Колесо жизни. Каждую осень, примерно в середине сентября, над городами и поселками Тибета взвиваются бумажные змеи

Каждую осень, примерно в середине сентября, над городами и поселками Тибета взвиваются бумажные змеи. Их запуск символизирует большую осеннюю луну, начало праздника урожая, время всенародного купания в горячих источниках и сбора целебных трав. Второй крупный праздник – Новый год – проводится в первом месяце по тибетскому календарю на главной площади Лхасы, где в течение 10 дней идет великое богослужение. Церемония, впервые проведенная в XV веке, сейчас собирает около 100 тысяч горожан и паломников со всего буддийского мира. Впрочем, толпа богомольцев не редеет и в обычные дни. Пожалуй, нигде, кроме Лхасы, нельзя настолько остро ощутить силу религиозных чувств. Тибетцы всей своей жизнью выражают ламаистскую идею: настоящее как следствие прошлого и одновременно причина будущего.

Жители горной страны долгое время не знали колеса. Не используя столь необходимого приспособления в быту, они охотно употребляли его в религиозных целях. Ламаизм не требует от верующих исполнения обрядов. Читать молитвы, предварительно заучив тексты 108 томов Кангиура, надлежит ламам, а простому человеку штудировать священное писание не нужно. Молитву заменяет произнесенная нараспев фраза «Оm mani padme hum» («Будь благословен, рожденный из лотоса»). Более того, эти слова разрешается выговаривать символически, прокручивая латунный барабан, на котором они начертаны. Считается, что при вращении по часовой стрелке мантра срывается с цилиндра и улетает в небо. Молитвенные колеса в Тибете можно встретить повсюду. Покрытые золотом, они украшают входы в храм; подвешенные на столбах, служат обитателям и богомольцам в монастырях. Похожие на водяные мельницы молитвенники устраиваются над горными ручьями.

Колесо жизни как украшение входа в храм

Небольшие барабаны имеются в каждом доме (над воротами и очагами, где их вращает горячий воздух). Особо ревностные буддисты не расстаются с ними ни на минуту. Набожные старушки не выпускают блестящие колеса из рук даже тогда, когда занимаются хозяйством. Если потребуется помощь второй руки, тибетка читает молитву вслух, что гораздо труднее, чем крутить цилиндр.

Молитвенное колесо на горном источнике

Ряды латунных барабанов, подвешенных на вертикальной оси, тянутся вдоль стен Джоканга, формируя первый из трех священных кругов. Вторым служит улица Палкхор, огибающая главный храм Лхасы. По преданию, вначале она окружала озеро, в котором водились демоны. Не желая терпеть рядом с собой нечистую силу, горожане засыпали водоем и построили на его месте Джоканг. Позже недалеко от святилища расположилось здание городской управы с входом, украшенным хвостами тигров в качестве символа власти и правосудия. Третий круг образовала 10‑километровая улица Лингкор; последнее священное кольцо охватило весь древний город вместе с дворцом Потала. Теперь по всем трем улицам струится непрерывный людской поток. Совершая символическую молитву, люди идут в одну сторону, обходя сидящих посреди дороги нищих, безумцев, монахов с жертвенными кружками и лам, нанятых для чтения сутр. Богомольцы осторожно перешагивают через спящих собак и бродяг, которым городская пыль кажется мягче кошмы. Никто не оглядывается назад под страхом божественной кары, хотя задержаться у лотка либо зайти в лавку не возбраняется никому.

Может показаться странным сам факт мирного соседства буддийской святыни и базара – места не слишком привлекательного и далекого от духовности. Бесконечный поток верующих протекает мимо столь же бесконечного ряда ларьков. Отличить паломника от торговца или простого покупателя почти невозможно, хотя надобности в этом никто не испытывает, поскольку для жителей Тибета не существует такого понятия, как вера. Религия и обыденность для них неразделимы, поэтому представленные здесь товары одинаково важны для обеих (или единой) сторон жизни. Пожалуй, если спросить старика с четками в руках, верит ли он в Будду, тот не поймет суть вопроса. Помимо молитвенных барабанов, благовоний, божественных статуй и культовых рисунков тангка, на гигантском рынке Лхасы продаются ювелирные изделия, посуда, ткани и другие полезные вещи. На священных улицах стоят большие чаны из бронзы. Во время религиозных праздников в них кипятят чай для паломников и многочисленных гостей, прибывающих из ближних и дальних провинций.

