Каноны и Декрет об отделении Церкви от государства

Всероссийский Церковный Поместный Собор 1917-18 гг. заложил ос­новы канонического устройства Православной Российской Церкви. Сог­ласно общему положению о высшем церковном управлении, основы эти заключались в следующем:

1. В Православной Российской Церкви высшая власть — законода­тельная, административная, судебная и контролирующая — принадлежит Поместному Собору, периодически, в определенные сроки созываемому в составе епископов, клириков и мирян.

2. Восстанавливается патриаршество, и управление церковное воз­главляется Патриархом.

3. Патриарх является первым среди равных ему епископов.

4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен Собору.

По смыслу дальнейших соборных определений, избираемый Собором Высший Церковный Совет, а также Священный Синод, образуют Высшее Церковное Управление, возглавляемое Патриархом, причем, Патриарх наделен правом при необходимости единолично принимать самостоятель­ные решения, подлежащие в таком случае утверждению ближайшего Со­бора.

Необходимо отметить, что Собор далеко не сразу пришел к единству в вопросе о восстановлении патриаршества. “Когда Члены Всероссийско­го Церковного Собора съезжались в Москву, — писал в своей подгото­вленной для выступления на Соборе статье-речи проф. С. Булгаков, — то лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления.”

Митрополит Евлогий по этому поводу вспоминал: “Встал жгучий во­прос, стоять ли за старый синодальный строй или за патриаршество? “Ле­вые” — светские профессора Духовных Академий и либеральные “батюш­ки” — были против патриаршества. Вновь, как и в Предсоборном Присут­ствии, заговорили об одиозном монархическом начале, об единодержа­вии, от которого революция освободила не для того, чтобы вновь к этому принципу возвращаться.”

Восстановление патриаршества было ускорено теми великими по­трясениями государственной и духовной жизни России, которые произош­ли в октябрьский период деятельности Собора.

“В эти ужасные, кровавые дни в Соборе произошла большая переме­на. Мелкие человеческие страсти стихли, враждебные пререкания смол­кли, отчужденность сгладилась. В сознание Собора стал входить образ Патриарха, печальника, заступника и водителя Русской Церкви. На буду­щего избранника стали смотреть с надеждой. Настроение поднялось. Со­бор, поначалу напоминавший парламент, начал преображаться в подлин­ный “Церковный Собор:” в органическое церковное целое, объединенное одним волеустремлением — ко благу Церкви. Дух Божий повеял над соб­ранием, всех утешая, всех примиряя...”

29 февраля 1918 года Священный Синод принимает постановление о поминовении Патриарха на Великом Входе во время литургии во всех рос­сийских православных храмах. В других Православных Поместных Цер­квах имеет место другая практика: там имя Патриарха возносится только в церкви его собственной епархии, в других же епархиях поминает Патри­арха епархиальный архиерей, клирики же епархии поминают только свое­го архиерея.

События, происходившие в это время в политической жизни, показы­вали, что Святой Церкви угрожает жесточайшее гонение и не исключена возможность насильственного лишения жизни патриарха. Реальные со­бытия показали в дальнейшем обоснованность этих опасений: до своей скоропостижной смерти в 1925 году патриарх дважды подвергался поку­шениям (1919 и 1924 гг.) и едва избежал расстрела по приговору суда.

“Перед Собором встал вопрос исключительной важности: как в та­кой чрезвычайной ситуации обеспечить сохранение первосвятительского возглавления Русской Церкви в случае насильственного устранения Пат­риарха Тихона? Ясно было, что в этих условиях не будет возможности соз­вать Собор для избрания нового Патриарха, и в то же время нельзя было допустить, не нарушая соборного начала, чтобы сан первосвятителя мог быть получен кем-либо без прямой санкции Собора. Нельзя было вводить ни практику завещаний, осужденную Вселенской Церковью, ни присвое­ние первосвятительского сана традиционному Местоблюстителю — старейшему по хиротонии члену Синода, полномочия которого, согласно этой традиции, исчерпывались обязанностью в кратчайший срок созвать но­вый Собор.

Кроме того, было ясно, что если гонители поставят целью обезгла­вить Русскую Церковь, то одновременно с Патриархом будут устранены и те иерархи, которые смогут его заменить, если их имена заранее будут из­вестны.

