Да экзамена

ПЫТАННІ

па курсу “Гісторыя гістарычнай думкі”

для студэнтаў 5 курса спец. “ Гісторыя (айчыная і усеагульная)”

1.Прадмет гістарыяграфіі: яе месца ў агульнай сістэме гістарычных дысцыплін.

2.Метадалагічныя асновы гістарыяграфіі.

3.Віды гістарыяграфічных даследаванняў.

4. Навукова-метадалагічныя крытэрыі вызначэння напрамкаў і школ у гістарыяграфіі.

5. Праблемы перыядызацыі гістарычнай навукі: асноўныя прынцыпы і падыходы.

6. Гістарычныя ўявленні і веды ў старажытным свеце.

7. Антычная гістарыяграфія: станаўленне гістарычнай думкі.

8. Асноўныя рысы і асаблівасці гістарычнай свядомасці і гістарычнай думкі эпохі сярэднявечча.

9. Еўрапейская і візантыйская гістарыяграфія эпохі сярэднявечча.

10. Развіцце гістарычных ведаў усходніх славян (XI-XVII ст.).

11. Гістарычная думка эпохі Адраджэння.

12. Працэс ператварэння гістарычных ведаў у навуку: сутнасць, змест, перыядызацыя.

13. Еўрапейская гістарыяграфія ў XVII ст.: асноўныя тэндэнцыі развіцця.

14. Асветніцкая гістарыяграфія XVIII ст. у Еўропе і Паўночнай Амерыцы (агульная характарыстыка).

15. Французская гістарыяграфія эпохі Асветніцтва.

16. Англіцскае асветніцтва і развіцце гістарычнай думкі.

17. Нямецкая гістарычная думка эпохі Асветніцтва.

18. Гістарыяграфія эпохі рамантызму (агульная характарыстыка).

19. Французская гістарычная навука эпохі рамантызму.

20. Нямецкая гістарычная думка эпохі рамантызму.

21. Спецыфіка гістарыяграфіі эпохі рамантызму ў славянскіх народаў.

22. Рамантызм і гістарыяграфія Расіі і Ураіны.

23. Англійская гістарыяграфія ў першай палове ХІХ ст.

24. Станаўленне гістарычнай навукі ў ЗША. “ Ранняя школа”.

25. Пазітывізм ў гістарыяграфіі другой паловы (агульная характарыстыка).

26. Пазітывісцкі напрамак ў французскай гістарыяграфіі другой паловы ХІХ ст.

27.Пазітывізм у англійскай гістарыяграфіі другой паловы ХІХ ст.

28. Пазітывісцкая гістарыяграфія ў Расіі. В.В. Ключэўскі і яго школа. “ Кіеўская школа” гісторыкаў.

29. Марксізм і еўрапейская гістарычная навука другой паловы ХІХ ст. – пач. ХХ ст.

30. Марксізм і расійская гістраыяграфія канца ХІХ ст. – пачатку ХХ ст.

31. Метадалагічны крызіс канца ХІХ ст. – пачатку ХХ ст. і галоўныя тэндэнцыі развіцця еўрапейскай навукі.

32. Расійская гістарычная навука ш канцы ХІХ ст. – пачатку ХХ ст.: агульны стан і тэндэнцыі развіцця.

33. Гістарычная думка краін Захаду ў міжваенны перыяд (агульныя тэндэнцыі развіцця).

34. Французская гісторяграфія міжваеннага часу (1918-1945 гг.).

35. Гістарычная навука Вялікабрытаніі ў 1918-1945 гг.: традыцыі і навацыі.

36. Нямецкая гістарыяграфія ў 1918-1945 гг.

37. Гістарычная навука ў ЗША ў міжваенны час.

38 Савецкая гістарычная навука ў 20-40-я гг. ХХ ст.: арганізацыйна-кадравае станаўленне і галоўныя этапы развіцця.

39.Савецкая гмстарычная навука ў 20-40-я гг. ХХ ст.: метадалогія і праблематыка даследаванняў.

40. Школа М.М. Пакроўскага ў савецкай гістарыяграфіі.

41. Савецкая гістарычная навука ў другой палове ХХ ст.: этапы развіцця, метадалогія і праблематыка даследаванняў.

42.Гісторыя ўсходніх славян старажытная эпохі і сярэднявечча ў савецкай гістарыяграфіі друой паловы ХХ ст.

43. Савецкая гістарыяшрафія гісторыі ўсходніх славян новага часу (дасоедаванні 1950-х – пач. 1990 –х гг.).

44.Даседаванні па гісторыі савецкай эпохі ў гістарыяграфіі СССР 1950-х – пачатку 1990-х гг.

45. Распрацоўка праблем новай гісторыі краін Захаду ў савецкай гістарыяграфіі другой паловы ХХ ст.

46. Савецкая гістарыяграфія навейшай гісторыі краін Захаду ў другой палове ХХ ст.

47. Савецкае гістарычнае славяназнаўства ў другой палове ХХ ст.

48.Сусветная гістарычная навука ў другой палове ХХ ст.: даследаванні эканамічнай і сацыяльнай гісторыі.

49.”Антрапалагічны паварот” у заходняй гістарыяграфіі: навуковыя напрамкі і асноўныя здабыткі.

50. Фундаментальныя выданні заходніх гісторыкаў па праблемах сусветна-гістарычнага працэсу (2-я палова ХХ ст.).

51. Французская гістарыяграфія ў другой палове ХХ – пач. ХХІ ст.

52. Гістарычная навука Вялікабрытаніі ў другой палове ХХ – пач. ХХІ ст.

53. Нямецкая гістарыяграфія ў другой палове ХХ – пач. ХХІ ст.

54. Гістарычная навука ў ЗША ў другой палове ХХ – пач. ХХІ ст.

55.Гістарычная навука краін “постсавецкай прасторы” ў канцы ХХ – пачатку ХХІ ст.: арганізацыя, метадалогія і праблематыка даследаванняў.

56. Праблемы гісторыі ўсходніх славян эпохі сярэднявечча і новага часу ў гістарыяграфіі краін “ постасавецкай прасторы”.

57. Навейшыя даследаванні гісторыі савецкага грамадства ў краінах “ постасавецкай прасторы”.

58. Фундаментальныя выданні і праблематыка даследаванняў па сусветнай гісторыі ў краінах “ постсавецкай прасторы”.

Зав. кафедрой Г.А. Алексейченко

Историческая наука

второй половины XX века

(1945 – середина 1990-х гг.)

Историческая наука во второй половине XX века прошла сложный и противоречивый путь. В целом, однако, это было поступательное развитие, приведшее к существенному обновлению теоретических основ, методов и методики историографии. Эти черты проявились, прежде всего, в деятельности направления, получившего название "новой исторической науки" и утвердившегося в ведущих странах Запада.

Внутреннее развитие исторической науки, ее возросшая роль в общественной жизни послевоенного периода привели к созданию множества новых научных центров, разрабатывающих историческую проблематику, значительно увеличилась сеть исторических обществ, резко возросла историческая периодика, поднялся тираж книг по истории, специальных и популярных. Множились кадры исследователей-специалистов, выпускаемых высшими учебными заведениями. В огромной степени возросли международные связи историков: межуниверситетские обмены, форумы, симпозиумы, на которых обсуждаются важнейшие теоретические и конкретно-исторические проблемы. Каждое пятилетие регулярно собираются всемирные конгрессы исторических наук. Теоретические и методологические вопросы современной историографии занимают главное место на страницах международного научного журнала "История и теория" ("History and Theory" (1960)).

