Глава семнадцатая. Детективы покинули дом Люси, унося с собой фотографию и свои подозрения

Детективы покинули дом Люси, унося с собой фотографию и свои подозрения.

Маргред вздрогнула и крепче обхватила себя руками. Гвинет была мертва, зарезана, убита. Ее освежевали, как детеныша гренландского тюленя. Маргред не могла забыть о судьбе, уготованной другой селки. И больше не могла игнорировать свою собственную.

Какой бы демон ни набросился на нее из темноты, он никуда не делся и наверняка продолжает охоту. Следовало ожидать, что он, скорее всего, вернется за ней.

Ее снова пробрала дрожь. Но не только над ней нависла опасность. Если другой элементаль начал охоту на ее соплеменников, если огонь пошел против воды, значит, на кону было нечто намного большее, чем смерть Гвинет или спасение Маргред. Под угрозой оказалось равновесие сил в мире. А это могло привести к… уничтожению. Уничтожению земли и моря, и всего, что их населяло.

Ее рода. Людей, Калеба. Всех без исключения.

Маргред до боли закусила губу и почувствовала вкус крови. Это было обязанностью принца, его битвой. А она не готова к такому повороту событий. Всегда плывущая по течению, погруженная в смену времен года, получающая удовольствие от плавания, солнечного света и секса, она не имела нужных знаний и опыта, привычки размышлять или пылкого темперамента, которые требовались для того, чтобы вести войну с себе подобными.

Одним словом, она, как сказала бы Реджина, оказалась в заднице.

Она боялась умереть и боялась того, что ждало ее впереди.

И едва ли не впервые за много веков она была в ярости. Под шоком и страхом бурлил гнев – подобно углям, покрытым пеплом в костре демона.

Гвинет непрошеной гостьей вторглась на территорию Маргред и домогалась ее мужчину. Но, даже браконьерствуя, Гвинет никак не заслуживала смерти.

Входная дверь отворилась. От неожиданности Маргред подпрыгнула.

В прямоугольнике света, падающем из коридора, стоял Калеб, высокий и крепкий, как дуб, с ресницами‑листьями, бросающими глубокую тень на лицо, и выгоревшими на солнце волосами. На лбу, между бровей, у него залегли крошечные морщинки усталости или разочарования, заодно взявшие в скобки и утолки рта.

Он, стоя здесь, выглядел настолько на своем месте, это было так хорошо и правильно, что Маргред позабыла о том, что он ей не верит. Забыла о том, что совсем недавно злилась на него. Волна беспокойства и облегчения подхватила ее и бросила в его объятия без малейших раздумий и колебаний.

Калеб крепко обнял ее. Она прижалась к нему. Ей нужно было ощутить его крепкие объятия и железные мускулы, чтобы убедиться в том, что он действительно здесь, рядом. Он был цел. И он был здоров.

Он зарылся лицом ей в волосы.

– Все в порядке, – прошептали его губы.

Это лишний раз подтверждало, что он не имеет ни малейшего представления, о чем говорит. Демон вышел на охоту, а давешние двое детективов практически открыто обвинили шефа полиции в убийстве.

Маргред закрыла глаза. Он него чудесно пахло – землей и солнечным светом, потом и… Калебом. Его руки крепко держали ее, а плечо было круглым и твердым, как яблоко. Пуговицы его форменной рубашки царапали ей щеку. Но даже это прикосновение было ободряющим напоминанием о том, что она еще жива.

Она уперлась лбом Калебу в грудь, впитывая уют и безопасность, которые излучало его тело.

Всего лишь временный уют, напомнила она себе. Иллюзорная безопасность.

Но все‑таки у нее была своя гавань, свое убежище.

– Ты знала ее! – громыхнул его голос.

Это был не вопрос, а утверждение.

Она кивнула, по‑прежнему не отрываясь от его груди. Под ее ладонью, спокойное и уверенное, билось его сердце. Грудь его поднималась и опускалась в такт дыханию.

