеции сразу в нескольких отношениях. Наконец я переключился с городов на места туристического паломничества меньшего масштаба, стал мысленно прочесывать крупные города и по ходу одной из таких операций наткнулся на Версаль. Это решило проблему.

Затем я приступил к поискам более свежего глагола, чем «упоминались». Мне нужен был активный глагол, передающий убедительный образ. Ни один из обычных синонимов меня не устраивал. Вскоре я вспомнил слово «проскакивали», и оно полностью меня удовлетворило. Теперь мне осталось решить единственную задачу: найти не самые ординарные географические пункты, которые показались бы шести туристам, собравшимся в Тимбукту, вполне рядовыми. Те три пункта, на которых я остановил свой выбор, – Луксор, Марракеш и Чиангмай – выглядели еще довольно экзотическими в 1950‑х гг., когда я впервые их посетил. Сегодня это уже не так: эпоха авиапутешествий сделала их почти столь же популярными, как Париж и Лондон.

На всю фразу целиком у меня ушел битый час. Но я не пожалел ни об одной истраченной на нее минуте – наоборот, почувствовал большое удовольствие, когда все в ней встало на свои места. Среди писательских проблем нет таких, которые не заслуживали бы самого тщательного обдумывания. Когда в результате кропотливого труда у вас получается изящная фраза, и вы, и читатель понимаете, что игра стоила свеч.

Заметьте, что конец зачина отмечен звездочкой (хотя вместо нее сгодилась бы и просто пустая строка). Это своего рода веха. Она говорит читателю, что вы построили статью определенным образом и что сейчас начнется новая фаза – возможно, будет нарушена хронология (например, произойдет скачок в прошлое) или сменится тема, акценты, общий тон. Здесь, после плотно спрессованного зачина, звездочка позволяет читателю перевести дух перед тем, как двинуться дальше, теперь уже в неспешном темпе обычного повествования:

Сначала мы полетели из Нью‑Йорка в Абиджан, столицу государства Кот‑д'Ивуар, а оттуда в Бамако, столицу его северного соседа Мали. В отличие от зеленого Кот‑д'Ивуара Мали – сухая страна: ее южную половину кое‑как орошает река Нигер, а верхняя представляет собой чистую пустыню. Тимбукту служит в буквальном смысле последним пристанищем для путешественников, которые направляются на север, в Сахару, и первым для тех, кто идет на юг, – заветным пятнышком на горизонте после долгих недель жары и жажды.

Никто из нашей группы толком не знал, что за страна Мали и чего от нее ожидать: наши мысли были сосредоточены на встрече с соляным караваном в Тимбукту, а не на землях, которые нам предстояло пересечь, чтобы туда попасть. Тем более неожиданно было то, что она мгновенно нас покорила. Мы словно очутились в многоцветном море: симпатичные люди в одеждах удивительного покроя, рынки, где рябит в глазах от ярких фруктов и овощей, дети, чья улыбка – будничное чудо. Отчаянно бедная, Мали была богата своим народом. Обсаженные деревьями улицы Бамако восхитили нас своей кипучей энергией и жизнерадостностью.

Наутро, встав спозаранку, мы десять часов ехали в автофургоне, который знавал лучшие дни (впрочем, вряд ли они были намного лучше), пока не добрались до священного города Дженне, средневекового центра торговли и исламской учености на Нигере, основанного еще раньше Тимбукту и соперничавшего с ним в славе. Сегодня в Дженне можно попасть только на маленьком пароме, и, пока мы тряслись по немыслимым дорогам, стремясь прибыть на место до темноты, шпили и башенки его большой глиняной мечети, похожей на замок из песка, маячили впереди и дразнили нас, как будто отступая все дальше и дальше. Когда мы наконец достигли цели, мечеть так и осталась похожей на песчаный замок – элегантная крепость, точно выстроенная детьми на пляже. С архитектурной точки зрения (как я узнал позже) это был суданский стиль; оказывается, дети на пляжах всегда строят в суданском стиле. Побродить по древней площади Дженне в сумерках – уже ради этого стоило пускаться в такой далекий путь.

