Май 1536

Я наняла лодку до Гринвича – взять платья для королевы, белье для Екатерины. Уильям, Генрих и малышка остались в домике неподалеку от Тауэра. Уильям ни за что не хотел отпускать меня одну, я тоже страшно боялась ехать во дворец, прямо в сердце опасности, но уж лучше так, зато я знаю, мой сыночек – драгоценный, редкий товар, королевский сынок – упрятан подальше от их взглядов. Я обещала управиться за пару часов и нигде не задерживаться.

Попасть к себе комнату нетрудно, но покои королевы опечатаны печатью Тайного совета. Сначала думала найти дядюшку, попросить его, вдруг смогу взять ее платья, но потом решила – неосторожно привлекать внимание ко второй сестре Болейн, когда первая заперта неизвестно за что в Тауэре. Связала в узел пару своих платьев – Анне сгодятся, выскользнула из комнаты, но на пороге столкнулась с Мадж Шелтон.

– Боже милостивый, я думала, тебя взяли под стражу.

– За что?

– А за что всех остальных арестовали? Ты исчезла. Конечно, я решила, ты в Тауэре. Тебя допрашивали?

– Меня никто не арестовывал. Я уехала в Лондон, чтобы быть поближе к дочери. Она с Анной, ей же нужны придворные дамы. Обе в Тауэре. Я приехала за бельем.

Мадж рухнула в кресло, разрыдалась. Я оглядела пустой коридор, переложила сверток из одной руки в другую.

– Мадж, мне пора идти. В чем дело?

– О Боже, я думала, тебя взяли под стражу и скоро придут за мной.

– За что?

– Представляешь, нас словно медведям на растерзание бросили. Меня все утро допрашивали, пытались что‑то выяснить. Что я слышала да что видела? Каждое слово выворачивают наизнанку, у них получается – мы просто шлюхи какие‑то из публичного дома. Я в жизни ничего плохого не делала. И ты тоже. А им подавай все про всех, каждую мелочь, время, место. Я просто от стыда сгорала.

– Тебя допрашивали в Тайном совете? – Я все никак не могла взять в толк.

– Всех, всех придворных дам королевы, служанок, слуг. Всех, кто хоть раз танцевал в ее покоях. Они бы и Пурки допросили, если бы бедная собачка раньше не издохла.

– И что они спрашивали?

– Кто с кем комнаты делил, кому что обещали. Кто подарки получал. Кто к заутрене не являлся. Все‑все. Кто признавался в любви королеве, кто ей стихи писал. Какие песни пели. Кому она особенно благоволила. И так без конца.

– И что им отвечали?

– Сначала мы вообще ничего не говорили, – горячилась Мадж. – Кто бы сомневался. Мы про свои тайны не болтаем и чужих знать не знаем. Но они выудят одно от этой, другое от той, а потом припрут тебя к стенке, начнут опять спрашивать, а это ты знаешь, да вот еще то. Дядюшка Говард глядит на тебя, будто ты последняя шлюха, а герцог Суффолк такой добрый, что поневоле начнешь ему отвечать, и через пять минут понимаешь, рассказала им все, что хотела держать в секрете.

Она снова разрыдалась, утирая глаза кружевным платком. Взглянула на меня:

– Уходи побыстрее. Увидят тебя здесь – примутся допрашивать. Они одно хотят знать, что вы с Георгом да королевой делали, где по ночам бывали.

Я кивнула, подхватила узел с одеждой, она прокричала вслед словно школьник, пытающийся доказать, что не выдал товарищей:

– Если вдруг увидишь Генриха Норриса, скажи, я старалась ничего не говорить. Они меня в ловушку загнали, я им рассказала, что однажды мы с королевой играли в карты на то, кто его поцелует. Но больше я ничего не сказала. Только то, что они и так уже знали от Джейн.

Даже имя жены Георга, этой твари ядовитой, меня не остановило, хотелось поскорее выскочить из дворца. Я схватила Мадж за руку, потащила за собой вниз по ступеням, в открытую дверь.

– Джейн Паркер?

– Она там пробыла дольше всех, исписала целый лист и подписалась. После этого нас всех снова вызвали, спрашивали про Георга. Только про Георга и королеву, как они пили вместе, как часто вы с братом с ней были, оставляла ли ты их вдвоем.

– Джейн уж на него наговорит, не задумается.

– Она потом хвасталась – сил нет. А эта сеймуровская штучка уехала, будет жить пока с семейством Кэрью в Суррее, пусть там изжарится от жары, пока нас тут таскают на допросы и мучают поодиночке, – закончила Мадж с рыданием. Я остановилась, поцеловала кузину в щеку.

– Можно я с тобой поеду? – убитым голосом спросила она.

– Нет. Лучше уезжай к герцогине в Ламбет, она тебя приютит. И не говори никому, что меня видела.

– Я попытаюсь, – честный ответ. – Но ты просто не знаешь, каково, когда они из тебя все жилы вытягивают, спрашивают одно и то же по сто раз.

Я кивнула и ушла, а она осталась стоять на ступеньках, красивая девчонка, попавшая к самому роскошному и элегантному двору в Европе, все успела, даже короля сумела соблазнить, и вот жизнь рушится, разваливается на куски, короля гложат черные подозрения. Теперь она узнала – ни одной женщине, будь ты даже задорной и хорошенькой, очаровательной и жизнерадостной, в этом мире себя не уберечь.