Развитие исторической науки, как и всех форм духовной жизни общества, испытывало могущественное воздействие глобальных процессов, протекающих в мире. Гигантскими шагами шел вперед научно-технический прогресс: величайшим научным достижением явилось овладение атомной энергией, выход человека в космос положил начало освоению космического пространства, генетики, выявив носителя наследственности ДНК, сделали важный шаг на пути генной инженерии, создание электронно-вычислительных машин подготовило новую ступень для развития производительных сил.

Крупнейшие перемены произошли в общественно-политических процессах. После второй мировой войны и разгрома фашизма началось противостояние двух социально-политических блоков во главе со сверхдержавами СССР и США, мир порой стоял перед угрозой термоядерной войны. Национально-освободительное движение изменило карту мира, рухнула колониальная система, на развалинах которой образовались десятки новых независимых государств.

При общем единстве мировой исторической науки ее развитие в СССР и странах Запада, в условиях раскола мира на два военно-политических блока, привело марксистскую и немарксистскую историографию к жесткой конфронтации по основным методологическим и конкретно-историческим вопросам. Падение коммунистического режима в СССР и распад Советского Союза в 1991 г. привели к кризису и дискредитации марксистской теории общественного развития. Начался новый этап в развитии российской историографии.

В основе методологии советских исследователей, как и прежде, лежал исторический материализм. Марксизм был большим достижением науки об обществе XIX в., он мощно обогатил историческое знание и раздвинул горизонты исследования социально-экономической жизни. Впервые было дано целостное материалистическое объяснение истории. Общественный процесс понимался как смена социально-экономических формаций, а основное его содержание сводилось к борьбе классов; политические события, государственная деятельность, идеология объяснялись приматом классовой борьбы.

Абсолютизация классовой борьбы, увенчанная постулатом "революции - локомотивы истории", приводила нередко к упрощениям и одномерности в трактовке событий прошлого, но она имела еще более негативные последствия при подходе к современности. Неправомерный вывод, будто капитализм исчерпал свои возможности, а обострение классовых противоречий достигло апогея, привел к формулированию концепции общего кризиса капитализма. Эта установка способствовала деформации и искажению многих аспектов истории новейшего времени.

Трудности развития исторической науки в СССР определялись не только выявившимися внутренними слабостями марксизма и ошибками в его применении. Не менее важно, что марксизм давно уже стал го­сударственной идеологией, историческая наука находилась под сильнейшим идеологическим и политическим прессом. Спрос "сверху" порождал прикладные конъюнктурные труды, то есть попросту поделки, которые не давали серьезного анализа фактического материала. Последний интерпретировался в системе понятий догматического марксизма в угоду политической конъюнктуре.

Наиболее трудным временем в развитии отечественной историографии было первое послевоенное десятилетие. Страна вставала из развалин, восстанавливались многие университетские центры. Материальная база академических институтов и вузовских кафедр была слаба. Кроме университетских кафедр всеобщей истории основным центром, где изучались проблемы новой и новейшей истории стран Европы и Америки, был Институт истории АН СССР. В условиях жесткого партийного контроля большую активность проявляли центральные партийные вузы: кафедра всеобщей истории Высшей партийной школы и кафедры всеобщей истории и международных отношений Академии общественных наук при ЦК КПСС, публиковавшие установочные учебные пособия по новой и новейшей истории для вузов и средней школы. Историческая периодика была ограниченной. Регулярно выходили лишь журналы "Вопросы истории" и "Известия Академии наук СССР. Серия истории и философии". К методологическим вопросам обычно обращался журнал "Коммунист" (до 1952 г. выходил под названием "Большевик"). Советская историческая наука была искусственно изолирована от мировой.

В стране царила тяжелая интеллектуальная атмосфера. На протяжении последних 5-6 лет жизни Сталина прошли кампании против "буржуазной лженауки генетики", гонения писателей, в частности на М. Зощенко и А. Ахматову, и композиторов, борьба против космополитизма, дискуссии по вопросам языкознания и экономическим проблемам социализма - поразительные по своей схоластике и догматизму. И все это происходило в стране, которая только недавно, заплатив страшную цену, одержала беспримерную победу над фашизмом, освободив многие народы Европы, спасла их от порабощения, а то и истребления.

Для историографии этого периода характерно традиционное внимание к истории революционных и освободительных движений, рабочему движению, самостоятельной научной отраслью становится славяноведение. Но сделано в этих областях было немного - обобщающие выводы явно обгоняли собранный в конкретно-исторических исследованиях материал. На одно из первых мест выдвигается внешнеполитическая тематика, прежде всего изучение внешней политики СССР. На ее трактовку пагубное влияние оказали политизация истории и "холодная война". Тон, заданный правительственной публикацией "Фальсификаторы истории" (1948), где давалась оценка предвоенных советско-германских отношений и в особенности пакта Молотова - Риббентропа был затем принят в десятках работ скорее пропагандистского, чем исследовательского характера.

В середине 50-х годов сложились более благоприятные условия для развития исторических исследований. Важнейшее значение имел доклад Н. С. Хрущева в 1956 г. на XX съезде КПСС с разоблачением культа личности Сталина. К началу 60-х годов произошло и известное ослабление "холодной войны". Все это существенно изменило идейный климат. После XX съезда исчезли из научного обихода труды Сталина и "Краткий курс истории ВКП(б)", был расширен доступ исследователей к архивным материалам, несколько смягчился партийно-государственный контроль.

Одновременно экономическое восстановление страны, рост ее влияния на международной арене усилили потребность в более основательных исторических знаниях. Значительно расширилась система научно-исследовательских учреждений, занятых изучением новой и новейшей истории. Были созданы академические институты по изучению стран Латинской Америки, США и Канады, международного рабочего движения и др. В крупнейших промышленных центрах страны открылись новые университеты, в которых были образованы исторические факультеты с кафедрами всеобщей истории. Возросло число специальных исторических периодических изданий по различным разделам новой и новейшей истории.

Советская историческая наука начала выходить из искусственной изоляции. Стереотипы "холодной войны" в отношении западной немарксистской историографии, хотя и с трудом, уступали место более трезвым академическим подходам. Оживились международные связи, научные обмены, поездки историков в зарубежные страны для работы в архивах и библиотеках. Примером является становление советско-американских научных контактов. С 1970 г. устанавливаются связи Национального комитета историков Советского Союза с Американской исторической ассоциацией. Согласно договоренности, с 1972 г. регулярно раз в два года проводятся советско-американские коллоквиумы историков по проблемам истории США и России. Успешно (под руководством И. Д. Ковальченко с советской стороны) осуществлялась программа советско-американского сотрудничества в области применения количественных методов в изучении истории. С. Л. Тихвинский и Н. Н. Болховитинов возглавили первую совместную советско-американскую публикацию документов по истории ранних русско-американских отношений. С 1974 г. на кафедре новой и новейшей истории МГУ американские профессора ежегодно читают курсы по истории США. Почетными членами Американской ис­торической ассоциации стали видные российские историки М. Н. Тихомиров и П. А. Зайончковский.