Следующие два дня были не менее щедры на впечатления. Один мы посвятили поездке в край, населенный догонами. Догоны живут на труднодоступном плато; антропологи ценят их за анимистическую культуру и космологию, а коллекционеры произведений искусства – за маски и статуэтки. Мы гуляли по их поселкам и видели, как они танцуют в масках. Вся экскурсия заняла несколько часов – слишком короткий срок для того, чтобы проникнуть в тайны этого далеко не простого человеческого сообщества. Второй день мы провели в Мопти, шумном торговом городе на Нигере; он тоже страшно нам понравился, и его мы тоже покинули с большим сожалением. Но надо было спешить: назначенный день приближался, и нас уже ждал чартерный рейс в Тимбукту.

Конечно, о Мали можно рассказать гораздо больше, чем уместилось в этих четырех абзацах, – и про культуру догонов, и про обитателей берегов Нигера написано много толстых и умных книг. Но я рассказывал не о Мали, а о встрече с верблюжьим караваном. Поэтому мне пришлось принимать решение относительно общей структуры своей статьи, и я решил пересечь Мали как можно быстрее – использовать минимум предложений, чтобы объяснить, каким маршрутом мы двигались и что интересного видели в пути.

В таких случаях я задаю себе один очень полезный вопрос: «О чем эта статья на самом деле?» (а не просто «О чем эта статья?»). Понятно, что вам нравится материал, который вы собирали с таким трудом, но это еще не повод включать его в рассказ, посвященный чему‑то другому. Здесь требуется самодисциплина, граничащая с мазохизмом. К тому же отсеянный материал все равно не пропадет бесследно: утешайте себя тем, что его незримое присутствие будет ощущаться в тексте. Если вы знаете о своем предмете больше, чем попало в статью, читатели всегда это чувствуют.

Итак, вернемся к нашим верблюдам:

Точность, с которой нам назначили день, удивила меня с самого начала. Я спросил у заведующей бюро путешествий, откуда у нее такая уверенность в том, что соляной караван прибудет в город именно второго декабря; мне казалось, что погонщики верблюдов вряд ли привыкли соблюдать жесткий график. Моя жена, не разделяющая моего слепого оптимизма по отношению к таким природным явлениям, как верблюды и турагенты, предполагала услышать в Тимбукту, что соляной караван уже пришел и ушел или (более вероятно) что от него вовсе нет никаких вестей. Однако в ответ на мой вопрос заведующая снисходительно улыбнулась.

«Мы поддерживаем с караваном постоянную связь, – сказала она. – Отправляем в пустыню дозорных. Если они предупредят нас, что караван опаздывает на день‑другой, мы немного изменим расписание ваших передвижений по Мали». Это показалось мне разумным – оптимистам кажутся разумными любые аргументы, – и вот я уже сидел в самолете размером не больше линдберговского, который летел на север, в Тимбукту, над просторами, лишенными всяких признаков человеческого присутствия. И в то же самое время сотни верблюдов, груженных огромными плитами соли, шагали на юг, дабы поспеть на встречу со мной. Наверное, вождь племени уже ломал голову над тем, как он будет развлекать меня в своем туарегском шатре.

В обоих этих абзацах есть примесь юмора – небольшие шуточки. И снова я шутил ради того, чтобы развлечь в первую очередь самого себя. Но это еще и попытка сохранить маску рассказчика. Образ доверчивого героя с давних пор в большом ходу у юмористов и авторов путевых заметок. Изображая себя чересчур легковерным, а то и слегка туповатым, вы внушаете читателю лестное чувство собственного превосходства.

Наш пилот покружил над Тимбукту, чтобы дать нам возможность полюбоваться городом, куда мы так стремились, с высоты птичьего полета. Это была россыпь глиняных построек, с виду давно покинутых, безжизненных, как форт Зиндернеф в последних кадрах «Красавчика Жеста», словно там, внизу, все уже давно умерли.