Я отнесла Екатерине белье, сказала, что платьев королеве не привезла. В подробные объяснения решила не вдаваться – незачем привлекать внимание ни к моей особе, ни к нашему скромному жилищу у стен францисканского монастыря. Не упомянула я и о новостях, услышанных от лодочника, – арестован сэр Томас Уайетт, старый воздыхатель Анны, много лет назад состязавшийся с королем за ее благосклонность – давным‑давно, когда мы только тем и занимались, что играли в любовь. Еще один завсегдатай приемной королевы, сэр Ричард Пэйдж, тоже взят под стражу.

– Они скоро придут за мной. – Я сидела с Уильямом у очага в маленькой кухоньке. – Они забирают всех, кто был около нее.

– Тебе лучше не ходить к Екатерине каждый день. Я схожу, или служанку пошлем. А ты оставайся поодаль, найди место у реки, откуда сможешь ее увидеть – будешь знать, что у нее все в порядке.

На следующий день мы отыскали другое пристанище, поселились там под выдуманными именами. Генрих отправился в Тауэр, переодетый конюхом, понес сестре книги и всякое такое. Шел к замку обходными путями, а на обратной дороге затесался в толпу, чтобы никто не мог его выследить. Если бы мой дядюшка понимал, что можно любить дочь, а не только сына, он бы следил за Екатериной и уж точно нашел бы меня. Но откуда ему догадаться о такой любви. Немногие Говарды подозревали, что от девчонок какой‑то прок – пешки в брачной игре, и только.

Да и занят он был, наш дядюшка. Через неделю мы поняли, что у него и минуты не было свободной – когда узнали, в чем же их все‑таки обвиняют. Уильям принес новости из пекарни, где покупал хлеб к ужину. Он ничего мне не сказал, пока я не поела.

– Любовь моя, – начал ласково, – как мне тебя подготовить, даже не знаю.

Я посмотрела на мрачное лицо мужа, отодвинула тарелку.

– Выкладывай все сразу.

– Был суд, и их всех признали виновными – Генриха Норриса, Франциска Уэстона, Уильяма Брертона и этого парня молодого – Марка Смитона. Виновными в прелюбодеянии, совершенном с твоей сестрой королевой.

Мне казалось, я не слышу его голоса, не слышу слов – все будто отдалилось, звучало приглушенно. Уильям рванулся ко мне, тряхнул меня, странное, полусонное чувство куда‑то пропало, я снова увидела доски пола, стол, комнату, пытаюсь вырваться из его рук.

– Пусти, я не в обмороке.

Он ослабил хватку, склонился надо мной, заглянул в лицо:

– Боюсь, тебе следует молиться за душу брата. Его уж точно обвинения не минуют.

– Он не был в суде с остальными?

– Нет, их судили в обычном суде. Он и Анна предстанут перед судом пэров.

– Тогда есть надежда. Может, там удастся выпутаться из этого дела.

Он в сомнении покачал головой. Я вскочила:

– Тогда я пойду в суд. Нечего было мне тут таиться, прятаться, как последней трусихе. Пойду и скажу им правду, пока дело не зашло совсем далеко. Если этих признали виновными, мне надо идти в суд, дать показания, рассказать, что Георг невиновен. И Анна тоже.

Я еще и двух шагов сделать не успела, а быстрый, как всегда, муж уже стоял в дверях, загораживая проход.

– Я знал, что ты скажешь. Никуда ты не пойдешь.

– Уильям, мой брат, моя сестра в страшной опасности. Я должна их спасти.

– Нет. Подымешь хоть чуть‑чуть голову – сама головы лишишься и им не поможешь. Кто, как ты думаешь, выслушивает показания против всех них? Кто председательствует в суде, когда разбирается дело твоего брата? Твой дядюшка! Попытался он спасти племянника? Или твой отец – заступился за сына? Нет. Они знают – Анна научила короля быть тираном, теперь его уже не остановишь, он совсем сошел с ума.

– Я могу защитить брата. – Я попыталась оттолкнуть мужа. – Это Георг, мой ненаглядный Георг. Как мне жить с мыслью, что он совсем один в суде, оглянется вокруг, а никто даже пальцем не пошевелит, чтобы защитить его. Лучше умру, но пойду к нему.

Уильям отступил от двери:

– Тогда иди. Поцелуй на прощанье малышку и Генриха. Я передам Екатерине твое материнское благословение. И меня поцелуй на прощание. Если ты туда пойдешь, живой не выйдешь. Будь уверена, и тебе придумают преступление – по крайней мере, в колдовстве обвинят.

– За что? Что я сделала? Что, ты считаешь, я натворила? Что такого мы все сделали?

– Анну обвиняют в соблазнении короля с помощью ведовства. Твой брат ей в этом помогал. Поэтому их и судят отдельно от других. Прости меня, что сразу не сказал. Очень трудно такие новости рассказывать жене за ужином. Их обвиняют в прелюбодеянии – друг с другом, в сношениях с дьяволом. Это отдельный суд не потому, что тут дело полегче, нет, такие страшные преступления за одно заседание не рассмотришь.