В этих беспрецедентных обстоятельствах Собор принимает столь же беспрецедентное — и в свете будущих событий, дерзнем сказать, Богодухновенное — решение о тайном соборном избрании нескольких Место­блюстителей Патриаршего Престола, наделенных всей полнотой патри­аршей власти, т. е. фактически как бы нескольких “сопатриархов,” наде­ленных правом, в случае необходимости, в порядке старшинства обнару­живать свою первосвятительскую власть.

Беспрецедентность решения заключалась и в том, что для сохране­ния в тайне имен Местоблюстителей, избрание конкретных лиц было до­верено Собором Патриарху Тихону. 25 января/7 февраля 1918 г., в день убийства митрополита Киевского Владимира, Собор постановил: “На слу­чай болезни, смерти и других печальных для Патриарха возможностей, предложить ему избрать нескольких блюстителей патриаршего престола, которые в порядке старшинства и будут блюсти власть Патриарха и преемствовать ему” (Л. Регельсон).

3/16 февраля при обсуждении вопроса о нормальном порядке местоблюстительства было сообщено, что имело место “закрытое заседание Собора,” на котором на случай чрезвычайных обстоятельств “было поста­новлено, что вся полнота власти Патриарха переходит к Местоблюстите­лю,” причем, имелся в виду не Местоблюститель в обычном смысле, но именно те “чрезвычайные” Местоблюстители, избрание которых было по­ручено Патриарху Собором... Будущее показало, насколько нелишни были все эти предосторожности.

К моменту смерти Патриарха Тихона все крупные иерархи, о которых можно было предполагать, что именно их избрал по поручению Собора Патриарх Тихон в 1918 г., были тем или иным способом устранены: митро­полит Харьковский Антоний — в эмиграции, митрополит Петроградский Вениамин — расстрелян, митрополиты Новгородский Арсений, Казанский Кирилл и Ярославский Агафангел — в ссылке.

Первосвятительскую власть в Русской Церкви после смерти Патри­арха Тихона удалось сохранить лишь благодаря тому, что одним из своих Местоблюстителей Патриарх Тихон избрал в 1918 году будущего митрополита Петра, который в момент избрания был всего лишь синодальным слу­жащим! Многих архиереев изумляла и смущала его дальнейшая стреми­тельная “карьера,” в течение шести лет превратившая его в митрополита Крутицкого и Коломенского... Но именно благодаря необычайности своей судьбы он оказался единственным избранником Патриарха (фактически, избранником Собора, по доверию к Патриарху), оставленным на свободе к моменту смерти Патриарха Тихона.

Несмотря на принятые чрезвычайные меры к сохранению в Русской Церкви первосвятительской власти, развитие событий в 1918-29 гг. пока­зало, что необходимо было принять решение о форме управления Русской Церковью и на тот случай, если первосвятительская власть по тем или иным причинам прекратит свое реальное действие. Требовалось еще одно решение — санкционировать организацию церковной жизни при отсут­ствии первосвятительского возглавления..., восстановить еще более глу­бокую и древнюю основу церковности — самобытное и самостоятельное достоинство каждого отдельного епископа в неразрывной связи с нача­лом церковной соборности....

Трудность этого решения, и в особенности воплощения его в реаль­ной жизни, заключалась в том, что за всю свою историю Русской Церкви никогда не приходилось существовать без централизованного управле­ния. Основание для такого восстановления достоинства епископа было положено уже соборными определениями, которые гласили:

“Епархиальный архиерей, по преемству власти от святых Апостол, есть предстоятель местной Церкви, управляющий епархией при соборном содействии клира и мирян...

Архиерей пребывает на кафедре пожизненно и оставляет ее только по церковному суду или по постановлению высшей церковной власти... в исключительных и чрезвычайных случаях, ради блага церковного.”

7/20 ноября 1920 года Святейший патриарх Тихон совместно со Свя­щенным Синодом и Высшим Церковным Советом (авторитетность этих ор­ганов обусловлена соборным избранием их членов!) принимают снова бес­прецедентное, исключительное по своей важности, постановление о са­моуправлении епархий в случае отсутствия канонического Высшего Цер­ковного Управления или невозможности связаться с ним.

