Весна 1536

Снег тает, но до тепла далеко. На лужайке для игры в шары уже кое‑где показались подснежники, но играть еще нельзя – слишком много воды, да и тропинки не просохли – не проберешься. Нога короля все не заживает, рана не затягивается, не помогают ни снадобья, ни припарки, воспаление все хуже и хуже. Он боится, что не сможет больше танцевать, а новости из Франции – король Франциск в прекрасном настроении, здоровье отменное – не прибавляют Генриху веселья.

Подошел Великий пост, прекратились танцы и пирушки. Теперь у Анны нет ни малейшей возможности затащить его в постель, а значит, неоткуда будет взяться новому младенцу. Никому, ни даже королю с королевой не дозволено спать вместе во время Великого поста. Анне ничего не остается, как наблюдать за Генрихом, сидящем в мягком кресле, больная нога поднята на табуретку, рядом устроилась Джейн, читает ему душеспасительные трактаты, а она, королева, даже не может заполучить законного мужа в спальню.

На нее больше никто не обращает внимания. С каждым днем все меньше придворных дам толпится в ее приемной, королева их выбрала, платит им содержание, а они весело проводят время в комнатах Джейн Сеймур. Только те, кого туда не приглашают, остаются верны Анне – наше семейство, Мадж Шелтон, наша тетушка Анна, моя дочь Екатерина и я. Бывают дни, когда из всех кавалеров с нами только Георг и его верные дружки – сэр Франциск Уэстон, сэр Генрих Норрис, сэр Уильям Брертон. Как раз те, с кем муж не советовал водиться, но делать нечего – у Анны нет иных друзей. Мы играем в карты, слушаем музыку, а когда появляется сэр Томас Уайетт, устраиваем поэтические состязания. Каждый пишет по строчке сонета, посвященного самой прекрасной королеве в мире, но нам совсем не весело, вместо радости в сердце вползает пустота. Анна уже почти все потеряла и не знает, как удержать хотя бы то, что осталось.

В середине марта она, забыв наконец о гордости, послала меня за дядюшкой.

– Сейчас не могу прийти, я занят. Передай королеве, зайду после обеда.

– С каких это пор королеве приказывают подождать? – заметила я.

Когда он пришел, Анна его дружески приветствовала, отвела в нишу окна поговорить без помех. Я сидела близко и слышала весь разговор, но ни он, ни она, соблюдая приличия, не позволили себе повысить голос.

– Мне нужна помощь – справиться с Сеймурами, – начала Анна. – Нам необходимо избавиться от Джейн.

Он пожал плечами:

– Дорогая племянница, помнится, ты не всегда мне помогала. Совсем не так давно пыталась очернить меня перед королем. Не будешь королевой – значит, ты больше не Говард.

– Что бы там ни было, я останусь Болейн, останусь Говард, – прошептала она, касаясь подвески с золотой буквой „Б“ на шее.

– Уж чего‑чего, а недостатка в говардовских девчонках у нас нет, – немедленно отозвался он. – У моей жены герцогини в ламбетском доме их не меньше дюжины, все твои кузины, все как на подбор красавицы, не хуже тебя, Марии или Мадж. Веселые, горячие. Когда он устанет от этой – ни рыба ни мясо, найдется ей на смену какая‑нибудь говардовская девчонка.

– Но я королева, а не какая‑нибудь там молоденькая фрейлина.

Он кивнул:

– Так позволь сделать тебе предложение. Если в апреле Георг получит орден Подвязки, я буду на твоей стороне. Добьешься награды для семьи – посмотрим, сможет ли семья прийти на помощь.

– Я могу его попросить, – раздумчиво сказала она.

– Попроси. Поможешь семье кое‑чего достичь – и мы с тобой договоримся по‑новому, будем защищать тебя от врагов. Но на этот раз тебе придется запомнить, кто твой хозяин.

Она закусила губу, сейчас не время выказывать неповиновение. Сделала дядюшке реверанс и опустила голову.

23 апреля король вручил орден Подвязки сэру Николасу Кэрью, другу Сеймуров. Георга обошли. Вечером на пиру в честь этого важного события дядюшка и сэр Джон Сеймур наслаждались теплой компанией, сидели за столом бок о бок, перед ними огромное блюдо с мясом.

На следующий день Джейн Сеймур – редкая гостья – заявилась в приемную королевы. Комната в кои‑то веки гудела от обилия народа, позвали музыкантов, собрались танцевать. Короля не ждали, Анна пригласила его на партию в карты, но он холодно отказался, сославшись на срочные дела.

– Чем это он занимается? – спросила Анна Георга, когда тот вернулся с ответом.

– Не знаю. Разговаривает с епископами. И с лордами, по очереди со всеми.

– Обо мне?

Оба старательно избегали глядеть на Джейн, хотя та была в центре внимания – и не где‑нибудь, а в приемной самой королевы.

– Не знаю, – угрюмо бросил брат. – Наверно, мне последнему скажут. Но он спросил, кто из придворных тебя посещает каждый день.

Анна глядела на него не мигая:

– Все, конечно. Я же королева.

– Кое‑какие имена упомянуты особо, среди них Генрих и Франциск.

– Генрих Норрис здесь появляется каждый день ради прекрасных глаз Мадж, – рассмеялась Анна. И вправду, Генрих склонился за плечом у Мадж, готовый, когда она кончит петь, перевернуть нотную страницу. – Пойдите сюда, пожалуйста, сэр Генрих.

Он шепнул что‑то Мадж на ухо, подошел к королеве, шутливо встал на одно колено:

– Слушаю и повинуюсь.

– Пора уже вам жениться, сэр Генрих, – заговорила Анна с нарочитой суровостью. – А то вы все время околачиваетесь в моих покоях, моя репутация страдает. Как насчет предложения руки и сердца Мадж? Я желаю вознаградить достойное поведение моих придворных дам.

Он хохотнул, явно думая о достойном поведении Мадж:

– Она для меня только прикрытие, сердце мое тоскует кое о ком другом.

– Полно уже расточать сладкие речи, – покачала головой Анна. – Пора уже делать Мадж предложение, да и все тут.

– Она – ясный месяц, но мое солнце – вы.

Я закатила глаза, глянула на Георга.

– Мне, право, иногда хочется стукнуть его хорошенько, – громким шепотом отозвался брат.

– Круглый дурак. И толку от него никакого.

– Не могу я предложить мисс Шелтон мое сердце целиком, значит, она его и вовсе не получит. – Генрих с трудом выпутался из клубка любезностей. – Мое сердце принадлежит королеве, владелице всех сердец в Англии.

– Благодарю вас, – оборвала его Анна. – Возвращайтесь поскорее к своему месяцу.

Норрис снова поцеловал ей руку.

– Вы не пожалеете, – пообещал он, – я за вас умереть готов.