– Кто она была?

– Ее звали Гвинет. Она была селки.

– Так я и думал.

Маргред подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

– Почему?

Уголки его губ дрогнули в улыбке, но глаза по‑прежнему оставались серьезными. Он, не отрываясь, смотрел на нее.

– Паутинка между пальцами.

Ага.

– Вещественные доказательства, – пробормотала она.

– Да.

Маргред постаралась скрыть и подавить разочарование. Итак, он все еще не был готов принять ее историю на веру. Но, по крайней мере, он хотел выслушать ее.

– «… когда вы исключите невозможное, то остается только правда, какой бы невероятной она ни казалась …» – процитировала она. Почувствовав, что он растерян и удивлен, она улыбнулась.

– Шерлок Холмс. Я читаю твои книги.

– Я рад за тебя. – Он помассировал шею. – Эта… женщина, селки… что привело ее сюда?

Образ Гвинет был еще слишком жив в памяти Маргред, она еще не забыла дразнящие нотки в ее голосе, алчное, оценивающее выражение ее глаз.

«Я слыхала, ты и сама хорошо поохотилась… в Мэне, не так ли?»

– Течение.

– Не говори ерунды.

Сердце у нее учащенно забилось.

– Но это правда. – Пусть и не вся.

Либо Гвинет уделяла недостаточно внимания политике и не знала о затруднительном положении, в котором оказалась Маргред, либо же ей попросту было все равно.

– Твой остров находится как раз посередине между арктическим течением и Гольфстримом, подобно… подобно отелю на перекрестке. Удобное место отдыха для любого, кто задумал пересечь океан.

Калеб прищурился.

– И твоя подруга выбрала именно этот момент, чтобы отправиться на другой конец земного шара, попасть в ловушку и погибнуть.

Наконец‑то он ей поверил! Это было новое и очень ценное достижение, и Маргред не хотела испортить все ложью. Но она не собиралась взваливать на него ответственность за то, что Гвинет не сумела обуздать свою похоть.

– Она охотилась.

– Долго же ей пришлось плыть, чтобы просто остановиться и перекусить.

Маргред поежилась. Интересно, догадывается ли он о действительных причинах, по которым селки выходят на берег по вечерам? Помнит ли он об их первой встрече на пляже? Не наталкивает ли она, эта встреча, его на определенные мысли?

– Гвинет любила… разнообразить свой стол.

– Она чертовски дорого заплатила за ужин, – заметил Калеб. – Это моя вина.

Сердце у нее заныло.

– Нет. Ты ведь ничего не сделал.

– Именно так. А мне следовало поверить тебе.

– Я имею в виду, что ты ничего не мог сделать, – возразила Маргред. – Только не тогда, когда в деле оказались замешаны селки и демон. Это не твоя война.

Он стиснул зубы так, что на скулах заиграли желваки.

– Это мой остров. И я должен защищать его.

Страх и отчаяние заставили ее перейти границы.

– Двое детективов, те самые, что приходили сюда, похоже, теперь считают его своим.

Калеб мрачно улыбнулся.

– Они не смогут поймать убийцу, если не будут знать, кого искать. Эвелин Холл, хоть и выглядит крутой, все‑таки не тянет на Баффи. Они и понятия не имеют, кто им противостоит.

«Интересно, кто такая Баффи?»

– Ты тоже не представляешь, – заявила Маргред.

– Так расскажи мне.

Ее потрясло, что он наконец‑то безоговорочно поверил ей. Она поразилась тому, что боится за него.

– Демоны – это элементали. Они считаются порождением огня. В них нельзя выстрелить из пистолета или… запереть их в тюремной камере.

– У этой твари есть некое подобие тела. Я сам видел его на пляже в ту ночь, когда ты подверглась нападению. И еще я видел твою подругу. Это не огонь и не бесплотный дух так поступил с ней. Она не была обожжена. Ее пытали.

Маргред вздрогнула.

– Демоны могут принимать человеческий облик. Временно.

