Глава пятнадцатая. Тан забавлялся, глядя, как хуманс, тело которого приютило его, корчится на полу в бессильном протесте

Тан забавлялся, глядя, как хуманс, тело которого приютило его, корчится на полу в бессильном протесте, и чувствуя, что слабый, покоренный дух не может сопротивляться его воле.

Сам факт сотворения человека оказался унизительным для избранных и посвященных. Продолжающееся существование рода человеческого стало оскорблением. Но, несмотря ни на что, Создатель обожал эти жалкие ничтожества, жизнь которых была так коротка, и даже позволил им доминировать над сущностями моря, земли и воздуха.

Это было невероятно. И в самом деле оскорбительно.

Разумеется, человечество отбилось от рук и все испортило. Так что лучше уж пусть все перворожденные пройдут очищение огнем, чем будут осквернены и запачканы присутствием этого паразита.

Тан заставил хуманса проползти по полу на четвереньках к сверкающему аквариуму, вделанному в противоположную стену комнаты.

Равновесие между силами Ада и Рая покоилось на лезвии ножа и было очень и очень хрупким. Дети моря слишком долго сохраняли некое подобие нейтралитета. Многие века Ад наблюдал, как хумансы загрязняют океаны, крадут шкуры у селки, испытывая терпение морского народа.

Тем не менее люди моря бездействовали. Ллир все глубже и глубже погружался в морскую пучину, отгораживаясь от жизни и потакая своим слабостям. Конн всеми силами старался сохранить статус кво.

Пришло время наклонить весы в сторону Ада.

Манипулируя нервами и сухожилиями, как ниточками манекена, Тан заставил хуманса подняться на ноги рядом с аквариумом. Маленькие рыбки скользили в своем ярком, замкнутом мирке, самодовольно гордясь своей красотой и не чувствуя грозящей им опасности. Улыбаясь, он снял крышку с аквариума. Руки человека дрожали.

Тану было поручено совершить убийство нескольких представителей морского народа в таких местах и таким способом, чтобы подозрение недвусмысленно пало на хума нсов. Если селки начнут погибать от рук людей, начнут терять свои шкуры по их вине, то они просто вынуждены будут присоединиться к своим сородичам‑элементалям в борьбе за выживание. А если при этом Тану удастся уничтожить род Атаргатис, то он добьется того, что новые союзники Ада никогда не станут угрозой его могуществу.

Очень сложный план.

И очень хитроумный.

Тан опустил руку в аквариум. Рыбки кинулись врассыпную. Но недостаточно быстро. Тан разглядывал крошечное полосатое создание, застрявшее у него между пальцами. Морской ангел. Какое… символичное и подходящее название.

Он наслаждался отчаянным трепыханием рыбешки у себя на ладони, смаковал ее отчаянные усилия вдохнуть воздуха и остаться жить. Тан лизнул гладкую чешуйчатую кожу, вдыхая нежный аромат рыбки. Ее отчаяние служило изысканной приправой к человеческому ужасу, от которого у него волосы на голове встали дыбом. Человек все‑таки оказывал сопротивление, пусть даже мысленное.

Тан широко открыл рот.

О, какое восхитительное наслаждение – ощутить извивающееся, дергающееся удовольствие на языке, на губах. В голове у него слабым эхом прозвучал безмолвный вскрик, когда он впился зубами в хлюпающую, слабую плоть. Тан заставил своего «хозяина», в теле которого он так уютно расположился, подвигать челюстями, прожевать и проглотить добычу. Он заставил его сведенные судорогой горловые мышцы расслабиться и провести языком по зубам, смакуя отвращение хуманса. Тело, в которое он вселился, содрогнулось в рвотном позыве. Его стошнило. Привкус желчи, смешанный с ненавистью к самому себе, приправленный сочным жертвоприношением, совершенным только что, показался Тану поистине восхитительным.

Очень вкусно. Почти… удовлетворительно.

Тан заслужил это маленькое удовольствие. Хотя необходимость действовать скрытно выводила его из себя, он был очень осторожен, стараясь не возбудить подозрений у морского принца, Конна, и не привлечь внимание архангела Рая, Михаила.

Он не стал убивать селки Маргред на глазах у свидетеля – пусть даже этим свидетелем был человек, хуманс.

Но теперь, когда Маргред узнала его, что же…

Она должна умереть.

Радужные, переливающиеся чешуйки усеивали его руку подобно бриллиантам. Или слезам. Из глаз его «хозяина» безостановочно текла горячая беспомощная влага.

Улыбаясь, Тан вновь запустил в аквариум руку человека.