В старину на Палкхоре продавалось все, что создавала немудреная экономика Тибета, а производила она в основном предметы быта. Исключением служили отпечатанные с досок монастырские книги, оружие и украшения. Большим спросом пользовались серебряные ожерелья из Шигатзе, яркие, прочные ковры из Гьянтзе, кинжалы в узорчатых ножнах работы оружейников Дэгэ. На рынках Лхасы можно было приобрести главное богатство края – скатанное в большие круги топленое ячье масло. Его запасы в кладовых определяли благосостояние простого тибетца, поэтому в народе жир ценился дороже золота.

Движение по священным кругам означало молитву лишь в случае, если правое плечо паломника было обращено к святыне. Хождение по воображаемой траектории солнца олицетворяло круговорот времени, что, в свою очередь, отражало связь прошлого, настоящего и будущего. В Тибете вечное вращение колеса жизни символизировал и другой, столь знакомый европейцам знак – свастика. Считая себя потомками ариев, фашисты сделали своей эмблемой знак обратного движения, заимствованный из древней тибетской религии бон.

Паломник с вертушкой

Помимо вертушек и кругового шествия, религиозный экстаз выражался простой, но крайне неудобной формой передвижения: воздевая руки над головой, человек сводил их на груди, опускался на колени, падал на землю, приподнимался, продвигаясь до места, где легли кончики пальцев, и вновь падал ниц. Для того чтобы проползти в молитве улицу Лингкор, требовалось около 5 тысяч таких движений. От неминуемых ран кожу спасали шерстяные наколенники и чехлы на руках, отдаленно напоминавшие варежки. Особо фанатичные буддисты не ограничивались кругами Лхасы, приползая в священный город из отдаленных районов Тибета, Непала, Бутана и даже из Монголии. Своей наружностью и характером тибетцы напоминают исконных обитателей американских прерий: резко очерченные лица, прямые черные волосы, горделивая осанка, настороженность, вызванная постоянной готовностью к схватке с врагом. Типично тибетское лицо похоже на рельеф из слоновой кости; пронизывающий взгляд маленьких глаз дополняется волевыми складками у рта и подбородка.

Национальная одежда тибетцев называется «чуба», но, в отличие от привычной шубы, шьется из различных материалов – овчины, сукна, шелка или домотканого полотна. Раньше представители степных районов предпочитали мотыге оружие, а добротной одежде – украшения; золотые либо медные перстни, серьги, браслеты носили и женщины, и мужчины. Просторный, теплый халат бедняка имел единый размер, поэтому годился для человека любого возраста и комплекции. Перехваченный в поясе ремешком, он едва достигал колен, исполняя роль одежды и сумки. В карман, образованный напуском над талией, можно было складывать необходимые в течение дня вещи, например деньги, огниво, персональную миску, четки, кинжал.

Крестьянин из Северо‑Восточного Тибета

Благодаря особенностям местного климата у жителей Тибета выработалась привычка носить чубу со спущенными рукавами. Как только пригревало солнце, работающий мужчина освобождал от одежды одну руку; к полудню становилось еще жарче, и на поясе повисал второй пустой рукав. Стоило только подуть ветру или набежать тучам, рукава возвращались в исходное положение. Таким образом, весь гардероб горца в буквальном смысле находился под руками. Собираясь на рынок, скотоводы надевали вместо обычных шапок связки лисьих шкур. Обладатель такого убора легко рассчитывался за покупки, ведь вместо денег он мог предложить торговцу мех.

Тангутские шляпы из кошмы

Тибетские женщины до сих пор хранят верность старинным платьям с вышивкой красного, зеленого и желтого цветов. Постоянным атрибутом как будничной, так и выходной одежды остается передник с яркими горизонтальными полосами. До недавнего времени украшения в левом ухе служили символом положения в обществе. Супруги высших чиновников носили серьги длиной до 15 см. Замужние женщины покрывали голову деревянными формами, пропуская через них волосы на собственный вкус. Покрытый лаком, тонкой резьбой, инкрустированный драгоценными камнями, такой убор весил несколько килограммов и представлял собой настоящее произведение искусства.