И засеменил обратно к Мадж. Мы встретились с ней глазами, я скорчила гримасу, она подмигнула мне в ответ. Нет, эта девчонка никогда не станет настоящей леди.

Георг склонился к Анне:

– Нельзя избавиться от сплетен по одной. Надо жить, будто их и вовсе нет.

– Я избавлюсь ото всех сплетен, – возразила она. – А ты разузнай, с кем встречается король и что они про меня говорят.

Георг никак не мог ничего разузнать. Он послал меня к отцу, тот отвел глаза и велел обращаться за новостями к дядюшке. Я отыскала дядюшку у конюшен, он осматривал перед покупкой новую кобылу. Апрельское солнышко жарило вовсю. Я подождала в теньке у ворот, пока он закончит, потом подошла поближе:

– Дядюшка, король все время заседает с Кромвелем, лорд‑казначеем и вами. Королева хочет знать, что у вас за дела такие.

На этот раз он не отвернулся от меня, не ухмыльнулся горько, а посмотрел мне прямо в глаза, и я увидела в них, в первый раз в жизни, жалость.

– Забери поскорее своего сына из школы, – последовал совет. – Он ведь у цистерцианцев вместе с сыном Генриха Норриса?

– Да. – Не понять, какое это имеет отношение к делу.

– На твоем месте я бы держался подальше от Норриса, Брертона, Уайетта и Уэстона. Если у тебя есть их письма, поэмы и прочая любовная чепуха, все сожги.

– Я замужняя женщина и люблю мужа. – Я по‑прежнему не могла взять в толк, что случилось.

– Это хорошо, поможет в случае чего, – согласился он. – Иди теперь. То, что я знаю, тебе ни к чему, пусть уж будет на моей совести. Иди, Мария. Но на твоем месте я забрал бы обоих детей и убрался подальше от двора.

Я не пошла к Георгу и Анне, которые с тревогой ждали моих вестей. Я отправилась прямехонько в королевские покои на поиски мужа. Он был в приемной, король заперся у себя с главными советниками. В эти весенние деньки он немало времени проводил запершись с лордами. Уильям увидел меня и сразу же вышел в коридор:

– Плохие новости?

– Даже не новости, загадка.

– Кто тебе ее загадал?

– Дядюшка. Он мне посоветовал держаться подальше от Генриха Норриса, Уильяма Брертона, Томаса Уайетта и Франциска Уэстона. Когда я сказала, что вовсе с ними дела не имею, посоветовал забрать Генриха из школы, держать детей при себе и убираться отсюда поскорее.

– И где же загадка?

– Что все это значит?

– Твой дядюшка для меня всегда загадка, – покачал головой муж. – Вместо того, чтобы задумываться, что он такое имел в виду, поеду немедленно, заберу Генриха, пусть побудет дома с нами.

В два прыжка снова очутился в королевской приемной, тронул одного из служителей за рукав, попросил сказать королю, если спросит о нем, что ему надо срочно отлучиться и он будет обратно через четыре дня. Вернулся ко мне, помчался по коридору с такой скоростью, что я с трудом за ним поспевала.

– Зачем? Что такое происходит? – Теперь мною овладел ужасный страх.

– Не знаю. Все, что мне известно, – твой дядюшка сказал, что Генриху негоже быть в компании сына Генриха Норриса, значит, надо забрать его домой. А когда я его привезу, мы все уедем в Рочфорд. Меня не нужно предупреждать дважды.

Дверь в сад была открыта, он выбежал из дворца. Я подхватила юбки, помчалась за мужем. Добрался до конюшен, короткое приказание – и конюх уже выводит его кобылу.

– Не можем мы его забрать оттуда без разрешения Анны, – поспешно напомнила я.

– Я его привезу, а разрешение, если понадобится, получим потом. Надо торопиться, а не то поздно будет. Главное, чтобы твой сын был в безопасности. – Он схватил меня в объятия, крепко поцеловал прямо в губы. – Любовь моя, как не хочется тебя оставлять, когда вокруг такое творится.

– Но что может случиться?

Он поцеловал меня еще крепче:

– Бог знает. Но твой дядюшка слов понапрасну не бросает. Я заберу мальчика. А потом постараемся удрать отсюда, покуда и нас не затянуло.

– Я сбегаю, принесу твой дорожный плащ.

– Не волнуйся, возьму плащ у конюхов. – Зашел в кладовую, вернулся с простецким дорожным плащом.

– Такая спешка, что не можешь взять свой собственный плащ?

– Лучше поторопиться. – Его решимость испугала меня еще пуще – может, и впрямь мой сын в опасности.

– Деньги у тебя есть?

– Полно, – хмыкнул он. – Только что выиграл целый кошелек у сэра Эдуарда Сеймура. Пойдет на доброе дело.

– Когда ты вернешься?

– Через три дня, – задумался он, – может, через четыре, не больше. Буду скакать без передышки. Продержишься четыре дня без меня?

– Да.

– Если что случится, бери малышку и Екатерину и уезжай немедленно. Не беспокойся, я привезу Генриха к тебе в Рочфорд.

Еще один крепкий поцелуй, нога в стремени, и он уже в седле. Лошадь хорошо отдохнула, горячится, но он заставляет ее идти шагом, не спеша выезжает из ворот на дорогу. Я провожаю его глазами. Вокруг яркое солнце, а меня знобит, словно тот единственный, кто может меня спаси, уехал.

Джейн Сеймур больше не появлялась в покоях королевы, в солнечных комнатах царит необычная тишина. Служанки по‑прежнему моют и чистят все вокруг, камин исправно горит, кресла расставлены, столы ломятся от фруктов, воды и вина, все приготовлено для большой компании, только никто не приходит.

Никого, лишь Анна, я, моя дочь Екатерина, тетушка Анна да Мадж Шелтон. До чего же неуютно в пустых, отдающихся эхом комнатах. Матушка никогда не заходит, она будто забыла, что мы существуем на свете. Отца мы не видим. Дядюшка глядит мимо, словно мы – прозрачное венецианское стекло.

– Я теперь вроде привидения, – жалуется Анна. Вся компания гуляет вдоль реки, она опирается на руку брата. Я следом с сэром Франциском Уэстоном, за нами Мадж с сэром Уильямом Брертоном. Мне ужасно тревожно, и нет желания разговаривать. Я не понимаю, почему дядюшка перечислил все эти имена. Так и не разгадала его загадку. Будто вокруг плетется заговор и в любую минуту я, ничего не понимая, шагну, а ловушка захлопнется.

– Они все совещаются и совещаются, – рассказывает Георг. – Я кое‑что узнал от пажа, который разливает вино. Они все там – секретарь Кромвель, дядюшка, герцог Суффолк.

Брат и сестра держатся будто ничего не происходит.