После долгого перерыва, начиная с Римского конгресса 1955 г., во всемирных съездах историков вновь участвуют советские исследователи. На протяжении почти целого века эти собрания привлекают внимание мирового сообщества историков, собирая тысячи участников (на ХШ Международном конгрессе в 1970 г. в Москве присутствовали ученые из 50 стран). Конгрессы являются как бы вехами на пути развития мировой исторической науки, здесь нередко наиболее отчетливо выявляются основные тенденции в развитии мировой историографии, как в методологическом, так и в проблемно-тематическом отношении. Если в 50-70-х гг. обсуждение актуальных проблем было не только полем академических дискуссий, но и острейших идеологических баталий, то по мере ослабления "холодной войны" и ухода от конфронтационности взгляды советских и западных ученых сближались по многим проблемам. Важно, что в личных контактах и порой жесткой полемике происходило ознакомление с методологией и методикой "новой исторической науки", применяемым ею междисциплинарным подходом, приоритетными направлениями современной западной историографии: социальной историей, исторической демографией, исторической антропологией и т.д., обогащающими видение исторического прошлого, особенно в понимании человека как целостного субъекта исторического действия (заметное влияние в этом плане имели конгрессы в Сан-Франциско (1975), Бухаресте (1980), Штутгарте (1985), Монреале (1995).

Происходившие с конца 50-х годов перемены в стране оказали немалое влияние на содержание исторических исследований. Менее они повлияли на методологию. Исследования велись по-прежнему в рамках марксистско-ленинской концепции истории, истинность которой открыто никто не оспаривал, ставилась задача лишь "возвращения к истокам", "к неискаженному марксизму". С другой стороны, административными методами была свернута дискуссия об азиатском способе производства, ставившая под сомнение универсальность марксистской пятиступенчатой лестницы формаций; приглушены были и споры о "средних слоях", расширявших диапазон общественных групп, не принадлежащих к эксплуататорским классам; весьма жестко проводился в жизнь принцип партийности исторической науки.

И все же изменения происходили. Началась расчистка "завалов догматизма", были отброшены наиболее одиозные сталинские вульгаризации и упрощения, определенное ослабление идеологического пресса позволило отойти от явно устаревших оценок основоположников марксизма. Так, признаны ошибочными положения Маркса и Энгельса, явно переоценивавших степень экономической зрелости капитализма, его готовность к социалистическим преобразованиям во второй половине XIX в. В исследовательских работах пересмотрено ленинское положение, относящееся к началу XX в. ("переходу капитализма в монополистическую стадию") как времени "реакции по всей линии". Было показано, что в передовых странах Запада под давлением широких демократических движений и потребностей развития капитализма был принят реформаторский курс в социальных и экономических областях: в США Т. Рузвельтом и В. Вильсоном, в Англии Д. Ллойд Джорджем, в Италии Д. Джолитти. Скорректированы подчас односторонние оценки Маркса и Энгельса, данные ими видным общественным и политическим деятелям: Бакунину, Боливару, Герцену, Кошуту, Мадзини, Прудону и др.

Были также исправлены наиболее одиозные оценки, бытовавшие в советской историографии конца 40-х - начала 50-х годов: большое преувеличение степени участия США в антисоветской интервенции, характеристика де Голля как "фашиста" и "агента англо-американского империализма" в период второй мировой войны и т.д.

B первые послевоенные десятилетия, несмотря на неблагоприятные ycловия, в отечественной исторической науке сформировалась плеяда исследователей, признанных не только на родине, но и в зарубежной исторической науке: В. П. Волгин, Ф. В. Потемкин, Е. А. Косминский, Б. Ф. Поршнев, А. З. Манфред, А. В. Ефимов, А. С. Ерусалимский, В. М. Далин, А. В. Адо.

Расширился диапазон исторических изысканий. Если до войны существовали три основных региональных направления исследований: франковедение, германистика и англоведение, а после второй мировой войны к ним прибавилось славяноведение, то с шестидесятых годов оформились американистика, латиноамериканиcтика, началось планомерное изучение истории многих других стран: Италии, Испании, Ирландии, Швеции, Канады и т.д. Заметное место заняли биографические работы, имевшие успех в широкой читательской аудитории. Это уже были не только политические биографии, авторы нередко обращались к индивидуальной психологии и частной жизни исторических деятелей. Популярными авторами жанра стали А. З. Манфред, Н. Н. Молчанов, В. Г. Трухановский, Н. Н. Яковлев, Р. Ф. Иванов, Ю. В. Борисов и др.

Основными направлениями научных исследований являлись революции нового и новейшего времени, рабочее и социалистическое движение, внешняя политика и международные отношения, национально-освободительная борьба. В изучении этих проблем сказались как сильные, так и слабые стороны советской историографии.

В марксистской концепции общественного развития классовая борьба выступает главным двигателем истории, а революция рассматривается как высшая форма классовой борьбы, ее кульминация. Поэтому неудивительно исключительное внимание к этим сюжетам. Английская буржуазная революция ХVII в., Великая французская революция, Война за независимость и Гражданская война 1861-1865 гг., Война за независимость в Латинской Америке, Рисорджименто в Италии, революция 1848 г. во Франции и Германии, Ноябрьская революция 1918 г. в Германии, Гражданская война в Испании 1936-1939 гг. и др. стояли в центре исследований советской историографии.

Абсолютизация революций как формы социального развития означала недооценку и даже подчас игнорирование другой его важной формы - эволюции. Изучение реформ, понимаемых как "побочный продукт революционной борьбы", было отодвинуто на второй план. Потери такого подхода были особенно значительны при рассмотрении движения к "организованному капитализму" в XX в., когда политическое реформаторство проявило себя в демократизации аппарата власти, стремлении создания механизмов, ставивших под государственный контроль деятельность корпораций, усилении социальной защиты трудящихся.

Наибольшее внимание исследователей привлекали английская и французская революции, характеризовавшиеся ожесточенной классовой борьбой и проложившие путь к буржуазному обществу. Продолжая традиции "русской исторической школы", советские исследователи весьма основательно разработали социально-экономические предпосылки французской революции 1789 г., уделив, прежде всего, внимание аграрному вопросу. В то же время в тени остались менталитет, нравственные императивы - неотъемлемая часть человеческих ориентаций, важный компонент деятельности как отдельных индивидов, так и групп людей.

В центре исследований находились наиболее радикальные движения и идеи, особое внимание привлекал якобинский период французской революции. В изучении этой тематики было сделано немало. Но абсолютизация самого состояния революции как высшей ценности вело к оправданию методов плебейской борьбы, в частности, террора в годы якобинской диктатуры, а исключительное внимание к формированию коммунистических идей в эпоху Французской революции приводило к явному преувеличению их удельного веса в идеологии того времени.

Лишь с 80-х годов, прежде всего под влиянием новых общественных импульсов, исследователи начали искать новые подходы, переосмысливать прежнюю проблематику, изучать общественное развитие Франции не только в ракурсе "снизу" и "слева".