* * *

Нахмурившись, Калеб вглядывался сквозь ветровое стекло в притихшие улочки городка. Нервы его были напряжены, чувства обострились в ожидании… чего? Он был не в Мосуле, где за каждым поворотом дороги могла таиться фугасная бомба или вражеская засада. Или мальчишки с камнями. Или готовая плюнуть автоматным огнем амбразура.

О'кей, в Мэне тоже были орудийные порты и амбразуры. Но не они стали причиной покалывания у него в затылке или щекочущего чувства в животе.

Пожалуй, он нарочно тянул время, оттягивая момент, когда придется вернуться в пустой и тихий дом.

Он и раньше жил один. После трейлера в пустыне, который они называли «жестянкой», и своего пребывания в больничной палате он с нетерпением ожидал возможности снова пожить одному.

Ему уже давно пора было возвращаться домой. Теперь, когда Мэгги ушла, он мог делать все, что ему заблагорассудится. Раздеться до нижнего белья, обложить больное колено льдом, сидеть перед телевизором и переключать каналы…

Так что звонок сотового телефона Калеб воспринял почти с облегчением. Он почувствовал, как у него учащенно забилось сердце, когда он узнал номер ресторанчика Антонии. Правда, смена Мэгги закончилась несколько часов назад, но все может быть…

– Хантер слушает.

– Кэл, это Реджина. – Голос ее звучал отрывисто, но он различил в нем тревожные нотки.

Он уже разворачивал джип в направлении ресторана.

– Что случилось?

– Собственно, ничего. Мы уже закрываемся, но один из наших постоянных клиентов немного перебрал.

Должно быть, скандал все‑таки вышел нешуточный, отметил про себя Калеб. Реджину не так‑то легко было напугать, да и Антония сама могла привести в чувство любого пьяницу.

– У тебя есть его ключи от машины?

– Забрала их у него первым делом, – заверила его Реджина.

– И что?

Конечно, Калеб был рад отвлечься от мрачных мыслей, но – будь он проклят! – работать водителем он не нанимался.

– Он швырнул их в меня, – сказала Реджина. – Разбил пару бутылок. Если бы ты мог заглянуть к нам…

– Уже еду.

– Дело в том… – С другого конца линии он явственно ощутил, что она колеблется. – Не хочу, чтобы ты думал, будто я драматизирую обстановку или паникую из‑за пары разбитых бутылок. Просто ты должен знать этого человека…

Ее уклончивость лишь укрепила его подозрения в том, что стряслось нечто серьезное.

– И что?

– Это твой отец.

Его отец.

У Калеба противно засосало под ложечкой. Разумеется. Как сыну городского пьяницы ему следовало быть готовым к неприятностям такого рода.

Сколько раз шеф Миллер привозил отца домой после закрытия злачных заведений, прежде чем Калеб получил водительские права? И все равно эти ночи, сколь бы унизительными они ни были, оказывались лучше тех утренних часов, когда Барт Хантер вообще не показывался домой. Когда Калеб, сидя на уроке, невидящим взором смотрел в окно, надеясь, что Люси все‑таки пошла в школу, и раздумывал, как же они будут жить дальше, если их папаша так и не вернется.

– Я уже еду к вам, – повторил он.

* * *

Барт Хантер высился в окружении ресторанных столиков, как пихта среди скал, – выбеленный солнцем, продубленный дождем и ветром, сохранявший вертикальное положение лишь в силу привычки и милости Божией.

Калеб ощутил, как в нем поднимается старое, давно знакомое чувство беспомощности, и едва сдержал готовое сорваться с языка ругательство.

– Хочешь выдвинуть обвинения? – обратился он к Реджине, которая выметала из‑под стойки осколки стекла.

Густой, крепкий аромат вина сражался с сосновым запахом моющего средства, исходящего от ведра, стоявшего у ее ног. От этого запаха Калеба затошнило.

Она вытерла руки о фартук.

– Я хочу, чтобы он ушел отсюда. Я возьму с него только деньги за вино.

– Вино, стоимость обслуживания и двести долларов штрафа, – заявил Калеб отцу.

Барт злобно ухмыльнулся.

– За что? За плохое воспитание своих детей?

– Недостойное поведение, – ровным голосом ответил Калеб. – А теперь пошел в джип.

Барт покачнулся.

– Я хочу еще выпить.

– Кофе? – предложила Реджина.

– Нет! – отрезал Калеб.

– Я хочу кофе, – заявил Барт.

Реджина взглянула на Калеба. В глазах ее было неловкое и сочувственное понимание.