Один из пунктов постановления гласил:

2. В случае, если епархия, вследствие передвижения фронта, изме­нения государственной границы и т. п., окажется вне всякого общения с Высшим Церковным Управлением, или само Высшее Церковное Управле­ние прекратит свою деятельность, епархиальный архиерей немедленно входит в сношение с архиереями соседних епархий на предмет организа­ции высшей инстанции церковной власти для нескольких епархий, нахо­дящихся в одинаковых условиях (в виде ли Временного Высшего Церков­ного Правительства, или Митрополичьего округа или еще иначе).

Пункт 4-й этого постановления предусматривает еще более экстре­мальные обстоятельства: “В случае невозможности установить сношения с архиереями соседних епархий и впредь до организации Высшей Церков­ной Власти, епархиальный архиерей воспринимает на себя всю полноту власти, предоставленной ему церковными канонами. ”

Этим постановлением еще раз подтверждается тот факт, что в осно­ве церковной структуры по-прежнему остается изначальный принцип: где епископ — там Церковь. Постановление, предусматривая возможность длительного существования Церкви без первоиерарха, наделяет отдель­ного епископа правами исключительными, не имеющими прецедента в церковной истории Константиновской эпохи.

Пункт 5:

“В случае, если положение вещей, указанное в §§ 2 и 4, примет ха­рактер длительный или даже постоянный, в особенности при невозмож­ности для архиерея пользоваться содействием органов епархиального управления, наиболее целесообразной (в смысле утверждения церковно­го порядка) мерой представляется разделение епархии на несколько ме­стных епархий, для чего архиерей:

а) предоставляет преосвященным своим викариям, пользующимся ныне, согласно Наказу, правами полу самостоятельных, все права епархи­альных архиереев, с организацией при них управления, применительно к местным условиям и возможностям;

б) учреждает, по соборному суждению с прочими архиереями епар­хии, по возможности во всех значительных городах своей епархии новые архиерейские кафедры с правами полу самостоятельных или самостоя­тельных;

в) разделенная указанным в § 5 образом епархия образует из себя во главе с архиереем главного епархиального города церковный округ, кото­рый и вступает в управление местными церковными делами, согласно ка­нонам.”

Так в церковной жизни взаимодействуют начала, кажущиеся при поверхностном взгляде несовместимыми: соборность в Русской Церкви вос­становила патриаршество, патриаршество утвердило личное церковное достоинство епископа, и, наконец, это личное достоинство епископа вос­станавливает разрушенную соборность. При этом временная внешняя раздробленность Церкви в отношении управления ни в коем случав не мыслится, как норма, но при первой же возможности восстанавливается патриарший строй Поместной Церкви. Последний (10-й) пункт постано­вления гласит:

“Все принятые на местах, согласно настоящим указаниям, мероприя­тия, впоследствии, в случае восстановления центральной церковной вла­сти, должны быть представлены на утверждение последней.”

Исключительную важность для будущей судьбы Церкви имело и по­становление Собора от 15 августа, разорвавшее многовековую прикован­ность Церкви к государственной политике.

“... Постановление... Собора от 2/15 августа 18 г. содержит в себе от­каз Всероссийской Православной Церкви вести впредь церковную поли­тику в нашей стране и, оставив политику частным занятием членов Цер­кви, дало каждому члену нашей Церкви свободу уклоняться от политиче­ской деятельности в том направлении, какое подсказывает ему его право­славная совесть: причем, никто не имеет права принуждать церковными мерами (прямо или косвенно) другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике...

... Ни Всероссийский Патриарх, ни его заместители и Местоблюсти­тели, и вообще никто во Всероссийской Православной Церкви не имеет канонического права назвать свою или чужую политику церковной, т. е. политикой Всероссийской Церкви, как религиозного учреждения, а дол­жны называть свою политику только своей личной или групповой полити­кой.

... Никто во Всероссийской Православной Церкви не может прину­ждать (прямо или косвенно) церковными мерами другого члена Церкви примыкать к чьей-либо политике, хотя бы и патриаршей...” (разъяснение соборного постановления еп. Василием Прилукским в его послании из Соловков по поводу Декларации митрополита Сергия от 1927 года).

