Приключения Пистолета

Глядя на своего бывшего агента со все возрастающим восхищением, Бадуа прошептал: – А я разыскивал тебя все эти три года! – И еще четыре месяца, месье Бадуа! Все эти три года и четыре месяца я тоже гонялся за тем, чего так и не смог обрести: пытался добиться положения в обществе. Чтобы была законная жена, дети, хлебосольный дом, государственная рента, ордена и все такое. В Париже я втайне от вас землю носом рыл, чего только не делал – и все напрасно. Перед тем, как покинуть Париж, я отправился к нотариусу на улицу Вьей-дю-Тампль, хотел наняться к нему рассыльным, но он меня не взял. По правде говоря, события, что произошли накануне, меня несколько утомили, да и дамы, которых я посещал в Бобино, не любят полицию.

– Видите ли, месье Бадуа, – продолжил Пистолет после небольшой паузы, – я никогда и никому не рассказывал, что работаю на полицию. Это могло бы мне изрядно повредить. Я говорил Меш… Вы знаете Меш? Вернувшись в Париж, я не сумел ее разыскать. Так вот, я говорил ей, и другим тоже, что связан с Черными Мантиями. Это производило сильнейшее впечатление на моих подруг!

– Так в твоем мире больше любят воров, чем полицейских, Клампен? – спросил Бадуа.

– Черт побери! – воскликнул юноша. – Меш смотрела на меня с уважением. Ей хотелось, чтобы я представил ее Черным Мантиям. И остальные тоже, это нравится женщинам. И тогда, стыдясь своего положения, я сказал себе: надо отмыться!

Хорошо бы стать, например, морским офицером, у них и форма, и выправка, и воспитание – все так и бросается в глаза. Я прицепился к почтовой карете, отправлявшейся в Гавр. В дороге у меня не было другой еды, кроме собственной рубашки да ботинок. Согласитесь, негусто.

В Гавре как раз стоял на якоре корабль, готовый к отплытию. Тот самый, на котором вернулся из Америки брат месье Поля, а генерал де Шанма отправлялся в Англию. Любопытно, правда?

– Да, малыш, – кивнул месье Бадуа, – ты, видно, много чего знаешь.

– Я знаю, что генерал попал в переделку и у него не было оснований гордиться собой. И знаю, что этот бретонец, капитан Легофф, утверждал, будто никогда не видел такого красивого пассажира, как месье Жан Лабр.

– Но недолго я был моряком, – продолжал Пистолет. – Моим мечтам о карьере морского офицера не суждено было сбыться. Видите ли, хозяин корабля полюбил меня, как родного сына, и решил заняться моим воспитанием. Когда он избил меня пеньковым тросом, я тоже не остался в долгу.

Но на корабле с капитаном шутки плохи! Раз – и в карцер!

Мне объяснили, что я стану адмиралом не раньше, чем через семьсот лет. Но после первых трех дней службы я загремел в карцер. Понимаете? Как вплавь я добрался до «Робера Сюркуфа», так вплавь его и покинул недалеко от Ливерпуля. Там я нанялся разгружать уголь за три шиллинга в день.

Вроде бы совсем неплохо: три франка пятнадцать су, но в этой стране тарелка супа стоит дороже, чем у нас лучший паштет. К тому же я поцапался с приятелем-боксером.

Он утверждал, что Веллингтон умнее Бонапарта. На самом деле мне наплевать, кто умней, но во мне взыграли патриотические чувства. Я сказал, что в Париже таким умникам, как Веллингтон, грош цена в базарный день. На что приятель мой ответил ударом, который свалил бы и носорога в Ботаническом саду. Тогда я врезал боксеру каблуком.

«This to be sold-out, boys! Regular funin deed! » Что по-нашему означает: «Ребята, на это стоит посмотреть! Приглашайте ваших девочек!»

Вокруг нас собралась толпа. Всем хотелось своими глазами увидеть, как боксер сделает из меня отбивную. Не тут-то было! Сперва я заехал ему левой ногой в правый глаз, потом – правым каблуком в левый, и дело в шляпе!