– В чем они нас могут обвинить? Ни в чем.

– Обвинения придумать нетрудно. Вспомни, что они говорили о королеве Екатерине.

Анна внезапно повернулась к нему:

– Мертворожденное дитя. В этом все дело! Выжившая из ума старуха, повивальная бабка, рассказывает безумные байки.

– Может быть, – кивнул брат. – Больше у них ничего нет.

Она вдруг бросилась бежать прямо ко дворцу:

– Я им покажу!

Мы с Георгом помчались за ней.

– Что ты собираешься делать?

– Анна, Анна, не торопись, подумай!

– Вот уже три месяца я во дворце словно маленькая мышка, корчусь от страха по углам. Вы мне сказали – будь милой и любезной. Сколько можно быть милой и любезной? Пора встать на защиту собственной чести. Они против меня, тайно разбирают мое дело. Пусть говорят вслух! Не дам себя засудить кучке стариков, которые давно меня ненавидят. Я им еще покажу!

Она перебежала лужайку и скрылась во дворце. Мы с братом застыли на мгновенье, потом повернулись к остальным.

– Продолжайте прогулку, – резко бросила я.

– Мы пойдем с королевой, – добавил Георг.

Франциск невольно протянул руку, пытаясь удержать друга, умолить его остаться с ним.

– Не волнуйся, – успокоил его Георг, – но лучше мне сейчас быть с ней.

Мы с братом помчались по траве и следом за Анной вошли во дворец. У двери королевских покоев ее нет, стража сказала, она туда не входила. Непонятно, что теперь делать, куда она подевалась. Тут мы услышали шаги, она бегом спускается по лестнице с принцессой Елизаветой на руках, девочка смеется, что‑то лепечет, как хорошо – ее унесли из детской, вокруг мелькают огоньки.

Она расстегнула рубашонку на девочке, кивнула стражнику, тот, не успев понять, что происходит, распахнул дверь.

– В чем меня обвиняют? – едва переступив порог, спросила она короля.

Он неуклюже поднялся с кресла, стоявшего во главе стола. Мрачный взор Анны обводил одного за другим знатнейших людей страны, собравшихся тут.

– Кто осмелится обвинить меня прямо в лицо?

– Анна… – начал король.

Она взглянула на него:

– Вас потчуют ложью, отравляют уши ядом, возводят на меня напраслину. Я заслуживаю лучшего. Я была вам доброй женой, любила вас больше всех на свете.

Он откинулся в глубокое резное кресло.

– Анна…

– Я не сумела доносить сына, но это не моя вина, – продолжала она страстно. – У Екатерины сыновей тоже не было, но вы ее ведьмой не называли.

Среди сидящих прошла волна шепота, когда она громко произнесла это слово – грозное и ужасное. Каждый сделал пальцами знак оберега – крест, защиту против колдовства.

– Но я родила вам принцессу, прекрасную принцессу. Посмотрите на нее – ваши волосы, ваши глаза, как можно сомневаться, чья она дочь. Когда она родилась, вы сказали, что скоро у нас будут сыновья. Тогда вы от собственной тени не шарахались.

Она высоко подняла ребенка, показала ему. Генрих вздрогнул, когда девочка протянула к нему маленькие ручки, позвала его: „Папа“.

– Смотрите, чистая кожа, ни малейшего пятнышка, ни малейшего порока. Только не говорите мне – она не благословенное Богом дитя. Только не говорите мне – она не самая совершенная принцесса в мире. Я принесла вам благословенного, здорового, красивого младенца. Будут и другие. Посмотрите на нее, конечно, у нее будут здоровенькие, красивые братья.

Принцесса Елизавета смотрит на суровые лица. Нижняя губка девочки дрожит. Лицо Анны пылает негодованием, она держит дочку в объятьях. Но нет, Генрих только глянул на их обеих и отвернулся – от жены, от маленькой дочурки.

Я думала, сестра снова впадет в ярость, у короля недостает смелости глядеть ей в глаза, но когда он отвел взгляд, весь огонь, казалось, мгновенно улетучился. Теперь Анна знала: решение принято, из‑за его упрямства и глупости она обречена на страдание.

– Боже, Генрих, что же вы натворили, – прошептали ее губы.

Он сказал только одно слово: „Норфолк“, и мой дядюшка вскочил на ноги, взглянул на нас с Георгом, застывших в дверях, не знающих, что делать.

– Уведите сестру, – приказал он. – Лучше бы вы ее удержали, не дали ей прийти сюда.

Мы молча шагнули вперед. Я взяла малышку Елизавету из рук Анны, она радостно потянулась ко мне, уютно устроилась в моих объятьях, положила маленькую головку на мое плечо. Георг обнял Анну, повел из комнаты.

Я обернулась. Генрих не пошевелился, отвернулся от нас, Болейнов, от маленькой принцессы. Дверь за нами закрылась, мы так и не узнали, что они обсуждали, к какому пришли решению, чего ожидать в будущем.

Оставалось вернуться в комнаты Анны, нянька забрала ребенка обратно в детскую. Я не хотела ее отдавать, она прижималась ко мне, а я думала о моей маленькой дочурке, представляла себе Уильяма, где он уже, скоро ли доберется до моего сыночка. Во дворце неуютно, как в бурю, всех одолевают дурные предчувствия.

Открыли дверь в спальню Анны, на пороге маленькая фигурка. Анна с криком отпрянула назад. У Георга уже наготове кинжал, он чуть не пустил его в ход, остановился в последнюю секунду.

– Смитон! Что ты тут делаешь?

– Мне надо повидать королеву, – пробормотал парень.

– Боже правый, я тебе чуть горло не перерезал. Негоже тебе тут появляться без приглашения. Уходи, парень, проваливай.

– Я должен сказать… Я должен спросить…

– Прочь! – повторил Георг.

– Вы защитите меня, ваше величество? – прокричал Смитон, когда Георг схватил его за шиворот, чтобы выставить из комнаты. – Они меня позвали и спрашивали, спрашивали…

– Подожди, – остановила я брата. – О чем тебя спрашивали, парень?

Анна села у окна, взгляд отсутствующий.

– Какая разница, – бросила она. – Они теперь всех будут допрашивать.

– Они меня спрашивали, хорошо ли я знаком с вашим величеством. – Парень покраснел, как девчонка. – И с вами, сэр, – сказал он Георгу. – Они спросили, не был ли я вашим Ганимедом. Я не знал, что это такое. И они мне объяснили…

– И ты?

– Я сказал – нет. Я не хотел им говорить…

– Отлично. На том и стой, и держись подальше от королевы, меня и моей сестры.

– Я так боюсь. – Мальчишка весь дрожит, на глазах слезы. Его часами допрашивали о пороках, о которых он слыхом не слыхивал. Эти закаленные, бывалые солдаты и князи церкви все знают о грехах, ему в жизни столько не выучить. Теперь он примчался сюда за помощью, а ему никто не хочет помочь.