Мужчины заплетали волосы в косу, которой в идеале требовалось быть длинной, толстой, прямой, хорошо умащенной. После укладки мужские, как и женские прически тщательно промасливались и твердели, становясь похожими на задубевшую шкуру яка. В особых случаях женщины сплетали из своих волос 108 тонких косичек, своеобразно воплощая священное число. Каждую косу полагалось украсить серебряной монеткой, а за неимением денег – блестящей раковиной. Сложная прическа полностью закрывала спину и выглядела как кольчуга, выделяя хозяйку не только эффектным видом, но и звуком: монеты звенели при ходьбе, как колокольчики.

Прическа с деревянной формой

Тибет является одним из немногих мест на земле, где сохранилась традиция полигамии, причем относящаяся и к многоженству, и к многомужеству. Отвергнутый цивилизованным обществом, здесь этот обычай оправдывался нищетой населения. Для большинства тибетских семей групповой брак был и остается лучшим способом удержать под родительским кровом всех сыновей, следовательно, заплатить лишь один калым, избежав раздела семейного добра. Официально женился только старший брат, наследник родового имущества, дома, пастбища. Вскоре после свадьбы невестка делила ложе со свекром, а затем к браку присоединялись младшие сыновья. Вопрос об отцовстве никогда не поднимался: общая жена становилась матерью детей, которые относились к семье, а не к ее представителям. При всей спорности самого явления, тибетская полигамия имеет немало положительных сторон. Одна из них выражается в равноправии полов, уважительном отношении к женщине, что на Востоке бывает крайне редко.

Женские украшения для волос. Рисунок А. В. Потаниной

Если у зажиточного тибетца подрастало несколько дочерей, он мог усыновить юношу в качестве супруга для всех дочерей. Новый член рода считался сыном, братом, мужем, но только не отцом собственных детей, потому что по традиции у них была только мать – старшая дочь, для которой и выбирался супруг. Вступившая в брак вдова сначала на время, а затем и навсегда уступала собственного мужа взрослым дочерям. Однако, оставаясь хозяйкой дома, она сохраняла право называться матерью всех детей.

Укоренившиеся в Тибете полигамия и безбрачие лам повлекли за собой избыток женщин. Нехватка мужчин вызывала конкуренцию среди девушек, одновременно формируя в обществе лояльность по отношению к добрачным связям. В случае беременности незамужней тибетки отец будущего ребенка трудился на благо ее семьи в течение месяца. Через две недели после родов временного зятя благодарили и... показывали на дверь. Тот уходил, зная, что больше никогда не увидит ребенка, которого причисляли к семье девушки как сына ее матери.

Тангутка из провинции Амдо. Рисунок А. В. Потаниной

Еще со времен Марко Поло молодые тибетки носили украшения из нанизанных на ремешок серебряных денег. Знаменитый путешественник назвал такие ожерелья своеобразным языком любви. Каждый знак внимания со стороны мужчины добавлял в них по монетке.

Многорядное монисто означало, что девушка хороша, пользуется успехом у противоположного пола и ее можно сватать. Юным, невзрачным, неумелым либо капризным особам приходилось рекомендовать себя редким ожерельем. Особенно ценилась связь с чужеземцем, которую тибетки отмечали коралловым шариком.

Впервые оказавшись в Лхасе, иностранец мог огорчиться, увидев, что человек, с которым он так приятно общался накануне, при новой встрече показывал язык. По незнанию обычное проявление вежливости принималось за хулиганство, а ведь именно так приветствовали друг друга воспитанные тибетцы. Хорошие манеры давались нелегко: в богатых семьях детям приходилось терпеть жесткое, граничащее с жестокостью отношение со стороны домочадцев. Тибетские аристократы придерживались мнения, что простолюдин хотя бы в юные годы имеет право на снисходительность и доброту окружающих, поскольку в будущем его ожидает нелегкая жизнь. Отпрыск знатного рода, наоборот, в дальнейшем будет пользоваться всеми благами, поэтому должен воспитываться в суровых условиях.