С четырьмя основополагающими установлениями — патриарше­ством, чрезвычайным положением о местоблюстительстве, принципом свободы политической деятельности членов Церкви и указом о самоупра­влении епархий — Русская Церковь предстала перед суровыми испытани­ями.

...25 октября 1917 года партия большевиков штурмом Зимнего Двор­ца, в котором располагалось Временное Правительство, захватила власть в стране. Одним из первых шагов, предпринятых большевиками против Церкви, явился Декрет об отделении Церкви от государства и шко­лы от Церкви, будто в издевку названный Декретом “о свободе совести,” изданный 23 января 1918 года. Декрет был отредактирован и подписан Лениным. Полный текст имеет следующий вид:

“Декрет о свободе совести и церковных и религиозных обществах 23 января 1918 г.

1. Церковь отделяется от государства.

2. В пределах Республики воспрещается издавать какие-либо мест­ные законы или постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести, или устанавливали какие бы то ни было преимущества или привилегии на основании вероисповедной принадлежности граждан.

3. Каждый гражданин может исповедывать любую религию или не исповедывать никакой. Всякие праволишения, связанные с исповедыванием какой бы то ни было веры или неисповедыванием никакой веры, от­меняются.

Примечание: Из всех официальных актов всякое указание на религиозную принадлежность граждан устраняется.

4. Действия государственных или иных публично-правовых общест­венных установлений не сопровождаются никакими религиозными обря­дами и церемониями.

5. Свободное исполнение религиозных обрядов обеспечивается по­стольку, поскольку они не нарушают общественного порядка и не сопро­вождаются посягательством на права Советской Республики. Местные власти имеют право принимать все необходимые меры для обеспечения в этих случаях общественного порядка и безопасности.

6. Никто не может, ссылаясь на свои религиозные воззрения укло­няться от исполнения своих гражданских обязанностей. Изъятия из этого положения под условием замены одной гражданской обязанности другою, в каждом отдельном случае допускаются по решению Народного Суда.

7. Религиозная клятва или присяга отменяется. В необходимых слу­чаях дается торжественное обещание.

8. Акты гражданского состояния ведутся лишь и исключительно гражданской властью, отделами записи браков и рождений.

9. Школа отделяется от церкви. Преподавание религиозных вероуче­ний во всех государственных и общественных, а также частных учебных заведениях, где преподаются общеобразовательные предметы, не допус­кается.

10. Все церковные и религиозные общества подчиняются общим по­ложениям о частных обществах и союзах и не пользуются никакими пре­имуществами и субсидиями ни от государства, ни от местных автономных и самоуправляющихся установлений.

11. Принудительные взыскания сборов и обложений в пользу церков­ных или религиозных обществ, равно как мера принуждения или наказа­ния со стороны этих обществ над их сочленами, не допускается.

12. Никакие церковные общества не имеют права владеть собствен­ностью. Прав юридического лица они не имеют.

13. Все имущества, существующих в России церковных и религиоз­ных обществ объявляются народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослуже­ния, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной вла­сти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ.”

Насколько он учитывал и согласовался с нормами церковной жизни, можно судить по отзывам некоторых членов Собора, отражавшим общее соборное представление о нем.

“Декрет о свободе совести, — писал в “Церковных ведомостях” проф. А Сагарда, — является началом законодательного и планомерного похода против Церкви. В стране, покрытой на трудовую копейку тысячами православных храмов, монастырей, часовен, в стране, многомиллионный народ которой призывает благословение Церкви на брак, рождение де­тей, обращается к ней за молитвой во все дни своей жизни и напутствием в последний земной путь, — провозглашается отделение Церкви от госу­дарства, и последнее, как грезится оно совету народных комиссаров под беспрерывную стрельбу пулеметов, стоны убиваемых, дикий разгул пья­ных орд, носит безусловный атеистический характер.”

Каждым пунктом Декрета у Церкви подрубалась жизненная база, от­секалась живительная артерия, во все времена соединявшая ее с право­славным русским народом.

а) все церковное имущество было “национализировано” (одним росчерком пера большевики решили вековую проблему церков­ных имуществ, над которой ломали голову лучшие умы);

б) религиозным обществам запрещалось владеть собствен­ностью;

в) религиозные общества лишались права юридического лица;

г) немедленно прекращались государственные ассигнования в пользу Церкви;

д) упразднялась церковная метризация;

е) запрещалось обучение в школах религиозным предметам;

ж) богослужебные здания (храмы) и предметы отдавались веру­ющим во временное пользование по договору.