Другой центральной темой являлась история рабочего класса. Исследовательское поле здесь исключительно обширно, оно включает изучение положения рабочего класса, этапов развития рабочего движения от его первых шагов до наших дней, то есть тесно связано с пониманием генезиса промышленного капитализма. Важнейшие, по существу самостоятельные разделы этой тематики: борьба рабочих за улучшение своего эко­номического положения и деятельность массовых организаций - профсоюзов, социалистических партий I и II Интернационала, современное коммунистическое движение.

Эти и многие другие проблемы стали предметом изучения историков, экономистов, социологов. В работах был собран большой фактический материал, извлеченный из официальных и частных документов, переписки, мемуаров, материалов рабочей печати и т.д. Специфические особенности рабочего и социалистического движения были изучены в больших и малых странах Запада, было обращено внимание не только на борьбу рабочих за свои экономические права, но и на их роль в важнейших демократических и социальных переменах.

Вместе с тем исследование рабочего движения являлось чрезвычайно идеологизированной областью советской историографии. Отправное положение марксизма об освободительной миссии рабочего класса вело к идеализации и к преувеличению его роли на различных этапах исторического развития. Особенно ощутимо эта черта проявилась при изучении рабочего движения в новейшее время, ибо данный подход сочленился здесь с неадекватным осмыслением социально-экономических и политических процессов современного капитализма, получивших выражение в концепции общего кризиса капитализма. С другой стороны, абсолютизация классовой борьбы приводила к негативной оценке реформистских течений и организаций на протяжении всей истории рабочего движения.

Немало было сделано советскими историками в изучении внешней политики стран Запада и международных отношений. Но и здесь идеологические установки сыграли весьма отрицательную роль. Советская историография так и не смогла перешагнуть через политико-идеологические барьеры в подходе к внешней политике СССР кануна второй мировой войны, в оценке советско-германского пакта 1939 г. В центре истории международных отношений после второй мировой войны оказались советско-американские отношения, происхождение "холодной войны". Историки и политологи СССР многие годы возлагали ответственность за возникновение "холодной войны" исключительно на США.

Большие перемены в российской историографии произошли лишь на новом этапе, в конце 80-х-90-х годах, когда марксизм утратил монопольное положение и наметился методологический и идейный плюрализм.

В развитии западной исторической науки второй половины XX века можно выделить два основных этапа: 40-50-е и 60-80-е годы. На первом этапе, при всем многообразии методологических подходов и исследовательских методик, направлений и школ, важную роль в методологии исторического познания приобрело идиографическое направление, характеризующееся отношением к истории как науке о единичных, уникальных явлениях. Естественно, влияние этой методологии было неодинаковым в различных национальных историографиях (Во Франции в 40-50 годы, например, господствовала школа "Анналов" устремленная на проблемное исследование), но общая тенденция обозначилась весьма отчетливо.

Сомнения в познавательных возможностях исторической науки были далеко не новыми. Еще на рубеже XIX-XX вв. они были высказаны в "философии жизни" В. Дильтея и в работах создателей баденской школы неокантианства В. Виндельбанда и Г. Риккерта. Выступая против позитивистской теории познания, настаивавшей на сходстве методов общественных и естественных наук, критики справедливо обратили внимание на специфику гуманитарных знаний, они также подчеркнули неустранимость cубъективного момента из процесса познания, а, следовательно, релятивности его результатов. Дильтей и неокантианцы показали сложность исторического познания, но проблема осталась нерешенной. Абсолютизируя относительный характер всякого, особенно исторического познания, они делали вывод, что исследователь не в состоянии адекватно отразить реальную действительность. Главный тезис Дильтея, гласивший "природу мы объясняем, а духовную жизнь понимаем", вел к заключению, что любые знания в истории обесцениваются их крайней субъективностью. В том же направлении работала и теоретическая мысль неокантианцев, квалифицировавших научные познания по методам исследования: "Одни отыскивают общие законы, другие отдельные исторические факты; выражаясь языком формальной логики, цель первых - общее, аподиктическое суждение, цель вторых - суждение единичное, ассертаорическое... Одни из них суть науки о законах, другие о событиях"[1]. В противоположность естествознанию в истории "случающиеся события не имеют общих признаков" и потому здесь возможно применение лишь "индивидуализирующего метода", описывающего события.

Неокантианский подход оказал значительное влияние на историческую мысль, но долгое время эти теоретические построения оставались несоединенными с практикой исторического исследования. Лишь в первое десятилетие после второй мировой войны, когда под ударами неокантианской философии падали многие бастионы позитивизма, положение начало меняться. Дополнительную аргументацию неокантианству предоставили и новейшие философские течения: прагматизм, персонализм, экзистенциализм.

Усиление релятивистских акцентов в историографии США, происшедшее в первое послевоенное десятилетие, затронуло творчество ведущих историков. Но особенно разительной была эволюция взглядов главы ведущего в межвоенный период в США прогрессистского направления Ч. Бирда. Он не только развивал неокантианские воззрения, но пришел к отказу от монистического истолкования истории на основе экономической интерпретации. Это стало одной из важных причин упадка всего прогрессистского направления.

Западногерманской историографии не пришлось перестраиваться в методологическом отношении. В первое послевоенное десятилетие в историографии продолжало доминировать поколение историков, сформировавшееся еще в период кайзеровской Германии или при господстве нацизма, а с ними и "немецкий историзм", тесно связанный с идиографическим направлением. Старейшина исторической науки Г. Риттер характеризовал на первом послевоенном съезде западногерманских историков в 1949 г. индивидуализирующий метод как "главный в германской исторической науке".

В английской историографии, где традиционно преобладали эмпиризм и нелюбовь к теории, появился целый ряд работ, посвященных проблемам исторического познания и философии истории. Развернутое изложение релятивистского понимания истории дал Дж. Ренир в книге "История, ее цели и метод" (1950), подчеркивавший субъективное начало в отборе исследователями фактов, их группировке и выработке концепции. В его поддержку выступили влиятельный теоретик исторической науки И. Берлин, крупный историк Дж. Барраклаф и др. Вместе с тем в практике исторических исследований изменилось немногое. По-прежнему в методологии превалировал своеобразный сплав традиционного английского эмпиризма с описательными позитивистскими методами и элементами индивидуализирующего подхода. С этих позиций историки подходили не только к освещению доминировавшей в исследованиях политической тематики, но и социальной стороны исторического процесса.

Релятивистские идеи не получили широкого распространения во французской историографии. Решающее влияние приобрели историки школы "Анналов", которые еще в 30-е годы, пересмотрев методологические принципы традиционной позитивистской историографии, не потеряли веры в возможность исторического познания и стремились реализовать идею "исторического синтеза".

После второй мировой войны все более меняется и общая мировоззренческая установка западной исторической науки в отношении идеи прогресса. Сомнение порождала сама действительность. Две мировые войны, подъем национализма, бесчеловечные тоталитарные режимы, угроза гибели человечества в ядерном огне - все это способствовало подрыву веры в прогресс. Наступление велось и по линии обоснования неокантианского тезиса о принципиальной невозможности объективной оценки прогрессивности или регрессивности общественных явлений и процессов. Часто социологи и историки избегали говорить об историческом прогрессе, предпочитая нейтральное понятие "социальные изменения".