Как известно, Сахара упорно расширяется; в результате через всю Центральную Африку протянулся засушливый пояс под названием Сахель, и Тимбукту в наши дни находится севернее его нижней границы. Меня пробрало холодком страха: я не хотел, чтобы меня высадили в таком богооставленном месте.

Отсылка к «Красавчику Жесту» объясняется желанием пробудить у читателей собственные ассоциации. Своим легендарным ореолом Тимбукту во многом обязан Голливуду. Напоминая им о судьбе форта Зиндернеф – его комендантом был Брайан Донливи в роли сержанта французского Иностранного легиона, изверга, который расставлял у бойниц трупы убитых солдат, – я признаюсь в любви к этому кинематографическому жанру, чтобы вызвать душевный резонанс у других киноманов. Благодаря такому приему автор может добиться от читателей гораздо большего эмоционального отклика на свою историю.

Слово «богооставленный» я отыскал не сразу. Когда оно попалось мне в тезаурусе, я был уверен, что никогда раньше его не употреблял. Я обрадовался, увидев его среди синонимов. Напоминающее о последних словах Иисуса (кстати, о резонансах!), оно как нельзя лучше передает впечатление покинутости и заброшенности.

В аэропорту нас ждал местный проводник, туарег по имени Мохаммед Али. Встреча с ним сразу подняла нам настроение: если кто и может претендовать на звание хозяев этой части Сахары, то именно туареги, гордый берберский народ, который не подчинился ни арабам, ни пришедшим в Северную Африку позднее французам, предпочтя взамен уйти в пустыню и поселиться там навсегда. На Али была традиционная туарегская накидка синего цвета, а угловатые черты его смуглого умного лица напоминали арабские. Двигался он с уверенностью, явно данной ему от природы. Оказалось, что еще подростком он вместе с отцом совершил хадж в Мекку (многие туареги обращаются в ислам), а затем семь лет прожил в Аравии и Египте, изучая там английский, французский и арабский. У туарегов есть свой собственный язык со сложным письменным алфавитом – он называется тамашек.

Мохаммед Али сказал, что первым делом должен отвести нас в полицейский участок – проверить паспорта. Я пересмотрел слишком много фильмов, чтобы чувствовать себя спокойно на интервью такого рода, и, когда мы сидели в похожей на темницу комнате, отвечая на вопросы двоих вооруженных полицейских – рядом была зарешеченная камера, в ней спали мужчина и мальчик, – мне вспомнились другие кадры, на сей раз из «Четырех перьев», где британские солдаты томятся в долгом заключении в Омдурмане. Подавленность не покинула меня и потом, когда мы вышли и под руководством Мохаммеда Али осмотрели немногие местные «достопримечательности»: большую мечеть, рынок и три полуразрушенных домика с памятными табличками, удостоверяющими, что здесь жили Ленг, Калье и немецкий исследователь Генрих Барт.

Ни одного другого туриста мы не заметили.

* * *

И тут упоминание о «Четырех перьях», подобно упоминанию о «Красавчике Жесте», должно вызвать приятный трепет в душе у тех, кто видел этот фильм. То, что он основан на реальных событиях – экспедиции Китченера вверх по Нилу с целью отомстить махдистам за поражение, которое они нанесли генералу Гордону, – придает фразе оттенок тревоги. Очевидно, арабское правосудие в сахарской тьмутаракани далеко от милосердного.

И вновь звездочка обозначает смысловой или интонационный переход. По сути, она говорит: «Ну, хватит о самом Тимбукту. Теперь пора приступить к главной теме истории – ожиданию верблюжьего каравана и встрече с ним». Расставляя подобные ориентиры в длинной и сложной статье, вы не просто помогаете читателю следовать нужным маршрутом. Вы еще и облегчаете работу самому себе, деля материал на удобоваримые куски и расправляясь с каждым из них по очереди. Благодаря этому все предприятие становится не таким устрашающим, и вы меньше нервничаете.

В гостинице «Азалай», где мы, похоже, были единственными постояльцами, я спросил у Мохаммеда Али, сколько туристов собралось в Тимбукту на встречу с верблюжьим караваном.