– Хочешь сказать, так же, как поступила ты?

Она отрицательно покачала головой, не соглашаясь с таким сравнением.

– Нет. Земля и вода – феи, эльфы, обитатели моря – обладают массой, весом, собственным телом. Другие же элементали… Воздух, во всяком случае, хотя бы немного материален. А вот огонь может только заимствовать сущность.

Калеб бросил на нее острый взгляд.

– Получается, эта тварь, демон… он позаимствовал чье‑то тело?

– Он вселился в человека‑«хозяина».

– Хорошо. Если он стал человеком, я найду его.

У Маргред засосало под ложечкой. Калеб поверил ей. Но он по‑прежнему не понимал, что происходит. И невежество способно погубить его.

– Человек в данном случае не виноват, – сказала она. – Он всего лишь средство передвижения. Жертва.

– Но если я поймаю его…

– Тогда демон просто завладеет другим «хозяином», другим телом. Ему потребуется время, чтобы подчинить себе чужую волю, но…

– Сколько?

– Что сколько?

– Сколько пройдет времени, прежде чем эта… тварь переселится в кого‑нибудь еще?

– Это зависит от силы духа и сотрудничества «хозяина».

– Ты имеешь в виду, если человек станет сотрудничать в убийстве. Или пытках.

– Да.

Уголки его губ болезненно подергивались.

– Все равно я прижму этого урода к ногтю.

– Калеб! – Она коснулась его руки. – Ты не сможешь остановить демона.

– Может быть, и нет. – В его глазах появился воинственный блеск. – Но я, во всяком случае, смогу притормозить его.

Его мужество заставило ее устыдиться. И одновременно привело в ужас.

– Почему ты делаешь это?

Потому что я могу это сделать. Потому что он причинил тебе боль. – Калеб пожал плечами. Он открыто встретил ее взгляд, и в его глазах отразилась вся его душа, прямая, чистая и честная. – Потому что больше некому это сделать.

Его слова как ножом резанули ей по сердцу.

Значит, он возьмет всю ответственность на себя, подумала она. Точно так же, как он взваливал себе на плечи все прочие обязанности – без раздумий и жалоб. Точно так же, как он воспитывал и растил свою сестренку, заботился о своем отце, выполнял долг перед своей страной и защищал свой остров.

В ушах у нее, подобно приливной волне, зашумела кровь. Она была совсем другой, непохожей на него. Она почти не понимала его. Он был человеком до мозга костей, связанным своими обязательствами перед другими людьми, которые одновременно делали его сильнее, а она… Она беззаботно кувыркалась в море, не зная привязанностей и ограничений.

Маргред затаила дыхание, стараясь удержать мгновение, нависшее, как гребень волны за секунду до того, как обрушиться вниз пенным водопадом. Она приняла решение. Единственно верное. И она больше не колебалась.

Она рванулась вперед плавным, стремительным движением… Куда? Она не знала.

Потому что больше некому это сделать…

– Есть еще я, – сказала она.

* * *

Калеб долго смотрел в темные, бездонные глаза Мэгги, на ее нежные губы, которые, кажется, разучились улыбаться. На еще не до конца заживший шрам, который по‑прежнему виднелся на лбу, под волосами.

Она предлагала ему себя в качестве союзника. Напарника.

Он сжал руки в кулаки, изо всех сил сопротивляясь желанию согласиться на ее предложение, и сунул их в карманы.

– Ни за что на свете, – сказал он. – Тебе уже и так изрядно досталось от этой твари.

Она воинственно задрала подбородок.

– Он захватил меня врасплох, – поправила она. – Но ведь я еще жива.

– Вот именно, и я хочу, чтобы так оставалось и дальше.

Калебу показалось, что она поморщилась. Но, похоже, Мэгги не собиралась отступать. Он не мог не уважать ее мужество.

– Тебе нужна моя помощь, – уверенно заявила она.

– Мне нужно, чтобы ты была в безопасности. – Его голос звучал твердо и решительно.