Такие явления, как брань наставников, постоянные окрики, холодность отца и матери, недоедание, применение палки и плетки вполне соответствовали высокому положению ребенка. Ему полагалось испытать трудности в детстве затем, чтобы научиться понимать бедняков и в дальнейшем проявлять участие к их нуждам. Такие методы воспитания относились не к религии, а к семейной политике. Излишняя жесткость нередко приводила к смерти детей со слабым здоровьем, зато выжившие отличались физической силой и легко преодолевали душевные невзгоды.

Слабым трудно существовать даже в современном Тибете. Суровый климат не оставляет шанса людям, страдающим врожденными недугами, ибо они требуют внимания и потому осложняют жизнь другим. Только отсюда исходит излишняя строгость в воспитании, для которой не имеется иных причин, кроме заботы о человеке. Набожные пастухи из высокогорных районов купали младенцев в ледяных ручьях отнюдь не в религиозных целях. Осуществляя этот варварский акт, семья выясняла, готов ли ребенок к испытаниям, имеет ли право на жизнь в суровом климате, в отсутствии медицинской помощи. Небольшая процессия направлялась к источнику, протекавшему среди льдов на высоте около 6000 м. Хозяйка дома держала на руках дрожащее тельце, тогда как остальные члены семейства раздевали ребенка. Женщина опускала его в воду, погружая по шею, а затем ждала, пока он посинеет и перестанет плакать. Полумертвого малыша вытаскивали, растирали и одевали. После этого оставалось надеяться на волю Всевышнего. Смерть означала слабость, избавление от несчастий, которые в скором времени ожидали и здоровых детей.

Монгольский храм, постоен по образцу богатого тибетского жилища

Представители имущих классов садились на лошадь раньше, чем начинали ходить. В стране, где не знали экипажей и все передвижения совершали пешком или верхом на лошади, плохим наездникам приходилось туго. Дети аристократов садились в узкие деревянные седла раньше, чем начинали ходить. Уроки верховой езды устраивались ежедневно. Пятилетние малыши могли поражать движущиеся мишени из винтовок и луков на скаку, стоя на седлах. Даже сегодня нередки картины, когда юные наездники шумными отрядами скачут по долине, лихо прыгая с одной лошади на другую. Тибетцы не любят ездить рысью: местные кони отличаются малым ростом, и всадники опасаются выглядеть смешными. Более привычная иноходь обеспечивает нужную скорость, а бешеный галоп полезен во время обучения.

В старину наследники аристократа занимались вместе с детьми слуг в специальной классной комнате. Обязательный курс включал в себя изучение языков, светских дисциплин, штудирование религиозных текстов. Священные письмена осваивались в качестве законов, причем подолгу и постоянно, потому что напечатанные, записанные от руки и в виде рисунков, они были развешаны на всех стенах класса. Являясь больше, чем просто школьным предметом, тибетские законы формировали сознание будущего гражданина, патриота и просто доброго человека. Согласно древним правилам, тибетцам предписывалось «отвечать добром на добро, не нападать на мирных путников, читать и понимать священные трактаты, помогать ближним и незнакомцам, вовремя платить долги». От богатых закон требовал не только снисхождения к бедным, а осознания их себе равными. От бедных не требовалось ничего, хотя утешение в случае надобности было гарантировано.

Потеряв независимость, жители Тибета начали изучать китайский язык. Лхасская знать, кроме того, использовала два вида местной речи: разговорную и высокого стиля. Первая употреблялась в народе, а аристократу подходила для разговоров с домашними и людьми рангом ниже. Высокопарный слог был обязателен в общении с человеком равным либо стоящим выше на иерархической лестнице. По негласному правилу в высоком стиле следовало обращаться даже к животным более знатного господина. Например, слуга, подносивший корм хозяйскому коню, говорил примерно следующее: «Не соизволит ли досточтимая лошадь отведать овса?». Со стороны все это могло показаться игрой, но местные жители относились к этикету серьезно, как, впрочем, и к самой игре, которую не считали простой забавой. Если для взрослых она была полезным времяпровождением, то для детей – лучшим способом приспособиться к суровым условиям Тибета, в частности к резким перепадам температур. Любители ходьбы на ходулях учились держать равновесие. Стрельба из лука, особенно на скаку, формировала меткость и укрепляла руки. Прыжки с 5‑метровым шестом предотвращали вялость ног, слабевших от долгого пребывания в седле. Овладев в совершенстве этим искусством, подросший ребенок легко преодолевал такие преграды, как горный ручей и расселина в скалах. Девушки и молодые женщины играли в волан, представлявший собой окаймленный перьями кусок дерева. По нему разрешалось бить только ногами. Соперницы немного поднимали юбки и с силой ударяли по волану, стараясь держать его в воздухе как можно дольше (иногда до 10 минут), прежде чем направить в сторону партнерши.

