Лениниана

– словообразовательная модель «Ленин + суфф. – иан(а)», где использованы существительное – фамилия политического лидера – и суффикс, с помощью которого образуются существительные, имеют собирательное значение «совокупность произведений, посвященных историческому лицу, названному мотивирующим словом, а также совокупность изданий сочинений этого лица» (РГ: 196-197). Модель весьма продуктивна, так как наряду с ленинианой существуют и другие слова, мотивированные не только фамилиями политических лидеров (Сталин иана, Брежнев иана, Путин иана), но и именами других выдающихся людей: пушкиниана, гоголиана, блоковиана, руставелиана, чайковиана, шекспириана, тютчевиана, шевченкиана, гетевиана. Значительную группу составляют и слова – названия циклов музыкальных произведений, созданных по мотивам сочинений одного композитора: «моцартиана», «шопениана», «штраусиана» (РГ: 196-197). Однако если рассматривать данные слова в аспекте стилистического использования, то мы увидим, что именно слова, образованные от фамилий политических лидеров, с течением времени сменили свою стилистическую окраску с нейтральной на ироническую, порой даже саркастическую. Приведем примеры.

● «Телевизионная Лениниана (заголовок) К 50-летию Великой Октябрьской социалистической революции и 100-летию со дня рождения В.И. Ленина советское телевидение готовит целый ряд фильмов». [А. Никольский. Телевизионная Лениниана // «Советский экран», 1966][2]

● «В 1966 году он издал книгу «Моя зарубежная пушкиниана» – полезный справочник для всех тех, кого интересует судьба творений великого поэта за границей в последнее пятидесятилетие». [И.С. Зильберштейн. Лучшая зарубежная коллекция реликвий русской культуры // «Огонек». №№ 5-6, 1970]

Как пишет Лев Рубинштейн в своей книге «Случаи из языка» (1998), что «отношение к политическим деятелям дрейфовало» от пионерски-почтительного в 50- е годы, до остро-аллегорического в 70-е годы: Кульминацией народной Ленинианы стал 1970 год, год столетия Ильича. Напор агипроповской юбилейной риторики достиг тогда сокрушительно мощи, что до полусмерти интоксицированное население стало извергаться безудержными потоками анектодов. <…> Именно в тот год, как кажется, икона дала заметную трещину по всей своей поверхности».

Далее были годы «застоя», развенчания культа личности Сталина, годы «перестройки», постперестроечные времена: в стране произошли и продолжают происходить большие перемены в общественно-политической жизни общества. Меняется коммуникативная парадигма современного общества: носители языка все больше сознают свое важное место в общественно-политической жизни, формируют собственные оценки происходящих событий, ведут себя в процессе коммуникации в соответствии с собственными целями, мотивами и интересами (Кормилицына2008: 14).

Взрослые современники доперестроечной эпохи конечно вспомнят анекдот, содержавший строки «Дорогой Леонид Ильич слушает» – о Брежневе, который на старости лет, всерьёз поверив «в елейные славословия в свой адрес со стороны любящего народа и аппаратных крючкотворов, подобными словами отвечал на телефонные звонки» (Словарь народной фразеологии)[3]. Это свидетельство того, как в народе воспринимали и оценивали это поклонение и превознесение не вполне очевидных заслуг политика.

● Пропагандистская машина работала на пределе мыслимых возможностей, пытаясь возвеличить образ четвертого по счету советского генсека: "верный ленинец", "пламенный патриот", "выдающийся борец за мир", "крупнейший государственный деятель современности"... А народ смеялся.
Такого обилия анекдотов про главу государства не было у нас ни до, ни после Брежнева. Причем если в анекдотах про Сталина ощущался страх, а про Хрущева – добродушная насмешка, то фольклорная брежневиана (зд., конечно, речь идет о коллекции анекдотов) с годами явно эволюционировала в сторону презрения. Самый первый анекдот, появившийся в 1964 году, когда Брежнев оказался лидером партии, был еще вполне нейтрален: "Леонид Ильич, – спрашивают журналисты, – как вас называть в прессе?" - "Зовите просто: Ильич". А вот последний и самый, пожалуй, злой, возникший в 1982-м, накануне смерти героя: "Товарищи, - говорит генсек, выступая по телевизору, – в Москве пустили слух, что я умер, и всюду вместо меня возят чучело. Это неправда, я жив, и вместо чучела везде возят меня" (Огромная тень пигмея)[4].

Таковы фольклорные свидетельства и соответствующим образом стилистически окрашенное использование слов. Со временем происходит смена «политических ветров». Если раньше практически безраздельное единовластие и политическое восхваление были почти нормой, то сейчас ситуация изменилась. По мнению ученых, в постсоветский период публицистика начинает играть главную роль в формировании речевого вкуса нашего современника, выработке и становлении норм литературного словоупотребления, отодвинув на второе место художественную литературу, занимавшую доминирующие позиции в советскую эпоху (Петрова, Рацибурская 2011:3-4).