В Декрете не устанавливалось никакого переходного периода между старой и новой формой существования Церкви в государстве. Декрет ни­чего не говорил и о порядке осуществления нового закона.

Декрет “о свободе совести,” как и почти все первые большевицкие декреты, не поддается оценке с юридической точки зрения. Это — доку­мент чисто декларативный, напоминающий программу-максимум по­дпольной партии. Полная отвлеченность, поразительная убогость законо­дательной техники, соединенные с совершенным незнанием той среды, той категории населения, для которой новый декрет должен был иметь реальное значение.

Если Декрет будет приведен в исполнение, не напрасно опасались члены Собора, то большевики станут отнимать храмы, снимать ризы с икон, священные сосуды перельют на деньги, прекратится совершение таинств, умерших будут погребать без отпевания, и от “Руси святой” останется “Русь поганая.”

Верующие люди опасались, что в Успенском соборе Московского Кремля, например, в этом символе и ядре русской государственности, за­молкнет богослужение, совершающееся почти ежедневно более 500 лет. “Если это произойдет, да еще навсегда, то это будет явным призна­ком, что святая Русь умерла и Россия превратилась в какое-то новое госу­дарство.”

Опасения оказались не напрасными. Прошло совсем немного време­ни и богослужения в кремлевских храмах действительно прекратились. И на Российской почве выросло новое государство. В некоторых местах новая власть:

отнимала у верующих и продавала церковные сторожки, изымала из пользования верующих подвалы под храмами, пред­назначенные специально для обслуживания храма, в основу постановления о закрытии храмов полагала резолюции, вынесенные на антирелигиозных собраниях, изымала колокола для электрификации,

требовала от верующих заключения арендных договоров на платное пользование храмами и церковным имуществом, облагала священнослужителей и церковные общины непосиль­ными налогами,

взимала непомерно высокую плату за обучение детей священ­нослужителей в общеобразовательных школах, запрещала производить в приходе среди своих членов добро­вольные пожертвования на покрытие текущих расходов, иногда вообще запрещала какие-либо собрания групп верующих для решения хозяйственных нужд,

в дополнение и развитие центрального законодательства издава­ла собственные распоряжения, вторгавшиеся во внутреннюю жизнь церковной общины и при планомерном осуществлении которых свободное отправление обрядов парализовывалось (свя­щенникам запрещалось ходить по домам прихожан для соверше­ния традиционных обрядов).

Повсеместное распространение получило массовое незаконное ра­сторжение договоров, что автоматически вело к закрытию храма.

В некоторых местах в развитие Декрета принимались постановления о закрытии сразу всех церквей, о замене обычных воскресных дней отды­ха на другие, “скользящие.”

VIII Отдел Народного Комиссариата Юстиции по проведению в Дек­рета в жизнь так и назывался: ликвидационный. Руководил этим Отделом известный ярый антицерковник П. Красиков.

Задаче полного контроля и в конечном счете разрушения Церкви служило все советское законодательство. В этом контексте одно из глав­ных мест занимает Декрет ВЦИКа от 12 июня 1922 года, введший в прак­тику принцип “регистрации,” который ставил вне закона все религиозные общества, не принявшие этого принципа.

Согласно постановлению ВЦИКа от 3 августа, ни одно религиозное общество, какого бы то ни было культа, не могло начать свою деятель­ность без регистрации его в Отделе управления губернского или обла­стного исполкомов.

Поскольку в декрете указывалось, что в регистрации должно быть “отказано, если утверждаемое Общество или Союз по своим целям и ме­тодам деятельности противоречат Конституции РСФСР и ее законам,” то это открывало возможность полного произвола властей, как скоро обви­нение в антисоветских целях и тем более “методах” могло быть (и было: это показала юридическая и административная практика тех лет) приме­нено к любой религиозной организации.

Сама принадлежность к Церкви, к одной из ее общин, становилась преступлением, а регистрация, снимавшая это обвинение, выдавалась при выполнении практически произвольных требований власти.