Отход от идеи поступательного развития общества явно проступает в концепциях круговорота. Сердцевина грандиозной панорамы эволюции человечества от древнейших времен до наших дней, нарисованной английским историком А. Тойнби,- циклическое развитие. Ее американским вариантом явилась социолого-историческая схема зарождения и упадка "культурных систем" русского социолога, высланного за рубеж, Питирима Сорокина.

Было бы упрощением связывать рост консерватизма в послевоенной западной исторической науке с усилением агностицизма и релятивистских посылок, скорее импульсы исходили из внутриполитической обстановки и "холодной войны", которая способствовала идеологизации многих сфер общественной жизни. Вместе с тем влияние методологических перемен тоже не следует сбрасывать со счетов.

В США консерватизм обозначился не только в упадке "прогрессистской школы", но и в выдвижении на первый план теории "согласованных интересов" (консенсус), которую исповедовали такие крупные историки как Р. Хофстедтер, Д. Бурстин, Л. Харц. Теория "согласованных интересов" во многих отношениях являлась антитезой прогрессистской школе. Она отвергла выделение конфликта как важной линии американской истории, противоречий социальных, региональных, групповых, экономических, идеологических. Вместо этого она отправлялась от посылки, что главная особенность американской истории - согласованность основных элементов американского общества на основе компромисса.

В английской историографии, как и в американской, консерватизм наиболее отчетливо проявился в подчеркивании преемственности, отрицательном отношении к крутым переменам, прежде всего революциям. Широким влиянием в эти годы пользовался крупный историк консервативного лагеря Л. Нэмир. В известной дискуссии в конце 40-х - начале 50-х годов о роли джентри в английской революции ХVII в. получил известность Х. Тревор-Роупер, утверждавший, что революция была лишь бунтом оскудевшего провинциального дворянства, глубоко консервативного по своей природе и социально-политическим убеждениям. Другие историки преуменьшали масштабы изменений, вызванных революцией в экономической, социальной и политической структуре общества. Односторонний характер приняло и обсуждение в английской историографии вопроса о социальных последствиях промышленного переворота (прежде всего положения трудящихся). Связь этой проблемы с оценкой всего начального этапа развития капитализма очевидна. Были предприняты попытки опровергнуть факты ухудшения положения трудящихся в период промышленного переворота и доказать, что фабричная система, напротив, сразу принесла его значительное улучшение.

Доминирующее положение консервативного направления в историографии ФРГ во многом было обусловлено спецификой послевоенного периода: атмосферой "холодной войны", расколом Германии. Сказалась и преемственность кадров в исторической науке, консервативное направление опиралось на старое поколение историков, включавшее такие имена, как Г. Риттер, Г. Шёпс и др. Представители консервативного направления исторически обосновывали "германский вклад" в оборону Запада. Прежняя прусская националистическая концепция была ревизована. Теперь говорилось не о борьбе Германии с западными державами, а о единстве всего западного мира против угрозы "восточного деспотизма". Проводниками единства и дружбы с Западом выступают Лютер и Фридрих П, Бисмарк и Герделер. Здесь недалеко уже было и до идеи "атлантического единства".

Одним из крайних следствий релятивистского подхода явился презентизм, то есть "конъюнктурщина" - следование историков за переменами политического курса и общественного климата. Естественно, историография несет в себе мировоззренческую, идеологическую функцию, но ей присущи, как и всякой науке, своя внутренняя логика, свои специфические закономерности развития. Релятивистский подход ссылками на познавательно-гносеологические трудности исторической науки давал дополнительные аргументы к оправданию модернизации истории. Раз прошлое дано только через повторное переживание в сознании самого историка, то, следовательно, осовременивание прошлого неизбежно. Если в предвоенный период левые и либеральные историки на основе исторического анализа делали выводы в пользу реформ, то презентисты-консерваторы первого послевоенного десятилетия ставили изучение истории, как правило, на службу политическому консерватизму. Подчинение индивидуального выбора и идейной позиции историка господствующим умонастроениям и политическим концепциям особенно отчетливо проявилось в США. В 1949 г. президент Американской исторической ассоциации К. Рид мотивировал необходимость подчиненности исторических интерпретаций современным политическим задачам "социальной ответственности историка": "Либерально-нейтральная позиция, подход к социальной эволюции с точки зрения бесстрастного бихевиоризма нас уже не удовлетворяет... Тотальная война, все равно - холодная или горячая, мобилизует каждого и каждого обязывает занять свой пост. Историк так же несвободен от этой обязанности, как и физик"[2].

С конца 50-х - начала 60-х годов произошли серьезные изменения в исторической науке западных стран, связанные с обстоятельствами социального, политического и общенаучного характера. Произошли качественные изменения в мире, начала отступать "холодная война", появились элементы разрядки международной напряженности. После экономических потрясений 1957-1958 гг. развертывается долгосрочное государственное программирование экономического развития. Римский договор 1957 г. стал важной вехой в региональной интеграции, захватившей к середине 70-х годов основные европейские капиталистические страны с их по преимуществу реформистской политикой в социальной области.

С конца 50-х годов в полную силу развертывается научно-техническая революция, обусловившая существенные изменения в экономической и социальной структуре, что вызвало во многих странах Запада подъем мощных демократических движений.

В новых условиях оживился и неолиберализм. Неолиберализм (или социальный либерализм), в противоположность буржуазно- индивидуалистическому либерализму XIX в., выступавшему под лозунгом равных прав и возможностей, выдвинул концепцию социально-экономических прав человека и предоставления их с помощью государственного законодательства. Идея индивидуализма соединена здесь с социальным реформизмом. С конца 50-х годов на историческую мысль западных стран оказывают все более заметное влияние экономико-социологические теории "индустриального общества" и "модернизации", которые связывают исторический путь, пройденный капитализмом, и перспективы его развития с научно-техническим прогрессом. Их политическая окраска различна— от леволиберальной Дж. Гэлбрейта до апологетической Д. Белла и З. Бжезинского. Тогда же получила широкую известность одна из разновидностей этих концепций - теория "стадий экономического роста", связанная с именем известного американского социолога и экономиста У. Ростоу.

Во Франции наиболее известным пропагандистом этой теории стал Р. Арон, считавший, что здесь, как и в других развитых странах Запада, с конца XIX в. утвердилось "индустриальное общество, которое обеспечивает благосостояние всех слоев населения, и тем самым устраняет возможность появления острых социальных коллизий"

Примерно в то же время историки-неолибералы ФРГ провозгласили "индустриальное общество" основной социально-экономической структурой германской истории XIX-XX вв. В теории "модернизации", распространенной среди историков социально-критического направления, концепция "индустриального общества" была дополнена факторами социального, политического и культурного развития.