Во Франции меня бы сразу засадили за решетку. Но в этом смысле англичане, безусловно, превосходят нас. Меня чествовали как победителя и вручили мне двадцать пять гиней, то есть шестьсот двадцать пять франков за то, что я выбил глаз чернокожему боксеру, приехавшему выступать в Лондон. Это глубоко оскорбило меня. Да, я хотел занять определенное положение, но вовсе не собирался развлекать публику, колошматя противника.

Поэтому я нанялся к торговцам хлопком. Заснув с зажженной трубкой в руках, я устроил на складе пожар.

Вечно мне не везет.

К счастью, товар был застрахован – и страховая компания страшно захотела меня повесить. Я не мог этого допустить и сбежал. В пути мне случилось познакомиться с английской барышней, выпивавшей за обедом на сто су мадеры. Такие терпеть не могут бород у нашего брата. Все было хорошо, но затем она прогнала меня за то, что я произнес слово «штаны» и не извинился. Тогда я подался во французскую театральную труппу, в Манчестер.

Я выносил на сцену письма в стихах.

Актер, получавший тысячу франков за вечер, обозвал меня дураком, и я одним ударом сбил его с ног прямо на сцене, когда он в роли Ипполита объяснялся в любви Арикии[7]. Это им не понравилось. Меня засадили в каталажку. Так мне и не удалось нормально устроиться.

В тюрьме меня спросили, не желаю ли я отправиться в Индию, к баядерам. С удовольствием! В дороге я не терялся и старался вести себя, как обычно, но они засадили меня в трюм. Таковы особенности английского флота!

Баядеры – это мрак. Они танцуют в каких-то мешках, а зубы у них черные, как кофе.

В Бенгалии я стал пиратом, ну и времена же были! Но у меня слишком доброе сердце, вид крови расстраивает меня, к тому же это занятие не дает возможности занять достойное положение в обществе, на которое я рассчитывал.

Тогда я нанялся в услужение к лорду, собиравшемуся совершить восхождение на Гималаи. Я бросил его на полпути и присоединился к торговцам опиумом.

Ей-Богу, реши я снова пройти по всем тропинкам, по которым мне довелось пробираться, я бы заблудился.

В Китае тоже не так плохо. Мандарин и его жена подрались из-за меня в предместье Кантона. Там вообще случилось много всякой ерунды.

Дорога от Пекина до Санкт-Петербурга оказалась чудовищно длинной. И ни одной гостиницы по пути. В Москве я торговал папиросами. Там очень холодно и фиакры без колес. Как и везде, я пользовался успехом у женщин. Но мне хотелось добиться положения в обществе, это меня и сгубило.

Германия – хорошая страна, там пиво и тирольские женщины. Но понимаете, месье Бадуа, время шло, и я сказал себе: у тебя лишь один способ занять положение – покрыть себя ратной славой. У тебя на родине каждый солдат носит в ранце маршальский жезл.

Буду краток, а то у меня уже в горле пересохло.

В Алжире я стал пехотинцем. Через две недели оказался среди штрафников, в дисциплинарной роте. Да, месье Бадуа, я смело могу писать на визитной карточке: «Штрафник-ветеран».

Это продолжалось не более трех недель. Я никогда раньше не держал в руках сабли, вот руки и зачесались. Как-то в жаркий день мой командир косо на меня посмотрел. Я сказал, что у него молоко на губах не обсохло. Он кинулся на меня со шпагой, я разоружил его. Потом…

Не беспокойтесь, месье Бадуа, все было тихо-мирно. Я отшвырнул свою саблю, как только он оказался безоружным. Я просто побил его ногами… но немного перестарался, и военный трибунал приговорил меня к смертной казни.

«Готовь себе петлю!» Нет, такое положение меня не устраивало. Я присоединился к бедуинам, к отряду Абдель-Кадера. Они чуть не отрубили мне голову за то, что я выпил воду, предназначенную для верблюда.

– Мерзкие существа эти верблюды, но верные друзья и долго носят в себе запас воды… Вы что, заснули, папаша Бадуа? Эй! Или мой рассказ пришелся вам не по вкусу?

– Малыш, когда ты кончишь заливать, мы поговорим, – спокойно ответил бывший инспектор. – Я знаю цену этим россказням.

