Глава одиннадцатая. Филипп Кумбе редко заходил теперь в свою контору

Филипп Кумбе редко заходил теперь в свою контору. Он передал почти все дела старшему клерку, как сорок пять лет назад Хогг передал их ему.

Филиппу было восемьдесят семь.

Он целыми днями сидел в своем доме на Мэрайн‑террас в комнате с окнами на гавань. В той самой комнате, куда в последние месяцы жизни дважды в неделю приходила Энни, в той самой комнате, где Джозеф повалил его на пол. Именно в эту комнату пришел бы одержимый мыслью об убийстве Кристофер в ту ночь, когда за ее окнами бушевала буря и лил дождь.

И вот сейчас, почти пятнадцать лет спустя, в этой хранящей множество воспоминаний комнате напротив Филиппа сидит девушка с лицом Джанет, глазами Джозефа и волосами Кристофера, девушка, которая его не боится, которая смеется и поет, девушка, которая ждет смерти деда, чтобы завладеть его деньгами, которая уже швыряет их направо и налево, беззаботно, весело, чувствуя свою власть над ним.

Именно такой виделась ему Дженифер. Она олицетворяла собой души Джанет, Джозефа и Кристофера. Днем и ночью следила она, чтобы он не вырвался от них, и близость этого вездесущего духа служила постоянным упреком, напоминанием, терзала и мучила его память. Но он не осмеливался указать ей на дверь, не осмеливался попросить ее уйти и навсегда забыть о нем, поскольку с ее уходом он остался бы наедине с бесплотными тенями, призрачными голосами, беззвучными шагами. Поворачиваясь в кресле, он бы чувствовал, как вокруг него сгущается мрак, ощущал бы за спиной присутствие облаченных в саван фигур… их слабое дыхание касается его лба, они подступают все ближе, ближе и хватают его холодными, внушающими отвращение руками… лучше ненавистный живой образ, лучше реальное физическое отвращение, чем ужас неведомого.

Так Филипп цеплялся за жизнь и за близость Дженифер, которую ненавидел; все что угодно, лишь бы не погрузиться в бездны страха, которые только и ждали, чтобы окончательно сомкнуться над его головой.

И Дженифер смотрела, как этот трясущийся старик в разгар лета, скрючившись, сидит перед огнем, медленно потирая морщинистые, похожие на птичьи лапы руки.

Говорил он редко, но, обращаясь к ней, с неизменной учтивостью справлялся о ее здоровье и выражал надежду, что у нее нет причин для недовольства.

Затем облизывал тонкие, потрескавшиеся губы и переводил взгляд узких, глубоко сидящих глаз с ненавистного лица на небольшой камин, в котором из обвалившихся углей прорывалась слабая струйка синего пламени.

«Ей интересно знать, когда я умру, – думал он. – Ей хотелось бы знать, составил ли я завещание и где оно спрятано».

И Филипп строил планы, как помешать ей ограбить его. Завещания он не составил, поэтому, если он умрет, не оставив наследника, все его состояние перейдет к ближайшему родственнику. Дженифер – его ближайшая родственница. Дженифер или другие члены семейства Кумбе, которые рассеяны по всему Плину. Он каждый день ломал голову над этим вопросом.

Тем временем не ведавшая о его фантазиях Дженифер стояла у окна и не видела ничего кроме светлой растрепанной головы и пары длинных ног, спешащих ей навстречу, не слышала ничего кроме свиста, далекого крика и голоса, который зовет «Дженни, спускайся», не хотела ничего, кроме того, чтобы гулять с ним рука в руке, петь обрывки песен, стоять на холме, прижавшись щекой к его плечу. Услышать: «Дорогая, ты хочешь искупаться или прокатимся на лодке и порыбачим?» – и ответить: «Мне все равно, Джон», зная, что он думает так же. Под палящим солнцем в полудреме сидеть на скамейке с дрожащей удочкой в руке и, приоткрыв один глаз, видеть, как он смеется над ней, размахивая сверкающей, извивающейся рыбой: «Просыпайся, соня, давай, поработай хоть немного»; в лучах заходящего солнца возвращаться к дому, усталой, счастливой – на плечах его куртка, такая большая, что рукава свисают почти до колен, – она молчит и улыбается ему, просто так, без всякой причины…

– Завтра суббота, я уйду с верфи в половине третьего, и мы сможем провести здесь весь день. Давай?