Церковь, как единое целое, имела право на существование только как объединение независимых зарегистрированных обществ, избирающих на своих всероссийских или губернских съездах центральные исполни­тельные органы. Разрешение на съезды, согласно декрету, давало НКВД.

В отдельных единичных случаях, когда созыв такого съезда допу­скался, органу общецерковного управления, учрежденному на нем, выда­валась справка о “не усмотрении препятствий к деятельности” (как в слу­чае с Синодом митроп. Сергия в 1927 году).

“Легализация,” таким образом, носила странный юридический ха­рактер: сама принадлежность к Церкви вроде бы переставала быть уго­ловным преступлением, и обвинения предъявлялись уже только к отдель­ным лицам.

Практика применения этого законодательства была продемонстри­рована на примере обновленчества. Против той части духовенства и веру­ющих, которые признали обновленческое ВЦУ, репрессии были временно приостановлены, тогда как отказ признать ВЦУ рассматривался как соли­дарность с патриархом Тихоном, привлеченным к уголовной ответствен­ности.

Эффективное средство для разрушения церковной организации пре­доставил декрет ВЦИК от 10 июля 1922 года об административной высыл­ке, позволявший в несудебном порядке, согласно прилагавшейся к декре­ту инструкции НКВД, ссылать на срок до 3-х лет лиц, “пребывание коих в данной местности... представляется по их деятельности, прошлому, связи с преступной средой с точки зрения охраны революционного порядка опасным.”

Временно сохраняемая часть церковной организации (“легализован­ная”), по планам большевиков, должна была, в надежде на продолжение своего существования, “для блага Церкви,” заниматься перевоспитанием верующей массы в духе любви и преданности советской власти и делу коммунистического строительства. Дифференциация Церкви на “легаль­ную” и преследуемую создавала иллюзию “свободы совести” и “невме­шательства” государства в “чисто религиозные” вопросы, подрывая нравственные основы всякой борьбы и протеста, как внутри страны, так и за рубежом.

Существование “привилегированной” части церковной организации создавало также соблазн для ликвидируемой части, порождая тенден­цию к сделкам, компромиссам, идеологическим уступкам, что и было не­обходимо для “ликвидаторов.” Не на долгое время, правда. Большевики быстро вспоминали, что “перекрасившаяся” Церковь не менее опасна, чем прежняя, и подвергали ее той же участи.

Почти параллельно регистрации религиозных обществ в практику был введен принцип регистрации граждан по религиозной принадлежно­сти. Считается, что Ленин категорически возражал против какой бы то ни было регистрации граждан по этому принципу. “Из всех официальных ак­тов всякое указание на религиозную принадлежность граждан устраняет­ся,” — писал он в проекте декрета “О свободе совести.”

Но уже с 1920 года этот принцип начинает вводиться в жизнь. Снача­ла — только для священнослужителей. Но какая регистрация! Тюменская губерния ввела его в “целях борьбы с контрреволюционной агитацией по­пов.” Для учета белого и монашеского духовенства всех религий в Ени­сейской губернии была выработана скурпулезнейшая анкета:

1. Имя, отчество и фамилия в миру, по рукоположению.

2. Сан.

3. Место службы, местожительства.

4. Год рождения.

5. Образовательный ценз.

6. Время поступления в духовное звание и причины, побудившие к вступлению.

7. Какие отличия, за что и когда получили.

8. Место и род прежней службы.

9. В каких организациях (политических, общественных, экономи­ческих и культурно-просветительных) состояли до октября, со­стоите ли теперь, каким из них сочувствуете.

10. Подвергались ли наказаниям в административном, судебном и духовном порядке, когда и за что.

11. Из какого сословия происходите.

12. Из кого состоит ваша семья.

13. Имущественное положение семьи, родителей, если они живы, до октября и в настоящее время:

а) капитал;

6) недвижимое имущество.

14. Род занятий и источник существования каждого члена вашей семьи.

15. В каком размере исчислялся годовой доход до октября:

а) жалованье;

б) сборы-требы;

в) доход с недвижимого имущества.

16. Размер платы за требы в настоящее время (деньгами, нату­рой):

а) венчание;

б) крещение;

в) похороны;

г) молебны;

д) панихиды;

е) заказные обедни;

ж) поминовение.