Пистолет возмущенно возразил:

– Месье Бадуа, клянусь всем святым, что я опустил три четверти самых романтических своих приключений. Уж вас-то я никогда не стал бы обманывать. Вернувшись в Алжир с караваном, я, представившись торговцем красной нугой, добился разрешения вернуться на родину. Я действительно снял на бульваре лавку и занялся торговлей. Сидел в бурнусе и тюрбане и говорил с акцентом.

Это помогло бы мне достичь цели, хотя коммерция – дело не очень надежное, да и арендовать помещение можно, лишь уплатив вперед за полгода. Но соблазны Парижа быстро сбили меня с пути.

В тот день, когда я впервые увидел афишу Бобино, я пропал. Отказавшись от турецкого наряда, я купил себе костюм, достойный молодого парижанина из народа, и устремился в театр. Ах, месье Бадуа! Меш уехала и многие другие тоже. Но те, что остались, узнали меня. И рассказали обо мне остальным. Мне устроили такую встречу… Подлинный триумф! И я вернулся к артистической жизни: игры, вино, красотки. Так и живу, гоняю котов, которых тут без меня расплодилось великое множество. И с удовольствием рассказываю друзьям о всех своих злоключениях.

Пистолет замолчал и сделал глоток «Жуани». Бадуа спросил:

– Ты закончил?

– Пока что да, месье Бадуа, – благодушно кивнул юноша.

– Поговорим теперь серьезно? – предложил бывший инспектор.

– Если хотите, я согласен. Попросите подать кофе… Правда, в счастливой Аравии я пил кофе получше, чем здесь, Мока-Корселе, – ухмыльнулся Пистолет.

Когда перед ними поставили дымящиеся чашечки, Бадуа запер дверь на ключ. Сев на место, он уперся большими пальцами рук в край стола.

– Малыш, у тебя много способностей и масса недостатков. Надо принимать тебя таким, какой ты есть. Шутки в сторону. Как ты относишься к господину Лабру? – осведомился Бадуа.

– Месье Поль! – воскликнул Пистолет. – Прекрасный молодой человек. Я бы пошел за ним в огонь и в воду, если бы был несгораемым и непотопляемым.

– Вот и славно, – кивнул Бадуа. – Месье Поль похож на тебя, у него свои недостатки, и с ним тоже бывает нелегко.

– Почему? – вскинул брови Клампен.

– Он не говорит всего, что знает, – вздохнул бывший полицейский. – Ты понимаешь: раз я за три года не нашел того, что искал, стало быть, столкнулся с массой трудностей.

– Что же вы ищете, месье Бадуа? – заинтересовался Пистолет.

– Вопрос вроде бы простой, – озабоченно ответил бывший инспектор, – но в двух словах на него не ответишь. Когда мадам Сула предложила мне поступить на службу к месье барону, а это именно она убедила меня уйти из полиции, все казалось простым и ясным. Месье барон, получив наследство, хоть и не стал миллионером, но платить мог хорошо.

– Если речь идет об интересном деле, – заметил Пистолет, – оплата меня не очень волнует.

– Я питаюсь хлебом и мясом, – мягко возразил бывший полицейский. – И мне нужны деньги, чтобы оплачивать счета булочника и мясника.

– А что, месье Поль просит оказывать ему услуги в кредит? – удивился Клампен.

– Никогда, – покачал головой Бадуа. – Не сбивай меня с мысли, малыш. Месье барон платит аккуратно. Но то, о чем я толкую, не так легко объяснить. Помолчи. Я остановился на том, что сперва дело казалось прозрачным, как родниковая вода. Мадам Сула, ты знаешь, как я ее уважаю, посоветовала мне согласиться, и я согласился. С тех пор мадам Сула сильно изменилась.

– А! – воскликнул Пистолет. – Она теперь против месье Поля?

– Ни за, ни против, приятель, – задумчиво проговорил Бадуа. – У мадам Сула какое-то горе, тайна, уж не знаю что. Я уже давно перестал понимать эту женщину.

– Попытаемся разобраться, месье Бадуа, – деловито заявил Пистолет.

– Но и месье барон, как мне кажется, тоже что-то скрывает от меня, – продолжал бывший инспектор.

– Так вы и его перестали понимать? – уточнил Пистолет.