– Замечательно. Ты принесешь наживку?

– Конечно.

– А я принесу сигареты.

– Не замерзла, Дженни?

– Нет.

– Тебе не надоело?

– Ужасно.

– И мне тоже. О господи! Меня просто тошнит от одного взгляда на тебя!

– В самом деле, Джон?

– Хм. Как увижу тебя рядом, сразу думаю: черт побери, опять она.

– А что еще?

– Хочешь узнать? Мне чертовски надоело думать только о тебе, днем и ночью…

Вот так в году тысяча девятьсот двадцать шестом Джон Стивенс сказал Дженифер Кумбе, что любит ее.

Весь этот год Филипп Кумбе измышлял разные способы, чтобы не позволить Дженифер и остальным Кумбе стать наследниками его богатства.

Несмотря на возраст и надвигающееся слабоумие, он был еще достаточно проницателен, чтобы оценить состояние своих финансовых дел, и, пока его племянница гуляла со своим возлюбленным по холмам Плина, изучал бумаги, картотеку и документы, проверял цифры, сравнивал счета.

Хотя Дженифер еще не провела под его крышей и восемнадцати месяцев, она вынудила его истратить по меньшей мере четверть его доходов на добровольные дары и пожертвования.

– Карнский лазарет очень нуждается в средствах, дядя Филипп, – сказала она. – Вчера я встретила их казначея и сказала ему, что уверена, что вам будет только приятно помочь им выйти из трудного положения.

– Карнский лазарет? – спросил он, занимая оборонительную позицию. – Никогда не слышал о таком заведении. Казначей, вероятно, преувеличивает. Да, да, именно так я и думаю.

– Нет, казначей не преувеличил, лазарету действительно не хватает средств. Если вы позаботитесь выписать чек, я отправлю его с вечерней почтой.

Мучимый сознанием того, что деньги уплывают из его рук, Филипп какое‑то мгновение пребывал в нерешительности, но, бросив взгляд на лицо племянницы, он увидел тени, которые наблюдали за ним из‑за ее плеча, бледные, неподвижные тени – они ждали, чтобы она вышла и оставила его в их власти.

– Разумеется… да, я подпишу чек… вечером.

Подобным образом была израсходована четверть его личного дохода, пущена на ветер, выброшена в корзину. Так или иначе, но она должна поплатиться за это. Он знал, что его конец близок и времени терять нельзя. К ноябрю его план окончательно созрел. Плин снова увидел, как хорошо знакомая согбенная фигура в длинном черном пальто медленно направляется к конторе на набережной.

В течение целой недели Филипп Кумбе каждый день сидел в своем кабинете, и даже его старший клерк не знал, чем он там занимается.

Когда в Плин прибыл незнакомец по имени Остин и имел пятичасовую беседу с главой «Хогга и Вильямса», то и это событие не вызвало комментариев: мистер Кумбе дал понять своим служащим, что беседовал с неким судовладельцем.

На самом же деле это был богатый маклер из Ливерпуля, с которым Филипп Кумбе состоял в длительной переписке, и предметом их пятичасовой беседы было обсуждение конечной суммы, каковая должна была положить конец существованию «Хогга и Вильямса» и возвестить о рождении фирмы «Джеймс Остин Лимитед».

Филипп Кумбе, как всегда, оговорил для себя особые условия и, схватив перо, подписал договор, передающий фирму, которой он владел более сорока лет, незнакомцу из Ливерпуля. В течение месяца контракт надлежало хранить в тайне, после чего предать официальной огласке.