Георг поволок паренька к двери, сказал резко:

– Вбей в свою тупую хорошенькую башку. На тебе нет никакой вины, и ты им все сказал, теперь убирайся отсюда. Если тебя здесь найдут, решат, ты у нас на службе. Выкатывайся и больше не появляйся. Здесь тебе помощи не дождаться, это уж точно.

Брат выставил его за дверь, но парнишка вцепился в косяк, застыл, не оторвал рук даже тогда, когда стражник получил от Георга приказ спустить его вниз по лестнице.

– И не смей упоминать сэра Франциска, – шепнул брат напоследок. – Молчи обо всем, что слышал и что видел. Понял? Молчи обо всем.

Парень продолжал цепляться за дверь.

– Я ничего не сказал! Я вам верен. Но вдруг меня снова позовут. Что тогда? Кто меня защитит, кто за меня постоит?

Георг кивнул часовому, тот сильно ударил мальчишку по руке, парень взвыл от боли и выпустил дверь, Георг резко ее захлопнул.

– Никто, – угрюмо рявкнул брат. – И нас тоже никто не защитит.

Назавтра праздновался Майский день. По обычаю, Анну должны были разбудить поющие под окном девушки, каждая с охапкой ивовых веток. Но никто не отдал приказания, и ничего не было сделано. Она проснулась в обычное время, изможденная, бледная, провела не меньше часа на молитвенной скамеечке, потом отправилась на мессу, а за ней все придворные дамы.

Джейн шла позади, одетая в белое и зеленое. Сеймуры вступали в Майский день с цветами и песнями, Джейн проспала эту ночь с цветком под подушкой и, без сомнения, видела во сне будущего мужа. Я недобро взглянула на это ласковое, милое личико – интересно, понимает ли она, какова ставка в игре. Она улыбнулась мне в ответ, пожелала веселого Майского дня.

Мы шли мимо часовни, где молился король. Увидев Анну, он отвернулся. Она преклонила колени, внимательно следила за ходом службы, не упуская ни слова, благочестивая Джейн, да и только. Служба закончилась, мы вышли из церкви, король показался в дверях часовни, резко спросил Анну:

– Собираетесь на турнир?

– Да, конечно. – Она, казалось, удивилась вопросу.

– Ваш братец бьется с Генрихом Норрисом. – Он не сводил с нее глаз.

– Ну и что? – пожала плечами Анна.

– Трудно вам будет выбрать победителя поединка. – Каждое слово будто наполнено тайным смыслом, словно Анна должна понимать, о чем он толкует.

Анна взглянула на меня, я удивленно подняла брови: ничем не могу помочь, сама ничего не знаю.

– Я, конечно, ставлю на брата, как положено хорошей сестре. Но и сэр Генрих Норрис неплохой рыцарь.

– Похоже, не можете выбрать между этими двумя.

Жалко было смотреть на ее недоуменное лицо.

– Не знаю, сир. А кого вы мне посоветуете выбрать?

Его лицо враз потемнело.

– Будьте уверены, уж я погляжу, кого вы выберете, – с неожиданной злобой выплюнул слова король, повернулся, захромал прочь, подволакивая толстую от повязок больную ногу. Анна, не говоря ни слова, глядела ему вслед.

День выдался теплый, душный, низкие облака нависли над дворцом и турнирной площадкой. Я глаз не свожу с дороги в Лондон, каждую минуту надеюсь увидеть возвращающегося Уильяма, хотя он вряд ли появится здесь раньше чем завтра или послезавтра.

На Анне серебристо‑белое платье, в руках белый майский жезл, словно она – беспечная девчонка на веселом празднике. Рыцари готовятся к турнирным состязаниям, скачут по кругу перед королевской галереей, шлемы еще не надеты, улыбаются королю и сидящей подле него королеве, машут придворным дамам, устроившимся за ними.

– Хотите пари? – спрашивает король.

– Конечно, – отвечает Анна, как же она рада услышать такой обычный вопрос.

– И кто же, по‑вашему, победит в первом поединке?

Опять тот же самый вопрос, что в часовне.

– Ставлю на брата, – улыбнулась она. – Мы, Болейны, всегда стоим друг за друга.

– Я одолжил Норрису свою лошадь, – предупредил король. – У него больше шансов на победу.

Она рассмеялась:

– Тогда ему достанется мое благоволение, но деньги я поставлю на брата. Довольны вы этим, ваше величество?

Он молча кивнул.

Анна вынула платок, наклонилась, жестом подозвала сэра Генриха Норриса. Он подскакал поближе, отсалютовал ей копьем. Она бросила ему платок, он, легко удерживая лошадь одной рукой, другой грациозно поднял копье и одним небрежным движением поймал платочек. Так у него это изящно получилось, что все дамы, как одна, захлопали в ладоши. Норрис улыбнулся, опустил копье, снял с наконечника платок, спрятал его под нагрудник.

Все глядели на Норриса, а я смотрела на короля. Ужасный взгляд, никогда такого раньше не видела, нет, неправда, этот взгляд всегда прятался в уголках глаз словно тень. Он глядел на Анну, бросающую платок, как глядят на чашку, которую вот сейчас швырнут на пол. Так глядят на старую собаку, которую пора утопить. Больше ему моя сестра не нужна, ясно говорили его глаза. Только я еще не понимала, как он собирается от нее избавиться.

Послышался отдаленный раскат грома, зловещий, подобный рыку затравленного медведя. Король объявил начало турнира. Брат выиграл первую схватку, Норрис вторую, брат опять победил в третьей. Отвел коня к краю площадки, готовясь к новому состязанию. Анна стоя аплодировала брату.

Король сидит неподвижно, глаз не спускает с Анны. Так жарко, что от его раны исходит несносная вонь, но он не обращает ни малейшего внимания. Ему принесли вина и ранней клубники. Он осушил бокал, попробовал ягод, бисквита. Состязание продолжалось. Анна повернулась к королю, хотела с ним заговорить. Нет, рядом с ней грозный судия, словно это день суда над ней.

Под конец турнира Анна наделяла победителей призами. Я даже не заметила, кто победил, глаз не сводила с короля и Анны, раздававшей призы, протягивающей изящную руку для поцелуя. Король тяжело поднялся на ноги, пошел по галерее. Жестом поманил Генриха Норриса, махнул куда‑то влево. Норрис уже снял доспехи, но еще сидел на взмыленной лошади. Поскакал вокруг, чтобы встретить короля за галереей.

– Куда делся король? – спросила Анна, оглянувшись.