– Понимаю гораздо хуже, чем прежде, – вздохнул Бадуа.

– Ясно. Прочистим вам уши, – кивнул Клампен.

– Сперва у него было две цели: найти родителей девочки, которую он удочерил, и поймать убийц своего брата, – начал объяснять бывший полицейский.

– А теперь? – насторожился Пистолет.

– Теперь вопрос о той юной особе отпал, – снова вздохнул Бадуа.

– Почему? – изумился парень.

– Вот тут-то и зарыта собака. Действительно почему? – нахмурился бывший инспектор.

– Она стала его любовницей, месье Бадуа? – осведомился Клампен.

Бывший полицейский покраснел. Он был далек от подобных мыслей, и это предположение возмутило его.

– Тебе же сказали, она его приемная дочь, – сердито сказал Бадуа. – Месье барон – честный человек. К тому же…

– К тому же?.. – повторил Клампен.

– Месье барон безумно влюблен в мадемуазель Изоль де Шанма, – с расстановкой проговорил Бадуа.

– Черт возьми! Красивая девушка, – ввернул Пистолет с видом знатока. – Три года назад, если бы Меш не занимала все мои мысли…

– Теперь мадемуазель де Шанма стала еще прелестнее, – перебил парня месье Бадуа.

– Браво! – воскликнул Клампен. – Но когда вы сказали «к тому же», вы имели в виду вовсе не мадемуазель Изоль де Шанма!

– Верно, малыш, – кивнул бывший полицейский. – От тебя ничего не скроешь. Я хотел рассказать о Блондетте.

– Блондетта – это приемный ребенок? – уточнил Пистолет.

– Блондетта – это тайна! – вскричал месье Бадуа. – Я хотел добавить: к тому же, хоть Блондетта красива, как ангел, в нее не может влюбиться ни месье барон, ни любой другой мужчина.

– Слишком молода? – сообразил Клампен.

– Лет пятнадцати-шестнадцати, – улыбнулся Бадуа.

– Ну, если дело только в этом… – ухмыльнулся Пистолет.

– Есть еще одна причина – и весьма печальная, – продолжал бывший инспектор. – Говорят, несчастная Блондетта безумна, к тому же она немая.

Помолчав, Пистолет спросил:

– Вы видели ее, месье Бадуа?

– Ни разу, – покачал головой бывший полицейский.

Тогда кто вам сказал, что она идиотка и немая? – спросил Клампен.

– Мадам Сула, – ответил Бадуа.

Пистолет снова задумался.

– Когда-то она была доброй женщиной, – протянул он. – Пока я размышляю, хочу кое-что вам рассказать. Назавтра после того самого дня – ведь для нас с вами все начинается с того дня – я повстречал мадам Терезу в десять утра на набережной Орфевр. Она казалась совершенно невменяемой. У дома, где вывешивался красный шарф, вы знаете, что я имею в виду, она встретилась с другой чокнутой – со старой Жаннетт, служанкой сестер де Шанма…

– Жаннетт выходила побеседовать со мной, – прервал его Бадуа, – и я сообщил ей, что младшая дочь генерала исчезла. Старуха разрыдалась и закричала: «Это сделала внебрачная дочка!» Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами.

– Возможно, – кивнул парень. – Ну так вот. Мадам Сула подошла к Жаннетт и спросила: «Мадемуазель Суавита де Шанма, она что?..»

И не закончив фразу, мадам Тереза просто постучала себя пальцем по лбу.

Жаннетт отпрянула от нее, словно потрясенная оскорблением, которое было нанесено дочери хозяина.

Но мадам Сула, схватив старуху за рукав, осведомилась, не немая ли мадемуазель де Шанма.

Старая Жаннетт вырвалась, оставив кусок одежды у мадам Терезы в руках, и в ужасе убежала.

Проходя мимо меня, мадам Сула пробормотала: «Нет, это не она». Я был поражен.

Покачав головой, Бадуа уныло возразил:

– Я искал в этом направлении. Мадам Сула была права: Блондетта не может быть дочерью генерала. Месье барон живет в Орне всего в нескольких лье от замка Шанма. Да и зачем он стал бы скрывать ее? Нет, тут какая-то тайна, и я знаю, что мадам Сула могла бы ее раскрыть. Вот что мне пришло в голову: Черные Мантии наверняка пытались убить девочку. Кем бы она ни была, это в их интересах. Барон прячет ее, чтобы уберечь от опасности, о которой ему известно больше, чем о происхождении ребенка.