В новых условиях все очевиднее становилась неэффективность теоретико-методологических основ идиографической историографии. Получившие широкое распространение сомнения в возможности познания прошлого, абсолютизация индивидуального в истории, влияние эмпиризма и презентизма отнюдь не способствовали укреплению авторитета истории как научной дисциплины. Вызывали неудовлетворенность и уход от изучения глубинных реальностей исторического процесса в сферу преимущественно политической истории, индивидуальной психологии, попытки преуменьшить массовые движения и социальные конфликты. Видный американский социолог Ч. Р. Миллс писал в 1961 г., что у рядового читателя может сложиться впечатление, будто "история - это в действительности чепуха, это нравоучительные легенды на темы прошлого, необходимые для удовлетворения текущих нужд политиков - как либеральных, так и консервативных"[3].

Сдвиги в сфере исторического знания торопили и другие факторы. Среди них - развертывание научно-технической революции и усиление влияния прогресса естественных и точных наук на обществоведение, широкое развитие социологических и политологических исследований, успехи исторической демографии, структурной лингвистики и т.д. Все это не могло не привлечь внимания историков к количественным методам, типологическим моделям, анализу социально-экономических структур. Историки все острее ощущали нехватку теории, позволяющей объяснить накопленный фактический материал и обобщить исторический опыт.

В условиях НТР и порожденной ею атмосферы, переосмысление задач и методов изучения истории пошло по пути сциентизации, воплотилось в оформлении "новой исторической науки" (часто ее называют также "новая история", "новая научная история")[4]. Несмотря на то, что позиции традиционной (прежде всего, идиографической) историографии остались достаточно сильны, ''новая историческая наука" стала очень влиятельным и в научном отношении многообещающим направлением.

У историков нового направления, несмотря на национальные особенности, немало общих черт, образующих как бы единый каркас. Противопоставление истории естественным наукам сменилось убеждением в их принципиальной общности. Усвоение междисциплинарных методов, методов социальных и отчасти естественных наук провозглашалось магистральной линией ее обновления и это привело, по выражению российского исследователя Б. Г. Могильницкого, к росту "гносеологического оптимизма" историков.

В поисках новой методологии исторического познания противники неокантианских воззрений обратились к структурализму, разработанному французскими учеными в лингвистике, а затем распространенному и на некоторые гуманитарные науки. Структуралисты видели решение задачи максимального устранения субъективизма из процесса познания, во-первых, в надлежащем выборе объекта исследования, во-вторых, в применении новых методов в процессе познания. Они выделяли категорию так называемых "бессознательных структур", свободных от субъективных моментов: экономические отношения, система обычаев и традиций, мифы, верования и т.д. Другой способ устранения субъективного элемента из самого процесса исследования они усматривали во внедрении в историческую науку методов естественных наук, главным из которых в познании социальной жизни является построение и изучение типологической модели[5].

Новая методология, выдвинув в качестве главного объекта исследования общественные структуры, открыла возможность изучения социально-экономических проблем и массовых явлений социальной жизни. Все это значительно расширило спектр исторических исследований, привело к появлению новых исторических дисциплин. Само формирование и развитие новой методологии исторического познания испытало на себе воздействие марксизма (прямое или чаще через леворадикальную мысль). Один из основателей структурализма К. Леви-Стросс писал, что понятие структуры он "заимствовал, в частности, у Маркса и Энгельса"[6]. Но это не значит, что новая научная история стала на промарксистские позиции, большей частью объект исследования нередко встраивался в историко-социологическую схему: доиндустриальное (традиционное) общество, общество эпохи промышленной революции, индустриальное и постиндустриальное общество. Не исчезли и мировоззренческие различия среди историков, они сказались не только в трактовке исторических процессов, но и в выборе самих объектов исследования. Одна из главных тем "новой исторической науки" - внутреннее состояние общества и отдельных его групп, соотношение в нем факторов экономической, социальной и политической стабильности и факторов, порождающих социальную дисгармонию. Историки праволиберального направления обращали главное внимание на изучение устойчивых общественных структур и институтов, исследователи радикально-демократического направления отдавали предпочтение разработке проблем массового поведения и массового сознания.

Вместе с выходом "новой исторической науки" на новую тематику изменилась и методика исторического исследования. Существенными ее элементами стали количественный анализ и междисциплинарный подход. Главные области их применения - экономическая, политическая и особенно социальная история.

Колоссальный рост объема исторической информации давно уже требовал новых средств для ее обобщения и типологизации. Возникновению количественных методов изучения истории способствовал и прогресс самой математики: рост интереса к проблемам структур, развитие типологии, прошедшие практическую проверку на материале прикладной социологии, лингвистики и т.д. Большую роль сыграло распространение ЭВМ.

На первом этапе "количественная история" использовала известные статистические приемы лишь для подтверждения исторических описаний. Однако затем количественный (квантитативный) метод начал применяться при машинной обработке источников по составленной заранее программе. Построив предварительно теоретическую модель какого-либо процесса, например, экономического развития, и приведя наличные статистические данные в пригодную для машинной обработки форму, исследователь затем проверял правильность или неправильность этой модели математическим методом.

Круг источников, приспособленных для использования, постоянно расширялся, охватывая самые различные области: переписи населения, приходские книги, брачные контракты и т.д. В связи с переходом на компьютерную основу, начавшимся в делопроизводстве, возник новый вид источников (в виде записей на перфокартах и магнитных дисках), который допускает только машинную обработку. Отмечая эти новые явления, французский историк Р. Робен писала: "Статистика окончательно стала помощницей исторических наук. История цен и избирательная статистика, структура собственности и состав библиотек, брачные контракты и приходские записи актов гражданского состояния - все стало предметом классификации, кодирования. Историк стал статистиком, демографом, социологом, для него не составляют более тайны статистические вариации, логарифмические графики"[7].

Широким полем применения количественных методов стала экономическая история, где сам материал (производство, торговля, народонаселение) особенно выражен в цифрах. Новые методы позволяли также на основе "серийных" источников (записи актов гражданского состояния, налоговая статистика, сведения о земельных наделах) строить модели отдельных исторических явлений, где недостающие звенья восстанавливаются с помощью логических связей и сопоставления сходных данных. Главными темами исследования явились промышленный переворот и индустриализация, аграрная история, торговля, географическая и социальная мобильность.

Другой областью применения количественного анализа стала политическая история. Историки анализировали, подчас на протяжении длительных исторических периодов избирательные кампании. Анализ голосований (исследователи выделяют специальные блоки голосов) в представительных органах власти помогает выявлению истинных, а не декларированных позиций политических партий. Приверженцы "новой политической истории" часто руководствовались анализом "политического поведения" групп избирателей применяя психологические бихевиористские модели.

"Новая социальная история" - особенно обширная и влиятельная отрасль исторической науки по тематическому охвату. В поле зрения ее - социальные структуры и социальные процессы в обществе, статус отдельных социальных групп, социальные движения прошлого. Выделились в отдельные ветви (субдисциплины) "новая рабочая история", история этнических меньшинств, женское движение, история семьи, городская и локальная история и т.д. И в сфере новой социальной истории применялся количественный анализ, но главным стал междисциплинарный подход - использование в исторических исследованиях методов социологии, исторической антропологии, психологии, демографии, филологии и т.д.