Среди большого разнообразия игр самой любимой забавой тибетцев был запуск змеев. К сегодняшнему дню он стал национальным видом спорта, чем, собственно, и являлся изначально. Массовый запуск змеев начинался по разрешению властей, обычно в засушливом сентябре. Все знали, что концентрация даже самых легких летательных аппаратов в облачном небе может вызвать гнев бога дождя. В горах этому способствовали громкие звуки, поэтому люди старались не кричать, если видели, как со стороны Индии прибывают тучи – главная причина тропических ливней. В первое утро осени одинокий змей зависал над Поталой, а через несколько минут к нему присоединялись другие, всевозможных форм, размеров и окраски, которые постепенно разлетались над небом Лхасы.

Выписывая виражи, попрыгивая и раскачиваясь на ветру, воздушные чудовища объединялись в группы и разыгрывали битвы, стремясь свалить на землю противников. Ночью глаза драконов загорались красным светом, исходившим от небольших масляных ламп. Кроме того, участники ночной битвы стонали и ревели, как живые: в туловище змея вкладывались раковины, размещенные таким образом, чтобы воздух, проходя через них, издавал звуки различной тональности. Много терял тот, кто не видел этого феерического зрелища, но еще больше страдали те, кто наблюдал его впервые. Можно представить себе ужас крестьян‑погонщиков, прибывших с караванами из дальних стран. Просыпаясь среди ночи от страшных воплей, они выглядывали в окно и видели изрыгающих огонь чудищ; казалось, сами боги сошлись на поединок, грозя в пылу битвы уничтожить не только друг друга, но и весь город вместе с испуганными, ни в чем не повинными торговцами.

Осенью в тибетских домах чаще, чем в другие сезоны, устраивались пиры. Роскошное застолье с десятками, а порой и сотнями гостей начиналось с приглашения. Его писали на толстых, больших (30 х 60 см) листах бумаги от лица хозяина, хозяйки и виновника торжества; каждый из перечисленных скреплял послание личной печатью. Размноженный по числу приглашенных, упакованный в конверт с изображением фамильного герба, закрепленный на длинном жезле, документ переходил в руки гонцов. Посланцы садились на чистокровных скакунов и отправлялись в путь, размахивая палками, на которых, подобно знаменам, развевались дощечки с текстами молитв.

Замок тибетского князя

Перед отъездом всадники заучивали устный вариант приглашения, где давалась иная, на сей раз правильная, информация. Обычай давать ложные сведения в письме возник давно и был надежной защитой от разбойников. Напав на роскошную кавалькаду, бандиты, безусловно, прочитывали документ и могли напасть на дом, в тот момент полный еды. Для предотвращения злодейства хозяин искажал в письме свое имя, неверно указывал адрес, дату, тогда как точную информацию будущий гость получал из уст гонца. В отдаленных районах Тибета этот обычай сохранился до нашего времени.

Хозяйка начинала готовить стол задолго до торжества, понимая, что прием гостей делает ей честь, определяя репутацию супруга и всего семейства.

Тибетский князь с семьей

Страна, расположенная на высоте 4000–5000 м над уровнем моря, представляет собой нечто похожее на гигантский холодильник.

Заготовленные впрок продукты сохраняют свежесть из‑за низкой температуры, но в большей мере вследствие сухости воздуха. Спокойно пролежав лето, мясо здесь может храниться еще год, а зерно остается съедобным веками.