Тон его не допускал возражений.

– Ты не видела, что он с ней сделал.

– Детективы… Они показывали мне фотографию.

– Они показали тебе лицо. А он изуродовал ее тело до неузнаваемости.

Калеб не собирался описывать ей, в каком состоянии они обнаружили тело второй селки. Плохо уже то, что сегодня ночью ему наверняка будут сниться кошмары, порезы и ожоги, распухшие запястья и лодыжки, покрытые синяками пальцы, грудь и бедра.

Он сразу же узнал следы пыток, характерный почерк иракских «эскадронов смерти». За последние три года он видел слишком много тел, сброшенных в каналы и оставленных в глухих переулках, на обочинах дорог и на задворках рынков подобно ненужному хламу и мусору.

Сейчас все было намного хуже, потому что это происходило здесь, дома.

Потому что на месте той женщины могла оказаться Мэгги.

– Он сжег ее шкуру? – спросила Мэгги.

Калеб нахмурился, выныривая из своего собственного, личного кошмара.

– Что?

– Ее котиковая шкура. Ты нашел ее?

Сегодняшнее долгое, утомительное утро он провел, стоя за желтой лентой ограждения, глядя, как работают эксперты‑криминалисты, инспекторы, ныряльщики. На этот раз ему не доверили вести журнал учета собранных улик и вещественных доказательств. Но он бы наверняка заметил суету и возбуждение, случись им обнаружить что‑либо важное. Автомобиль. Одежду женщины. Сумочку.

Или даже что‑либо совершенно необычное и неожиданное, например шкуру животного.

Он взглянул ей в глаза.

– Нет.

– Тогда он уничтожил ее, – прошептала Мэгги.

– Не было обнаружено никаких следов костра, – возразил Калеб. А ведь его хорошо искали, надеясь обнаружить связь с первым преступлением. – Может, он забрал ее с собой и спрятал где‑нибудь.

– Нет. – Глаза Мэгги расширились. – Но это могла сделать Гвинет. Она была… помешана на самосохранении. Она наверняка должна была обезопасить себя. Лучше, чем это получилось у меня, – с легкой горечью добавила она.

С болью в душе Калеб вспомнил, как отчаянно сопротивлялась Мэгги, пытаясь добраться до костра в ночь нападения.

Мне нужно то, что он отнял у меня…

Не могла ли она ошибаться в отношении Гвинет? Или же строила предположения, надеясь… на что, собственно, она надеялась?

– Недавно ты говорила, что селки без своей шкуры не могут принимать иное обличье.

– Не только это. Море – наша жизнь. Без него мы умираем.

– Все умирают, – грубовато заметил Калеб.

Глаза Мэгги затуманились и померкли от осознания потери.

– Но не навсегда. У людей есть душа. А селки возвращаются в море.

Он был простым полицейским, потому не знал, как нужно реагировать на ее разговоры о душе. Зато он прекрасно понимал, что значит чувство вины. И мотивация.

Улики. Вещественные доказательства.

– Твоя подруга селки ничего не спрятала. Во всяком случае, на берегу. Эксперты тщательно обследовали прибрежные скалы и рощи. Если бы шкура была где‑нибудь здесь, они бы непременно нашли ее.

– Остров, – вырвалось вдруг у Мэгги.

– Какой остров?

– Дилан упомянул остров, на котором он держит кое‑какие вещи. Если Гвинет последовала за ним туда, она могла поступить аналогичным образом.

Но Калеб не мог думать о своем брате. Пока не мог.

– В Мэне тысячи островов. Мы не можем обыскивать каждую необитаемую скалу в океане, надеясь, что нам повезет.

– Это какой‑то остров в трех милях отсюда, находящийся в частной собственности. Думаю, ты можешь найти его, – с уверенностью заявила Мэгги. В глазах ее светилась решимость. – Я могу найти его.

– Я не позволю тебе играть роль Приманки.

Губы ее изогнулись в слабой улыбке.