У меня только и хватило сил, что прислониться к мужу. Он обнял меня, продолжил рассказ:

– Им обоим целый лист обвинений предъявили – навели на короля порчу, лишили его мужской силы, заклинаниями, а может, отравленным зельем. Утверждают, что они любовники, а родившийся ребенок – от Георга, и потому оказался таким уродом. Хочешь ты или нет, многому из этого поверят. Ты провела немало ночей, пируя в комнатах Анны. Ты ее учила, как соблазнять короля, после того как столько лет была его любовницей. Ты нашла ей знахарку, сама привела колдунью во дворец. Разве не так? А мертвые младенцы? Я похоронил одного, помнишь? И многое‑многое другое, я наверно не все и знаю. Правда? Ты же всех секретов семейки Болейн даже мне не раскроешь?

Я отвела взгляд, он покачал головой:

– Так я и думал. А как насчет заклинаний и зелий, чтобы зачать? – Он посмотрел мне в глаза, пришлось кивнуть. – Епископа Фишера, беднягу невинного, она отравила. На ее совести, по крайней мере, три смерти. Пыталась отравить кардинала Уолси и королеву Екатерину…

– Я точно не знаю.

– Ты ее сестра, а ничего лучшего в защиту сказать не можешь. – Взгляд суровый, без улыбки. – Ты точно не знаешь, скольких она погубила, да?

– Не знаю, – прошептали мои губы.

– Она явно приложила руки к ведовству, она, несомненно, виновна в соблазнении короля, помнишь, как непристойно она себя вела. Она, безусловно, виновна в покушении на жизнь епископа, кардинала и королевы. Ты не можешь ее защитить. Она виновна, по крайней мере, в половине того, в чем ее обвиняют.

– Но Георг… – Мой голос еле слышен.

– Георг ей во всем помогал. Да и сам он немало согрешил. Если бы сэр Франциск и остальные признались, чем они занимались со Смитоном, их бы повесили за содомию, а не за что другое.

– Он мой брат. Я не могу его покинуть на произвол судьбы.

– Можешь отправляться туда себе на погибель. Или оставаться здесь, воспитывать детей, забрать дочурку Анны, которая к концу недели останется бесприютной сиротой, всеми забытой, опозоренной. Ты можешь дожить до конца этого правления, увидеть, что будет потом, узнать, какое будущее ждет принцессу Елизавету, уберечь своего сына Генриха от тех, кто захочет сделать его наследником престола или – еще хуже – претендентом на королевский трон. Ты обязана защитить детей. Анна и Георг сами выбрали свою участь. Но у принцессы Елизаветы, у Екатерины и Георга будущее еще впереди. Тебе нужно им помочь.

Я больше не упиралась кулачками ему в грудь, руки безвольно повисли по бокам.

– Да, ты прав, пусть этот суд идет без меня, – сказала я безжизненным голосом. – Не стоит идти туда и бросаться на их защиту. Но постараюсь убедить дядюшку – вдруг что‑то еще можно сделать.

Я думала, муж и тут станет возражать, но он только спросил задумчиво:

– А ты уверена, что он и тебя не потащит в тюрьму? Он только что осудил этих троих, каждого знал с детства. Послал их на виселицу, на четвертование. Не очень‑то похоже на милосердие.

Я кивнула, задумалась.

– Тогда сначала схожу к отцу.

К моему огромному облегчению, он кивнул:

– Хорошо, я тебя провожу.

Я набросила плащ, позвала кормилицу, наказала следить за малышкой и никуда не отпускать Генриха. Сказав, что уйдем ненадолго, надо кое‑кого навестить, мы с мужем вышли из маленького домика.

– А где он, ты не знаешь? – спросила я.

– В доме у дядюшки. Половина двора еще в Гринвиче, но король сидит запершись, говорят, горюет. Правда, некоторые добавляют, он каждый вечер тайно видится с Джейн Сеймур.

– А что будет с сэром Томасом и сэром Ричардом? Их ведь тоже взяли под стражу.

– Кто знает, – пожал плечами Уильям. – Против них ничего нет, ни особой вины, ни особой защиты. Когда тиран сходит с ума, всякое может случиться. Их почти не допрашивали, а этот мальчишка Марк, который всего‑то и знает, что свою лютню, его вздернули на дыбу, пытали, пока не зарыдал и не признался во всем, что им угодно было услышать.

Он взял меня за руку, согревая ледяные пальцы.

– Ну вот, пришли, пойдем через задние ворота. Я знаю кое‑кого из конюхов. Хотелось бы разведать обстановку, прежде чем наобум бросаться вперед.

Мы тихо вошли на конюший двор, но не успел Уильям позвать кого‑нибудь из слуг, мы услышали перестук копыт по брусчатке – перед нами очутился мой отец собственной персоной. Я бросилась к нему, лошадь шарахнулась, он грязно выругался.

– Простите, отец, мне надо вас повидать.

– Ты, неужели? Где ты пряталась всю неделю?

– Она была со мной, как ей и положено. – Уильям за моей спиной, в обиду не даст. – С детьми. А Екатерина с королевой.

– Да, знаю, – отозвался отец. – Единственная девчонка из семьи Болейн без пятна и порока, насколько мне известно.

– Мария хочет вас кое о чем попросить, а потом мы уйдем.

Я помедлила. Вот я перед отцом и сама толком не знаю, о чем его умолять.