Так, уже в начале нового «миллениума», в российской публицистике появляются новые, переосмысленные, наполненные новым смыслом лексические единицы, отражающие новый взгляд на историю государства и современной ситуации:

● «И это при том, как нам катастрофически не повезло с осмыслением Великой Отечественной: то 8-летний маразм сталинщины, то хрущевская нервическая "оттепель", то, на десерт, вальяжная брежневиана, в сравнении с которой барственная нега Ильи Ильича Обломова покажется кипучей деятельностью» (Георгий Владимов. Прощай, оружие? //«Знамя». 01.05.2000) [5].
В данном контексте под брежневианой имеются в виду те годы общественно-политического застоя, когда в советской литературе не появлялось произведений на военную тему. Поэтому здесь они по праву соотнесены с литературным персонажем И.И. Обломовым: наложение личностных качеств литературного героя и недееспособного в конце жизни политика.

Также отнюдь не случайны следующие, уже переносные, употребления этого слова, характеризующего совсем иных лидеров. Вот что пишет Борис Акунин о выборах 2012 года:

● «После 24 сентября 2011 года Россия обречена превратиться из страны с авторитарным управлением (каковою она является уже двенадцатый год) в страну с режимом пожизненной личной диктатуры, – ответил Акунин. – Удивительней всего, с какой зевотой отнеслось российское народонаселение к этому водораздельному событию нашей истории. <…> Закончится же эта новая брежневиана, боюсь, подраматичней, чем в 91 году» (Журнал «Город’812», 26.09.2011)[6]. Под режимом пожизненной личной диктатуры здесь понимаются те поправки, внесенные в Конституцию РФ, которые позволят в будущем Путину снова быть переизбранным на президентский пост, да к тому же на несколько сроков подряд. Основополагающее отличие между «той брежневианой» и новой – это то, что задачей «той брежневианы» было поддержание образа политика, ставшего в конце правления марионеткой, в глазах советского народа, а задача «новой» – создание безупречного образа будущего президента, кипенно-белой биографии, ведь именно этим должны заниматься пиарщики и блюстители имиджа политических фигур во время предвыборной кампании.

Интересно, что фигура Путина и освещение его деятельности нередко осуществляется в ключе сопоставления с предшествующими лидерами – с Лениным, Брежневым. Суть этого явления заключается в том, что во многих зарубежных, а потом уже и российских СМИ, Путину приписывают установление нового «российского вождизма», особенно после формирования системы с доминирующей партией власти и возвращения на третий срок президентства (Путин играет мускулами и добивается нового мирового порядка)[7].

Отсюда и следуют все нынешние аппеляции к советским вождям (Ленину, Сталину, Брежневу) и характерным, нагруженным особым смыслом лексическим единицам, дающим оценку их политической деятельности, во многом переосмысляемую в условиях современных реалий:

● «Путиниана: самая обширная библиография со времен Брежнева (заголовок) Президент России Владимир Путин стал наиболее тиражируемым (после Леонида Брежнева) героем биографической литературы о вождях» (История вопроса// Сайт «News.ru.com». 7.10.2014)[8] – прямое сопоставление личности Путина и Брежнева.

· «Лениниана — это было очень серьезно, монументально, с индустриальным размахом. Сейчас тот же размах постепенно набирает путиниана. Разница лишь в том, что лениниана была об умершем, а путиниана о живом.<...>В лениниану никогда не включали некоторые детали жизни вождя,<...> ампутировать из ленинианы, например, октябрьский переворот никому и в голову бы не пришло. Из кинематографической путинианы вымарывают целые фундаментальные куски, без которых Путин появляется из ничего и в данный момент тоже находится в каком-то историческом вакууме, в абсолютно стерильной атмосфере полного успеха.» (И. Яковенко. Медиафрения. Путиниана и ослы.)[9] – сопоставление фигур Ленина и Путина, причём в данном случае, личность Путина и связанная с ней пропаганда преподносится в более критическом виде, так как она направлена не на поддержание памяти о «великом вожде», а на возведении в этот самый статус «пожизненного» вождя безупречного и безукоризненного правителя современной России.

Основываясь на приведенных выше примерах, можно заключить, что экспрессивность лексических единиц, перекочевавших из времен советской пропаганды в современную российскую публицистику, заметно расширилась и обогатилась за счёт наложения исторических, политических и социальных явлений – так называемых экстралингвистических социальных факторов, а также этому способствовали новые политические конфликты и обострения, которые рассматриваются с позиции цикличного, спиралевидного развития истории.