– В таком случае, похоже, нам придется действовать сообща.

Он не мог отказать ей. Не мог. Особенно когда она была права.

– Ладно, – устало махнул рукой Калеб. – Завтра я достану лодку.

– А почему не сегодня вечером?

– Через пару часов станет слишком темно, чтобы отправляться в плавание, а тем более начинать поиски. Кроме того, – он заставил себя посмотреть ей в глаза, – я не могу покинуть остров без разрешения Рейнолдса.

– Но… ты же шеф полиции!

– Я также представляю интерес для проводимого расследования, – ровным голосом ответил он. В свете случившегося он не мог позволить себе быть сентиментальным. Не мог позволить себе выказать недовольство. Или хотя бы проявить гордость. – Я добровольно предложил им пройти испытание на детекторе лжи. Я готов предоставить им доступ к своей финансовой отчетности, к врачебной карточке со всеми записями после войны о состоянии моего здоровья. Я дал им номер телефона моей бывшей жены. Но понадобится некоторое время, чтобы снять меня с крючка.

И еще больше, чтобы восстановить его доброе имя.

– Тогда мы должны использовать то время, что у нас есть, – сказала Маргред.

Он кивнул.

– Я закончу с полиграфом[19]до обеда. В котором часу ты освободишься?

– В два часа. Но я имела в виду не наше рабочее расписание. – Она взяла его руку и положила себе на грудь. От удивления он замер, боясь пошевелиться. – Отвези меня домой сегодня вечером.

Во рту у Калеба пересохло. Мозг отказывался воспринимать происходящее, поскольку вся кровь устремилась вниз живота.

Ему пришлось очень постараться, чтобы голос его прозвучал как обычно, чтобы ничем не выдать своего волнения.

– Это самое лучшее предложение, которое я услышал за весь сегодняшний день. Но я не могу.

«Так пошевели рукой, тупица!»

Но и этого он сделать не мог. Ее грудь была такой мягкой, сосок напрягся у него в ладони, и, почувствовав, как рука сжимает эту округлую мягкость, он вновь ощутил невероятное возбуждение.

– Почему нет? – спросила она.

Он постарался разумом вернуться к происходящему, но оставил руку там, где она находилась. Действительно, почему нет?

– Э‑э… – промямлил он. – Сейчас самый разгар сезона. Все комнаты на острове зарезервированы и сданы внаем. Поэтому у нас полдюжины детективов спят по очереди на койках в камере предварительного заключения, а сержант ночует у меня. И я не собираюсь вести тебя мимо него на цыпочках, чтобы попасть в спальню.

Губы Маргред сложились в лукавую улыбку.

– Тогда мы прокрадемся на цыпочках мимо твоей сестры.

Она говорила совершенно серьезно. Она хотела его. Сегодня вечером. Сейчас.

Он попытался рассмеяться. Вдохнуть воздуха.

– Ты намерена контрабандой доставить меня в свою комнату? Ее теплые, мягкие губы скользнули по его щеке.

– Это твоя комната.

– Бывшая комната. – Калеб откашлялся. – Мы больше не учимся в средней школе.

– Я никогда не училась в школе. – Она легонько куснула мочку его уха. Потом нижнюю губу. – Стань моим учителем.

Он прикрыл глаза от удовольствия. Черт возьми, вставший член уже грозил прорвать ему брюки! Ее голос, ее руки, ее дыхание обволакивали его теплом и лаской, лишая способности к сопротивлению. Она была богиней, пришедшей к нему из морских глубин, Афродитой, восставшей из морской пены, околдовавшей и соблазнявшей его с той же самой голодной и жаркой страстью, которой ознаменовалась их первая встреча.

– Я ничему не могу научить тебя, – хрипло ответил он.

– Ага. – Она взяла его голову своими мягкими, теплыми руками и коснулась его губ. Отпрянула, взглянула ему в глаза и улыбнулась. – Но ты уже многому научил меня.