«Шесть, – ответил он. – Вас же шестеро».

«Но… – Почему‑то мне не хотелось договаривать фразу. Я решил испытать другой подход. – Скажите, что означает слово «азалай»? Почему так называется соляной караван?»

«Так назвали этот караван французы, когда организовали его и все верблюды совершали путешествие вместе раз в году, примерно в начале декабря», – объяснил он.

«А сейчас?» – спросили сразу несколько человек.

«Сейчас? После того как Мали стала независимой страной, ее правители разрешили торговцам приводить караваны в Тимбукту в любое удобное им время».

Мали получила независимость в 1960 г. Мы приехали в Тимбукту на мероприятие, которое не устраивалось вот уже двадцать семь лет.

Последнее предложение – маленькая бомбочка посреди рассказа. Но она должна говорить за себя – только факты, пожалуйста, – без лишних комментариев. Я не стал подчеркивать восклицательным знаком необычность известия, которое сообщаю читателям: эта подсказка отравила бы им удовольствие. Доверяйте своему материалу.

Моя жена, как и остальные, не слишком удивилась. Мы приняли эту новость с прохладцей – матерые путешественники, уверенные, что так или иначе найдем свой верблюжий караван. Поразило нас разве что бесстыдное пренебрежение канонами правдивой рекламы. Мохаммед Али ничего не знал о красочных обещаниях брошюры. Его наняли, чтобы отвести нашу группу на встречу с соляным караваном, и он предупредил нас, что утром мы отправимся его искать и проведем ночь в Сахаре. Начало декабря, добавил он, – это обычное время прибытия первых караванов. А про шатер вождя он даже не обмолвился.

Еще ряд тщательно подобранных слов: «матерые», «каноны», «бесстыдное», «красочные». Яркие и точные, они все же достаточно коротки и не слишком вычурны. Но лучше всего то, что читатели вряд ли ожидают их встретить, а потому будут им особенно рады. Упоминание о шатре вождя, отсылающее к рекламному проспекту, – очередная мини‑шуточка. Броская фраза в конце абзаца как бы подталкивает читателя к следующему абзацу и не дает ему заскучать.

Утром моя жена – глас разума вдали от цивилизации – сказала, что не поедет в Сахару, если нам не выделят хотя бы два автомобиля. Поэтому у меня отлегло от сердца, когда я увидел перед гостиницей два ожидающих нас внедорожника. Переднюю шину одного из них накачивал велосипедным насосом мальчишка из обслуги. На заднее сиденье первого внедорожника втиснулись четверо из нас, а Мохаммед Али сел впереди, рядом с водителем. Во втором разместились двое оставшихся членов группы и еще два подростка, которых отрекомендовали как «учеников». Никто не объяснил, чему они учатся.

Еще один выразительный факт, не требующий приукрашиваний, – накачка шины – и еще одна маленькая шутка в конце.

Мы отправились прямиком в Сахару. Она походила на бурое одеяло без конца и края, а также без всяких признаков дороги; ближайшим крупным городом был Алжир. В этот момент я почувствовал, что и впрямь могу вот‑вот исчезнуть; какой‑то голос внутри меня тихонько сказал: «Это безумие. Ну зачем ты сюда забрался?» Но я знал, зачем: ради удовлетворения любопытства, проснувшегося во мне еще при первом чтении книг, написанных влюбленными в пустыню одиночками вроде англичан Чарльза Даути, сэра Ричарда Бертона, Томаса Лоуренса и Уилфреда Тезигера, который жил среди бедуинов. Я часто гадал, каково это – вести столь суровое существование. Чем привлекало оно этих британских чудаков?

Опять нащупывание «резонанса». Называя имена Даути и его соотечественников, я напоминаю, что пустыня не только многократно запечатлена в прекрасных фильмах, но и многократно описана в прекрасных книгах. Они тоже входят в тот эмоциональный багаж, который я взял с собой и о котором считаю своим долгом сообщить читателю.