– За счет заведения. Похоже, кофе ему не помешает.

Калебу было четырнадцать, когда он понял, что пьяный, в которого влили кружку кофе, превращается в пьяного, который не может заснуть. Но он оценил жест доброй воли.

– Отлично. Спасибо.

Он смотрел, как Реджина поставила кофе на стойку, как отец ухватился за кружку обеими руками, чтобы не расплескать. Реджина проследила за его взглядом.

– Я не обслуживала его, клянусь, – приглушенным голосом сказала она.

– А кто?

– Большую часть вечера он провел в гостинице «Инн». Они вышвырнули его оттуда, а наливать ему здесь я отказалась.

– Ты поступила правильно. Спасибо.

Она пожала плечами.

– Да не за что. Ничего особенного я не сделала. Перестань хмуриться и лучше выпей кофе.

Он поднес кружку к губам.

– Как ты спишь? – поинтересовалась Реджина.

По ночам его вновь мучили кошмары.

Он скучал по Мэгги.

Сегодня утром он проснулся злой и невыспавшийся, чувствуя себя ужасно одиноким, и то, что отец снова оказался в знакомом состоянии, никак не могло улучшить ему настроение.

Калеб подул на горячий напиток, со сдержанным любопытством поглядывая на Реджину поверх края кружки.

– Нормально.

– Один?

Он вопросительно приподнял брови.

– Ты спрашиваешь? Или предлагаешь?

Реджина оперлась бедром о стойку и скрестила руки на груди.

– Ты просил меня приглядывать за Мэгги. Так вот, именно из‑за тебя ей сейчас очень нелегко.

– Это она так говорит?

Реджина презрительно фыркнула.

– Еще бы, она только и делает, что жалуется мне. Мы ведь самые близкие подружки.

– Ей нужны друзья, – негромко заметил Калеб. – Сейчас она осталась совершенно одна.

– А почему она живет у твоей сестры?

Хороший вопрос.

Он со стуком опустил кружку на стойку.

– Это был ее выбор.

– Все правильно. Во всем, как всегда, виновата женщина. «Она сама напросилась…» Держу пари, ты постоянно это слышишь.

Он вперил в нее немигающий взгляд, и Реджина покраснела.

– Извини, это было несправедливо, – покаялась она. – Но почему бы тебе не прийти к ней? Ведь видно же, как вы оба страдаете и мучаетесь.

Итак, не одному ему было плохо. Он мог радоваться. Но при этом выходило, что он – изрядная свинья, потому что…

– Она была права, – сказал Калеб. – Я слишком пристрастен. Я не могу поддерживать с ней отношения и одновременно делать свою работу.

– Может быть, ей нужно от тебя нечто большее, а не только твоя работа.

Работа – это все, что у него было. Все, что он умел делать. Взвешивать и оценивать факты. Поддерживать мир и порядок. Защищать невиновных.

Вот только в случае с Мэгги факты смешивались с его чувствами. Инстинкт подсказывал, что он может доверять ей. Разум говорил, что она – чокнутая. Что до его сердца…

Он допил кофе.

– Пойдем, па. На сегодня хватит. Ты повеселился от души. Пора ехать домой.

– Не смей так разговаривать со мной! Я твой отец.

– И это единственная причина, по которой сегодняшнюю ночь ты проведешь не в тюремной камере.

Они ехали в молчании, вязком и холодном, как прибрежный туман. Не глядя друг на друга. Не разговаривая. Словом, так, как часто бывало двадцать лет назад.

Но только сейчас Калеб мог спросить – должен был спросить! – отца о том, что все эти годы оставалось недосказанным.

– Почему ушла мама?

– Какая, к черту, разница? Она ушла. И взяла с собой мальчишку.

Но Калеб больше не был ребенком. Он привык иметь дело с неразговорчивыми и враждебно настроенными свидетелями.

– Куда? Куда они ушли?

– Туда, откуда она пришла. – Барт отвернулся, глядя в темноту за окном. – Будь она проклята!

– Так все‑таки куда они ушли?

– Это не твое чертово дело.

– Она моя мать.

– Она была моей женой – взревел Барт. – Я прожил четырнадцать лет с этой женщиной. Я любил ее. Но это ее не остановило. О, нисколько! Она воспользовалась первой же возможностью, чтобы сбежать.

– Куда?

Отец привалился к дверце джипа.

– Меня сейчас стошнит.

– Только не в моей машине.

Калеб каким‑то чудом успел подрулить к тротуару и распахнуть дверцу со стороны пассажира, прежде чем Барта вырвало, сильно и долго.