Сердце болезненно дрогнуло у него в груди. «Это было… что‑то новое», – подумал Калеб. Смех и осознание собственной власти над ним в ее глазах. Нежность, ощущавшаяся в ее прикосновениях.

– Мэгги…

Я люблю тебя.

Неужели он произнес это вслух?

– Ш‑ш. Идем наверх.

Она повела его вверх по лестнице и дальше по коридору в свою комнату. Оба задыхались, спотыкались, на ходу расстегивали пуговицы, изо всех сил стараясь не шуметь. Ее руки ласкали его тело. Его язык оказался у нее во рту. Он прижал ее спиной к стене…

Дверь в комнату родителей… Надо же, прошло почти двадцать пять лет с тех пор, как мать бросила их, а он до сих пор думал об этой комнате как о спальне своих родителей! Как бы там ни было, но дверь распахнулась настежь и в дверном проеме, покачиваясь, возник отец.

Калеб развернулся, отодвигая Мэгги себе за спину и закрывая ее своим телом.

Впрочем, в этом не было никакой необходимости. Барт даже не взглянул на нее, стоявшую с выбившейся блузкой и губами, распухшими от поцелуев.

Вперив немигающий взгляд в Калеба, он прорычал:

– Она все равно не останется. Она бросит тебя так же, как бросила меня твоя сука‑мать.

Шатаясь, он поплелся мимо них в ванную. Щелкнул замок. На унитаз упало сиденье. А потом из‑за закрытой двери донеслись безошибочные шипящие звуки – он справлял нужду.

Калеб стиснул зубы.

– Совсем как в школе, – с горечью прошептал он.

Мэгги погладила по его напрягшейся спине. Нежно поцеловала между лопаток.

– Пойдем в постель.

Он так хотел этого. Хотел закрыть глаза и хотя бы ненадолго забыться в ней. А может быть, навсегда.

– Мне еще надо кое‑что сделать.

– Да. – Она потянула его за собой. – Со мной.

Он удивленно рассмеялся. Как она могла хотеть его после того, чему только что стала свидетелем? Зная, кто он такой и откуда взялся?

Но она хотела его.

Маргред привстала на цыпочки и поцеловала его. Сначала в уголок глаза, потом в уголок губ, потом скользнула губами по шее. Она целовала его туда, куда раньше даже и не думала прикоснуться губами.

Сердце его переполняла любовь.

– Мэгги…

– Ш‑ш…

Она втолкнула его в голую коричневую комнату, где прошло его детство. Краешком сознания он отметил произошедшие перемены: на стуле висела яркая юбка, на узкой кровати громоздились мягкие подушки. Комната даже пахла ею, пахла женщиной, пахла Мэгги, пахла шампунем и лосьоном, и под всеми этими ароматами ощущался глубокий, но безошибочный запах моря. Он жадно вдыхал, подобно смертельно больному пациенту, выписанному из больницы, или человеку, только что вернувшемуся из пустыни.

Ее прикосновения обнимали его, подобно дождю, ласковому, теплому и целительному. Он умирал от желания, в голове у него все смешалось, перед глазами все плыло, как песок во время бури в пустыне, и его израненная душа истосковалась по ней. Она оживляла его, дарила ему себя, и губы ее были мягкими, сочными и покорными. Вот ее руки крепко прижали его, скользнули ему под рубашку, пробежались по груди, пробуждая его к жизни.