Тибетцы всегда выступали за равноправие мужчин и женщин во всех сферах, кроме кулинарии. Кухня в Лхасе и других городах горной страны считалась мужским делом. Основу питания составляло простое блюдо под названием «цампа». Оно приготавливалось из ячменя, поджаренного до светло‑коричневого цвета, промолотого и прокаленного на огне. Собственно слово «готовить» в его привычном понимании для традиционной тибетской еды неприменимо, ибо золотистую муку не нужно варить. Каждый обитатель «крыши мира» носил при себе недельный запас цампы. Почувствовав голод, человек ссыпал муку из кожаного мешка в личную чашку, заливал ее чаем, размешивал пальцем до густого теста и принимался за еду. Богатые хозяйки пользовались более изысканным рецептом этого блюда: замешанное на горячей воде тесто заготавливалось впрок, а в определенный день нарезалось на кусочки и подавалось к столу в виде сырого печенья.

Масло тибетцы предпочитали готовить вручную на домашних маслобойнях. Молоко вездесущих яков сливалось в большие мешки, сшитые из козьих шкур мехом внутрь. Женщины накрепко зашивали и стягивали веревкой их открытый край. Далее процесс приготовления масла переходил в крепкие мужские руки, производившие пахтанье путем битья, встряхивания и многократного бросания бурдюка на выступающие из мостовой камни. Движения могли быть яростными, быстрыми, но обязательно выверенными, поскольку небрежность приводила к отделению шерсти от шкуры, и тогда масло считалось испорченным. Отдельные ворсинки все же попадали в готовый продукт, но они, в отличие от клоков, легко удалялись. Насыщенное шерстью масло не годилось в пищу богатым, зато его с удовольствием поедали нищие.

В праздничные дни лхасские женщины готовили варенье из цветков рододендрона. Это благородное растение собирали у подножия Гималаев, где оно произрастало в большом количестве, удивляя разнообразием размеров, оттенков и запахов. Бутоны промывали очень осторожно, потому что любая царапина могла испортить продукт. Затем цветки вымачивали в стеклянной вазе, заполненной водой и медом: сладкая тягучая масса пропитывала лепестки, одновременно предотвращая поступление воздуха. Ежедневно в течение нескольких недель сосуд выставляли на солн це, поворачивая так, чтобы все цветки получили порцию солнечного света. Рододендрон медленно распускался и постепенно впитывал медовый раствор. Освобожденный от посуды, он еще несколько дней находился на воздухе, обретая хрустящую корочку без утраты вкуса и аромата. Перед подачей к столу хозяйка посыпала лепестки, словно снегом, сахарной пудрой. Позже в качестве деликатесов гостям предлагали китайские блюда: суп из плавников акулы и вареные побеги бамбука.

Семья собиралась на большой пир не только по случаю религиозных праздников. Торжественным обедом отмечалось семилетие ребенка – решающая дата в жизни каждого тибетца. Именно в этот день монах‑астролог торжественно объявлял направление его дальнейшего пути. Пророчество начиналось фразой «Lha dre mi shonang‑shig» («Да будут согласны боги, демоны, люди») и завершалось словами о будущем занятии виновника торжества. Ему предрекали монашество, медицину, воинское дело либо какое‑нибудь ремесло. Возражать ученому ламе никто не осмеливался, даже если он возвещал переход аристократа в низшую касту.

Уклад кочевой жизни определяла извечная борьба за существование. Глава бедного семейства не прекращал думать о том, где раздобыть денег, чтобы сделать запасы ячменя, соли и чая. Ночь, проведенная на рваных кошмах в низкой тесной палатке из ячьей шерсти, не способствовала хорошему отдыху. Семья укладывалась спать на шкурах, брошенных прямо на земляной пол. Женщинам полагалось лежать справа от очага, а мужчинам слева. К полуночи огонь затухал, тепло уходило и еще до рассвета люди просыпались от холода, даже летом ожидая, когда солнце растопит иней.

Смуглая кожа тибетцев в течение года не знала воды. Считалось, что жир и грязь на теле спасают человека от болезней. Возможно, в этом они были правы, ведь сальная корка действительно предохраняла кожу от трещин, возникавших из‑за перепадов температур и крайне сухого воздуха. Однако осенью в назначенный день все население Тибета дружно отправлялось в горы, чтобы помыться в горячих источниках. Люди знали чудесную силу «кипящей» воды, которая хотя и дурно пахла, но дарила бодрость, спасая от недугов.