– Пусть так, – согласился Пистолет. – Значит, это Блондетта была завернута в то одеяло в белом шелковом пододеяльнике?

– Есть основания так считать, – кивнул месье Будуа.

– Что еще? – спросил Клампен.

– Ясно одно: барон, судя по всему, больше не ищет ее родителей, – ответил бывший инспектор. – Либо он их уже нашел, либо отчаялся разыскать. Теперь я должен лишь идти по следу убийц его брата.

– И вы хотите нанять меня, чтобы я выследил Куатье, Ландерно и Котри? – осведомился Пистолет.

Месье Бадуа промолчал.

– Что касается Лейтенанта, я однажды здорово его помял, – продолжал Пистолет. – Ландерно – несчастный тип, Котри не стоит той гнилой веревки, на которой его вздернут. Нет, это мне не подходит. Это слишком легко. А мне надо добиться положения в обществе.

– Малыш, – усмехнулся Бадуа, – мне-то кажется, что это слишком трудно. Котри, Ландерно и Лейтенант – лишь покорные исполнители чьих-то коварных замыслов.

– Браво! – воскликнул молодой человек. – Рассказывайте дальше. Это становится интересным.

– Ландерно, Котри и Лейтенант нужны нам только для того, чтобы найти настоящего автора преступлений: голову, которая привела в движение три эти пары рук, – объяснил Бадуа.

– Черные Мантии, черт возьми! – воскликнул Пистолет. – Этим все сказано! Я их не боюсь. Обожаю сражаться с теми, кто сильнее меня. Люблю, чтобы все было по-моему! В этом деле меня привлекает еще и то, что не придется уезжать из Парижа и покидать моих милых подружек.

Бадуа прервал его:

– Тут ты, малыш, ошибаешься. Тебе предстоит отправиться в провинцию.

– Почему? – возмутился Пистолет.

– Потому что в Париже – только мелкая сошка, – проговорил бывший полицейский. – А крупная рыба сейчас плавает на приволье. Вот посмотри.

Он достал из кармана клочок бумаги, исписанный карандашом.

Это был корешок из паспортного бюро. Клампен прочитал:

«21 сентября 1838 года…»

– То есть сегодня, – пробормотал он.

– Да, сегодня. Читай дальше, – поторопил его Бадуа.

– «Полковник Боццо… Месье Лекок де ля Перьер… Мадам графиня де Клар…» Я с такой не знаком, – пожал плечами Клампен.

– А вот и нет, – возразил Бадуа. – Это бывшая Маргарита Бургундская с улицы л'Эколь де Медисин: мадам Жулу дю Бреу.

– О! – вскричал Пистолет. – Приятельница Лекока! Дело проясняется. Они уехали вместе?

– Да, сегодня утром, – кивнул Бадуа.

– Куда направились? – осведомился юноша.

– В Шато-Неф-Горэ, в Мортефонтэн, через Ла Ферте-Масе в департаменте Орн, – сообщил бывший полицейский.

– Кто там живет? – поинтересовался Пистолет.

– Человек, который каждый месяц отправляет в Париж три денежных перевода по сто франков, – ответил Бадуа. – Первый – на имя Маклу, старьевщика…

– Это фальшивое имя Ландерно, – прервал его Клампен.

– Второй – Буатару… – продолжал бывший инспектор.

– Это Котри! – воскликнул Клампен.

– И третий – Жозефу Муане, содержателю кабаре и питейного заведения на улице Сен-Рош.

– Наверное, это Лейтенант! – пробормотал Пистолет. – Как все это забавно! Держу пари, что человек из замка…

– Если бы я узнал это сегодня, вечером мы тронулись бы в путь, – сказал господин Бадуа.

Пистолет вскочил на ноги.

– Штрафники! В атаку! – вскричал он. – Заряжай!

И, отдав себе этот приказ, Клампен без предупреждения выскочил из комнаты.

III

Date: 2015-09-17; view: 249; Нарушение авторских прав