Теперь от посягательств ближайших родственников оставалось оградить личные вклады, долговые расписки и страховки. Продать акции и забрать из банка ценные бумаги не составляло особого труда. Не прошло и трех недель, как весь оставшийся капитал Филиппа Кумбе в акциях, паях и банкнотах оказался в доме на Мэрайн‑террас под личным присмотром владельца.

Возможность собственными глазами лицезреть доказательства своего богатства, собственными руками прикоснуться к этому символу власти приводила Филиппа Кумбе в экстаз; он стоял в своей комнате, где все говорило о прошлом, и, пожирая взглядом лежавшие у его ног бумаги, беззвучно смеялся и потирал морщьшистые руки. Придет смерть, и все это погибнет вместе с ним. Он уйдет не оставив по себе любви и памяти, но уйдут и его сокровища, они никому не достанутся, не порадуют сердца тех, кого он презирал.

На мгновение он забыл о вещих тенях, но свет мерк, комната погружалась в вечернюю тьму, и из коридора до него стал доноситься приглушенный шепот и крадущиеся шаги. Он напряг слух и услышал в тишине эхо их вздохов.

– Тебе не уйти от нас, – шептали они, – мы ждем тебя. От нас тебя ничто не защитит, тебе не будет спасения, не будет покоя и мира.

Филипп прижимался к стенам комнаты, закрывал уши руками, но голоса звучали все громче, все настойчивей, сливаясь в разноязыкую какофонию. Тени были уже совсем близко, они парили над ним, простирая к нему руки. Он схватил трость и стал наносить удары по воздуху; ему показалось, что тени корчатся от боли, наполняя комнату жалобными стенаниями.

Он громко рассмеялся, затрясся от радости, и в голову ему пришло последнее, поистине вдохновенное решение.

Взошедшая луна перебросила через гавань серебряную дорожку. Огни Плина мерцали во тьме. Со стороны Лэнокской церкви плыл колокольный звон.

– Дженни, милая, не надо сегодня возвращаться, пойдем ко мне домой.

– Джон, дорогой, не говори глупостей, с чего бы мне вдруг идти к тебе?

– Потому что я очень хочу, чтобы ты пошла, что‑то говорит мне, что, если ты не пойдешь, тебя у меня отнимут, и мы навсегда потеряем друг друга.

Она обняла его и прижалась щекой к его лицу.

– Джон, ты ведь знаешь – меня с тобой ничто не разлучит. Откуда эти глупые страхи, зачем искать несуществующие опасности?

– Да, признаю, я веду себя как дурак, трусливый, безнадежный, какой угодно, но пойдем со мной, Дженни, именно сегодня.

– Нет, Джон.

– Дорогая, я думаю не о себе, попытку соблазнить тебя я отложу до следующего раза, если ты хочешь остаться одна, можешь переночевать в моей комнате, а я запрусь в туалете, но инстинкт говорит мне, что этой ночью ты должна быть рядом со мной – сегодня всякое может случиться.

– Джон, если я к тебе приду, не будет никаких запертых дверей – ты окажешься наедине с очень нескромной распутницей, – но дело не в этом, просто нельзя идти на поводу у глупой идеи фикс, которую ты вбил себе в голову, для этого нет никаких причин.

– Дженни, разве я не говорил тебе о моих проклятых предчувствиях? Я ведь говорил тебе, что никогда не ошибаюсь, чувствуя опасность. Я всегда оказываюсь прав. Милая, сегодня ночью тебе грозит опасность, опасность в этом ужасном мрачном доме, опасность у твоего мерзкого дядюшки…

– Джон, ты с ума сошел. Дядя Филипп – хилый, слабоумный старик, у него не хватит силы и муху обидеть, он всегда в постели в половине десятого. Что он может мне сделать?