– Отец, Анну и Георга помилуют? Дядюшка за них заступится?

Он глянул на меня – лицо мрачнее тучи.

– Ты небось не меньше других знала об их делишках. Вы трое всегда заодно, грешники ужасные. Тебя нужно допрашивать, а не других придворных дам.

– Ничего мы не делали, – возразила я со страстью. – Вы все знали, сэр. Нам дядюшка приказывал, а больше ничего. Мне велел научить Анну, рассказать ей, как очаровывать короля. Ей приказал любой ценой зачать младенца. Георгу поручил быть с ней, поддерживать, утешать. Мы только вашим приказам и подчинялись, делали все, что нам велят. А теперь прикажете ей за это умирать? За то, что была послушной дочерью?

– Я тут вовсе ни при чем, – огрызнулся отец. – Я ей ничего не приказывал. Она всегда все сама делала, и он, и ты вместе с ними.

Настоящий предатель! Он спешился, бросил поводья конюху, пошел к дому. Я ринулась за ним, схватила за рукав:

– Сумеет дядюшка ее спасти?

Он повернулся ко мне, шепнул на ухо:

– Время Анны прошло. Король понял – она бесплодна, ему нужна другая жена. Сеймуры выиграли эту схватку, сомнений нет. Брак аннулируют.

– Аннулируют? На каком основании?

– На основании их предварительного родства. Поскольку он был твоим любовником, он не мог стать ее мужем.

– Только меня снова не приплетайте.

– Именно так и будет.

– А Анну куда?

– В монастырь, если будет сидеть тихо. А нет – в ссылку.

– А Георг?

– Ссылка.

– А вы?

– Если переживу эту историю, мне уже ничто не страшно, – промолвил отец угрюмо. – А ты, если не хочешь свидетельствовать в суде, затаись, держись подальше ото всех.

– Но я могу дать показания в их защиту.

Он фыркнул недовольно:

– Не будет никаких показаний в их защиту. Когда судят за измену, защитников нет. Единственная надежда – снисходительность суда и помилование короля.

– А если мне обратиться к королю, попросить их помиловать?

– Если ты не Сеймур, он тебе не обрадуется. Если ты Болейн, по тебе топор плачет. Держись подальше, девочка. Если хочешь помочь брату с сестрой, пусть все будет тихо – тихо и быстро.

Мы услышали приближающийся топот копыт большого отряда, Уильям потащил меня прочь:

– Это твой дядюшка, давай скорей сюда.

Мы бросились в арку ворот, через которые обычно привозят сено. Там маленькая калитка, Уильям ее открыл, вытолкнул меня как раз в тот момент, когда во дворе замелькали факелы. Солдаты уже звали конюхов помочь его милости спешиться.

Мы с мужем шли по темным улочкам и проулкам Сити. Кормилица впустила нас в дом, малышка спала в колыбельке, Генрих рядом на соломенном тюфяке, голова в рыжих тюдоровских кудрях колечками.

Уильям повел меня к нашей кровати, задернул занавески, раздел, уложил. Обнял меня крепко, держал молча в своих объятьях, и я всю ночь прижималась к нему, пытаясь согреться.

Анна предстала перед судом пэров в Королевском зале лондонского Тауэра. Они побоялись везти ее через весь город в Вестминстер. Мрачное настроение горожан в день коронации теперь сменилось жалостью, народ теперь был на стороне Анны. План Кромвеля не удался – слишком уж много он всего напридумал. Кто поверит, что женщина может быть такой ужасной? Соблазнять мужчин во время беременности, как ее обвиняют в суде? Просто невозможно себе представить, что женщина станет заводить одного, двух, трех, четырех любовников под самым носом у мужа, если муж – король Англии. Даже те женщины, что в пору суда над Екатериной, завидев королевскую барку, кричали Анне – „шлюха“, убеждены – король опять решил разделаться с законной женой и взять себе другую фаворитку, помоложе.

Джейн Сеймур переселилась в город, в огромный дом сэра Франциска Брайана на Стрэнде. Все знали, что королевская барка причаливает к речной пристани каждый вечер и остается там за полночь, из сада слышна музыка. В этом доме что ни день, то маскарады, танцы и пиры, а королева заперта в Тауэре, и с ней пятеро джентльменов – четверых уже приговорили к смертной казни.

Генрих Перси, старая любовь Анны, заседал в суде вместе с остальными пэрами. Все они пировали у нее за столом, танцевали в ее комнатах, целовали ей руку. Как они себя чувствовали, когда она вошла в Королевский зал, села перед ними, золотая буква „Б“ у горла, французский чепец оставляет открытыми пряди черных волос, темное платье еще сильнее подчеркивает кремовый оттенок кожи. Она непрестанно молилась и плакала у маленького алтаря в часовне в Тауэре, но во время суда оставалась невозмутимо спокойной. Прекрасная, уверенная в себе, словно та юная особа, что только‑только вернулась из Франции. Столько лет прошло с тех пор, как наша семья решила – теперь ее черед заполучить моего царственного возлюбленного.