Он попытался поймать ее. Улыбаясь, она увернулась от его объятий и, поманив его к кровати, опустилась спиной на подушки. Он жадно вглядывался в нее, пожирая глазами ее темные волосы, разметавшиеся по белым простыням, ее кожу, светившуюся подобно жемчугу в вороте распахнутой блузки, молочно‑белые полукружья ее груди. Он забыл… обо всем. Было только здесь и сейчас. Для него существовала только она, ее гладкие бедра, ее теплая улыбка и ее большие, темные, бездонные глаза. Он судорожно расстегнул пояс, рванул пуговицы на рубашке. Она была дождем, водой, жизнью, и он умирал от желания коснуться ее. Руки у него дрожали, его прикосновения были лихорадочно горячими, и вот он вытянулся рядом с ней на кровати, касаясь, лаская, поглаживая…

Она была такой теплой. Такой мягкой, такой сладкой и влажной. Он раздвинул ее лоно пальцами, вздрагивая от наслаждения, ощущая, что она готова принять его. Его загорелая рука скользила по ее шелковистым бедрам, зарылась в мягкие темные кудряшки на лобке. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, чтобы выпить ее, чувствуя, как кружится голова от ее запаха. От ее сладости. Она тихонько вздохнула и задвигалась в такт с ним, под ним, поднимаясь и опускаясь, как морской прибой, и кровь зашумела у него в ушах. Он тонул в ней. Он чувствовал, как набух ее бутон под его пальцами, под его губами, и ускорил движения.

Она запустила руки ему в волосы. Он в последний раз прикоснулся к ней языком, поднимая обоих на вершину наслаждения, а потом приподнялся и лег на нее сверху, ощущая под собой ее тело – влажное, горячее, извивающееся, его тело, – и раздвинул ее бедра своим больным, покрытым шрамами коленом.

Она крепко обняла его за плечи.

– Твоя нога…

Но сейчас ему не было никакого дела до раненой ноги. Он мог думать только о том, чтобы оказаться в ней так глубоко, как только можно, и слиться с нею как можно плотнее, слиться воедино. Он приподнялся на руках, перенося вес своего тела. Она приподнялась ему навстречу, напрягаясь, чтобы принять его.

Взгляды их встретились. Они не отводили глаз. Одним быстрым, плавным движением он глубоко вошел в нее.

Она ахнула и содрогнулась.

И он тоже.

Они набросились друг на друга, объединенные страстью и желанием. Они стали одним целым. Соединились. Он стал частью ее, как никогда и ни с кем до этого не становился. Она обхватила его ногами. Ее волосы переплелись с его пальцами в сладкий и благоуханный клубок. Она крепко сжала его естество своим шелковистым лоном, а он уткнулся лицом ей в шею и излился в нее, отдавая себя целиком, вверяя ей свое тело и свою душу. Она вновь содрогнулась под ним, затрепетала, и ее ногти впились ему в плечи.

Последняя сверкающая и дрожащая волна наслаждения отхлынула, оставив его обессиленным и бездыханным на ней. Измочаленным. Умиротворенным.

И когда он снова смог дышать, когда смог заговорить, то приподнял голову и сказал слова, которые собирался сказать давно:

– Я люблю тебя.

* * *

Маргред, оглушенная и опустошенная, лежала под ним не шевелясь, пытаясь собраться с мыслями и восстановить дыхание.

Слова Калеба теплым дождем пролились на ее сердце, согревая его.

Я люблю тебя.

Селки умели любить не больше, чем творить чудеса.

Он любит ее?

И что же ей теперь полагается делать?

Что она должна сейчас сказать?

– Спасибо.

Неправильный ответ. Она увидела, как оледенели его глаза, и ощутила, как он отдалился от нее, пусть даже по‑прежнему оставаясь в ней.

Она облизнула губы и сделала вторую попытку:

– Ты делаешь мне честь.

– Нет, я заставляю тебя нервничать, – возразил Калеб. – Чего ты боишься?

Было трудно оставаться честной с ним, когда он лежал так, по‑прежнему соединившись с ней, изучающе всматриваясь в ее лицо проницательными зелеными глазами. Ей было трудно думать, когда тело все еще содрогалось и было влажным от секса.

Она снова хотела его. Может статься, она будет хотеть его всегда. Может быть, именно этого она и боялась.

– Мы очень разные, – разомкнула она наконец губы.

– Вот почему нам так хорошо вдвоем. Как‑то ты сказала мне, что я живу только разумом. Но с тобой… мне кажется, что я снова обрел свое сердце.