– Не знаю, не хочу знать, но, Дженни, моя Дженни, проведи эту ночь у меня. Я не хочу тебя отпускать, хочу сказать, что всегда мечтал о тебе, так мечтал…

– Джон, не делай из меня слабое, беспомощное существо. Я не поддамся твоим навязчивым страхам.

– Дженни, позволь мне любить тебя.

– Нет, Джон.

– Дженифер, вернись, не уходи, Дженифер, Дженифер!

Она убегала от него вверх по лестнице дома, смеясь через плечо.

– Иди домой и будь хорошим мальчиком. Завтра увидимся.

Дверь захлопнулась, Дженифер исчезла.

Оказавшись в доме, за дверью, которая отделяла ее от Джона, Дженифер закрыла глаза, прислонилась головой к стене и впилась ногтями в ладони.

Она отказалась пойти с ним, отказалась от того, чего хотела больше всего на свете. Отказалась из‑за глупой вспышки духа независимости, из‑за холодного эльфа, обитающего в ее голове, который смеялся над любовью и чувствительностью, который видел во всем только смешное, который принимал следование велениям сердца за слабость и утрату свободы. Зная, что все это ложь, она все же прислушалась к его холодному голосу, и вот сейчас она одна, а Джон, наверное, уже на полпути к дому. Вздыхая и зевая, она устало поднялась наверх. Часы в холле показывали половину одиннадцатого.

Она медленно разделась, села на край кровати и стала смотреть в пустоту. Джон сейчас рыщет по верфи, проверяя, все ли в порядке, и раскуривает последнюю трубку, перед тем как подняться в свои смешные комнаты над конторой. Она яростно натянула пижаму, легла и зарылась лицом в подушку.

Должно быть, она проспала часов пять, когда вдруг проснулась от ослепительного света перед глазами. Еще плохо соображая, она села и увидела, что перед кроватью стоит ее дядя с фонарем в руках. Он был полностью одет и, когда она чуть было не вскрикнула, приложил палец к губам и с опаской посмотрел на дверь.

– Шш! – прошептал он. – Мы не должны шуметь, а то они нас услышат. Быстро надевай халат и иди за мной.

Что он имеет в виду? В доме грабители? Дженифер торопливо надела халат и комнатные туфли.

– Они внизу? – спросила она. – До телефона можно добраться? Может быть, если мы станем шуметь, то они испугаются.

Филипп покачал головой и взял ее за локоть.

– Пойдем со мной.

Он привел ее в гостиную, и она с удивлением увидела, что все лампы горят, а в камине разведен сильный огонь. На столе в беспорядке лежали документы, бумаги и, как ей показалось, груды банкнот.

– Что вы со всем этим делали, дядя Филипп? Господи, да вы, похоже, и вовсе не ложились. В чем дело? Значит, никаких грабителей в доме нет? Я ничего не понимаю.

– Не беспокойся, Дженифер, – ответил он. – Сейчас я тебе все объясню. Пожалуйста, сядь.

Не сводя с него удивленного взгляда, Дженифер села, а он тем временем стоял спиной к камину и потирал руки.

– Ты видишь эти разбросанные но столу бумаги?

– Да, конечно. И что дальше?

– Это деньги. Целые пачки, связки. Все мои деньги, акции, паи, ценные бумаги – хрустящие купюры Английского банка. Они принадлежат мне, понимаешь, мне и больше никому.

– И что вы собираетесь с ними делать?

– Этого вопроса я и ждал. Тебе хочется знать, кто будет наследником всего этого, тебе хочется знать, кто получит право их тратить, когда я умру. Вижу, твои пальцы так и тянутся к столу – я тебя знаю, я тебя знаю. Ты думаешь, что все это достанется тебе, да? Но ты ошибаешься, ты не прикоснешься ни к пенсу, ни к фартингу. – Он дрожал от волнения и указывал на Дженифер пальцем.