Следующая фраза откликается на вопрос, заданный в конце предыдущего абзаца:

Теперь я начинал это понимать. Когда мы катили по песку, Мохаммед Али время от времени показывал водителю жестами: здесь чуть правее, тут чуть левее. Мы спросили, как он узнаёт, куда ехать. Он ответил, что ориентируется по барханам. Однако все барханы выглядели совершенно одинаково. Мы спросили, сколько нам придется ездить, чтобы найти соляной караван. Мохаммед Али сказал, что надеется уложиться часа в три‑четыре. Мы ехали и ехали. На мой взгляд, привыкший к разнообразию видимых объектов, смотреть было практически не на что. Но спустя некоторое время эта почти абсолютная пустота сама по себе превратилась в объект – и в этом был сокровенный смысл пустыни. Я попытался переварить свое открытие. Это убаюкало меня, примирив с пугающей действительностью, и я совсем забыл, почему мы здесь очутились.

Внезапно водитель резко свернул влево и остановился. «Верблюды», – сказал он. Я напряг свое городское зрение и не увидел ровным счетом ничего. Потом пятнышко далеко вдали обрело четкость – караван из сорока верблюдов двигался к Тимбукту медленным, размеренным шагом, как ходят верблюжьи караваны уже не одну тысячу лет. Этот вез соль из копей Тауденни, что в двадцати днях пути к северу. Мы подъехали к ним примерно на сотню ярдов; ближе нельзя, объяснил Мохаммед Али, потому что верблюды – нервные животные и легко пугаются, если увидят что‑нибудь «странное» (а мы, безусловно, относились к этой категории). Он сказал, что для разгрузки соли верблюдов всегда загоняют в Тимбукту ночью, когда на улицах нет людей. Вот вам и «торжественное вступление»!

Это было поразительное зрелище, гораздо более эффектное, чем любое специально организованное шествие. Караван выглядел одиноким, как одинок всякий караван, пересекающий Сахару. Верблюды шли друг за другом, мерно покачиваясь, и их почти синхронные движения напомнили мне нью‑йоркский кордебалет «Рокеттс». По бокам у каждого висели две соляные плиты. Соль смахивала на грязно‑белый мрамор. Позже, на рынке в Тимбукту, я измерил эти плиты – длиной они три с половиной фута, высотой полтора, а толщиной три четверти дюйма. Видимо, эти размеры определяются максимальным весом, который способен выдержать верблюд. Мы сидели на песке и смотрели на караван, пока последний двугорбый носильщик не исчез за барханом.

Здесь идет уже чистый нарратив – одно повествовательное предложение за другим. Труднее всего мне было написать об «одиночестве» каравана – это для меня чересчур поэтично. И все же в конце концов я решил, что мне необходима эта фраза, и вставил ее скрепя сердце.

К этому времени уже наступил полдень, и солнце жарило вовсю. Мы снова забрались во внедорожники и ехали в глубь пустыни до тех пор, пока Мохаммед Али не нашел дерево, отбрасывающее тень, где могли бы разместиться пять ньюйоркцев и мэрилендская вдова. Там мы просидели до четырех часов – жевали походный ланч, глазели на раскаленные пески вокруг, дремали и периодически перетаскивали свои одеяла вслед за тенью. Оба наших шофера провели сиесту несколько иначе: они возились с двигателем одного из автомобилей и, похоже, разобрали его чуть ли не полностью. Откуда ни возьмись появился кочевник и спросил, нет ли у нас хинина. Затем таким же образом появился еще один и присел поговорить. Позже мы увидели двоих мужчин, идущих к нам по пустыне, а за ними… неужели наш первый мираж? За ними был другой соляной караван, на сей раз в пятьдесят верблюдов – их очертания четко вырисовывались на фоне неба. Заметив нас бог весть из какой дали, эти двое оставили свой караван, чтобы перемолвиться с нами словечком. Один из них был старик, ужасно смешливый. Они сели рядом с Мохаммедом Али, чтобы услышать от него последние новости из Тимбукту.