Особенно часто исследователи обращались к социологии (нередко новую социальную историю определяли как "социологию, обращенную в прошлое"). Так, междисциплинарная функция социологии выразилась, прежде всего, в том, что именно в социологических исследованиях была разработана современная "теория конфликта". Рассматривая конфликт как неантагонистический процесс развития структур, политическая социология ранее других общественных наук построила "конфликтологическую модель", нашедшую широкое применение в исторических исследованиях. В историографии США конфликтологические принципы социологии были направлены, с одной стороны, против теории консенсуса, господствующей в работах 50-х годов, а с другой - против марксистской концепции об антагонистическом характере социальных взаимоотношений в буржуазном обществе.

Успешно применялся междисциплинарный подход с опорой не только на социологию. Используя новейшие достижения психологии, этнопсихологии, антропологии и других наук, исследователи истории семьи анализируют формы ведения домашнего хозяйства, брак и внебрачные связи, взаимоотношения членов семьи, проблемы взаимоотношений поколений, формы семьи на различных этапах общественного развития.

"Анализ содержания" (контент - анализ), включающий применение филологических и психологических методов изучения лексики, позволяет углубить изучение одних документов и помогает установлению авторства других. Этот метод, в частности, был весьма успешно применен при исследовании газет североамериканских колоний для уяснения роста национального самосознания американцев в канун Войны за независимость.

Новые социальные историки уделяли меньше внимания материальным мотивам поведения людей, но, сосредоточив внимание на национальных и культурных воззрениях, религиозных верованиях, моральных ценностях, образовании, возрастных особенностях, половой специфике тех или иных групп, они показали, что люди нередко ведут себя в экономических и политических ситуациях далеко не адекватно месту, занимаемому ими в социальных структурах.

В 60-80-е годы движение за "новую историческую науку" приобрело международный характер, и выявились ее общие черты. Шел интенсивный обмен идеями между французской школой "Анналов", английской "народной историей", группами историков-демографов и "рабочих историков" Кембриджа и Оксфорда, немецкими университетскими центрами в Билефельде и Гейдельберге, институтом М., Планка в Гёттингене; многими университетскими центрами по количественной истории в США; итальянскими историками, группирующимися вокруг журналов "Общество и история" ("Sociеta e Storia"), "Исторические тетради" ("Quaderni Storici"); "новая историческая наука" получила распространение в странах Латинской Америки и Скандинавии.

В то же время в каждой из национальных историографий "новая историческая наука" имела свою специфику, связанную с особенностями формирования, традициями исторической науки, своеобразием общественно-политического климата - все это повлияло на выбор историками разных стран тех или иных методологических и методических средств.

Во французской историографии направление "новой исторической науки" начало складываться ранее, чем в какой-либо другой стране. Здесь элементы новой модели исторического познания начали утверждаться еще в начале XX в., когда возникли социологическая школа Э. Дюркгейма и научный центр "исторического синтеза" А. Берра. Главной задачей исторической науки они считали синтез на базе тесного взаимодействия социологии и самой исторической науки.

Сложившаяся в 30-х годах школа "Анналов" находилась под воздействием Дюркгейма и Берра и испытала отчасти влияние марксизма. Основную задачу историки этой школы видели в создании всеобъемлющей ("глобальной") истории - истории синтетической, использующей результаты исследований общества как с социальной и экономической, так и с психологической, моральной и других точек зрения. Школа "Анналов" считала необходимым все время обновлять методы исторического исследования, взаимодействуя с другими науками.

"Новая историческая наука" 70-80-х годов во Франции по своему происхождению и многим исследовательским подходам связана со школой "Анналов". В то же время она отличается по ряду применяемых новых методов и происшедшему определенному дроблению проблематики исследований. С одной стороны, произошло расширение тематики с использованием достижений смежных наук, междисциплинарный подход включал демографию, этнографию, антропологию, лингвистику. На первый план выдвинулись - "антропологическая история": изучение бытовой культуры и повседневной жизни людей, история семьи, сексуальных отношений, болезней и т.д. и "история ментальности" (история коллективных представлений и коллективной памяти).

Во французской историографии под сильным влиянием США стали использоваться количественные методы (особенно в изучении экономической истории и исторической демографии), хотя и не столь широко, как в американской историографии.

В самих США в поисках родословной "новой исторической науки" исследователи обращаются к началу XX в.: деятельности Ф. Тернера и его учеников из Висконсинского университета, к трудам представителей политической социологии Колумбийского и Чикагского университетов, отмечавших необходимость привлечения историками данных и методов социологии, психологии, литературы, искусства и т.д. Однако практическое формирование новой научной истории началось лишь в 50-х годах. Большую роль при этом сыграло и развитие как прикладной социологии в США, так и теоретической, именно американцем Т. Парсонсом была разработана "теория социального конфликта", столь широко примененная впоследствии историками.

"Новая историческая наука" развивалась в США стремительно и с большим размахом, охватив все главные проблемно-тематические области: экономическую, политическую и социальную историю.

В 1962 г. Американская историческая ассоциация создала комиссию по изучению возможностей применения количественных методов и компьютерной техники в исторических исследованиях. В том же году был создан центр по сбору и машинной обработке архивных данных - Межуниверситетский консорциум политических и социальных исследований при Мичиганском университете в Анн-Арборе. К началу 1974 г. в этом своеобразном машинном архиве было сосредоточено более 11 млн. перфокарт с кодированной информацией о переписях, выборах и т.д. Вскоре архив включал в себя сведения по более чем 100 странам. К концу 70-х гг. исторические исследования с применением количественных и машинных методов велись в 600 университетах и колледжах. Наиболее интенсивно количественные методы применялись "новой экономической историей".

Влиятельным направлением "новой исторической науки" стала "новая социальная история". Ее формирование в 60-х годах началось в университетах Питсбурга, Чикаго, Рочестера и проходило под сильным влиянием европейской историографии, прежде всего французской школы "Анналов" и английской "новой социальной истории". Громадную роль сыграли массовые движения в США 60-х годов, подрывавшие положения теории консенсуса об отсутствии серьезных конфликтов в американской истории. Многие исследователи нового направления искали в прошлом корни современных социальных конфликтов.

Организующая логическая цепочка в изучении социальной истории США: социальная структура - социальный конфликт - социальные изменения. В рамках социальной истории выделились проблемы социально-классовых общностей - рабочего класса, фермерства, служащих, предпринимателей и т.д.; история расовых и этнических групп; история демографических групп (женщин, молодежи) и социальных ячеек (семья, родственные связи); история социально-территориальных общностей (поселков, городов, графств, штатов); история социокультурных явлений (науки, искусства, религии; устойчивых структур коллективного сознания - ментальностей).

Плодотворным было взаимодействие либеральных, радикально-демократических и историков марксистской ориентации в сфере "новой рабочей истории" (организационно оно выразилось в совместной работе в журнале "Рабочая история" ("Lаbог History "). Сквозной темой "новой рабочей истории" стало изучение сознания и поведения рабочей массы, изменения их в зависимости от формирования социокультурной среды.