Я глянула на лондонскую дорогу, надеясь увидеть Уильяма. Заметила королевский штандарт, за ним безошибочно угадывается тяжеловесная фигура – король верхом на коне, рядом Генрих Норрис и маленькая группка всадников. Они быстро удаляются по направлению к Лондону.

– Куда это он в такой спешке? – Анну явно не радует отъезд короля. – Не сказал, куда едет?

Джейн Паркер выступила вперед.

– Разве вы не знаете? – весело начала она. – Секретарь Кромвель прислал гонца, объявил, что этого парня, Марка Смитона, вчера взяли у него дома, отправили прямиком в Тауэр. Наверно, король туда поскакал послушать, в чем он признался. Но зачем ему понадобился Генрих Норрис?

Мы с Георгом и Анной затворились у нее в комнате, сидим затаившись. Больше говорить не о чем, нас окружили со всех сторон.

– Я уеду с рассветом, Анна, прости меня. Я должна увезти Екатерину.

– А где Уильям? – спросил Георг.

– Поехал забрать Генриха от цистерцианцев.

Анна вскинула голову.

– Генрих под моей опекой, – напомнила она. – Ты не можешь забрать его без моего разрешения.

Нет, не буду с ней сегодня ссориться.

– Бога ради, Анна, дай мне отправить его в безопасное место. Нет времени ругаться, выяснять, что кому принадлежит. Я постараюсь его уберечь, и если смогу, постараюсь уберечь и Елизавету.

Казалось, она снова начнет спорить, но сестра только кивнула, сказала небрежным тоном:

– Давайте, что ли, поиграем в карты. Спать я не могу. Будем играть всю ночь.

– Хорошо, пойду отправлю Екатерину в постель.

Дочь ужинала вместе с другими дамами. Сказала, что зала просто гудит от сплетен и слухов. Короля не было, место Кромвеля тоже пустовало. Никто не знал, почему арестовали Смитона. Никто не знал, почему король ускакал с Норрисом. Если ему оказан особый почет, то где они? Празднуют где‑то Майский день?

– Не важно. Упакуй самое необходимое, перемену белья, чистые чулки, завтра утром уезжаем.

– Мы в опасности? – Она даже не удивилась, она теперь придворная дама, куда только подевалась наивная деревенская простушка.

– Не знаю. Надо, чтобы тебе хватило сил скакать весь день, значит, пора отправляться в постель. Обещаешь?

Дочь кивнула. Я уложила ее в свою кровать, на место Уильяма, укрыла. Помолилась в надежде, что завтра муж привезет Генриха и мы будем все вместе, там, где цветут яблони у дороги и маленькая ферма залита веселым солнечным светом. Поцеловала дочку на ночь, послала пажа предупредить кормилицу, что уезжаем рано утром, на рассвете.

Вернулась в комнату королевы. Анна скорчилась на каминном коврике, рядом Георг. Сидят перед камином, словно им ужасно холодно, хотя окно открыто и оттуда пышет жаром душной летней ночи, ни ветерка, занавеска даже не колышется.

– Болейны, – позвала я тихонько, переступая порог.

Георг обернулся, протянул мне руку, усадил рядом, обнял нас обеих.

– Спорим, мы и с этим справимся, – твердо сказал он. – Спорим, мы снова поднимемся и расстроим все их планы. Спорим, через год у Анны будет мальчишка в колыбельке, а мне пожалуют орден Подвязки.

Так мы провели всю ночь – тесно прижавшись друг к другу, как бродяги, прячущиеся в страхе от сторожа. С первым знаком зари я тихонько встала. Спустилась на конюшню, бросила камешек в окно, туда, где спали конюхи. Один из парней вышел, я велела ему седлать мою лошадь. Когда вывел лошадь Екатерины, остановился и покачал головой – лошадка потеряла подкову.

– Что?

– Мне надо ее к кузнецу отвести.

– Когда будет готова?

– Кузница еще не отперта.

– Скажи ему, чтобы отпер поскорее.

– Госпожа, там еще огонь не разведен. Надо его разбудить, он огонь разведет, тогда сможет лошадь подковать.

Я не сдержала бранного слова, отвернулась.

– Госпожа, возьмите другую лошадь.

Я покачала головой. Скакать нам долго, а Екатерина не такая искусная наездница, чтобы справиться с новой лошадью.

– Нет, мы подождем, покуда подкуют кобылу. Отведи ее к кузнецу, разбуди его, пусть сделает. Потом найдешь меня, скажешь тихо, что все готово. И не трезвонь об этом по всему замку. – Я тревожно взглянула на еще темные окна дворца. – Не хочу, чтобы весь свет знал, что я собралась на прогулку.

Он смахнул прядь волос со лба, протянул руку ладонью вверх, монета скользнула из моего кармана в его грязные пальцы.

– Получишь еще, когда все сделаешь.

Я вернулась во дворец. Часовой у двери вскинул сонные глаза – куда это я ходила так рано. Я знала, он доложит кому следует – секретарю Кромвелю, а может, дядюшке. А то и сэру Джону Сеймуру, он теперь большая величина, у него тоже небось завелись осведомители.

Помедлила на ступеньках. Как хочется пойти к Екатерине, она, наверно, еще сладко спит в моей огромной постели. Нет, под дверью покоев королевы мерцает свет. Мне надо туда, я должна закончить ночное бдение с ними. Часовой отступил. Я открыла дверь, проскользнула в комнату.

Они так и не ложились, сидят щека к щеке у камина, тихо шепчутся, как пара голубков в голубятне, повернулись на скрип двери.

– Не уехала? – спросила Анна.

– Нет, надо подковать лошадь Екатерины.

– А поедешь? – голос брата.

– Как только кобылу подкуют. Послала парня к кузнецу, он мне скажет, когда готово.

Села рядом с ними у камина, гляжу на пламя. Теперь все трое сидим лицом к камину, следим за язычками пламени.

– Хотелось бы мне тут остаться навсегда, – мечтательно протянула Анна.

– Да? – удивилась я. – Мне кажется, хуже в жизни не бывает. Хорошо бы эта ночь и не начиналась. Лучше всего – заснуть, проснуться и узнать, все только сон.

Улыбка брата мрачнее некуда.

– Значит, ты не так уж боишься завтрашнего дня. Если бы ты его страшилась, как мы, тоже бы желала вечно длящейся ночи.

Но, несмотря на их желание, становилось все светлее и светлее. Было слышно, что в парадной зале уже возятся слуги, служанки позвякивают ведерками с растопкой – пора зажигать камины в покоях королевы. За ними тянутся другие – с тряпками и щетками, протереть столы. Наступает новый день.

Анна поднялась с коврика, в лице ни кровинки, на щеках зола, как будто она в церкви и сегодня пепельная среда.

– Прими ванну, – посоветовал брат, – еще совсем рано. Прикажи подать побольше горячей воды. Вымой голову. Будет легче.