17. Отношение к декрету об отделении Церкви от государства и школы от Церкви.

18. Месячный доход в настоящее время.

19. Сколько лет служите в данной церкви.

20. Состоите ли на гражданской службе, где именно, какую дол­жность занимаете, укажите месячный оклад.

21. Отношение к советской власти.

11 июня 1923 года регистрационный принцип инструкцией наркома Д. Курского и наркома внутренних дел Белобородова вводится в законода­тельство всей страны.

В 1924 году, после издания Конституции СССР, вышло новое поста­новление, в котором говорилось, что религиозные общества, которые не зарегистрировались в течение трех месяцев со дня опубликования Кон­ституции в “Известиях ВЦИК,” являются закрытыми. Принцип регистра­ции священнослужителей при этом сохранялся. Более того.

Закон обязал религиозные общества представлять при регистрации наряду со многими другими документами и сведения о служителях “куль­та,” составе исполнительных и ревизионных органов, и состав самого ре­лигиозного общества, иначе говоря, список членов регистрируемого обще­ства, т. е. фактически вводилась регистрация граждан по принципу рели­гиозной принадлежности.

Регистрация граждан по принципу религиозной принадлежности на практике существовала весь период советской власти. Сначала якобы из соображений финансового контроля, затем потому, что иногда, мол, груд­ных детей крестили без ведома и согласия родителей. В 60-х годах ста­рост обязали проверять паспорта и записывать их номера, адреса обоих родителей, проверять прописку, словом — исполнять настоящие милицей­ские функции. Проверка документов была необходима не только при крещении малолетних, но и при крещении взрослых людей, а также при со­вершении браков.

Правда, на первых порах регистрация не имела столь глобального ус­пеха, какой пришел к ней в 60-х годах. Народ попросту игнорировал эту систему, продолжая посещать “незарегистрированные” храмы и возно­сить за богослужением имена своих сосланных епископов, не допуская в храмы обновленческих священнослужителей.

Столь же малое впечатление произвели угрожающие указы, издан­ные через несколько месяцев после освобождения патриарха Тихона о том, что обвинение с него не снято, что он освобожден лишь в порядке ча­стной амнистии, так что поминание его имени за богослужением будет рассматриваться как контрреволюционное действие и может служить ос­нованием для расторжения договора с общиной об аренде храма, т. е. для закрытия храма или передачи его обновленцам.

Одним из основных направлений усилий советской власти в целях разрушения Церкви было ее стремление контролировать состав еписко­пата. Пока это требование, бывшее важнейшим, хотя и негласным, усло­вием “легализации,” не было выполнено, Церковь, возглавляемая пасты­рями-исповедниками и опиравшаяся на поддержку верующих, была непо­колебима.

Ликвидация Церкви могла идти беспрепятственно лишь после того, как судебно-административное насилие над иерархами начало допол­няться насилием церковно-каноническим со стороны церковного руковод­ства, когда епископов-исповедников стали увольнять с кафедр, а на их место ставить лиц, удовлетворяющих требованиям властей. Патриарх Ти­хон на все эти уступки не пошел.

Массовые аресты епископов также не привели к разрушению Цер­кви, так как на аресты Церковь отвечала массовыми хиротониями, многие из которых были совершены тайно. При этом неустойчивая часть еписко­пата, отпавшая в обновленчество, заменялась лицами, проявившими себя как исповедники и хранители Православия в один из самых трудных пери­одов 1922-1923 годов.

Программа уничтожения Церкви находила в народных массах отча­янное сопротивление. Провинциальная хроника изобиловала сообщения­ми о кровавых эксцессах, вызванных осуществлением Декрета.

Первое, с чем столкнулись большевики при осуществлении Декрета, это — сильная церковная активность патриарха и членов Собора. Ни одно известное поползновение большевиков на интересы Церкви не остава­лось без внимания Собора и открытого, смелого церковного обличения.

Надо сказать, что практика большевицкого отношения к Церкви и ве­рующим шла независимо от законодательства, которое тоже доброго сло­ва не стоит. Здесь уже не до бесплодных словопрений. Насилие, штык и пуля — вот инструменты большевицкой тактики в их “идеологической” борьбе против Церкви. Кровь на ризах Церкви — вот след этой борьбы.