Я бы могла пробраться в зал вместе с простолюдинами, сесть в задних рядах, но Уильям ужасно боялся, вдруг меня кто‑нибудь узнает, да и у меня самой не было сил выносить всю эту ложь. Но я знала – мне не вынести и правды. Хозяйка дома, где мы остановились, пошла посмотреть на это величайшее в Лондоне зрелище. Вечером вернулась с полным списком тех, кого соблазнила королева, со всеми деталями – где, когда, как она их целовала, кому давала подарки, кто ночь за ночью старался превзойти один другого в ее спальне. Кое‑какая правда в этих историях иногда проскальзывала, но чаще это был поток стремительной, дикой фантазии, который каждый, кто знаком с жизнью двора, мог легко опровергнуть. Но скандал всегда привлекателен, особенно скандал с похотливым душком, с грязью, с темными наветами. Простому народу нравятся подобные истории, экие страсти выделывает королева, что еще ожидать от шлюхи, которая обманом пробралась в постель короля. Была в этом правда, но не только об Анне, Георге и мне, все эти грязные детали немало говорили и о секретаре Кромвеле, простолюдине.

Не было никаких свидетелей, которые бы видели ее обхаживающей и улещающей мужчин, не было свидетелей, доказывающих, что она замышляла извести короля, напускала на него порчу. Суд утверждал, незаживающая рана на ноге и мужская неспособность короля – ее вина. Анна возражала, она невинна, пыталась объяснить пэрам, и без нее это знавшим, что раздавать подарки – обязанность королевы. Нет ничего странного, если танцуешь сначала с одним, а потом с другим. Конечно, ей посвящали стихи, естественно, любовные стихи. Король раньше никогда не жаловался на традицию куртуазной любви, царящую при всех европейских дворах.

В последний день суда граф Нортумберленд, Генрих Перси, ее первая любовь, не явился в зал заседаний. Прислал сказать, что болен. Тогда я поняла – пощады ей не будет. Лорды, ищущие благоволения Анны при дворе, готовые за ее милости продать собственных матерей на галеры, выносили вердикт, от самого младшего пэра до нашего дядюшки. Один за другим они провозглашали: „Виновна“. Когда дело дошло до дядюшки, он, давясь слезами, едва смог произнести: „Виновна“, никак не мог выдавить из себя решение суда – сжечь или обезглавить ведьму, как того король пожелает.

Хозяйка дома вытащила платок, промокнула глаза, сказала – какая тут справедливость, если королеву сожгут на костре за то, что танцевала с парой молоденьких кавалеров.

– И то правда, – заметил Уильям и выпроводил ее из комнаты. Когда она ушла, взял меня на руки, посадил на колени, баюкал, как дитя, обнимал.

– Ужасно, навсегда запрут в монастыре, ей этого не вынести.

– Придется, тут не до выбора. Монастырь или ссылка – все, что королю будет угодно.

На следующий день, поскорее, пока есть еще силы выносить эту беспардонную ложь, пэры принялись судить брата. Его, как и других, обвинили в том, что он был ее любовником и замышлял заговор против короля. Он стоически все отрицал. Его обвинили в том, что он сомневался в королевском происхождении принцессы Елизаветы, в том, что смеялся над мужской немощью короля. Георг, связанный принесенной клятвой, молчал – тут не отопрешься. Самое сильное обвинение основывалось на показаниях Джейн Паркер, его жены, которую он всегда ненавидел.

– Слушать оскорбленную жену? – кричала я Уильяму. – Повесить из‑за ее показаний?

– Он виновен. Я не его дружок, но тоже не раз слышал, как он смеялся над Генрихом. Говорил, тому и кобылы в горячий сезон не покрыть, не то что такую леди, как Анна.

– Это непристойно и неосмотрительно, но…

– Это измена, любовь моя. – Муж взял меня за руку. – Конечно, за такие разговоры обычно не судят, но если судят, это измена. Обвинили же они в измене Томаса Мора за то, что отрицал верховное главенство короля над церковью. Теперь король сам выбирает, за что казнить, а за что миловать. Он получил эту власть, когда избавился от Папы и его власти над церковью. Мы дали Генриху это право – казнить и миловать. Теперь он решает. Вот и выходит, что твоя сестра – ведьма, а брат – ее любовник, и оба они – враги государства.

– Но он же их помилует, должен же, – плакала я.

Каждый день мой сын шагал к Тауэру и встречался с сестрой. Каждый день Уильям шел за ним следом, смотрел, не следит ли кто за ними. Нет, никто Генриха не выслеживал. Они слишком заняты – возводят напраслину на королеву, заманивают ее в ловушку, обсуждают глупые, вульгарные шутки Георга, готовят ему капкан.

В середине мая я пошла с Генрихом повидать свою дочь. Она выскользнула в калитку, даже отсюда нам слышны молотки – во дворе возводят эшафот, там отрубят головы Георгу и его четверым друзьям. Екатерина бледна, но спокойна.

– Пойдем со мной, – умоляла я ее. – Уедем в Рочфорд, все вместе. Здесь нам больше делать нечего.

Она покачала головой:

– Позволь мне остаться. Я останусь тут, покуда тетушку Анну не отправят в монастырь и все будет кончено.

– Как она себя чувствует?

– Хорошо. Все время в молитве, готовится к затворнической жизни. Она знает – ей уже не быть королевой. Не сомневается – больше ей не увидеть принцессу Елизавету, ее дочери не стать королевой. Суд кончился, теперь стало полегче. Там ее никто не слушал, только смотрели на нее – вот так ужасно. Сейчас она поспокойнее.