Калеб протянул ему носовой платок и помог забраться обратно в джип.

Отец больше не мог ударить его, чтобы он заткнулся. Но то, что его сначала стошнило в кювете, а потом он вырубился на заднем сиденье, оказало столь же эффективное действие.

Поддерживая отца под руку, Калеб помог ему выбраться из машины и подняться по ступенькам к передней двери. Теперь, когда большая часть отравы вышла из организма, можно было надеяться, что Люси не придется убирать за ним ночью.

Прислонив отца к стене под желтым светом фонаря на крыльце, он принялся похлопывать по его карманам в поисках ключей.

Дверь скрипнула и приоткрылась. В прямоугольнике света стояла Люси. Она была босиком, с волосами, заплетенными в косичку, и выглядела девчонкой лет двенадцати, не старше.

– С ним все в порядке?

– Он пьян, – просто и прямо сказал Калеб. – Возвращайся в постель.

Она улыбнулась, но глаза оставались встревоженными.

– Должна сообщить тебе, братишка, что теперь я ложусь спать после девяти часов. Кроме того, мне приходилось укладывать его в постель не реже, чем тебе.

Калеб скривился, как от боли.

– В таком случае у тебя сегодня выходной.

Люси отступила в сторону, и Калеб помог Барту перешагнуть порог. В гостиной работал телевизор, оттуда доносились смех и аплодисменты, а потом в дверях появилась Мэгги.

Сердце болезненно дрогнуло у Калеба в груди, и воздух мгновенно испарился из легких.

Барт вздрогнул.

– Кто это? Кто ты такая?

– Это Мэгги, па. – Калеб потихоньку оттеснял его к лестнице. – Она поживет здесь несколько дней.

Барт быстро шагнул вперед и схватил девушку за руку, да так сильно, что у нее наверняка останутся синяки.

Поморщившись, Мэгги попыталась освободиться.

– Эй, полегче! – Калеб ухватил отца за куртку. – Отпусти ее.

Барт не обратил внимания на его слова. Он подался вперед, напряженно вглядываясь в лицо Мэгги.

– Неужели ты – это она? Ты вернулась?

Мэгги негромко вскрикнула, протестуя.

Калеб встряхнул отца за воротник.

– Отпусти ее, – повторил он сквозь зубы.

Барт выпустил руку девушки и резко развернулся к сыну.

У того не осталось времени, чтобы уклониться. Неловкий удар попал Калебу в челюсть, сбоку, и порядком ошеломил его. Прошло уже много лет с тех пор, как отец избил его в последний раз.

Ему захотелось ударить Барта в ответ.

Но он сдержался. Пусть даже он давно стал взрослым. И сильным.

Калеб перехватил кулак отца, когда тот замахнулся второй раз, и заломил ему руку за спину.

– Довольно! – прорычал он.

Барт издал какой‑то непонятный звук, страшный и неприятный, – словно мокрая веревка скользнула по ржавым петлям – и упал ему на грудь. Калебу понадобилось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что отец плачет. Он обеими руками обнял высокого, худого Барта. В душе его боролись гнев и жалость.

– Мне очень жаль… – Прекрасное лицо Мэгги было серьезным, а голос прозвучал негромко и нежно. – Она не вернется.

Калеб нахмурился.

– Вы знакомы?

– Ее глаза…

На бледном лице Барта выступили крупные капли пота. Он хрипло дышал, и изо рта у него пахло просто омерзительно.

– Что ты имеешь в виду?

– У нее глаза твоей матери.

Озадаченный и сбитый с толку, Калеб посмотрел на сестру и встретился с ней взглядом. У Люси были такие же, как и у него, серо‑зеленые глаза.

– Та, другая, – пробормотал Барт. – Та, что смотрит на меня. У нее глаза твоей матери.

– Он болен, – сказала Люси. – Давай я отведу его наверх.

– Я сам справлюсь, – мрачно отрезал Калеб.

Вот так, и никто не спрашивает, хочется ему возиться с отцом или нет.

* * *

Маргред смотрела, как Калеб помогает отцу подняться по лестнице. Несмотря на нетерпение, прозвучавшее в его голосе, и разочарование, светившееся в глазах, в нем по‑прежнему ощущалась недюжинная сила. И нежность.

– Ему следует поберечь ногу, – прошептала она.

– У Калеба лучше получается заботиться о других, чем о себе, – ответила Люси. – Он ведь воспитал меня, если вы этого не знаете.

Маргред склонила голову к плечу.

– Наверное, это было еще до того, как он отправился на войну.