– Все эти месяцы ты считала себя наследницей, не так ли? Отрицать бесполезно, я видел тебя насквозь, я наблюдал за тобой. Но ты ошибалась, безнадежно, жестоко ошибалась. Посмотри на меня, говорю тебе, посмотри на меня.

Филипп визгливо рассмеялся, наклонился над столом, схватил несколько бумаг и, разорвав их пополам, стал размахивать ими перед ее глазами.

– Вот… вот… вот твое драгоценное наследство. Дженифер молчала. Теперь она окончательно поняла, что ее дядя сумасшедший и надо действовать очень осторожно, чтобы не причинить непоправимого вреда ни себе, ни ему.

– Дядя Филипп, – мягко проговорила она, – что, если мы поговорим об этом завтра утром. Вы устали, и вам лучше лечь спать.

Он обратил на нее свои узкие глаза, и его губы медленно расползлись в улыбке.

– Нет. Я тебя слишком хорошо понимаю. Ты думаешь, что я старик, которого тебе ничего не стоит обмануть. Я тебя знаю. Стоит мне уйти, ты заберешься сюда и украдешь то, что тебе не принадлежит. Нет, я слишком умен, тебе меня не провести, я слишком умен.

Он пересек комнату и открыл дверь. Дженифер почувствовала непривычный едкий запах, идущий из коридора, запах пожара. Она вскочила и бросилась к двери.

– Что это, что вы сделали?

В воздухе стоял густой дым, он поднимался из холла внизу. Она увидела языки пламени, которые пожирали деревянные перила лестницы, лизали бумажные обои на стенах.

Дженифер сразу вспомнила про двух слуг, спавших на верхнем этаже дома. Но дядя втолкнул ее обратно в кабинет и запер дверь на ключ.

– Нет, ты не уйдешь, – закричал он, – ты останешься со мной. Я буду не один, иначе они прорвутся ко мне и задушат. Мы не должны их впускать. Помоги мне удержать их за дверью, Дженифер.

Он схватил каминные щипцы и вытащил из камина пылающее полено. Застыв от ужаса, не в силах издать ни звука, она смотрела, как он поджигает портьеры, ковры, бумаги на столе. С портьер пламя перекинулось на обои, сияющее, яростное, оно разрушало все, что попадалось на его пути.

Филипп хватал с полок книги и одну за другой бросал их на середину комнаты. От дыма было трудно дышать, перед глазами Дженифер мелькали черные пятна; пламя лизало потолок, бушевало по всей комнате, а в самом центре дядя Филипп с опаленными волосами, смеясь и одновременно рыдая, беспорядочно разбрасывал вокруг себя книги и бумаги, давая все новую и новую пищу ненасытному пламени.

Дженифер с громким криком бросилась к двери и всем телом налегла на нее, но дверь не поддавалась. Дым проник ей в легкие, и она, кашляя, задыхаясь, упала на колени; слезы текли по ее щекам. Она стала шарить руками по полу в поисках ключа, который Филипп бросил рядом с дверью, и, наконец найдя его, вставила в замочную скважину. Она открыла дверь, но вихрь клубящегося дыма из коридора и обжигающий жар горящей лестницы заставили ее отступить на шаг.

За спиной она услышала грохот: высокий застекленный шкаф отделился от стены, развалился, и его обуглившиеся части рухнули в поджидавшее их пламя.

– Дядя Филипп! – закричала Дженифер. – Уходите, уходите!

Он услышал ее голос и, покачиваясь, задыхаясь, двинулся к ней.

– Прочь, Джозеф, говорю тебе, прочь от меня.