– А Георга ты не видела? – Я старалась не показать виду, но голос мой дрожит от горя.

Дочь взглянула на меня с жалостью. Темные болейновские глаза.

– Это тюрьма, матушка, я не могу расхаживать с визитами.

Я покачала головой – конечно, глупый вопрос.

– Когда я тут останавливалась раньше, Тауэр был просто одним из королевских замков. Каждый мог ходить, куда хотел. Ясно, теперь все иначе.

– Женится король на Джейн Сеймур? Она хочет знать.

– Скажи ей, похоже, что непременно. Он бывает у них дома каждый вечер. Все как в былые дни, когда он Анну обхаживал.

Екатерина кивнула – пора идти, часовой уже беспокоится.

– Передай Анне… – У меня не было сил продолжать. Слишком много хочется сказать в одной фразе. Столько лет соперничества, вынужденного единства, всегда и во всем. Они спаяли нашу любовь, заставляли нас поддерживать друг друга. Как выразить все это в одном слове, как сказать, что я ее все равно люблю и счастлива быть ее сестрой, даже если знаю, она сама обрекла себя на это, да и Георга потащила за собой? Я никогда не прощу ее за участь брата, но вместе с тем как же хорошо я ее понимаю!

– Что ей передать? – нетерпеливо переспрашивает Екатерина.

– Передай ей, что я о ней думаю. Все время. Каждый день. Как всегда.

На следующий день брат был обезглавлен, а вместе с ним и его любовник, Франциск Уэстон, и другие – Генрих Норрис, Уильям Брертон и Марк Смитон. Прямо здесь, на зеленой лужайке Тауэра, на глазах у Анны. Она смотрела, как умирают друзья, а за ними и брат. Я гуляла у реки с малышкой на руках, старалась не думать о том, что происходит. Дул легкий ветерок, над головой печально кричали чайки. В прибое болтались вынесенные на берег обрывки канатов, деревяшки, раковины и водоросли. Серая вода, запах соли в воздухе, я медленно иду, качаю малютку, пытаюсь понять, что же случилось с нами, Болейнами. Вчера мы правили целой страной, а сегодня мы – осужденные преступники.

Для казни Анны вызвали палача из Франции. Король планирует помилование в последнюю минуту, хочет, чтобы представление удалось на славу. В Тауэре, рядом с башней Бошан, опять сколачивают эшафот.

– И король ее помилует?

– Так твой отец говорит, – кивает Уильям.

– Ему нужен настоящий маскарад. – Я же знаю Генриха. – Прикажет помиловать в самую последнюю минуту, все будут так рады, что забудут о смерти этих пятерых.

Палач все задерживается во Франции. Еще день, за ним другой, а на эшафоте так никто и не появляется в ожидании королевского слова. Екатерина, как маленькое привидение, выскальзывает за ворота Тауэра.

– Сегодня приходил архиепископ Кранмер, принес бумаги, аннулирующие брак. Она все подписала. Они обещали ее помиловать, если она подпишет, отправить в монастырь.

– Благодарение Господу. – Боже, как же я боялась. – Когда ее отпустят?

– Наверно, завтра. Отправят жить во Францию.

– Ей там понравится, помяни мое слово, она в пять дней станет в монастыре настоятельницей.

Дочь слабо улыбнулась. Лиловые круги под глазами от усталости.

– Уходи отсюда сегодня. – Внезапно меня охватывает тревога. – Все уже почти кончено.

– Я приду, когда смогу, – обещает она. – Когда Анна уедет во Францию.

Я лежу ночью без сна, уставившись на полог нашей кровати. Шепчу на ухо Уильяму:

– Король сдержит слово, помилует ее в последнюю минуту?

– Конечно, – успокаивает меня муж. – Он уже получил все, что ему нужно. Ее обвинили в прелюбодеянии – значит, мертвый уродец родился не от него. Брак аннулирован, будто его вовсе не было. Все, кто сомневался в его мужских способностях, мертвы. Зачем еще ее убивать? Смысла не имеет. Он ей пообещал помилование. Она подписала все бумаги. Теперь ему остается только сдержать слово и послать ее в монастырь.

На следующий день ее привели на эшафот. Позади придворные дамы, среди них моя маленькая дочка.

Я в толпе, у самой стены. Но и отсюда мне видна изящная фигурка в черном платье, темный чепец сдвинут, густые волосы рассыпаются по плечам. Сказала что‑то, мне не слышно, да и какая разница. Все это чепуха, очередное представление, вроде короля, обряженного Робин Гудом и придворных дам – поселянок в зеленом. Я жду, чтобы открылись выходящие к Темзе ворота, забили барабаны королевской барки, сверкнули весла в темной воде. Я жду появления короля, его слов, дарующих сестре помилование.

Он опять запаздывает, наверное, приказал задержать казнь, подождать, пока над рекой не пропоют трубы, возвещая прибытие монарха. Генрих всегда любил театральные появления. Теперь мы все ждем, когда развернется последнее действие этой драмы, он произнесет заготовленную речь – помилование. Анну отправят во Францию, я заберу дочь и поеду домой.