Она улыбнулась – слишком простое лечебное средство, но покорно кивнула.

Георг крепко ее поцеловал.

– До встречи на мессе, – пообещал он и вышел из комнаты.

Больше мы его на свободе не видели.

На мессе Георг не появился. Анна и я, розовые после ванны, чуть более уверенные в себе, ищем брата взглядом, его нигде нет. Сэр Франциск не знает, где он, ничего не знает и сэр Уильям Брертон. Генрих Норрис еще не вернулся из Лондона. Никто ничего не знает – даже в чем обвиняют Марка Смитона. Страх снова придавил нас, сгустился словно облака, нависшие над дворцовыми крышами.

Я послала весточку кормилице, велела ей быть наготове, мы попытаемся выехать через час.

Придворные играют в теннис, Анна пообещала победителю приз – золотую монету на золотой цепочке. Она спустилась к теннисному корту, устроилась в беседке под балдахином, внимательно наблюдает за игрой. Голова – то влево, то вправо, следом за мячом, но глаза ничего не видят.

Я присела рядом, ожидаю весточки от парня с конюшен, Екатерина у меня под боком, готовая по одному моему слову припуститься бегом, переодеться в дорожное платье. Вдруг дверца королевской беседки отворилась, вошли два стражника с офицером. Я тут же поняла – вот оно, самое ужасное. Открыла рот, но слова не шли. Безмолвно дотронулась до плеча Анны. Она повернулась, взглянула на меня, потом увидела суровые лица мужчин.

Они даже не поклонились, как положено. От этого стало еще страшнее. Над головой, пролетая низко‑низко, как раненый ребенок, закричала чайка.

– Тайный совет требует вашего присутствия, ваше величество, – без предисловий начал капитан.

Анна с низким горловым звуком поднялась на ноги. Взглянула на Екатерину, на меня. Обвела взглядом остальных придворных дам, никто не глянул в ответ, все отводят глаза, притворяются, будто страшно увлечены теннисным матчем. Как Анна минуту назад, головы влево‑вправо, следом за мячом, глаза не видят ничего, каждая в ужасе ждет, вдруг она прикажет следовать за собой.

– Мне нужен сопровождающий, – резко сказала Анна. Ни одна из этих хитрых лисичек даже не обернулась. – Кто‑то из дам должен пойти со мной. – Она снова взглянула на Екатерину.

– Нет, – вскрикнула я, уже знала, что она задумала. – Нет, Анна, нет. Умоляю тебя.

– Могу я взять с собой фрейлину? – спросила она капитана.

– Да, ваше величество.

– Тогда я возьму Екатерину, – приказала она и, когда стражник открыл дверцу, торжественной поступью вышла из беседки. Екатерина, ничего не понимая, бросила на меня испуганный взгляд, затем засеменила за королевой.

– Екатерина, – резко позвала я.

Она оглянулась, бедная девочка совсем потерялась.

– Ступай за мной, – обернулась Анна, такое мертвое спокойствие в тоне, что Екатерине ничего другого не оставалось, как улыбнуться мне на прощанье.

– Держись веселей, – невпопад шепнула не своим голосом дочь – будто в пьесе играет. Потом повернулась и последовала за королевой, высоко, словно принцесса, подняв голову.

Я застыла, не в состоянии двинуться, только глядела им вслед, но стоило им скрыться из виду, подобрала юбки и понеслась во дворец, найти Георга, отца, кого‑нибудь, кто поможет Анне, кто заберет у нее Екатерину, отдаст ее мне, и мы поскачем в безопасности по дороге в Рочфорд.

Несусь через зал, кто‑то ловит меня в объятья, отталкиваю его прежде, чем понимаю – это тот единственный человек в мире, который мне нужен.

– Уильям!

– Любовь моя, любовь моя, что случилось?

– О Боже, Уильям, они взяли Екатерину! Они взяли мою девочку!

– Арестовали Екатерину? За что?

– Нет, она Анну сопровождает. Анне приказано явиться в Тайный совет.

– В Лондоне?

– Нет, здесь.

Он сразу все понял, выругался, шагнул вправо, шагнул влево, взял меня за руки.

– Тогда надо ждать, пока она выйдет. – Он взглянул мне прямо в лицо. – Да не беспокойся ты, Екатерина – молоденькая девчонка. Они не ее допрашивать будут, а Анну. С ней даже разговаривать не станут, а если и спросят что, ей скрывать нечего.

Я с трудом выдохнула, кивнула:

– Ты прав, ей скрывать нечего. Она ничегошеньки не знает. Ну зададут ей вопрос‑другой, она благородных кровей, они ей ничего не сделают. А где Генрих?

– С ним все в порядке, он с кормилицей и малышкой. Я думал, ты так мчишься из‑за брата.

– Что с ним? – Страх опять поступил к горлу, сердце часто‑часто забилось. – Что с Георгом?

– Его арестовали.

– Вместе с Анной? Держать ответ перед Тайным советом?

Лицо мужа потемнело.

– Нет. Отправили в Тауэр. Генрих Норрис уже там, король сам препроводил его вчера в крепость. И Марк Смитон – помнишь мальчишку‑певца? – тоже там.

Губы не двигаются, онемели, не могу задать вопрос.

– В чем их обвиняют? Почему королеву допрашивают здесь?

– Никто не знает, – покачал он головой.

До полудня мы ждали вестей. Я слонялась по коридору перед залой, где заседал Тайный совет, но меня даже на порог не пустили из страха, что я могу подслушать, о чем они там говорят.

– Да не собираюсь я подслушивать. Мне бы только дочку повидать, – умоляла я стражника. Он молча кивнул и жестом приказал отойти подальше.

Вскоре после полудня дверь отворилась, паж выскользнул из комнаты, что‑то прошептал солдату.

– Уходите отсюда, – приказали мне. – Велено расчистить проход.

– Зачем?

– Уходите, – только и повторил он. Выкрикнул приказ, снизу из парадной залы донесся ответ. Меня оттеснили, не грубо, но настойчиво, от двери, за которой скрывался Тайный совет, от лестницы, от залы, от выхода в сад, от самого сада. Других придворных, если попадались на пути, тоже теснили в сторону. Требовалось идти, куда приказывают, чтобы и сомнений не оставалось в доселе невиданном могуществе короля.

Я поняла – они расчищают путь к парадной пристани. Побежала туда, где разгружают лодки с товарами. Там стражи нет, остановить меня некому, встала у самой воды, уставилась на парадную пристань Гринвичского дворца.

Мне отсюда все видно, Анна в голубом платье, в том самом, в каком сидела утром в беседке, Екатерина отстает от нее только на шаг. Как хорошо, она в плаще, не простудится, если на реке холодно. Господи, как же глупо беспокоиться о простуде, когда я не знаю, куда ее везут. Я пристально гляжу на них, будто хочу взглядом уберечь от опасности. Они прошли к барке короля, а не к судну королевы, и грохот барабана, задающий темп гребцам, прозвучал зловеще и печально, подобно барабану у плахи, когда палач берется за топор.