В целом изучение социальной истории США значительно расширило диапазон исследований, демократизировало американскую историческую науку. Один из основателей новой социальной истории в США Д. Б. Ратмэн восторжено писал: "Новый социальный историк проникал в спальни, чтобы изучить интимные подробности, присаживался к постели больного для выяснения социальных последствий болезни, надеясь достичь ощущения характера и размера долговых сетей, заглядывал через плечо лавочника, когда тот вносил записи в конторскую книгу. Историк или скорее его компьютер - поглощал том за томом протоколы, цензы, городские адресные книги и тому подобное, учитывая, классифицируя и соотнося число детей, родственников, домочадцев, семей, профессий, прядильных фабрик и ткачей. Кто был грамотным, а кто нет; кто черный, кто белый; кто двигался в социальном, экономическом, в пространственном отношении, а кто оставался на месте; кто и когда имел электричество, а кто нет. Старый девиз газетчика - кто что делал, когда и где? обратился в бесчисленные графики и таблицы"[8].

"Новая историческая наука" в Англии также имеет свою предысторию. Кроме общих причин ее возникновения, существенной предпосылкой явилось выделение еще в межвоенный период новых исторических дисциплин - экономической и социальной истории, постепенная кристаллизация в числе предметов их исследования положения трудящихся, истории рабочего движения. Важную роль в ее формировании сыграло также широкое прогрессивное течение в историографии 50-х годов, включавшее в себя, наряду с "неортодоксальным марксизмом", также леволиберальное и радикально-демократическое направления. Выступая против традиционной описательной историографии, они выражали убеждение в познавательных возможностях исторической науки, верили в общественный прогресс.

В противоположность США, где в становлении "новой исторической науки" большую роль сыграло обращение к количественным методам, английская историография в первую очередь испытала влияние методологии социологии, демографии и особенно социальной антропологии, что определило облик ведущего направления в междисциплинарной историографии - "новой социальной истории".

Мировоззренческое размежевание в "новой исторической науке" рельефно отразилось в избирательности исследовательской тематики: либеральные историки сосредоточились на прослеживании эволюции различного рода социальных структур; радикально-демократические историки и исследователи марксистской ориентации изучали поведение и массовое сознание низших социальных групп английского общества. Получили всемирное признание работы Э. Хобсбоума, Э. Томпсона, Дж. Рюде, сочетавшие неортодоксальный марксизм и методы междисциплинарного подхода (антропологические, психологические, демографические). Они оказали сильное влияние на содержание исследований массового сознания эпохи Английской революции и проблематику "новой рабочей истории", - исследование труда и быта, форм социального протеста и особенностей сознания британских рабочих на различных этапах английской истории. Эти проблемы рассматривались на фоне "среды обитания" трудящихся как на макро-, так и на микроуровнях (семья, фабрика, город, графство и т.д.).

В Германии сложились более трудные условия для формирования "новой исторической науки", нежели в других ведущих "историографических державах". Еще в ходе методологической дискуссии конца XIX - начала ХХ в. возникшей в связи с обсуждением трудов К. Лампрехта, потерпели поражение позитивистские принципы и восторжествовали идиографические методы исторического познания. Это означало и отказ от сближения истории с социологией. В межвоенный период доминирующая роль идиографической историографии возросла еще больше. Лишь немногие выступали за наведение мостов от истории к социологии. Особенно велико в этом плане значение трудов М. Вебера. В концепциях, которые он выдвинул, нашли выражение такие принципы, как взаимосвязь исторической и социологической постановок проблем, междисциплинарный подход, метод типологического построения и моделирования в общественных науках. Но идеи Вебера были восприняты лишь десятилетия спустя, да и то сначала за рубежом, а затем уже в самой Германии.

Лишь в 60-х годах, когда вслед за "экономическим чудом" началась форсированная научно-техническая революция, в общественно-политической и научной жизни ФРГ усилились позиции неолибералов. Сформировалось поколение историков, чуждых немецкому идеалистическому историзму. За изучение социальных процессов в рамках теории "индустриального общества" одним из первых выступил известный историк В. Конце. Постепенно предметом научного исследования становятся общество и происходящие в нем социальные процессы. Г. Ротфельс и Т. Шидер обратились к типологическим конструкциям тех или иных процессов исторического развития на основе применения "идеальных типов" М. Вебера.

Тем не менее, исследовательская практика новой социальной истории в ФРГ значительно отставала от теоретических разработок. Своим подчеркнутым вниманием к "человеческим проблемам" социальная история ФРГ напоминала французскую "новую социальную историю", но в то же время немецкие историки испытывали к ней недоверие, поскольку были склонны преувеличивать влияние на школу "Анналов" марксистской методологии. С другой стороны, в немецкой "социальной истории" сохранились многие элементы идеалистического историзма с его подчеркиванием политических факторов и значения деятельности выдающихся личностей. Применение количественных методов также не получило широкого распространения.

Вместе с тем обращение к новой социальной истории в немалой степени повлияло на тематику немецкой историографии. Важное место в ней заняла история рабочего движения. Достаточно отметить гейдельбергскую школу В. Конце и марбургскую школу В. Абендрота. В последнее десятилетие под немалым влиянием англо-французской историографии сложилась школа "повседневной истории", отразившая стремление возвратиться к нарративному изложению и рассказать о жизни "маленького человека".

"Блестящий разброд" - так охарактеризовал американский историк Г. Нэш состояние "новой исторической науки" в США. Попытаемся раскрыть эту емкую и верную на наш взгляд характеристику, экстраполируя ее на всю западную "новую историю". "Новая историческая наука" во многом сумела преодолеть крайние проявления субъективизма и иррационализма, характерные для идиографической историографии конца 40-х - начала 50-х годов. Опираясь на количественные методы исследования, она смогла проанализировать массовые источники, статистические серии тысяч и тысяч однородных фактов, что было не под силу описательной историографии. Овладение методами смежных общественных наук помогло глубже, полнее постигать события прошлого в их взаимосвязи. Антропология вернула в поле зрения историков человека как целостного субъекта исторического действия. Расширились и обновились предмет и проблематика исторических исследований, были поколеблены, а то и отвергнуты многие стереотипы. Переход от описания к анализу внес новую закваску, что усилило дискуссионную тональность в науке. Все это подняло статус истории среди других общественных наук.

Вместе с тем в "новой исторической науке" так и осталась неразрешенной проблема концептуального осмысления исторической действительности, по-прежнему отсутствует общая теория исторического процесса. Применяемый многими историками социологический структурно-функциональный анализ дает на том или ином срезе исторического времени картину функционирования общественных институтов, но при этом отсутствует динамика, а часто и ответ на вопрос о причинах происходивших событий. Более того, междисциплинарный подход, принесший в изучение истории множество методик гуманитарно-социальных наук, еще больше способствовал фрагментации истории, в рамках "новой исторической науки" возник ряд дисциплин, мало или вовсе между собой не связанных.

Существенной слабостью "новой исторической науки" является форма и язык исследований. Работы изобилуют статистическими данными, особенно это относится к клиометрическим исследованиям, и неудобочитаемы даже для специалистов (известный американский историк В. Ван Вудворд жаловался, что он не все понял в работе о рабстве, написанной клиометристами Р. Фогелом и С. Энгерманом). Все это привело с середины 70-х годов к стремлению возвратиться к событийному историописанию. Одним из далеко не адекватных ответов стала "повседневная история", а также возрождение нарратива.

Date: 2015-09-05; view: 346; Нарушение авторских прав