Вот она повернулась к священнику для последней молитвы. Сняла чепец, расстегнула подвеску с буквой „Б“. Я вонзаю ногти в ладони, сил нет терпеть – Анна красуется в последний раз, а король, как всегда, опаздывает. Почему бы им уже не сыграть до конца, не отпустить нас наконец по домам.

Одна из женщин, не Екатерина, выступила вперед, завязала сестре глаза, помогла ей встать на колени на эшафоте, отступила назад – теперь Анна совсем одна. Как поле ячменя на ветру, толпа у эшафота тоже преклонила колени. Только я стою прямо, гляжу поверх голов на сестру. Она на коленях в черном платье с вызывающе‑красной юбкой, глаза завязаны, лицо белее мела.

Меч палача уже сверкнул на солнце, а я все еще жду королевской барки. Вот меч, подобно молнии, идет вниз, вот ее голова уже отделилась от туловища. Все, конец старинного соперничества между мной и другой Болейн.

Уильям бесцеремонно втолкнул меня в одну из ниш в стене. Бросился вперед, расталкивая тех; кто столпился вокруг помоста, где тело Анны заворачивают в белое полотно перед тем, как унести. Хватает Екатерину в объятья, будто она по‑прежнему маленькая девочка, несется с ней сквозь еще не пришедшую в себя от ужаса толпу.

– Все, конец, – только и говорит он. – Пойдем уже.

Толкает нас перед собой, словно в приступе бешенства. Мы выходим из ворот Тауэра, из Сити, пробираемся сквозь толпы народа обратно к себе. Повсюду люди разговаривают о происшедшем, выкрикивают новости, у каждого свой рассказ – наконец обезглавили проклятую шлюху, убили бедняжечку королеву, избавились от честной жены, чего только не говорят об Анне, как, впрочем, всю ее жизнь.

Екатерина споткнулась, ее не держат ноги, Уильям поднял девочку на руки, понес как младенца, голова в полудреме прислоняется к его плечу. Столько дней она не спала вместе с моей сестрой, ожидая помилования, они же обещали, обещали. Шагаю, с трудом выбирая путь по булыжной мостовой, и все никак не могу поверить – он ее не помиловал. Тот, кого я так любила, прекраснейший принц христианского мира, превратился в невероятное чудовище, которое не держит данного слова. Приказал казнить жену только потому, что не может перенести – она останется жить, полная презрения к нему. Забрал у меня Георга, моего дорогого Георга. Лишил меня второй половины – моей сестры.

Екатерина спала – весь день и всю ночь. А когда проснулась, кони были уже готовы, и прежде чем дочь успела слово сказать, ее уже посадили на лошадь. Мы добрались до реки, пересели на корабль, поплыли вниз по течению, в Ли. Только на барке она немного поела. Генрих не отходил от сестры ни на шаг. Малышка спит у меня на руках, я смотрю на старших детей – благодарение Богу, мы сбежали из города, и если удача нам не изменит, если мы все будем делать по‑умному, доживем в глуши, незамеченными, до нового царствования.

Джейн Сеймур выбирала подвенечное платье в тот самый день, когда казнили мою сестру. Не мне ее за это осуждать. Анна, да и я сама поступили бы так же. Если король Генрих передумает, поздно будет жалеть, благоразумной женщине лучше не возражать монарху, а повиноваться. Особенно теперь – с одной верной женой он уже развелся, а другую обезглавил, вошел во вкус власти.

Джейн будет новой королевой, ее дети, коли родятся, станут принцами и принцессами. Или, как другим королевам до нее, придется ей считать месяц за месяцем, ждать в отчаянной надежде, мечтать о зачатии сына, понимая, что с каждым днем любовь короля все слабее и слабее, а терпения у него все меньше и меньше. А может, проклятие Анны, пожелавшей ей умереть родами, предсказавшей ей смерть младенцев, обернется пророчеством. Не завидую я Джейн Сеймур. Я уже видела двух королев, двух жен Генриха, особой радости эти браки им не принесли.

А что до нас, Болейнов, отец прав – нам остается одно: попытаться выжить. После смерти Анны даже дядюшку покинула удача. Поставил Анну на кон, точно так же как поставил бы меня или Мадж. Коли девчонка годится для того, чтобы соблазнить короля, – хорошо, коли на ней можно сорвать королевский гнев – отлично. Для того чтобы добраться до вершины, занять подобающее место, девчонок не жалко, в семействе Говардов в них недостатка нет. Он‑то снова сядет за игорный стол. Только с нами, Болейнами, покончено. Мы потеряли нашу девчонку, знаменитую королеву Анну, мы потеряли Георга, наследника семейного богатства. Дочь Анны, Елизавета, теперь пустое место, ей еще хуже, чем всеми презираемой принцессе Марии. Елизавете уже никогда не называться принцессой. Ей теперь никогда не сидеть на троне.

– Вот и хорошо, – сказала я тихонько Уильяму, когда сын и дочка заснули, убаюканные мерным покачиванием барки во время отлива. – Хочу жить с тобой в деревне, воспитывать детей, учить их любить друг друга и бояться Бога. Хочу немного покоя. Я уже по горло сыта придворной игрой на крупную ставку. Вижу, чем приходится расплачиваться, слишком высока цена, не по карману. Мне нужен только ты. Хочу жить в Рочфорде и любить тебя.