Самой трудной здесь была фраза про шоферов, чинивших двигатель. Я хотел, чтобы она получилась такой же простой, как все остальные, однако с маленьким сюрпризом – с толикой юмора. Если не считать этого, моей целью на данном этапе было рассказать остаток истории без всяких ухищрений:

Четыре часа пролетели в один миг, словно мы вдруг перепрыгнули в другой часовой пояс – сахарское время, – и под вечер, когда зной начал спадать, все вновь расселись по автомобилям. К моему удивлению, оба они беспрепятственно завелись, и мы поехали в то место, где, по словам Мохаммеда Али, находился наш «лагерь». В воображении я рисовал себе если не шатер вождя, то, по крайней мере, хоть какую‑то палатку – что‑нибудь, заслуживающее название лагеря. Но когда мы наконец остановились, вокруг были точно такие же просторы, как те, по которым мы ехали весь день. Впрочем, здесь росло одно небольшое дерево. Под ним съежились несколько бедуинок в черных чадрах, скрывающих лица, и Мохаммед Али высадил нас на песок рядом с ними.

При виде белых незнакомцев, свалившихся как снег на голову, женщины съежились еще больше. Они сбились в такую тесную кучку, что походили на скульптурную группу. Очевидно, Мохаммед Али сделал остановку у этого дерева, решив угостить своих туристов первой попавшейся порцией «местного колорита», и рассчитывал, что дальше мы сами о себе позаботимся. Нам оставалось только сидеть и стараться выглядеть приветливо. Но мы чувствовали себя непрошеными гостями, и со стороны это наверняка было заметно. Только по прошествии некоторого времени скульптурная группа распалась, превратившись в четырех женщин, троих детей и двух голых младенцев. Мохаммед Али куда‑то сгинул: возможно, он не хотел якшаться с бедуинами, поскольку, будучи туарегом, считал их отбросами пустынного общества.

Тем не менее, ситуация разрешилась именно благодаря бедуинкам. Одна из женщин, открыв лицо и подарив нам улыбку кинозвезды – белые зубы и сверкающие черные глаза на прекрасном лице, – порылась в своих вещах, достала одеяло и соломенную подстилку и протянула их нам. По книгам я помнил, что в пустыне не бывает непрошеных гостей – любая встреча в каком‑то смысле предвидится. Вскоре из‑за барханов появились и два бедуина мужского пола; теперь мы поняли, что это семья, состоящая из двоих мужчин с парой жен на каждого и их разнокалиберных детей. Старший из бедуинов, кочевник с суровыми, но приятными чертами лица, поздоровался с обеими своими женами, легонько похлопав их по голове – это смахивало на благословение, – а затем присел недалеко от меня. Одна из бедуинок подала ему ужин – просяную кашу в горшочке. Он немедленно предложил ее мне. Я отказался, но это предложение глубоко меня тронуло. Пока он ел, мы хранили дружелюбное молчание. Подошли дети – познакомиться. Солнце скрылось за горизонтом, и над Сахарой всплыла полная луна.

Тем временем наши шоферы расстелили около автомобилей одеяла и разожгли костер из собранного в пустыне хвороста. Расположившись на одеялах поудобнее, мы наблюдали, как зажигаются над пустыней звезды; потом, поужинав курицей, стали готовиться ко сну. С вечерним туалетом обошлись по‑походному – барханов хватило на всех. Нас заранее предупредили, что ночи в Сахаре холодные, и мы запаслись свитерами. Я натянул свой, закутался в одеяло и, хотя лежать на песке все равно было жестковато, благополучно уснул в поразительной тишине. Но часом позже проснулся от не менее поразительного шума: это бедуины привели на ночлег стадо коз и верблюдов. Потом все снова стихло.

Утром я обнаружил рядом со своим одеялом отпечатки лап. Мохаммед Али сказал, что это следы шакала – он приходил подобрать куриные косточки, которых, как я помнил, осталось немало. Но я не слышал ни звука, поскольку был очень занят: мне снилось, что я Лоуренс Аравийский.