– Куда вас везут? – изо всех прокричала я, больше не в силах сдерживать страх.

Анна не услышала, но белый овал дочкиного личика повернулся на мой голос, она глазами поискала меня в саду.

– Здесь, здесь, – снова закричала я, замахала руками. Заметила меня, махнула мне тоненькой ручкой и взошла следом за Анной на королевскую барку.

Как только они оказались на борту, солдаты одним движением оттолкнули суденышко. Барка дернулась, обе женщины упали на сиденья, я потеряла их из виду. Через минуту снова заметила дочку, сидит на скамье рядом с Анной, смотрит на меня. Гребцы вывели барку на середину реки, лодка легко двинулась вместе с поднимающимся приливом.

Я не пыталась больше ее звать, знала – голос пропадет в грохоте барабана, да и незачем пугать Екатерину криками. Стояла не шелохнувшись, только махала ей рукой, пусть видит – я тут, знаю, куда их везут, приду к ней, как только смогу.

Даже не глядя, почувствовала – Уильям рядом, тоже машет нашей дочери.

– Как ты думаешь, куда их везут? – спросил он, будто сам не знал ответа на свой вопрос.

– Зачем спрашиваешь, ясно же, в Тауэр.

Мы с Уильямом времени не теряли. Прямо к себе, побросали кое‑какую одежду в мешок, побежали к конюшням. Генрих уже ждал у лошадей, широко улыбнулся, мы наскоро обнялись. Все готовы, малышка крепко привязана к нянькиной груди. Уильям торопливо подсадил меня в седло, вскочил на коня. Забрали с собой и свежеподкованную лошадку Екатерины. Ее вел в поводу Генрих, а Уильям держал уздечку коренастой, с широкой спиной лошади кормилицы. Мы выехали из дворца, никому не говоря, куда едем и когда вернемся.

Уильям снял несколько комнат в доме позади францисканского монастыря, прямо рядом с рекой. Отсюда ясно видна башня Бошан – там Анна и моя дочь. Брат и другие мужчины, наверно, где‑то неподалеку. В этой башне Анна провела ночь перед коронацией. Интересно, вспоминает ли она о роскошном платье, которое было на ней в этот день, и о молчании в Лондоне – знаке того, что ей никогда не стать возлюбленной королевой англичан.

Уильям приказал хозяйке дома приготовить нам обед, а сам отправился разузнавать новости. Вернулся, когда все было готово, подождал, пока женщина накроет на стол и выйдет из комнаты, принялся рассказывать. Трактиры у Тауэра гудят от новостей. Королеву взяли под стражу, обвиняют в супружеской измене, колдовстве и всем таком прочем.

Я кивнула. Теперь ясно, судьба Анны решена. Генрих умело воспользовался слухами, ходящими в народе, чтобы расчистить путь к расторжению брака и взять себе новую королеву. Во всех трактирах уже говорят, что Генрих снова влюбился – теперь его избранница юна, прекрасна и невинна, истинно английская девица из Уилтшира, храни ее Боже, добрая и благочестивая, не то что Анна – слишком уж образованная, да еще воспитывалась при французском дворе. Уже откуда‑то поползли слухи, что Джейн Сеймур – лучший друг принцессы Марии, что она верой и правдой служила королеве Екатерине. Она и молится по‑старому, и книг безбожных не читает, и с мужчинами, которые знают толк в жизни, не спорит. Семья у нее что надо, скромные, честные люди, не эти лорды, которым только бы заграбастать побольше. Очень плодовитое семейство. Нет сомнения, у Джейн будут сыновья, это вам не Екатерина с Анной.

– А брат?

– Никаких новостей, – покачал головой муж.

Я прикрыла глаза. Нельзя себе представить жизни без Георга, свободного как птичка, делающего все, что ему угодно. В чем можно обвинить Георга? Как его осудить – такого милого, такого бесполезного?

– А кто с Анной?

– Твоя тетушка, мать Мадж Шелтон и еще пара женщин.

Я поморщилась:

– Ей доверять некому. Но теперь она, по крайней мере, может отпустить Екатерину. Она там не одна.

– Наверно, стоит ей написать. Анне разрешено получать письма, если они не запечатаны. Я отнесу письмо Уильяму Кингстону, он комендант Тауэра, попрошу передать.

Я понеслась по узкой лестнице к хозяйке дома, попросила перо и бумагу. Та показала на свой стол, а когда я устроилась у сереющего в сумерках окна, зажгла свечу.

Дорогая Анна!

Я знаю, с тобой теперь придворные дамы, прошу, отпусти Екатерину, я без нее не могу. Умоляю, отпусти ее.

Мария

Капнула воск со свечи, приложила кольцо с печаткой – буква „Б“, Болейны. Но письмо не запечатала, отдала его Уильяму открытым.

– Хорошо. – Он бегло взглянул на письмо. – Отнесу прямо сейчас. Никакого скрытого смысла, никаких тайн и подвохов. Подожду ответа. Может, сразу приведу ее обратно, тогда завтра с утра двинемся в Рочфорд.

– Буду ждать, – кивнула я.

Мы с сыном играли в карты перед маленьким очагом, шатающийся столик, два колченогих табурета. Ставка небольшая – один фартинг, но потихоньку я выиграла все его карманные деньги. Чтобы немножко проиграть, стала жульничать, да только не рассчитала и продулась в пух и прах. Но Уильям все не возвращался.

Он появился около полуночи.

– Прости, что так долго. – Муж взглянул в мое побелевшее лицо. – Не смог ее привести.

Я тихонько застонала, он бросился ко мне, крепко обнял.

– Я ее видел, поэтому так задержался. Подумал, ты будешь рада, если поговорю с Екатериной, узнаю, как она.

– Очень расстроена?

– Мила и спокойна, – с улыбкой ответил он. – Завтра сама пойдешь и посмотришь, можешь ходить туда каждый вечер, пока королева там.

– Но она ее не отпустит?

– Нет, хочет держать при себе, а коменданту приказано выполнять желания Анны, конечно, в разумных пределах.

– Ясно…

– Я все перепробовал. Но королеве положены придворные дамы, и Екатерина – единственная, которую она потребовала. Остальных ей прислали. Одна из них – жена коменданта, шпионит потихоньку, повторяет все, что она скажет.

– А как Екатерина?

– Можешь ею гордиться. Передает тебе привет, говорит, что останется прислуживать королеве. Сказала, Анна больна, совсем без сил, рыдает, значит, надо остаться с ней, помочь хоть немножко.