Он угрожающе поднял стул над головой и метнул его в Дженифер, жар был так силен, что выбросил ее за порог, и, оглушенная, обливаясь кровью, она упала в коридоре. Она с трудом поднялась на ноги и добралась до лестницы, ведущей к комнатам верхнего этажа. До нее долетел крик ужаса, и, оглянувшись, она в открытую дверь кабинета в последний раз увидела согбенную фигуру дяди Филиппа: в одежде, охваченной пламенем, вытянув вперед руки, он кружился по комнате, и языки пламени плясали у него под ногами…

Превозмогая тошноту и головокружение, цепляясь за перила лестницы, едва передвигая ноги, она пыталась уйти от бушующего внизу огня, но при этом смутно сознавала, что спасения нет. Часть нижней площадки обвалилась, Дженифер видела, как пол разверзся и рухнул в бездну.

От стен кабинета уже ничего не осталось; почерневшие, обгоревшие, они исчезли, оставив за собой пустоту. Исчез и дядя Филипп.

Словно пелена тумана окутала Дженифер, сдавила ей горло, лишила зрения, и вот она падает, падает – частица ревущего пламени, обваливающихся камней.

Услышав, как захлопнулась входная дверь, и поняв, что Дженифер окончательно попрощалась с ним, Джон повернулся и зашагал вниз по улице.

Он был раздражен и сердит на Дженифер за то, что она не прислушалась к его словам.

Его одолевало беспокойство и ему гная тревога, он знал, что дома все равно не сможет заснуть. Придя на верфь, он направился к берегу, немного постоял, любуясь спокойной водой гавани, чистым, залитым звездным сиянием небом, затем прыгнул в лодку и, взявшись за весла, стал быстро грести к противоположной стороне бухты. Отлив не доставлял ему особых хлопот, и маленькая лодка под его мощными гребками быстро неслась по воде.

Джон надеялся, что зарядка тела поможет духу избавиться от страха и тревоги и вместе с усталостью придет покой. Он старался убедить себя, что овладевшее им чувство – не что иное, как потребность чисто физической близости с Дженифер, что его усилия заставить ее пойти к нему объясняются только этим и ничем иным. Его страдания – следствие того, что он потерпел фиаско.

Но, рассуждая так, он сознавал, что в его обвинениях в собственный адрес есть большая доля истины; но сознавал в глубине души и то, что существует и другая, более серьезная причина. Страх за Дженифер. Ей грозит какая‑то опасность, готовится нечто ужасное, чтобы разбить их счастье и унести ее в места далекие, пустынные. Скрытые в нем силы предвидения, вопреки его воле пробудившись, быстро, безмолвно овладели им и сделали жертвой страха, лишенной возможности защитить девушку, которая ему принадлежит и которая лишь посмеялась над его странными предупреждениями.

Джон бессознательно греб в сторону Полмирской заводи; темный корпус потерпевшей крушение шхуны бросал тень на воду. Закрепив фалинь, Джон поднялся на борт, вошел в темную каюту, сел на скамью у стола и сжал голову руками. Здесь он впервые увидел Дженифер, здесь, досадуя на его вторжение, она впервые взглянула на него: голова закинута назад, на щеках слезы. Здесь они читали письма ее отца: их плечи совсем близко, ее волосы касаются его щеки.

Со странной смесью удовольствия и боли Джон вспомнил, что здесь же он впервые ее поцеловал: стоя на сходнях между каютой и палубой, она сверху вниз смотрела на него, и он, ослепленный чувством, природу которого не мог определить, подхватил ее на руки, отнес в каюту, и они плотно прижались друг к другу. «Дженни, – шептал он, почти касаясь ее губ своими губами, – Дженни, Дженни».

Потом они сидели на берегу, смотря друг на друга новыми глазами. Дженифер была задумчива и молчалива, а он в радостном возбуждении не мог оторвать от нее своих рук и губ. Немного позже, уже привыкнув друг к другу, они весело смеялись над первыми мгновениями любовной лихорадки и согласились, что они первая влюбленная пара, сделавшая корабельную каюту местом свиданий.

Мысли Джона стали путаться, он уронил голову на руки и вскоре заснул. Через несколько часов он проснулся, дрожа от холода, и решил, что пора возвращаться.