Он обнял меня, прижал к себе, укрыл от холодного, без устали дующего с моря ветра.

– Договорились. Твое дело, благодарение Богу, сделано. – Муж посмотрел туда, где на носу барки спали дети. Лодка шла вниз по течению реки, покачиваясь под мерными ударами весел гребцов. – А эти двое? Когда‑нибудь им придется плыть вверх по течению, обратно ко двору, обратно к власти.

Я покачала головой – не хочу.

– Наполовину Болейны, наполовину Тюдоры, – задумчиво сказал Уильям. – Боже мой, что за сочетание. И их кузина Елизавета – тоже наполовину Болейн, наполовину Тюдор. Заранее не предскажешь, что им в голову взбредет.

[1]Король – Генрих VIII Тюдор (1491–1547). Повествование ведется от лица Марии Болейн (1504/8–1543), жены члена личного королевского кабинета Уильяма Кэри, в течение двух лет являвшейся фавориткой короля. (Здесь и далее прим. ред.)

[2]Анна Болейн (1500–1536) – с 1533 г. королева Англии, мать Елизаветы I.

[3]Речь идет о Марии Английской (1496–1533), сестре Генриха VIII и вдове французского короля Людовика XII.

[4]Естественно! (фр.)

[5]Екатерина Арагонская (1485–1536) – дочь Фердинанда II, короля Арагона и Кастилии, первая жена Генриха VIII и мать Марии Тюдор.

[6]У французов! (фр.)

[7]Уолси, Томас (ок.1473–1530) – английский государственный деятель, с 1515 г. кардинал, сосредоточил в своих руках всю высшую административную и церковную власть. Впоследствии обвинен в государственной измене.

[8]Блаунт, Елизавета (1500–1540) – возлюбленная Генриха VIII и мать его внебрачного сына Генриха Фицроя.

[9]Принцесса Мария (1516–1568) – дочь Генриха VIII и Екатерины Арагонской, будущая королева Мария Тюдор (с 1553 г.).

[10]Мария Французская – так в Англии называли королеву Франции Марию Английскую (см. прим. к стр. 9). Графиня Девон – сестра матери Генриха VIII. Джейн Паркер – в дальнейшем фрейлина Екатерины Говард, пятой жены Генриха VIII.

[11]Генрих Перси (1500–1537) – лорд, граф Нортумберленд, поклонник Анны Болейн, а в дальнейшем один из ее судей.

[12]Боже мой! (фр.)

[13]Король Франциск – французский король Франциск I (1494–1547). Император – Карл V (1500–1558), император Священной Римской империи, король Испании (Карлос I).

[14]Да здравствует! Да здравствует Марианна! (фр.)

[15]Томас Мор (1478–1535) – знаменитый английский гуманист, государственный деятель и писатель.

[16]Франциск Уэстон (1513–1536) и Уильям Брертон (?–1536) – приближенные Генриха VIII, впоследствии казненные по обвинению в заговоре.

[17]Уайетт, Томас (1503–1547) – английский диплолмат и первый поэт английского Возрождения.

[18]Маргарита (Мадж) Шелтон – двоюродная сестра Анны и Марии Болейн. В течение недолгого времени была фавориткой Генриха VIII, воспитательница Елизаветы I.

[19]Ричард де ла Поль–родственник (двоюродный дядя) Генриха VIII и претендент на английский престол.

[20]Артур Тюдор (1486–1502) – старший брат Генриха VIII умер через полгода после женитьбы на Екатерине Арагонской. Папа Римский признал брак Артура и Екатерины недействительным, после чего Генрих VIII женился на вдовствующей принцессе.

[21]Гольбейны – семья немецких живописцев и графиков XV–XVI вв.

[22]Мендоса Уртадо, Диего (1503–1575) – испанский поэт и гуманист, знаток древних языков, философии и гражданского права. Посол императора Карла V в Англии, Франции, Венеции и Ватикане.

[23]Речь идет о Клименте VIII (1478–1534), Папе Римском с 1523 г.

[24]Горячка (английский пот, английская потливая горячка). В Англии было зафиксировано пять эпидемий этой странной болезни, после чего она нигде не возникала, и до сих пор неизвестно, что это за болезнь.

[25]Уильям Стаффорд (1512–1556) – реальный исторический персонаж, второй муж Марии Болейн.

[26]Франциск Брайан (1490–1549/50) – приближенный Генриха VIII и камергер Екатерины Арагонской. Обладал большим влиянием при дворе.

[27]Джейн Сеймур (1507/9‑1537) – третья жена Генриха VIII, матьЭдуарда VI.

[28]Томас Кромвель (1489–1540) – английский государственный деятель, сыгравший большую роль в укреплении власти Генриха VIII. Впоследствии казнен по обвинению в государственной измене.

[29]Кранмер, Томас (1489–1556) – деятель английской Реформации, с 1533 г. архиепископ Кентерберийский. Посредник между Папой Римским и Генрихом VIII в деле о разводе последнего с Екатериной Арагонской. Казнен после восстановления католицизма при Марии Тюдор.

[30]Очарован (фр.).

[31]Эдуард Сеймур (1506–1552) – старший брат Джейн Сеймур. После смерти Генриха VIII – лорд‑протектор.

Date: 2015-09-17; view: 238; Нарушение авторских прав