Те капли воздуха, что ей удалось набрать в легкие, улетучились в одно мгновение.

– Я не могу ни о чем думать, когда ты говоришь мне такие слова.

Он лукаво прищурился.

– А может, я не хочу, чтобы ты думала. Лучше скажи мне, что ты чувствуешь.

– Я… беспокоюсь о тебе, – призналась она. – Я волнуюсь из‑за тебя так, как никогда и ни о ком не волновалась за семьсот лет существования.

Он оцепенел.

– Семьсот лет…

– Да. Я бессмертна.

– Но моя мать не обладала бессмертием. Ты сама говорила, что она умерла.

Он сказал ей, что не хочет, чтобы она думала. Но она буквально слышала, как с негромким тиканьем, словно часы в коридоре, крутятся мысли у него в голове.

– Ее жизнь – нынешняя жизнь – закончилась. Но поскольку она вернулась в море, то вновь возродилась в пене волн и прибое.

– Значит, для нее это было важнее собственного мужа. Важнее ее детей.

Маргред уже совсем было собралась заметить, что Атаргатис взяла с собой Дилана, но выбор, сделанный матерью, вряд ли успокоил бы чувства Калеба.

– Она была селки. – Маргред встала на ее защиту. – Мы принадлежим морю так, как никогда не сможем принадлежать никому другому.

– Она прожила рядом с моим отцом четырнадцать лет. Я думал, они были счастливы.

Увы… Маргред закусила губу, чувствуя, как в ее сердце эхом отдалась боль, прозвучавшая в его словах. Мальчишкой Калеб считал себя плодом любви, подлинного союза между мужем и женой. Предательское бегство Атаргатис не только лишило его матери, но и окрасило детские воспоминания в мрачные тона, разрушив представление о семейном счастье.

Он заслуживал большего. Он заслуживал любви.

Или хотя бы правды.

– Они были слишком разными. – Как были разными они с Калебом, с болью осознала Маргред. – Твой отец завладел телом селки. Но ее любви он так и не удостоился.

На скулах у Калеба заиграли желваки.

– Ты полагаешь, что я намерен завладеть тобой?

Он уже и так получил от нее больше, чем она когда‑либо отдавала другому, даже своему давным‑давно умершему партнеру. Чувства к нему переполняли Маргред, как желанная беременность, они разрастались внутри нее, и им было тесно. Она изменилась, превратившись в кого‑то другого – нечто совсем другое, – кого она не узнавала.

Цепкие щупальца сомнений опутали ее сердце. Сможет ли она когда‑нибудь стать той, кто ему нужен? Сможет ли дать ему больше, чем его мать отдала его отцу?

И чего ей будет стоить такая попытка?

Страх ледяными пальцами прошелся по ее груди, вытесняя последние остатки воздуха из легких. И что будет с ними, если у нее ничего не получится?

– Думаю, – осторожно сказала Маргред, – что твое место здесь, на острове. С этими людьми.

– А твое?

– Я селки, – повторила она, и эти слова прозвучали неубедительно даже для нее самой. – Океан – вот наша стихия. Его магия живет у нас в крови. Мы должны или вернуться к нему, или умереть.

– Ты не можешь вернуться. Зачем, если ты все равно умрешь?

Его вопрос больно ранил ее, вонзившись в сердце подобно отравленной стреле. И все‑таки он был неверно задан.

В ту же секунду она увидела, что он и сам понял свою ошибку, увидела, как глаза его подернулись холодком, почувствовала, что его тело напряглось, как у воина, ожидающего вражеского удара.

– Если бы у тебя была котиковая шкура, – негромко спросил Калеб, – если бы ты могла вернуться в море, то осталась бы здесь, со мной?

Отказалась бы она от безбрежного простора моря и от вечности ради того, чтобы жить с этим мужчиной на суше, пока оба они не умрут?

Во рту у нее пересохло. Она не могла и не хотела отвечать ему.

И ее молчание стало для него ответом.