Он снова спустился в лодку и внимательно посмотрел на белое носовое украшение над головой. Ему показалось, что вырезанная из дерева женская фигура что‑то шепчет ему, советует поспешить, если он хочет спасти Дженифер – опасность и впрямь настигла ее, она нуждается в его помощи.

Джон повернулся к погруженному в ночную тишину Плину и, остановив взгляд на том месте, где по холму террасами тянулись городские улицы, понял все.

Там ярким пятном во мраке ночи возносился столб огня.

Когда Джон подбежал к дому, ему пришлось проталкиваться через шумную толпу, которая собралась на улице.

Одного небольшого насоса было недостаточно, чтобы справиться с таким страшным пожаром, и, хотя люди яростно, без устали, направляли шланги на горящее здание, взлетающие в воздух и бьющие по стенам струи воды не могли потушить прожорливые языки пламени, которые, крутясь и извиваясь, поднимались к небу.

Джон схватил за плечи пожарного и, заглушая рев и треск огня, крикнул ему в ухо:

– Их спасли? Люди, которые были в доме… их спасли?

Пожарный покачал головой, в его глазах читался испуг, лицо было пепельно‑серое. Он показал рукой на спасательную лестницу, подведенную к одному из окон верхнего этажа.

– Спустили двух женщин, здешних служанок, но стены рушатся, остальные этажи, должно быть, уже целиком прогорели. Смотрите… смотрите, мистер Стивенс!

Из уст всех собравшихся у горящего дома вырвался вопль, один из пожарных поднял руку и громко крикнул:

– Отойти, говорят вам, всем отойти!

Часть передней стены рухнула, превратившись в груду дымящихся кирпичей и обуглившегося догорающего дерева. Пожарные спали отводить спасательную лестницу от обреченного здания.

– Нет… нет! – закричал Джон. – Внутри еще остались живые люди, говорю вам, остались. Вы должны до них добраться… должны, должны.

Спасательную лестницу снова приставили к верхним окнам.

– Назад, мистер Стивенс, – крикнул кто‑то, – назад, там никто не мог остаться в живых… слишком поздно, пламя всех уничтожило.

Не обращая внимания на крики и предостережения, Джон поднялся по спасательной лестнице. Он прыгнул в окно, и его окутали густые клубы дыма, дым заполнял легкие, мутил рассудок.

– Дженифер… – звал Джон, – Дженифер…

Он ощупью пробирался вперед, пока не споткнулся о догорающую, полуобрушившуюся балюстраду лестницы, где его едва не касались свирепые языки пламени, поднимающиеся снизу из коридора.

– Дженифер, – снова позвал он почти без всякой надежды. – Дженифер… Дженифер!

И тогда он увидел, что она лежит на той части лестницы, которая вот‑вот провалится вниз. Ему показалось, что она ускользает от него, ускользает в бездн ужаса, в пропасть, объятую ненасытным пламенем.

Он подобрался ближе, взял ее на руки и, вернувшись на площадку, увидел, что лестница, где она лежала, на глазах исчезает, объятая пламенем, которое, наступая, неуклонно приближается к ним.

Кто‑то держал его за руку, кто‑то кричал ему в ухо, и он понимал, что их тащат прочь… прочь из слепящего, удушающего дыма к холодному, свежему воздуху открытого окна, к волнующимся небесам и падающим звездам, к крикам людей, которые с нетерпением ждут внизу…

Открыв глаза и увидев, что Джон стоит перед ней на коленях, Дженифер улыбнулась и протянула к нему руки. Он поднял ее, прижал к груди, и, когда она в полном неведении о том, что произошло, уткнулась лицом в его плечо, он увидел, что от дома, который они только что покинули, остался один остов, прочерченный на фоне темного неба.

Date: 2015-09-05; view: 291; Нарушение авторских прав