– Собственно говоря, он уехал учиться в школу, когда мне исполнилось девять. Выбора у него особого не было – или учеба, или ловля лобстеров с отцом. А они к тому времени уже настолько не переваривали друг друга, что не могли обедать за одним столом, не говоря уже о том, чтобы проводить по двенадцать часов в день на борту одной лодки. Калеб мирился с этим, насколько у него хватало сил. Он хороший брат. – Ее открытый и честный взгляд встретился со взглядом Маргред, и на мгновение та ощутила, как в душе у нее звякнул колокольчик, отозвались какие‑то скрытые струны… Но тут Люси отвела глаза. – Он вообще хороший человек.

Селки не приемлют категорий «плохой – хороший». Они просто живут, и этого достаточно для их существования. Но для людей, жизнь которых была короткой и сумбурной и нормы поведения которых определяли дальнейшее местопребывание их душ, добро и зло значили очень много.

Калеб на самом деле хороший человек, поняла Маргред, и это понимание вдруг отозвалось в ее сердце острой болью. Неважно, верил он ей или нет, но он пытался защитить ее. Заботился о ней.

Но когда‑нибудь наступит день, когда он умрет.

Как он может спокойно относиться к этому?

И сможет ли она пережить это?

Ее партнер умер, и она скорбела о нем, и оплакала его. Но ее жизнь не слишком отличалась от той, которую она веками вела до него или после: солнечный свет, море, штормы, смена времен года, безбрежные просторы океана, свобода и беззаботные волны. Прошло пятьдесят лет, и она уже не могла припомнить его прикосновений или тембр его голоса.

По лестнице, хромая, спустился Калеб. Его чудесные зеленые глаза были мрачными и строгими, губы кривились от боли, и она вновь ощутила, как у нее болезненно защемило сердце.

Он тронул ее своим поведением. Он изменил ее.

Даже если она сможет вернуться в море, останется ли она такой, как прежде?

– Как там папа? – спросила Люси.

Выражение лица Калеба смягчилось, когда он взглянул на сестру.

– Спит.

– Ага. Это хорошо. – Люси переступила с ноги на ногу. Перевела взгляд с Калеба на Мэгги. – Думаю, я досмотрю шоу у себя в комнате. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Лу.

– Спокойной ночи, – эхом откликнулась Маргред.

Послышались удаляющиеся шаги, Люси поднималась по ступенькам.

– Ты не хочешь рассказать мне, что происходит? – негромко поинтересовался Калеб.

Она приподняла бровь.

– Я смотрела телевизор вместе с твоей сестрой. Это очень… познавательно.

Губы Калеба дрогнули в улыбке.

– Милая, это шоу «Американский идол», а не образовательная программа на канале «История». – Он нажал кнопку, и экран потемнел. – Что это у тебя за дела с моим отцом? Он вел себя так, словно узнал тебя.

– Так и есть. Точнее, – поправилась она, – он узнал во мне ту, кем я являюсь.

– И что это должно означать, черт возьми?

Его вопрос как ножом полоснул ей по груди. Она уже объясняла, но он не поверил!

– А его ты не спрашивал?

– Старик отказывается отвечать, даже когда трезвый. А когда он пьян, с ним вообще разговаривать бесполезно.

Она с вызовом выпятила подбородок.

– И до тех пор, пока ты готов убеждать себя, что он пьян, а я сошла с ума, ты можешь не верить никому из нас.

Калеб покачал головой.

– Я пришел сюда не для того, чтобы ссориться с тобой. Я скучаю по тебе, Мэгги.

Сердце у нее дрогнуло. Она скрестила руки на груди.

– Прошел всего один день.

Он криво улыбнулся.

– Я скучал по тебе уже через пять минут. Именно столько понадобилось мне, чтобы понять, что вчера я мог вести себя умнее. Я был зол. Даже ревновал, наверное. И я просто сорвал на тебе зло. – Он встретился с ней взглядом, и Маргред прочла в его глазах, как он нервничает и напряжен. На сердце у нее потеплело. – Пойдем домой, Мэгги.

Его признание тронуло ее. Но этого было недостаточно. Она вздохнула.

– Ты не веришь мне.

– Я хочу тебя.

– Ты не знаешь меня.

Эти слова вырвались у нее помимо воли. Он приподнял бровь.

– Раньше нас это не останавливало.

– Раньше это не имело значения.

Раньше и он не имел для нее никакого значения. А теперь все изменилось. Он стал значить слишком много. Маргред закусила губу.

Все оказалось очень просто. И очень больно.