Скотоводы, заселявшие удобные и относительно теплые долины Брахмапутры, не испытывали нужды в частой смене стойбищ. Они жили в стационарных поселках, располагая летние стоянки недалеко от зимних. Дома полукочевых народов тоже выглядели иначе. Крыши традиционных палаток из ячьей шерсти натягивались над глинобитными стенами, что придавало жилищам основательный вид. Каждый дом огибал парапет, сложенный из плиток сухого навоза. Являясь запасом топлива, это сооружение, кроме того, служило загоном для овец и местом сушки творога, который в готовом виде именовался чурой.

Внутреннее пространство палатки заполнял горький дым от тлеющего навоза. Узкое окно в крыше пропускало солнечный свет, одновременно играя роль дымохода. Ниши в толстых глиняных стенах устраивались, подобно шкафам, и также предназначались для хранения посуды: ведер, медных ковшей, деревянной маслобойки. Чашки в таких шкафах не держали, поскольку личную посуду каждый житель Тибета носил за пазухой.

В богатых домах пользовались и выставляли напоказ посуду из красной меди с искусной резьбой. Бедные довольствовались деревянными плошками, а кочевникам из отдаленных провинций посудой служили бараньи желудки, бычьи пузыри и рога яков, приспособленные под стаканы для чая и молока. Дочерна закопченный котел всегда стоял в очаге, сложенном из крупных необработанных камней. Вдоль одной из стен хозяева ставили кожаные мешки с маслом и солью. В переднем углу, где обычно лежало ружье, постоянно горели лампады, освещавшие глиняную статуэтку Будды.

Провинциальные тибетцы, подобно столичным, держали много собак. Однако свирепые лохматые псы скотоводов совсем не походили на добрых животных Лхасы, которые, казалось, не умели лаять, а лишь взвизгивали, если на них наступал неловкий прохожий. В качестве дополнительной защиты хозяева складывали у входа в дом кусты тамариска. Обвешав сухие ветки пестрыми тряпками, крестьяне делали нечто похожее на чучело и верили, что оно способно отпугнуть волков. Дикие звери приходили в поселки по ночам, а стаи птиц налетали днем, но и от них в кочевом Тибете имелось верное средство – удары в гонг, дежурство у которого обычно поручалось старухам или детям.

Жители долин Брахмапутры

Жизнь тибетских скотоводов всегда была тесно связана с природой и животными, которых относили к лучшим из земных существ. Испокон веков як служил основным транспортным средством, ибо грузы перевозились большими вьюками. Земледелец, вспахав с помощью яка поле, использовал борону из ячьих рогов. Оставшиеся после разделки кости хранились на черный день под слоем камней: из них варили суп. Из ячьей шерсти получались крепкие веревки и полотнища для палаток. Будучи самым большим из тибетских животных, як отличается от обыкновенного быка тем, что не мычит, а хрюкает. Наиболее приспособленное для местного климата животное, як не выживает на равнинах. Он покрыт длинной, густой шерстью черного цвета; мелкие копыта позволяют ему легко бегать и даже прыгать. Благодаря природной ловкости як может ходить по узким горным тропинкам, преодолевать болота, поросшие жесткой осокой. Единственным видом топлива в этом краю является аргал – лепешки из сухого ячьего навоза, смешанного с соломой. Похожее на сливки, ячье молоко годилось для приготовления многих продуктов. Кроме масла, женщины делали из него сыр и творог, оставляя продукты сушиться на войлочных подстилках в загоне. Едва начав ходить, мальчики садились на яков, таким образом обучаясь верховой езде. К десяти годам они уже мастерски владели пращой. Древнее оружие в виде сплетенного из шерсти ремня в Тибете заменяло хлыст: выстреливая мелкими камешками, юные пастухи заставляли телят шагать в нужном направлении.

Восхищаясь созданиями природы, тибетцы испытывали благоговейный страх перед ее необъяснимыми явлениями. Огромный мир, в большей своей части недоступный для разума простого скотовода, виделся обиталищем духов. Для защиты от злых сил жрецы рекомендовали покидать стойбища на 9, 13 и 19‑й лунный день. В тех же целях даже самые бедные, отправляясь в дальний путь, нарочно забывали вещи, сворачивали с дороги, если навстречу попадался сборщик аргала с пустой корзиной. Бесхитростный амулет на шерстяном шнурке, завязанном отшельником монастыря, спасал от многих бед и потому стоил пяти баранов.