– Она еще совсем дитя! – Я вздохнула, не зная – то ли гордиться, то ли расстраиваться.

– Нет, девочка уже выросла. Выполняет свой долг, как положено. Ей ничего не грозит, никто ее не собирается ни о чем спрашивать. Все понимают, она в Тауэре только из‑за Анны. С ней ничего не случится.

– А в чем обвиняют Анну?

Уильям глянул на Генриха, потом решил – мальчик уже взрослый, пора и ему знать.

– Похоже, ее обвиняют в прелюбодеянии. Ты знаешь, что такое прелюбодеяние, Генрих?

– Да, сэр. – Мальчишка чуть вспыхнул. – Об этом сказано в Библии.

– Думаю, что на твою тетушку возвели напраслину, – ровным голосом продолжал муж. – Но таково обвинение Тайного совета.

Теперь и я начинаю понимать.

– Других тоже арестовали? В чем их обвиняют, в том же?

Уильям неохотно кивнул:

– Да, Генриха Норриса и Марка Смитона обвиняют в том, что они – ее любовники.

– Какая чепуха!

Уильям снова кивнул.

– А брата задержали для допроса?

– Да.

Что‑то в его тоне меня насторожило.

– Они не будут его пытать? Не посмеют, да?

– Нет, дорогая. Они не забудут, что он благородных кровей. Его держат в Тауэре, пока допрашивают королеву и остальных.

– Но какое против него обвинение?

Уильям замешкался с ответом, взглянул на мальчика:

– Его обвиняют в том же самом.

– В прелюбодеянии?

Он кивнул.

Я молчала. В первое мгновенье хотелось опять крикнуть: „Чепуха“ – но тут я вспомнила, как нужен был Анне сын, вспомнила ее уверенность, что от короля не родить здорового ребеночка. Как будто снова увидела перед собой, она стоит с Георгом в обнимку и рассуждает, что церковь ей не указ – сама, дескать, знаю, грех это или нет. А он отвечает – меня можно отлучить от церкви, по крайней мере десять раз еще до завтрака, и она смеется. Не знаю, на что Анна могла решиться от отчаянья. Не знаю, на что Георг мог осмелиться от безрассудства. Нет, не буду больше думать об этих двоих.

– Что же нам теперь делать?

Уильям положил руку Генриху на плечо, улыбнулся мальчику. Его приемный сын уже по плечо отцу, глядит прямо и доверчиво.

– Немножко подождем, пока все уляжется, заберем Екатерину и отправимся в Рочфорд. Там чуток затаимся. Что бы ни случилось с Анной, отправят ее в женский монастырь или в ссылку, но время Болейнов прошло. Настала пора тебе, любовь моя, возвращаться к отжимке сыра.

Нечего больше делать – только ждать. Я отпустила кормилицу на целый день, послала Уильяма и Генриха прогуляться по городу, пообедать в трактире, а сама сижу дома, играю с малышкой. После полудня вынесла ее на воздух, на берег реки, на теплый морской ветерок. Вернулась домой, распеленала, искупала в прохладной воде, вытерла насухо сладкое, розовое тельце, положила девочку на одеяльце, пусть ножки и ручки побудут на свободе. Когда пришли Уильям с Генрихом, крошка уже лежала в чистых пеленках. Мы оставили ее кормилице, а сами отправились к главным воротам Тауэра, испросить разрешения повидаться с Екатериной.

Какая же она маленькая – моя девочка, идет по крепостной стене от башни Бошан к воротам. Нет, она истинная Болейн, шагает, будто вся крепость только ей и принадлежит, голова высоко поднята, на губах улыбка. Увидала меня сквозь деревянную решетку, засияла, выскользнула через открытую стражником калитку.

– Любовь моя. – Я крепко обняла дочь.

Она на мгновенье прижалась ко мне, потом рванулась к брату:

– Ген!

– Кэт!

Радостно взглянули друг на друга.

– Выросла.

– Потолстел.

Уильям улыбался, глядя на детей:

– Думаешь, они хоть когда‑нибудь говорят больше одного слова подряд?

– Екатерина, я написала Анне, попросила тебя отпустить, – поспешно сказала я. – Хочу, чтобы ты уехала с нами.

Она мгновенно посерьезнела.

– Я не могу. Она ужасно расстроена. Она еще никогда такой не была. Не могу я ее покинуть. От остальных совершенно нет толку, две новенькие вообще не понимают, что делать, а тетушка Болейн и тетушка Шелтон только и сидят в уголке да все время перешептываются. Нельзя ее с ними оставлять.

– А что она делает целыми днями? – спросил Генрих.

– Плачет, молится. Поэтому я и не могу уйти, просто не могу. Это как младенца бросить, она совсем о себе не заботится.

– Тебя хорошо кормят? – О чем еще мне остается беспокоиться. – Где ты спишь?

– Я сплю с ней, только она совсем не спит. Едим мы хорошо, не хуже, чем при дворе. Не волнуйся, мама, это ненадолго.

– Откуда ты знаешь?

Капитан стражи наклонился, тихо сказал мужу:

– Поосторожнее, сэр Уильям.

– Мы пообещали ничего не обсуждать с Екатериной, – напомнил он мне. – Мы пришли ее повидать, узнать, как она себя чувствует, вот и все.

– Хорошо. – Я глубоко вздохнула. – Если она пробудет здесь больше недели, Екатерина, тебе надо будет уехать.

– Как скажете, матушка, – послушно кивнула дочь.

– Вам что‑нибудь нужно? Я могу принести завтра.

– Чистое белье. Пару платьев для королевы. Сумеете забрать из Гринвича?

– Придется. – Делать нечего, всю жизнь я у Анны на посылках, даже сейчас, когда такое творится, выполняю ее приказания.

– Не возражаете, капитан? – спросил Уильям. – Моя жена передаст белье и пару платьев для дам?

– Конечно, сэр, конечно, мадам.

Я улыбнулась угрюмо. Им еще не приходилось держать под стражей королеву, которую неизвестно в чем и на каком основании обвиняют. Трудно сказать, как в таком случае поступать, чтобы не попасть впросак.

Я снова обняла Екатерину, гладко зачесанные волосы под чепчиком уткнулись мне прямо в подбородок. Поцеловала в лоб, вдохнула свежий запах теплой, юной кожи. Нет сил от нее оторваться, но она уже проскользнула обратно в калитку, бежит по брусчатке двора в тени башни, оборачивается, машет мне рукой, и вот ее уже нет.

Уильям помахал ей на прощание, потом повернулся ко мне:

– Одного у вас, Болейнов, не отнять – безрассудной храбрости. Если бы вы были лошадьми, лучше бы не найти – возьмете любое препятствие. Но с женщинами вашей породы уживаться нелегко, ох как нелегко.

Date: 2015-09-17; view: 235; Нарушение авторских прав