[Конец]

Очень важно решить, где закончить рассказ. Часто сама история подсказывает вам, где подвести черту. Поначалу я думал, что окончание этой статьи будет другим. Поскольку целью нашего путешествия было встретить соляной караван, я предполагал завершить весь древний торговый цикл, описав, как мы вернулись в Тимбукту, чтобы проследить за разгрузкой соли и ее продажей на рынке. Но чем ближе я подбирался к этой заключительной части, тем меньше мне хотелось ее сочинять. Она маячила впереди тяжкой обузой, не нужной ни мне, ни читателю.

И вдруг я сообразил, что вовсе не обязан отчитываться об этой поездке целиком. Я никому не обещал реконструировать каждый свой шаг. Подлинной кульминацией истории была отнюдь не встреча с соляным караваном, а встреча с извечным гостеприимством обитателей Сахары. Не много минут в моей жизни могли сравниться с той, когда семья кочевников, лишенная почти всякого имущества, предложила разделить с нею ужин. Трудно было бы найти другой эпизод, в котором так явно выразилось бы то, на поиски чего я приехал в такую даль, то, о чем писали все упомянутые мной знаменитые англичане, – благородство людей, ведущих упорную борьбу за выживание в суровых условиях пустыни.

Когда вы получаете от своего материала такую подсказку – когда ваша история говорит вам, что она закончена независимо от того, что случилось потом, – ищите ближайшую дверь. В этот раз я вышел быстро, проверив напоследок, не нарушено ли единство тона – остался ли автор и проводник в одном лице тем же самым человеком, который начинал рассказ. Шутливая отсылка к Лоуренсу сохраняет эту маску, замыкает ряд ассоциаций и приводит все путешествие к логическому концу. Осознать, что я могу просто поставить точку, было чудесно – не только потому, что я завершил свой труд и собрал картинку‑головоломку, но и потому, что окончание выглядело правильным. Я принял верное решение.

Под занавес я хотел бы упомянуть еще об одном решении. Оно связано с тем, что автору нон‑фикшн необходимо призывать на помощь свою личную удачу. Сам я часто использую заклинание, которое звучит так: «Садись в самолет». Два из наиболее ярких моментов в своей жизни я пережил благодаря тому, что сел в самолет в период работы над книгой «Митчелл и Рафф». Сначала я присоединился к музыкантам Уилли Раффу и Дуайку Митчеллу, когда они отправились знакомить Китай с джазом в Шанхайской консерватории. Годом позже я полетел с Раффом в Венецию послушать, как он исполняет мелодии григорианских песнопений на своей валторне в церкви Св. Марка ночью, когда там никого нет, ради изучения акустики, стимулировавшей развитие венецианской музыкальной школы. В обоих случаях у Раффа не было уверенности, что ему позволят играть; решив составить ему компанию, я мог зря потратить время и деньги. Но я все‑таки сел в самолет, и в результате на свет появились две длинные и, возможно, мои лучшие статьи – изначально они были напечатаны в The New Yorker. Я полетел в Тимбукту искать верблюжий караван, который запросто мог и не материализоваться, а в другой раз полетел в Брейдентон на весенние сборы, не зная, что меня ждет – радушный прием или просьба не мешать. Моя книга «Писать, чтобы учиться» (Writing to Learn) родилась благодаря одному телефонному звонку от незнакомца. Он подсказал мне интересную педагогическую идею, и ради ее развития я полетел в Миннесоту.

Самолеты помогали мне добраться до необычных историй, разбросанных по всему свету и по всей Америке, – и помогают до сих пор. Это не значит, что я отправляюсь в аэропорт без всякого волнения. Я волнуюсь всегда – без этого нельзя (легкое беспокойство придает работе остроту). Но риск неизменно окупается сторицей.

Если вы пишете нон‑фикшн, не бойтесь садиться в самолет. Присмотрев для себя интересную тему, начинайте охоту за материалом, даже если он прячется в соседнем округе, соседнем штате или соседней стране. Сам он к вам не придет.

Решите, что вы хотите сделать. Потом решитесь это сделать. И сделайте.