В Тибете никогда не оставляли умирающих в одиночестве. Специально обученный монах находился рядом во время агонии, не давая бедняге заснуть или впасть в бессознательное состояние. Успокаивая, объясняя природу вещей, служитель культа настраивал его дух на следование по определенному пути.

Он обращал внимание несчастного на то, как медленно исчезают «человеческие сознания»: зрение, слух, обоняние, осязание, чувствительность. Считалось, что даже в бесчувственном теле мысль должна сохранять активность и принимать участие в свершающемся таинстве.

Ритуальная церемония длилась довольно долго. В условиях высокогорья тело разлагалось не сразу, что способствовало появлению длительных похоронных обрядов. Едва ощутив последний вздох умершего, родственники начинали приготовления к дальней дороге. На покойника надевали платье задом наперед и помещали труп в котел. Разместив тело в позе Будды со скрещенными ногами или с подтянутыми к груди коленями, мужчины фиксировали его положение веревками. В большинстве случаев огромная посудина не являлась ритуальным инвентарем, а была обычной емкостью для кипячения воды. Именно в этом качестве она использовалась через несколько дней, когда женщины, вынув покойника и ополоснув котел водой, варили в нем угощение для гостей.

Находясь под воздействием учения Будды, тибетцы верили в святость добрых дел и старались совершать хорошие поступки. Так, в обряде погребения виделась возможность раздачи милостыни. Умерший заранее соглашался на то, чтобы его тело в качестве последнего дара послужило для насыщения голодных. В сочинении, название которого можно перевести как «Путеводитель для душ умерших», рассказывается о четырех способах тибетских похорон.

Если трупы зарывались в землю, что случалось крайне редко, тела, кости, кожа шли на съедение червям. Досточтимых покойников сжигали; когда останки превращались в груду пепла, богам устраивался обед в виде ароматов или зловония. Жители долин Брахмапутры издавна пользовались третьим способом, то есть сбрасывали тела в священную реку, предоставляя корм рыбам и речным грызунам.

Горцы отдавали своих покойников птицам и диким животным: родственники переносили тело на вершину горы, острым ножом разрезали на куски, отделяя внутренности и раскладывая все части на ровной площадке.

Зажиточные семьи заказывали 6‑недельный церемониал, необходимый для того, чтобы оборвать узы, связывающие мертвого с живыми. Ритуальные действия совершались с миниатюрной статуей покойника, сложенной из деревянных палочек, одетой в его платье и увенчанной листком бумаги с условным изображением мужского или женского лица. В нижней части рисунка располагалась надпись с именем модели. Приглашенный лама сжигал бумажную голову и объявлял об окончательном уходе духа. Гонораром священнику служила уцелевшая одежда чучела, которую родственники отдавали в придачу к немалой сумме денег.

Тибетские монахи совершали похоронные обряды спокойно и отрешенно, прекрасно зная, что сами будут погребены более торжественно, хотя и не настолько пышно, как высокие сановники. Представители высшего духовенства после смерти и соответствующих процедур превращались в то, что на местном языке именовалось «мардоно». Достопочтенное тело полагалось высушивать в два этапа. Мумию, вымоченную в крепком растворе соли и поджаренную в масле, заворачивали в богатые одежды, покрывали лицо золотистой краской и помещали в специальные сооружения – субурганы. Менее почетным считалось захоронение в ковчегах, где хранились кости, оставшиеся после многодневного поджаривания трупа.

Иерархи ламаизма до сих пор покоятся в мавзолеях из золота или серебра, щедро покрытых драгоценными камнями. Их золотые лики отражаются в зеркалах, несмотря на то что в гробницы никогда не проникает свет. Бренная оболочка в нем не нуждается, а дух может найти дорогу и в темноте. Впрочем, столь примитивное объяснение – для простолюдина. Образованные ламаисты называют загробные путешествия обычным сном или сменой субъективных видений, создаваемых самим духом под влиянием своих пристрастий и поступков, совершенных в прежней жизни.